Владимир Пуришкевич назвал это «министерской чехардой». С июня по ноябрь 1915 года уйти пришлось восьми министрам и ключевым фигурам в армии и Церкви. Уволены были Маклаков, Сухомлинов, Саблер, Щегловитов, великий князь Николай Николаевич, Самарин, Щербатов и Кривошеин (Главноуправляющий землеустройством и земледелием). Смена министров продолжалась в последние месяцы режима. К моменту отречения Николая в марте 1917 года в России сменилось четыре премьера, пять министров внутренних дел и четыре министра сельского хозяйства. Бесконечная чехарда не имела никакого смысла. Министров назначали, увольняли и переставляли без явной логики или резона. Более того, многие из этих людей не обладали ни нужными для такой работы качествами, ни квалификацией¹.

«Министры летели, как осенние листья с дерев, по манию Распутина, – писала Зинаида Гиппиус. – По его же манию назначались новые»². Все были уверены, что министерская чехарда происходит по желанию одного человека. А как еще это можно объяснить? Кто, если не Распутин, может осуществить такие перестановки? Глобачев писал, что каждый новый министр знал, что первая его обязанность – определить отношение к Распутину. Друг он ему или враг? Этот выбор следовало сделать всем – нейтральным остаться было нельзя³. Здравый смысл подсказывал, что удержаться на должности долго могут только друзья Распутина. Министерская чехарда происходила у ног Распутина, и к осени 1915 года большинство русских было уверено, что именно Распутин и есть настоящий царь. В действительности же Распутин практически не играл никакой роли в министерских перестановках. Все это было результатом разрушения политико-бюрократической машины царской России, которая в условиях войны рушилась с еще большей скоростью⁴.

Распутин не назначал и не увольнял министров, но это не означало, что у него не было мнения по этому вопросу. Он имел свое мнение и не скрывал его. В начале мая 1915 года Распутин встретился с министром финансов Петром Барком, беседовал с ним два часа и вышел полностью удовлетворенным⁵. Но через несколько месяцев Распутин попытался добиться его увольнения и назначения на его пост графа Владимира Татищева, богатого дворянина, министерского чиновника, председателя правления Соединенного банка в Москве. Татищев также возглавлял общество «Богатырь» по производству и торговле резиновыми изделиями. Общество это было создано в Москве в 1910 году с использованием капиталов банка Татищева. Среди акционеров «Богатыря» были императрица, бывший премьер и министр финансов Коковцов и Распутин. Благодаря таким связям «Богатырь» получал множество заказов на поставки для императорского двора в 1912 году. Звание «поставщика императорского двора» давало компании большие преимущества на рынке⁶. Князь Андроников той осенью тоже пытался сместить Барка. В письмах к премьеру Горемыкину и графу Фредериксу он намекал на сомнительные финансовые сделки Барка и называл его «помесью германского колониалиста и еврея». (В глазах Андроникова величайшим грехом была принадлежность к еврейскому народу⁷.) Мы не знаем, были ли действия Распутина и Андроникова скоординированы, или они действовали по отдельности.

26 ноября 1915 года Александра написала Николаю о том, что можно заменить Барка Татищевым, который искренне предан Николаю, любит Распутина и не одобряет действия московского дворянства. Татищев говорил Вырубовой, что Барк совершил много ошибок, и он был бы рад помочь ему советом. «Наш Друг говорит, что Татищеву можно доверять, – он богат и хорошо знаком с банковским миром. Было бы хорошо, если бы ты повидал его и выслушал его мнение. Она говорит, что он очень симпатичен». Александра писала Николаю, что хотела бы их познакомить⁸. Но советы Распутина и Андроникова остались без внимания: Барк оставался на своем посту до конца февраля 1917 года.

Проигнорированы были и другие советы Распутина относительно назначений министров. В январе 1916 года он предложил на пост военного министра генерала Николая Иванова, а в ноябре – некоего Валуева (начальника русских железных дорог в северо-западном регионе) на должность министра транспорта. Люди эти не были утверждены, а Николай вел себя так, словно никогда не слышал этих имен – таким был его обычный пассивно-агрессивный способ сказать Александре и Распутину «нет». Следует вспомнить, что в июне 1915 года Распутин был против назначения Самарина, но Николай настоял на своем выборе. И таких случаев можно припомнить множество⁹.

