56. С нами или с ними
Скандал с Хвостовым заставил Думу вновь обратить внимание на проблемы в Церкви. В конце февраля депутат Матвей Скобелев с трибуны спрашивал, почему ни правительство, ни Синод не ответили на запрос, направленный им четыре года назад после скандала с Михаилом Новоселовым. Затем депутат зачитал большой фрагмент из статьи Новоселова «Quous que tandem abutere patientia nostra», которая была опубликована в «Голосе Москвы» в январе 1912 года. Скобелев повторил слова Гучкова, сказанные им в Думе в то время: «Тяжелые и жуткие дни переживает Россия. […] Опасность грозит нашим народным святыням. А где же они, охранители этих святынь?.. Почему безмолвствует голос иерархов, почему бездействует государственная власть?..»1
Возвращение Думы к церковным вопросам было связано с рядом событий. За чрезвычайно непопулярным увольнением обер-прокурора Самарина последовало прохладное неприятие его преемника Александра Волжина, человека плоского и неглубокого, дворянина из провинции, гофмейстера и бывшего губернатора. Все были уверены, что за назначением Волжина стоит Распутин, хотя Белецкий говорил Комиссии, что сторонниками этого назначения были Хвостов и князь Николай Жевахов2. Похоже, Волжин знал, что его назначение припишут Распутину, поэтому еще до публичного объявления написал короткое заявление, в котором подчеркивал, что понимает положение Распутина при дворе, но сам является абсолютно независимым человеком. Это заявление он разослал редакторам крупных газет Петрограда и Москвы. Он писал, что Николай уже готов избавиться от Распутина, хоть это и нелегко, поскольку «магнетические силы, которыми обладает Распутин, весьма благотворны для императрицы, страдающей заболеванием позвоночника». Таким образом, избавиться от него немедленно невозможно, сначала нужно найти «подходящего массажиста или массажистку», после чего Распутин исчезнет навсегда. По словам Волжина, именно желание ограничить влияние Распутина на Алексея заставило царя взять наследника с собой в Ставку. Как только Распутин исчезнет, мальчик вновь вернется во дворец3.
Волжин пытался пройти по грани – он не желал ни отталкивать Распутина, ни потакать всем его желаниям. Он ничего не сделал, чтобы остановить канонизацию Иоанна Максимовича летом 1916 года, и допустил повышение Варнавы до архиепископа. Но один шаг он не мог одобрить – он не собирался делать князя Жевахова своим помощником. Жевахов был мелким чиновником в Государственном совете, и Распутин предложил его на пост заместителя Волжина, о чем Александра писала Николаю в ноябре 1915 года, требуя навязать Жевахова Волжину4. Когда стало ясно, что Волжин отступать не собирается, Распутин и Александра решили создать новую должность второго товарища обер-прокурора специально для Жевахова. Это вызвало всеобщее возмущение. Дело привлекло внимание Думы. После изучения законности предложения поднялся Василий Маклаков, который объявил это решение «актом беззакония» и «преступлением против одного из столпов нашей конституции». Маклаков заявил, что предложение является не только пренебрежением ко всем законам, но и откровенным неуважением по отношению к Думе. Он пошел дальше:
«Мы знаем автора этого предложения по его деяниям: это воплощение тех же самых темных и тайных сил, против которых недавно восстала вся Россия. […] Господа, ужасно не то, что человек, представляющий эти темные силы, пресловутый Григорий Распутин, может устраивать подобные дела в собственных интересах и в интересах своих приближенных и сторонников; важно не то, что в пьяном виде он ездит по московским трактирам, выставляя себя напоказ и постоянно похваляясь своим влиянием; важно не то, что его сторонники используют миф о его всемогуществе для получения огромных денег – ужасно и важно то, что все это – не ложь, что он действительно влияет на государственные дела».
