Глава XV. К Аральскому морю

Не стал Иван Несторович в тот день гоняться за таинственным черным человеком, явно привидившимся в больном бреду Дункану, но в госпитале остался и еще три ночи после отдежурил со «смит-энд-вессоном» в кармане – чем черт не шутит. Днем он посещал Захо и Обухова, продолжая брать пробы крови. Морфин не давал бурой реакции, будто его и не было в крови пациентов. Ах жаль, из-за нападения Дункана не успел вовремя взять пробу крови Обухова. Путаница выходила. Только у Зубова морфий выявился, но доктор признался, что нет-нет да и делал инъекции, да еще и Дункану укол поставил. А у остальных-то Иноземцев не успел обнаружить ничего. Больные уже совсем поправились, эпидемия миновала. Даже Дункан, как и предвещал Иван Несторович, через два дня наконец перестал буянить, и по велению самого Иноземцева с него сняли веревки.

Бывший психиатр ни единого слова благодарности доктору не сказал, продолжая, видимо, внутренне считать его своим отравителем, и не почел себя обязанным извинения принести за изуродованное лицо.

Все это время Иноземцев пытался отыскать того самого паразита, что инфицировал кровь нескольких человек, по загадочной случайности оказавшихся в один день, а точнее, в один вечер, в одном и том же месте. И единственной здравомыслящей версией оставалось: что науке неведомый клещ, вошь или москит был перенесен с шерстью хищника, местом обитания которого были камыши Амударьи, а подле воды, как известно, завсегда неизученных паразитов полно, больше такой невидали взяться было неоткуда.

Он высказал эту идею Зубову. Отвел того в сторонку и тихо поведал о своих соображениях, не желая предавать огласке историю с тигром; уже если так получилось, пусть ташкентцы продолжают полагать, что у Юлбарса не было зверя, может, действительно эта невинная ложь, так долго мучившая Иноземцева, остальным принесла отрадное успокоение. Андрей Михайлович, прищурившись, поглядел на Ивана Несторовича не лишенным подозрительности взглядом.

– Ну, может, и были какие паразиты на этой… ммм… шкуре.

– Андрей Михайлович, ну довольно, известно мне все уже, известно, – прервал его невнятные речи Иноземцев и покачал головой. – И не совестно вам?

– Совестно, Иван Несторович, – горячо прижав руку к груди, отвечал доктор Зубов, – совестно. Но господин градоначальник велел молчать. Что тут поделаешь – приказ.

Хотел было Иноземцев идти к градоначальнику этому, браниться, да устало махнул рукой, пусть уж лучше все как есть останется.

Через неделю сняли швы. Доктор Боровский мастерски сработал, полагал Иван Несторович, что шрам будет тяжелым и уродливым, лицо ведь опухло тогда и ныло невыносимо, но оказалось, что от нападения на него Дункана остался только тонкий, как нить, след, который даже шел Иноземцеву, хоть и вился лентой через всю щеку.

Утряслось все, спокойней стало. Уж работал бы дальше в Ташкентском госпитале, тем более что зима подбиралась, да думал, как Давида из приюта вызволить. Не хотела Софья Павловна его так просто отдавать, все просила письменное разрешение, которое градоначальник должен был самолично выдать. А как к градоначальнику явишься, коли он Иноземцева за сумасшедшего благодаря Дункану считает? Без скандала, без драки обойтись не выйдет, чего Иван Несторович хотел всеми силами избежать. Уж до того ему надоели эти завихрения вокруг, вот и тянул. Да и душу его снедало какое-то внутреннее волнение, подтачивало изо дня в день, тянуло доктора куда-то, куда он сам не знал. Будто звал кто. Ульянка вспоминалась.

Неужели она ему привиделась?

Ну, коли тигр был, банда была, почему бы и Ульянке с ними не быть? Ведь так ясно помнил ее лицо загорелое, полосатый халат, кушаком подвязанный, сапожки зеленые.

Ныло сердце Иноземцева, тоской он исходил, все в уме перемалывал приключения свои и ахалтекинские, и что в Самарканде происходило, и в Ташкенте. Вспомнил, как она сестрой милосердия переоделась, изображала смешно еканье. Спросил докторов, фельдшеров, помните ли такую? Но прошло уже много с тех пор дней, столько сестер милосердия в госпитале еженедельно сменялось…

В книжном магазине «Собберея», что на Соборной красовался кудрявым фасадом, приобрел несколько работ по археологии и геологии местных ученых и инженеров, думал найти что-нибудь об острове Барсакельмес, изучал свой маршрут к Аральскому морю. И вздыхал – и как там среди этих песков и солончаков обитать-то можно?