Переписка Александры и Николая является лучшим свидетельством политической роли Распутина в последние два года его жизни. Судя по этим письмам, Распутин активно участвовал в разных делах, он постоянно давал советы и порой настаивал на их исполнении. В конце августа 1915 года он предложил освободить заключенных, отбывающих срок за незначительные преступления, и отправить их на фронт. Эта идея была реализована только в феврале. 19 ноября Александра написала Николаю, что Распутина беспокоят разговоры об отправке войск в Румынию. Ему кажется, что, если численность войск будет недостаточной, они попадут в ловушку. Не будучи уверенным в том, что Александра передаст его слова Николаю, он сам послал царю телеграмму. 28 ноября Александра передала Николаю слова Распутина о том, что русским войскам нужно немедленно атаковать немцев под Ригой, поскольку в прошлом месяце их продвижение на этом участке удалось остановить. Александра изо всех сил старалась убедить царя в правильности предложения Распутина: «Он говорит, что именно теперь это самое важное, и настоятельно просит тебя, чтоб ты приказал нашим наступать. Он говорит, что мы можем и должны это сделать, и просил меня немедленно тебе об этом написать». Особо примечательным этот совет делает то, что он продиктован «ночным видением» Распутина. Получается, что военная стратегия России находилась под влиянием снов Распутина. Распутин говорил о своих идеях не только Николаю. Он писал начальнику штаба генералу Михаилу Алексееву. Ни Николай, ни Алексеев на его письма не реагировали: русские армии не пошли в наступление под Ригой, и город оставался в составе России до падения монархии.

Распутина часто беспокоило ведение войны, но он оставался оптимистом. В ноябре он говорил Александре, что война закончится через несколько месяцев, и с энтузиазмом рассказывал о том, как русские войска войдут в Константинополь¹⁰. Когда 18 октября Николай объявил войну Болгарии, Распутин принял его решение всем сердцем: «Сила могущества исходит из сердца твоего, покров Матери Божией помогает тебе и невидимым покровом помогает всей армии твоей […] С нами Бог – никого не страшно»¹¹. 22 октября он встречался с Александрой и Вырубовой. Им он сказал, что исход войны волнует его меньше, но ему был ужасный сон – и два часа Распутин рассказывал о своем видении. Александра сообщила о его тревоге Николаю: «Ты должен приказать, чтобы непременно пропускали вагоны с мукой, маслом и сахаром. Ему ночью было вроде видения, – все города, железные дороги и т. д. – трудно передать его рассказ, но он говорит, что это все очень серьезно, – и тогда не будет забастовок. […] Он хочет, чтобы я обо всем этом поговорила с тобою очень серьезно, даже строго […]».

Распутин говорил Александре, что в течение трех дней следует пропускать только те поезда, которые перевозят муку, масло и сахар¹². Русский народ голодал, и Распутин, который жил среди народа и своими глазами видел происходящее в стране, прекрасно знал, о чем говорил. Его совет был совершенно правильным – но, к сожалению, к нему не прислушались. Жизнь в стране становилась все тяжелее. Высокие заработки рабочих съедала инфляция. Неквалифицированным работникам приходилось работать сверхурочно. Женщины и дети часто работали по ночам, потребительских товаров не хватало, арендная плата росла, огромные очереди выстраивались за топливом. Крестьяне устремлялись в города на военные заводы, из-за чего в рабочих кварталах возникала ужасная скученность. Условия жизни были чудовищными.

Распутин справедливо беспокоился из-за продовольственного кризиса и других проблем, с которыми сталкивались простые русские люди. Но он был совершенно слеп, говоря о неминуемом поражении великих держав. Удивительно, что он говорил об этом даже осенью 1915 года. Под натиском великих держав русские армии отступали вплоть до сентября. Россия лишилась всех завоеваний прошлого года (Галиция и Буковина) и была вытеснена из Польши, Литвы и значительной части Белоруссии. Во время так называемого великого отступления 1915 года Россия потеряла около миллиона человек убитыми и ранеными, и еще миллион оказался в плену. За три года войны Россия потеряла почти семи миллионов человек – убитыми, ранеными и пленными. Это была почти половина тех 15 миллионов, что служили в русской армии. У таких огромных потерь было множество причин – плохая боевая подготовка и логистика, некомпетентность командования, недостаток боеприпасов и оружия, провалы в организации транспортной сети. Положение было настолько тяжелым, что в 1915 году каждый четвертый солдат отправлялся на фронт без оружия – получить оружие можно было только у убитых товарищей. Кроме того, западные территории империи захлестнул поток беженцев. К концу года количество беженцев достигло трех миллионов человек¹³.