Свое выступление Маклаков завершил вопросом к правительству: «Где ваше место в борьбе России с темными силами? С нами вы или с ними? Понимают ли они, что неприемлемо назначать какого-то странного, неизвестного товарища обер-прокурора? Понимают ли они, что это постыдно, что это скандал?»5 В конце концов Волжин и Дума победили. Специальная должность для Жевахова так и не была создана6.
Были и другие проблемы. Главная была связана с архиепископом Питиримом. Павел Окнов родился в 1858 году, имя Питирим он принял в 1883 году, когда стал монахом. В 1891 году он стал ректором Санкт-Петербургской духовной семинарии, а в 1909 году – архиепископом. Возвышение Питирима в церковной иерархии довольно удивительно, поскольку в бытность свою епископом Тулы он откровенно жил со своим любовником и, не стесняясь, пользовался церковной казной в личных интересах. Впервые Распутин узнал о Питириме, когда тот защищал группу еретиков. Это произвело глубокое впечатление на Распутина, и он рассказал о Питириме императрице7. И Распутин был не единственным. В молодости Питирим был очень красив, хорошо воспитан. Службы он вел довольно театрально. Все это обратило на себя внимание обер-прокурора Саблера, который весьма поспособствовал развитию карьеры Питирима. Вырубова пишет, что Николай впервые встретился с Питиримом на Кавказе в 1914 году. В то время Питирим был членом Синода и экзархом Грузии. Николай был просто очарован и решил при первой же возможности повысить его8.
Такая возможность представилась осенью 1915 года, когда умер митрополит Киевский Флавиан. В ноябре Александра писала Николаю, что хочет, чтобы он перевел митрополита Петроградского Владимира (Богоявленского) в Киев, а на его место назначил Питирима. Она знала, что это станет настоящей пощечиной для Владимира, поэтому настаивала, чтобы Николай не позволял Волжину повлиять на себя, и призывала царя «быть твердым», как советует Распутин. Она хвалила Питирима, писала, что Распутин называет его «настоящим молитвенником» и «единственно подходящим человеком». Касательно того, кто должен занять место Питирима в Грузии, Александра писала, что Распутин еще не подобрал кандидата, но Николай ни в коем случае не должен назначать архиепископа Сергия (Старогородского), митрополита Антония (Храповицкого) или Гермогена, поскольку все они – враги Распутина. В конце концов Николай выбрал архиепископа Платона (Рождественского). Платон не был другом Распутина и выступал против него в деле имяславцев9..
Смещение Владимира стало скандалом. Так еще никогда не поступали с митрополитами. Волжин пытался остановить Николая – направил ему письмо о недопустимом поведении Питирима, но царь не обратил на это внимания. Он даже пошел против Синода – назначил Питирима без одобрения церковного совета10. Николай смело нарушил традиции, чем вызвал гнев тех самых людей, которые поддерживали святость его правления. Всеобщий гнев был настолько велик, что среди петроградских и московских священников начались разговоры о выходе из-под власти Синода и о создании так называемой «Свободной православной церкви». Среди сторонников этой идеи был и Самарин, который считал подобный шаг трагическим, но необходимым11.
Действия Питирима вызвали ярость у большинства священнослужителей. Он назначил некоего Филарета настоятелем Александро-Невской лавры в Петрограде. Филарет открыто жил со своей любовницей и сразу же начал требовать взятки за использование монастыря. Питирим устраивал в монастыре настоящие оргии, причем на некоторых присутствовал Распутин. Говорили, что через черный ход в монастырь тайно проводят женщин для священников и монахов. Предпочтения Питирима повергли жителей столицы в ужас. В Петроград Питирим приехал с красивым молодым священником Антонием Гурийским, таким же открытым гомосексуалистом, как и митрополит. Питирим окружил себя гомосексуалистами, среди которых были Мельхиседек (Михаил Паевский), ректор Тифлисской семинарии и будущий епископ Кронштадтский, и Иван Осипенко, любовник и личный секретарь Питирима. Ходили разговоры и о финансовых злоупотреблениях. Говорили, что Питирим кладет в свой карман деньги за погребение и платит Распутину за поддержку. Насколько эти слухи были правдивы, сегодня судить трудно12.