К Захо хаживал, о здоровье справиться, напомнил случай про мальчика-канатоходца, что чудеса эквилибристики показывал на площади сартской части города. Но коммерсант лишь улыбался да головой качал, светской манерой поддерживая разговор. Видно было: то ли не припомнит канатоходца, которых сотни в воскресные дни на площадях на высоте жонглируют, то ли не было такого удальца, о котором Иван Несторович толковал.

Пытался Иван Несторович выяснить и то, отчего князь съехал, и правдивы ли слухи о его намерениях жениться. Оказалось, действительно выслан был Николай Константинович куда-то в пустыню за попытку втайне сотворить церковный брак с юной гимназисткой, шестнадцати лет отроду, с некой Валерией Хмельницкой. Все бы ничего, но был этот удивительный человек уже женат на уральской казачке Дарии Часовитиной, чья семья как раз близ Оренбурга и проживала, а стихи князь слагал в честь американки мисс Лир. Напутал все старый солдат, приставленный сторожить дворец великого князя. Иноземцев же тотчас и решил, что господин Романов на его Ульяну посягнул, и, быть может, даже стреляться бы с ним стал, коли удалось бы обоих поймать.

Но та опять ускользнула, опять Иноземцев потерял ее след. И не было ни единой возможности выяснить, куда девушка могла подеваться и где прятаться.

Кроме одной. Отправиться на остров этот – Барсакельмес, о котором самая дурная молва шла во всем Туркестане, как о самом гиблом и богом забытом месте, и отыскать там пещеру, полную сокровищ. «Пойдешь – не вернешься», – гласил перевод. Уж Иноземцеву после Бюловки никакие «барсакельмесы» не страшны. Ведь рассказывала Ульяна, что некий клад нашла, стало быть, если ее слова правдивы, то на Аральском море, на острове сем таинственном и можно будет, если не ее обнаружить, так хоть какую весточку.

Но кто отпустит Иноземцева со службы?

Тут и пришел черед Ивана Несторовича заявить о себе высокому начальству, пусть теперь господа самодержцы этакие ответ держат, почто честного и благородного человека обвинили в помешательстве, унизили достоинство прилюдно, почто соизволение дали свое дураком выставлять да черным делам дункановским потворствовали, такому произволу позволили случиться.

В общем, явился Иноземцев к Тверитинову и потребовал объяснений, и даже намекнул, что собирается подать жалобу государю императору, чтобы наверняка быть услышанным, чтобы не получить отворот-поворот. Начальство, оно ведь от таких, как Иноземцев, завсегда гораздо отмахнуться, как от мухи назойливой.

Видит Алексей Павлович, не отвертеться ему, униженный и оскорбленный доктор настроен решительно, вздохнул, заложив руки за спину, прошелся туда-сюда вдоль стола своего в сажень длиною, мягко ступая начищенными сапогами по высокого ворса асхабадскому ковру, и воскликнул:

– Я так и думал, что идея эта, Иваном Яковлевичем поданная, аукнется нам. Говорил ему, извинитесь и объясните все, но тот ни в какую. За что и поплатился. Как здоровье господина Розенбаха?

– Дункана, – поправил Иноземцев, продолжая сверлить уездного начальника пристальным, ожидающим взглядом.

– Так вам и это известно, милостивый государь, – проронил тот, опустил голову и снова принялся вышагивать справа-налево, слева-направо. Потом остановился, издал третий вздох и стал дергать пуговицы своего мундира. – Что вы хотите, чтобы честь вашу и достоинство восстановить? Вы ведь понимаете, что история эта со зверем столько страха принесла, столько нервов потрепала ташкентцам, да и всему Туркестанскому краю. Люди из дому боялись выходить, торговцы караваны водить, лавки свои закрывали, поезда пустыми ходили. Мы уже во все концы гонцов отправили, известить, что поймана банда и уничтожена и что тигра никакого нет, что отстреляли их всех.

По его лицу пробежала волна тревоги: Иноземцев молчал, и бог лишь ведал, что у оскорбленного доктора на уме было.

– Вы не понимаете, кажется, как это было важно! Важно сохранить в Ташкенте спокойствие, – задыхаясь, продолжал городской глава. – А в Чимгане… в Чимгане дача барона… Александра Борисовича… Вревского… самого генерал-губернатора! Вы едва ли не в пяти милях Юлбарса стреляли. Если бы он узнал, что тигра не удалось изловить… Вы это понимаете? Вы осознаете масштабы катастрофы?

– Верните мне туземного ребенка и отпустите вместе с ним на все четыре стороны, – сказал на это Иван Несторович.

Уездный начальник нахмурился, оглядев Иноземцева с ног до головы недоуменно-осуждающим взором, тот стоял, выпрямившись, с уверенным спокойствием взирая на раскрасневшегося главу города. Но лицо Тверитинова смягчилось, на душе отлегло после слов доктора.