На тайном совещании совета министров в июле 1915 года министр сельского хозяйства Александр Кривошеин говорил, что страна переживает период «бесконечных отступлений и непостижимых поражений». Непостижимых… Кривошеин слишком хорошо знал реальное положение дел в России, чтобы не понимать, почему страна терпит одно поражение за другим. Это не было загадкой ни для кого из министров, и все же он стенал: «Почему несчастная Россия обречена переживать такую трагедию?»¹⁴

Тот же вопрос задавала себе вся страна. Что происходит с Россией? И первая мысль, которая приходила в голову практически всем, была проста – предательство! Честный ответ требовал глубокого анализа самой сути проблем царского режима – неэффективность, коррупция, неразвитость и устаревшая политическая система блокировала все усилия образованных классов по созданию гражданского общества, способного выстоять в войне. Русским было гораздо проще видеть себя жертвами предательского удара в спину, преданными и проданными. Как точно заметил один историк, «предательство было главным и самым убедительным оправданием для всего».

Русские были убеждены в том, что они стали жертвами колоссального заговора. В сложившейся ситуации были виновны некие тайные фигуры, о которых никто не знал: темные силы. Разные люди понимали под «темными силами» разное: евреев, немцев, масонов, Александру, Распутина, придворную камарилью. Но все были твердо уверены, что именно эти «темные силы» и есть истинные хозяева России¹⁵. Одержимость «темными силами» во время войны достигла своего пика, но зародилась она гораздо раньше. В июле 1914 года Митрофан Лодыженский опубликовал роман «Темная сила» – часть своей «Мистической трилогии». В этой книге он исследовал темную сторону человеческого существования – от страсти и извращений до оккультизма и Антихриста. Лодыженский был дворянином, он учился в Санкт-Петербурге, сделал успешную карьеру на гражданской службе в провинции. Но в то же время он был теософом, увлекался различными мистическими учениями и традициями. Он разделял увлеченность своего поколения оккультизмом, тайным знанием и тайными силами истории¹⁶. Очень важно понять «дух времени» России на рубеже веков. Только так можно понять, почему множество русских, особенно хорошо образованных интеллектуалов, оказалось столь восприимчивым к массовой истерии, связанной с «темными силами», захватившими Россию в последние годы правления династии Романовых.

Страх перед «темными силами» питал антисемитизм и германофобию, всплеск которых пришелся на 1915 год. И власть сыграла в этом важную роль. Военное командование не приняло на себя ответственность за поражения России, утверждая, что во всем виноваты предатели и шпионы. Правительство обрушилось на этнических немцев в Российской империи, назвав их злодейской «пятой колонной», атакующей Россию изнутри. Министры не принимали на себя никакой ответственности за ухудшение положения дел в стране. Режим стремился использовать антигерманские настроения для объединения народа вокруг престола и поддержки войны, но это вело лишь к тому, что многие начинали считать, что государство недостаточно активно борется с внутренними врагами. Масла в огонь подливала пресса. Журналисты писали статьи, которые должны были показать населению преступную некомпетентность правительства. Неожиданным последствием подобных маневров стало ослабление веры в монархию, распространение цинизма и паранойи. Практически все русские уверились в том, что предательство укоренилось в среде имперской элиты, и страна продана врагам¹⁷.