Трудно поверить в то, что Распутин не знал о гомосексуальности Питирима и других мужчин. Хорошо известно, что он поддерживал сердечные отношения с епископом Саратова Палладием (Николаем Добронравовым), открытым гомосексуалистом, и епископом Исидором (Петром Колоколовым), которого даже Церковь наказала за сексуальные отношения с мужчинами. Тем не менее Распутин способствовал повышению Исидора, и епископ стал одним из его собутыльников13. Распутин все знал, но ему не было до этого дела. Это было для него не важно, и такое безразличие отражает его колоссальную терпимость к людям – гомосексуалистам, евреям, проституткам, отступникам, сектантам, – что было большой редкостью для России того времени. Распутин делил мир на «друзей и врагов», но эти категории не делились по традиционным российским принципам. Его друзьями с равной вероятностью могли быть богатые аристократы и бедные крестьяне. То же относилось и к врагам. И среди его врагов было гораздо больше богатых и влиятельных. Такой взгляд на мир позволял ему критиковать своих единоверцев – православных – и высоко оценивать мусульман. Надо сказать, что в 1910 году за это он подвергся осуждению в газете «Царицынская мысль», где его назвали «светочем ислама и правой рукой Мохаммеда»14.
За перестановкой Владимира и Питирима началась министерская чехарда, которая в 1915 году породила серьезные конфликты. Эта проблема еще более усугубилась 2 февраля 1916 года, когда в отставку был отправлен премьер Горемыкин. Горемыкин не пользовался популярностью, но замену достойного пожилого политика Борисом Штюрмером никто не счел улучшением. Шульгин называл его «полным ничтожеством». «Когда все монархии Европы мобилизуют лучшие свои силы, мы назначаем председателем Совета министров “святочного деда”»15. Штюрмер любил считать себя железным кулаком в бархатной перчатке, но все считали его пустышкой. «Второразрядный человек», «слишком старый, слишком эгоистичный и слишком глупый для высокого поста» – так современники оценивали нового премьера16. Слышали, как Распутин говорил, что Штюрмера нужно держать на привязи, иначе он шею себе сломает17.
Другой конец веревочки держал Распутин. Александра вынудила Николая назначить Штюрмера, всячески расхваливая главное его качество – абсолютное уважение к Распутину18. В свое время Штюрмер обратился к Питириму и попросил познакомить его с Распутиным. Они встречались не менее двух раз и обсуждали будущую деятельность Штюрмера. Кухарка Штюрмера, Анна Нечаева, говорила, что видела, как Распутин приходил в их дом обедать незадолго до назначения19. «Штритер», как он его называл, не произвел особого впечатления на Распутина. «Хотя он старый, но ничего! – справится…» – сказал он. И Штюрмер немедленно начал доказывать ему свою благодарность и преданность. Сразу же после назначения он тайно посетил Распутина и пообещал выполнять все его просьбы20.
Как пишет Глобачев, ни один министр так не заботился о благополучии Распутина, как Штюрмер, – но только до тех пор, пока он понимал, что его положение целиком и полностью зависит от распутинского расположения. Штюрмер потребовал, чтобы Глобачев предоставлял ему подробнейшие донесения о времяпрепровождении Распутина. Он видел угрозы жизни Распутина даже там, где их и в помине не было. Он постоянно требовал от Глобачева, чтобы тот больше заботился о его безопасности. Агенты Глобачева отметили регулярные встречи Штюрмера с Распутиным в кабинете Питирима в Александро-Невской лавре, а также в квартире графа Бориса Борха в доме 18 на Фонтанке. Штюрмера беспокоило то, что Распутин может встречаться с кем-то втайне от него. Он боялся конкуренции со стороны других кандидатов на его пост. Более всего Штюрмера волновало то, что Распутин предлагает на пост министра внутренних дел Сергея Крыжановского. Но беспокойство это оказалось безосновательным. После падения Хвостова в самом начале марта этот пост остался за Штюрмером. Он сосредоточил в своих руках огромную власть – к чему стремился и Хвостов, но безуспешно21. С течением времени уверенность Штюрмера в себе росла, и он начал вести себя более независимо, пытаясь вырвать «веревочку» из рук Распутина. Распутин эту перемену заметил. В августе он посоветовал Штюрмеру чаще бывать у Александры и сообщать ей (и ему!) обо всех своих планах.
27 марта Александра писала Николаю в Ставку:
«Мое милое сокровище!
Посылаю тебе яблоко и цветок от нашего Друга, – мы все получили фрукты как прощальный подарок. Он уехал сегодня вечером спокойно, говоря, что наступают лучшие времена и что он оставляет нам весеннюю погоду. Он сказал ей [Вырубовой], что считает Иванова подходящим на пост военного министра благодаря его огромной популярности не только в армии, но и во всей стране. В этом он безусловно прав, но ты поступи так, как найдешь лучшим. Я только просила его молитв о том, чтоб твой выбор оказался удачным, и вот так он ответил»22.
Отъезд тревожил Распутина. Он боялся, что его попытаются убить по дороге. До отъезда он отправил Николаю письмо: «Благословение Божие на нас и успехом с нами успех Божий, с нами и горы повинуются, и у врагов наших безумие в сердцах, в очах туман – без сомнения, радость, победа. Обижаюсь о маленьком неудовольствии, небольшом недоразумении. Что-то строят на мне, создают – не надо»23.
Несмотря на плохое настроение, Распутин снова попытался повлиять на состав правительства. Генерал Алексей Поливанов было гораздо лучшим военным министром, чем отправленный в отставку в июне 1915 и арестованный в конце апреля следующего года Сухомлинов. К весне 1916 года русская армия находилась в гораздо лучшем положении, чем после Великого отступления. Но Поливанов вызвал неудовольствие Александры своей готовностью сотрудничать с Прогрессивным блоком и общественными группами, желающими способствовать военным действиям. Неясно, кто именно предложил генерала Николая Иванова на пост военного министра, Александра или Распутин. Иванов до 17 марта 1916 года был главнокомандующим Юго-Западным фронтом, где впоследствии его сменил Брусилов. Но хотя в середине марта Николай хотел снять Поливанова, к советам жены и Распутина он не прислушался, выбрав на пост военного министра исполнительного, хотя и не самого компетентного генерала Дмитрия Шуваева24. Все это не мешало Александре и дальше диктовать Николаю, что делать. 30 марта она вновь написала ему письмо с важнейшими инструкциями: «Мой любимый! […]. Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам господином, как и должно быть в России, пока народ еще не образован, – m-r Филипп и Гр. того же мнения».
В тот же день Николай в Ставке принял протопресвитера русской армии и флота, отца Григория Шавельского. Шавельский уже давно добивался аудиенции. Он обсуждал необходимость поговорить с императором о Распутине с генералами Воейковым и Алексеевым. Воейков весной уже пробовал поднимать эту тему, но безуспешно. Впрочем, он посоветовал Шавельскому попробовать, думая, что у священника это получится лучше. Алексеев тоже считал это разумным. Он сказал, что и сам поговорит об этом с царем после Шавельского. Вечером Шавельский пришел в кабинет императора. Он напомнил Николаю, что еще на их первой встрече в 1911 году он поклялся всегда говорить императору правду, несмотря ни на что. А затем Шавельский рассказал императору о том, что говорят о Распутине в армии: что он ведет порочную жизнь, что он пьянствует с «евреями и всякими темными личностями», что он погряз в коррупции и взяточничестве, что он продает военные тайны врагу. Шавельский пересказал Николаю все, что он слышал от офицеров и солдат, ничего не утаив.