В феврале 1915 года был арестован полковник Сергей Мясоедов, протеже военного министра Владимира Сухомлинова. Его обвинили в предательстве и казнили как шпиона. Расследование продолжалось всего несколько дней. Мясоедова подозревали и ранее, хотя все доказательства его вины были, мягко говоря, шаткими. Сухомлинов пытался защитить Мясоедова, но к началу 1915 года, когда разгорелись скандалы, связанные с отсутствием снарядов и военными поражениями, требования крови предателей стали слишком сильны. Среди тех, кто торжествовал при известии о казни Мясоедова, был Александр Гучков. Гучков уже не раз называл Мясоедова шпионом, теперь же он чувствовал себя отмщенным и принимал поздравления – но при этом Гучкову было прекрасно известно, что обвинения были беспочвенными, и казнен был невиновный. Для политика это не имело значения. Важно было подорвать существующий режим, и жизнь какого-то офицера была всего лишь разменной монетой. Но дело Мясоедова не успокоило общественность. Охота на предателей развернулась с новой силой. Охранка стала обыскивать квартиры всех, кто был связан с Мясоедовым, в разных городах России. К концу апреля было арестовано тридцать человек. Нескольких приговорили к каторжным работам, а четверых повесили. Все казненные, скорее всего, были совершенно невиновны¹⁸. Следующей весной по обвинению в предательстве арестовали самого Сухомлинова. В 1915 году Брюс Локхарт записал в дневнике анекдот, ходивший в то время по Москве: «Цесаревич плачет. Няня спрашивает: “Почему ты плачешь, малыш?” «Когда бьют наших солдат, плачет папа. Когда бьют немцев, плачет мама. Когда же мне плакать?»¹⁹ Многие русские считали, что императрица действует в интересах своих немецких соотечественников.

В мае 1915 года в Москве вспыхнули антигерманские волнения. Под крики «Бей немцев!» толпы громили магазины, фабрики и частные дома. Семидесятидвухлетнюю женщину забили до смерти в ее квартире за немецкую фамилию. Покончив с ней, убийцы вытащили на улицу двух других женщин и утопили их в соседнем канале. Толпы швыряли камни в экипаж великой княгини Эллы, немки по рождению. Князь Феликс Юсупов-старший, отец будущего убийцы Распутина, занимал пост военного губернатора Москвы. Он явно сочувствовал бунтовщикам и не спешил наводить порядок с помощью войск. Когда все кончилось, оказалось, что убито более пятнадцати человек и сожжено несколько сотен фабрик, магазинов и домов. Из Москвы антигерманские настроения распространились и на другие города. Людей с немецкими и просто иностранными фамилиями стали увольнять из государственных учреждений, частных фирм, даже из оркестров и театров. Государство поддерживало эти действия: насильственно перемещены были более миллиона российских граждан немецкого происхождения, а также евреи и мусульмане. Их собственность была национализирована и передана в руки так называемых «привилегированных групп»²⁰.

Все были твердо уверены, что в центре «темных сил» стоит Распутин. «Царь, умоляю тебя: распусти непокорную Думу, заключи мир с Вильгельмом, и будешь править спокойно». Это фальшивое письмо, написанное якобы Распутиным, распространялось по всей России²¹. Полковник Александр Резанов, который входил в комиссию по расследованию шпионажа, утверждал, что Распутин часто говорил: «Довольно уже проливать кровь-то. Теперь ужо немец не опасен: он ужо ослаб»²². Неудивительно, что великие державы очень серьезно относились к подобным слухам. 29 июня 1915 года газета Wiener Allgemeine Zeitung опубликовала статью, в которой говорилось, что «мужик Распутин» является сторонником мира и делает все, что в его силах, чтобы убедить правительство принять его сторону. Николай не осмеливается действовать против Распутина, потому что верит пророчеству старца о том, что династии Романовых придет конец, как только что-то случится с ним. В следующем месяце News Wiener Journal сообщал, что, по данным из достоверных источников, Николай и руководство министерства иностранных дел считают, что союзники вынуждают Россию нести слишком тяжкий груз войны и подумывают о заключении сепаратного мира²³.