Николай слушал его спокойно. Когда Шавельский закончил, царь спросил, не боялся ли он говорить с ним на эту тему, на что священник ответил, что хотя говорить столь неприятные истины ему было тяжело, но страха он никогда не испытывал. Что бы император ни решил, он знает, что выполнил свой долг. Но в последующие дни и недели Шавельский с изумлением заметил, что царь не только не отдалил его от себя, но и стал к нему более внимательным. Он всегда садился рядом с ним за обедом и даже предлагал наполнить его тарелку. Хотя Николай рассказал об этом разговоре Александре, а она передала все Питириму, Шавельский продолжал пользоваться доверием их величеств25.
Хотя Александра была хорошо расположена к Шавельскому, его слова о Распутине ее расстроили. Через несколько недель, во время пасхальных праздников, она писала Николаю:
Дорогое мое сокровище!
[…]
Испорченность мира все возрастает. Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге, как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина (как они теперь далеки от этого!). Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве. А сколько у нас причин быть благодарными, сколько его молитв было услышано. А там, где есть такой слуга Господа, – лукавый искушает его и старается делать зло и совратить его с пути истины. Если б они знали все зло, которое они причиняют! Он живет для своего государя и России и выносит все поношения ради нас. Как я рада, что мы все были у св. причастия вместе с ним на первой неделе поста! […]
Наш Друг пишет с большой грустью, что, так как его удалили из П.[етрограда], там будет много голодных на Пасху. Он столько раздает бедным – каждая получаемая им копейка идет на них, и это приносит благодать также и тем, кто дал ему деньги. […]
Если Шав. заговорит о нашем Друге или митрополите, будь тверд и дай ему понять, что ты их ценишь и что ты желаешь, чтоб он, услышав истории о нашем Друге, энергично заступился бы за него против всех и запретил говорить об этом. Они не смеют говорить, что у него есть что-либо общее с немцами. Он великодушен и добр ко всем, каким был Христос, независимо от религии, каким и должен быть истинный христианин. И раз ты находишь, что его молитвы помогают переносить испытания, – а у нас было довольно примеров, – они не смеют говорить против него, – будь тверд и заступись за нашего Друга»26.
Но они посмели говорить против него. Весной отец Шавельский присутствовал на торжественном обеде для нескольких сотен солдат и офицеров Западного фронта. Разговор за обедом, естественно, зашел о Распутине. Шавельский был потрясен, когда генерал Александр Гернгросс громко, чтобы все слышали, сказал: «Я согласился бы шесть месяцев отсидеть в Петропавловской крепости, если бы мне позволили выдрать Распутина. Уж и выдрал бы я этого мерзавца!» Слова его вызвали смех всех собравшихся. Шавельский ушам своим не верил – ведь рядом с Гернгроссом сидел генерал Александр Рагоза, командующий Четвертой армией27.
Николай вернулся в Царское Село 26 апреля, примерно в то же время, когда Распутин приехал в столицу из Сибири. 6 мая, в день именин императрицы, Распутин встретился с их величествами во дворце. На следующий день Николай вернулся в Ставку28. В течение последующих пяти месяцев Распутин редко бывал во дворце: с конца апреля до начала октября – всего шесть раз29.
Распутин вернулся в столицу, чтобы решить проблемы Матрены. Матрене в марте исполнилось восемнадцать. Она была высокой девушкой с пшеничными волосами, яркими голубыми глазами, отличной фигурой – портили впечатление только, по выражению одного из современников, «неправильные черты лица»30. В ее жизни появились мальчики. Она уже не была девственницей – провела ночь с юным лейтенантом, память о чем наполнила ее «страстным желанием жить более полной жизнью». В то время в ее жизни появился некий Симонико Пхакадзе, грузин, «от которого загорелось мое сердце». Симеона Пхакадзе в дом Распутина привел один из князей Эристовых. Он был «гибким, мужественным и сильным». Матрена вспоминала, что с первого же взгляда «почувствовала себя в его власти»31. Пхакадзе был кавалерийским офицером, бравым и красивым. За боевые заслуги он был награжден крестом ордена Святого Георгия. Но сердце Матрены покорили его глаза, наполненные «неописуемым огнем и силой, всем пылом любви, всем головокружением опьянения». Распутин часто встречался с ним и однажды даже ездил куда-то с Пхакадзе и Эристовыми. В полицейском донесении 7 июня его описывают так: двадцати пяти – двадцати семи лет от роду, высокий, среднего телосложения, с темно-русыми волосами, прямым носом и небольшими темными усами. Он носил высокие сапоги со шпорами и слегка прихрамывал – боевое ранение лишь усиливало его опасное обаяние32. Распутин способствовал переводу Пхакадзе в резервные войска в Петроград. Вырубова сообщила Комиссии, что он был «дезертиром, не хотевшим ехать в армию»33.