Множество документов из политического архива германского министерства иностранных дел в Берлине показывает, как нравилась правительству позиция Распутина по вопросам войны и его влияние на царя. В начале сентября 1915 года в Женеве немецкий чиновник Айнзидель встретился с неким «русским стариком», путешествовавшим по Швейцарии. Неизвестный источник, который утверждал, что имеет тесные контакты при русском дворе, сказал Айнзиделю, что Николай все более обижен на английское правительство, и к продолжению войны его подталкивает только личная дружба с кузеном, королем Георгом V. «Царь отчаянно желает мира, – сказал старик своему германскому знакомцу. – Он готов даже смириться с потерей Польши и Курляндии […]». Он посоветовал, чтобы граф Эйленбург написал своему старому другу графу Фредериксу и, не говоря о заключении мира, сказал ему, что германский кайзер не питает враждебности по отношению к царю, как царь, очевидно, думает. Шифровку Айнзиделя передали министру иностранных дел Готлибу фон Ягову, а затем – кайзеру Вильгельму. Кайзеру идея понравилась, но в архиве не сохранилось документов касательно дальнейшего ее развития²⁴.

Еще один отчет о ситуации в России был представлен в сентябре. По-видимому, его автором был тот же Айнзидель, имевший новые беседы с «русским стариком». В нем говорилось, что «партия мира» в России вновь поднимает голову, и теперь уже даже царь пытается найти способ заключить мир. В Петрограде ходят слухи о том, что царь готов отказаться от трона и стать регентом, что позволит заключить мир, не компрометируя Николая перед союзниками. «Распутин изо всех сил продвигает это иезуитское предложение», – писал Айнзидель. Русский старик направляется домой, где собирается собрать вместе депутатов Думы и представителей «придворной партии» (т. е. барона Фредерикса, российского посла в Великобритании графа Александра Бенкендорфа, Александру, Распутина) и убедить их в необходимости срочных действий по заключению сеапартного мира²⁵.

Судя по переписке Распутина с их величествами, он никогда не предлагал сепаратного мира. Он прекрасно понимал, какие материальные и человеческие потери несет война, но с момента ее начала он постоянно ее поддерживал. В сентябре 1915 года Александра писала Николаю: «Бог мой, какие потери, сердце кровью обливается! Но наш Друг говорит, что они – светильники, горящие перед Престолом Господа Бога, а это восхитительно!» ²⁶ Но департамент полиции смотрел на ситуацию иначе. В феврале 1915 года полиция сообщала, что немцы, имеющие связи с русским двором, объединились с Распутиным с тем, чтобы убедить правые силы в Думе признать необходимость окончания войны. Среди депутатов, сотрудничавших с Распутиным и немцами, был, как утверждали полицейские источники, сам Владимир Пуришкевич. Члены этой группы планировали создать некую новую политическую организацию, члены которой пропагандировали бы необходимость заключения мира среди раненых офицеров в военных госпиталях, а затем – среди солдат в действующей армии²⁷.

Связь Распутина с одним из своих убийц неправдоподобна. Скорее всего, ее не существовало вовсе. Распутин и Пуришкевич к 1915 году стали заклятыми врагами, а вовсе не друзьями. Поразительно само предположение о том, что Распутин мог сотрудничать с членами Думы. Четвертая Дума работала с ноября 1912 по октябрь 1917 года. В 1915 году ее возглавлял Михаил Родзянко, который с конца 1914 года был на ножах с николаевским правительством из-за его роли в мобилизации и направлении усилий нации по борьбе с врагом. Николай никогда не доверял Думе. Он жалел, что согласился на ее создание. Царь пытался держать Думу на расстоянии вытянутой руки и ограничивать ее полномочия. Он постоянно отвергал искренние попытки депутатов быть полезными в управлении страной. Война шла, и отношения между престолом и Думой с каждым днем становились все хуже²⁸.

Отношение Распутина к Думе было сложным и неровным. Так, например, в июне 1915 года он сказал Александре, что выступает против плана Думы вновь собраться в августе. Распутин считал, что это лишь усугубит проблемы России. Он говорил Николаю, что если уж Дума должна собраться, то следует оттягивать ее открытие максимально долго²⁹. Николай снова не обратил внимания на слова Распутина. На новую сессию Дума собралась в середине июля. В следующем месяце все депутаты, за исключением крайне правых и крайне левых, объединились в Прогрессивный блок. Такой союз родился из страданий Великого отступления и растущей одержимости «темными силами». Блок объявил о своей готовности сотрудничать с правительством, если Николай назначит министрами тех, кто пользуется истинной поддержкой народа. Прогрессивный блок объединяла мысль о том, что победить в войне можно, только если престол будет сотрудничать с Думой и мобилизует продуктивные усилия общества посредством нового правительства, которое вселит уверенность во всех россиян.