Матрена и Пхакадзе обручились, но Распутину этот союз не нравился. Отец и дочь начали ссориться, Распутин пригрозил отправить Матрену назад в Покровское, подальше от жениха. Матрене казалось, что Распутин уверен: Пхакадзе использует ее, чтобы подобраться к нему, и его ревнивая натура сделает ее жизнь несчастной34. Распутин изо всех сил старался удержать дочь от свиданий с этим человеком. Ей не позволяли выходить без сопровождения сестры или Дуни Печеркиной. В доме постоянно находилась учительница французского, и Распутин следил, чтобы она всегда присутствовала на всех чаепитиях. В то же время Распутин и сам подыскивал дочери мужа. Его старый друг по Казани, Николай Соловьев, ставший казначеем Святейшего синода, со своей женой Елизаветой теперь жил на Гороховой улице в доме 69. Распутин решил свести Матрену с их сыном Борисом. Борису было двадцать три года, и он служил подпоручиком.
Борис жил в Симбирске и готовился поступить в семинарию, но в 1914 году его призвали в армию. Во время отступления в Карпатах в 1915 году он был ранен. Поскольку участвовать в боевых действиях он уже не мог, его вернули в Петроград. В том же году он познакомился с Распутиным и стал бывать в его доме – чаще всего он приходил к Марии и Варваре. Девушек он считал очень милыми и добрыми. У него было несколько разговоров с Распутиным, он советовался с ним о своем будущем. Распутин внимательно его выслушал, сказал, чтобы юноша не волновался, молился Богу, слушал свое сердце – и все будет хорошо. Борис видел, что нравится Распутину. Распутин был ему симпатичен. Они встречались всего несколько раз, но Борис преисполнился глубокого уважения к этому человеку. Следователю Николаю Соколову в Чите в 1919 году он говорил: «Столько любви и доброты было в этом человеке, и так ярко эти качества в нем проявились, что он, к стыду моему, стал значить для меня больше, чем собственный отец»35.
Судя по мемуарам Матрены, Борис влюбился в нее с первого взгляда. Он был представлен императрице, и она одобрила этот союз. Пхакадзе безумно ревновал и даже угрожал похитить Матрену и бежать с ней на Кавказ36. Ходили слухи, что Пхакадзе пытался даже покончить с собой. После нескольких месяцев переживаний и страданий Матрена порвала помолвку, но выходить замуж за Бориса отказалась37.
Пока Распутин занимался любовной жизнью дочери, Россия готовилась к крупнейшей военной кампании. Бывший военный министр Поливанов сумел восстановить армию после катастрофических поражений 1915 года. Весной 1916 года строились планы мощного и неожиданного наступления на Юго-Западном фронте под руководством генерала Алексея Брусилова. Брусиловский прорыв стал величайшей победой войны. Армия Франца-Иосифа была практически уничтожена. Серьезная подготовка к этой операции шла несколько месяцев. Для успеха кампании жизненно важен был элемент неожиданности, поэтому Николай старался не рассказывать об этом Александре. 22 марта он все же написал ей детали военного плана, добавив: «Прошу тебя, никому об этом не говори». Александре было совершенно ясно, кого он имеет в виду. Но Распутин уже знал обо всем. Он даже подарил Николаю икону в знак «благословения» кампании38.