Но Николай отверг блок и его скромную программу сотрудничества. Правительство и Дума продолжали сражаться. Родзянко сообщил министру юстиции Александру Хвостову, дяде Алексея Хвостова, что, если Дума будет распущена раньше времени, некоторые депутаты готовы начать расследование относительно Распутина. И единственный способ остановить их – начать собственное уголовное расследование, арестовать и осудить Распутина. Впрочем, премьер Горемыкин был уверен, что Родзянко блефует, и Дума никогда на такое не пойдет³⁰. Надо сказать, что угрозы Думы были направлены в первую очередь против Горемыкина, этой «старой нафталиновой шубы», как называла его княгиня Юсупова. Основным требованием блока была его отставка, поэтому он убедил Николая 16 сентября объявить перерыв в работе Думы³¹.

Депутат от кадетской партии Василий Маклаков, выведенный из себя положением в стране, 10 октября выступил в «Московских ведомостях» с провокационной статьей «Трагическое положение». Он просил читателей представить такую ситуацию: они катят вниз в автомобиле по крутой, опасной дороге. Машину ведет безумный шофер, который отказывается уступить руль или прислушаться к советам пассажиров, умеющих водить машину. Пассажиры недоумевают: почему он так себя ведет? Что им делать? Следует ли перехватить руль? Или это приведет к катастрофе, в которой погибнут все, в том числе и мать пассажира, которая едет вместе с ними? Шофер только смеется, насмехается над их нерешительностью. Он твердо уверен, что они не посмеют действовать. Аллегория Маклакова была совершенно понятна: безумный шофер – это Николай, мать пассажира – Россия, а пассажиры – это просвещенные, образованные силы российского общества, воплощением которых является Прогрессивный блок³².

Горемыкин продолжал возражать против созыва Думы на осеннюю сессию³³. Но к этому времени Распутин уже изменил мнение. Через Александру он пытался убедить Николая, что Думе нужно позволить собраться в ноябре, даже если это породит проблемы для Горемыкина. В защиту своей позиции он сказал: «Когда русский мужик кричит, значит, он не задумывает ничего плохого, но когда он молчит, когда у него что-то на уме, то берегись!»³⁴ Александра не понимала, что делать. 28 ноября она писала Николаю, что Думе нечего делать. «Если же они будут заседать без дела, то начнут разговоры про Варнаву и нашего Друга, будут вмешиваться в правительственные дела, на что не имеют права […]». Александра добавляла, что она бы сначала обсудила все с Распутиным и спросила бы, «благословит ли Он». Но, прежде чем отправить письмо, Александра узнала от Вырубовой, что Распутин очень опечален попытками Горемыкина блокировать работу Думы. Теперь Распутин считал, что Думу следует созвать, пусть даже и на короткое время, и Николаю следует выступить перед депутатами без предварительного объявления, что произведет благотворное действие. Распутин также сказал Вырубовой, что Алексей Хвостов и Степан Белецкий сообщили ему, что его имя затрагиваться не будет. Это было важнее всего. Распутин чувствовал, что правительство и Дума готовы работать вместе, и царь должен был продемонстрировать им свою уверенность. Обо всем этом Александра и написала Николаю.

Николай снова принял сторону Горемыкина и не стал прислушиваться к советам жены и Распутина. Александра писала Николаю, что Распутин «почитает старика» и понимает, что созыв Думы означает отставку Горемыкина, но, несмотря на теплые чувства по отношению к нему, Распутин считает, что его время прошло и ему нужно уйти. Но сначала он просил, чтобы царь подождал и повременил с отставкой Горемыкина, пока Распутин не найдет ему достойного преемника³⁵. Горемыкин оставался на своем посту до 2 февраля 1916 года, хотя мы не можем сказать, было ли это связано с влиянием Распутина. Дума была созвана вновь лишь 22 февраля 1916 года. К тому времени Прогрессивный блок отказался от поддержки правительства и превратился в абсолютную оппозицию. Николай не послушался совета Распутина, чем нанес непоправимый ущерб отношениям престола с Думой. Нам остается только гадать, что произошло бы, послушайся император Распутина и прими он предложение Прогрессивного блока о сотрудничестве.