Наступление началось 22 мая (по старому стилю) с мощного артобстрела. Затем 650 тысяч солдат двинулись в наступление на вражеские окопы под густой дымовой завесой. Австрийцы были смяты. Всего за неделю русские взяли в плен половину австрийской армии на Восточном фронте. Франц Конрад фон Хотцендорф, начальник штаба армии Габсбургов, быстро понял опасность ситуации. Ему было ясно, что вскоре придется просить мира, – иначе армия будет полностью разгромлена. Успеху брусиловской кампании могло способствовать мощное наступление на немцев армий генералов Алексея Эверта и Алексея Куропаткина, командующих Северо-Западным и Северным фронтами. Но оба генерала мешкали, что дало немцам возможность послать австрийцам подкрепление. И это не позволило добиться полной победы39.
17 июня Александра писала Николаю: «[…] наш Друг шлет благословение всему православному воинству. Он просит, чтобы мы не слишком сильно продвигались на севере, потому что, по его словам, если наши успехи на юге будут продолжаться, то они сами станут на севере отступать, либо наступать, и тогда их потери будут очень велики, если же мы начнем там, то понесем большой урон. […]». В конце июля, когда Распутин вернулся из Сибири, Александра написала Николаю, чтобы поделиться с ним его размышлениями по поводу войны: «Он находит, что, во избежание больших потерь, не следует так упорно наступать, – надо быть терпеливым, не форсируя событий, так как в конечном счете победа будет на нашей стороне, – можно бешено наступать и в два месяца закончить войну, но тогда придется пожертвовать тысячами жизней, – а при большей терпеливости будет та же победа, зато прольется значительно меньше крови». Хотя забота о человеческой жизни вызывает уважение, стратег из Распутина вышел плохой. Он не имел представления о военной стратегии, но его слова никак не повлияли на решение Эверта и Куропаткина отказаться от наступления. Брусиловская кампания провалилась и стоила жизни тысячам русских солдат.
Распутин продолжал давать военные советы Николаю и в сентябре. 21 сентября Николай писал Александре, что ситуация «безнадежна», поэтому он велел Алексееву приказать Брусилову прекратить наступление. На следующий день Николай изменил свое мнение и согласился позволить Брусилову продолжить кампанию. Изумленная Александра отправила ему телеграмму: «Он [Распутин] одобрил твой начальный план прекратить и начать в другом месте. Теперь ты пишешь иное. Да поможет нам Бог». 24 сентября она снова написала о том, что Распутин изменил мнение и «очень доволен» новым планом. Николай счел себя обязанным ответить на слова Распутина. Он написал, почему решил возобновить нападение, и описал детали кампании, но затем добавил: «Эти подробности только для тебя одной – прошу тебя, дорогая! Передай ему только: папа приказал принять разумные меры!» Но Распутина это не удовлетворило. 26 сентября Александра писала: «Наш Друг скорбит о том, что тебя не послушали (Брусилов), так как твоя первая мысль была верной, – такая жалость, что ты уступил! Твой дух был прав, желая перемены. Он приподнял образ Богоматери и благословил тебя издали, сказав: “Да воссияет солнце там”». На следующий день Николай снова написал, чтобы подтвердить свое решение позволить Брусилову продолжить наступление. Но Александра и Распутин его не слушали. 11 октября императрица писала: «Наш Друг сказал, что дело не пойдет на лад, пока твой план [прекращение Брусиловского прорыва] не будет приведен в исполнение»40.
Сегодня историки сходятся во мнении, что неудача Брусиловского прорыва явилась результатом действий (или, скорее, бездействия) русских генералов, в особенности Алексеева и Эверта41. И все же многие винят в этом Распутина, который якобы использовал свое влияние для того, чтобы остановить самое успешное наступление и спасти тем самым своих германских хозяев от неминуемого поражения. И снова все говорили, что России был нанесен удар в спину.