– Как мы вас, Иван Несторович, отпустим? – проронил он, стараясь придать голосу как можно больше важности и покровительственности. – Вашими усилиями две эпидемии побеждены, Батыршин на вас молится за вашу исправную службу на прививочных станциях.

– Боровский справится без меня. А я… увольте, Алексей Павлович, я больной человек. Правильно обо мне Дункан говорил, что я умом повредился. Так и есть. Не могу работать, прошлое не отпускает. Натворю бед. Зачем оно вам? Петр Фокич один десяток врачей заменит с его неуемной энергией и дотошностью. Я за него ручаюсь.

Тверитинов покачал головой.

– Что ж вы делать будете? Куда податься желаете?

– Я собираюсь оставить медицину, – опустил голову Иноземцев. – Может, и навсегда. Не знаю.

– Оставить медицину? – переспросил градоначальник, поморщившись. – Вы смеетесь? Все столь глубоко серьезно?

И бросил на Ивана Несторовича удивленный взгляд. Но, оглядев того с ног до головы, отвернулся, будто найдя решение доктора отказаться от медицины вполне соответствующим его разнесчастному и жалкому виду. Вернулся за свой стол, пошелестел какими-то бумагами.

– Попробую, конечно, что-нибудь сделать. Но обещать – не обещаю. Мухаммад-Ханафия Алюкович может воспротивиться. А я супротив Батыршина идти не могу, как-никак он городской врач.

С Батыршином пришлось отдельный разговор вести. Но страдания молодого человека были как на ладони для старого и опытного доктора. Давно понял он, что ненадолго в Туркестане тот задержится со своим нелюдимым и скрытным нравом, да и нервные расстройства его давно сдиагностировал, ежели б не которые, оставил бы за ним после себя должность городского врача. Поглядел на осунувшегося, бледного, со шрамом на лице Ивана Несторовича и сожалеюще махнул рукой.

В первых числах ноября Иноземцев и сияющий счастливой улыбкой Давид прибыли в Самарканд, к городскому вокзалу, и уже устроились в вагоне первого класса, чтобы добраться до Чарджуя. Доктор принял безоговорочное решение ехать прежде в столицу, подать запрос на опекунство, дать мальчику новое имя, отчество и фамилию. Замкнуть родовой круг, исполнить фамильную традицию, почтить честь основателя рода, выходца из персидских земель. А после уже уехать куда-нибудь в Европу и посвятить остаток дней воспитанию и образованию Давида.

Но в Туркестане оставалось одно незаконченное дело.

И потому Иноземцев сделал остановку в Чарджуе. Пока Давидка будет прощаться с родными краями, Иван Несторович хотел совершить поход к Аральскому морю.

Одному бы ему туда нипочем было не добраться.

Пришлось пойти на маленькую хитрость. По приезде в Чарджуйский уезд он тотчас же отправился к своему старому знакомцу – ротмистру Александру Минаевичу Полякову, который все еще служил начальником железнодорожного управления. Застал его в кабинете штаб-квартиры управления. Ничто в ней не изменилось – тот же стол, книги и папки аккуратно разложены на полках, большой старинный глобус в углу и подробная карта Туркестана и части русских владений в Средней Азии, а рядом повесили еще и новую карту – Закаспийской области и Закаспийской железной дороги.

Не изменился и сам Александр Минаевич, радушно принял доктора, долго расспрашивал о том, как тому в Ташкенте жилось. Головой покачал, поохал на нездоровый вид Иноземцева, посочувствовал шраму, потом и про своих знакомых из столицы Туркестанского генерал-губернаторства стал вспоминать, интересовался, как у тех обстоят дела.

– Я к вам по весьма важному и безотлагательному делу, Александр Минаевич, – наконец решился Иван Несторович, – которое касается Юлбарса.

– Юлбарса, – с волнительной мечтательностью повторил Поляков. – Уж, слава богу, того разоблачили. Говорят, дело в горах было.

– Да, в Чимганских горах, на плато Пулатхан. Я был при отряде казаков военным врачом.

– Да что вы говорите! – удивленно воззрился начальник управления. – Лично? Видели, как Бродячего Тигра, атамана то бишь, убили?

– Он умер у меня на руках. Ведь я как раз и был на поимку его послан, потому что знал того в лицо… Лично…

Раскраснелся от волнения Александр Минаевич, распыхтелся. Еще с четверть часа пытал Иноземцева, просил все до мельчайших подробностей поведать, как выследили, как взяли, сколько человек было, какое оружие использовали. Сиял при этом как начищенный самовар, усы свои потирал, рад был, что из первых уст такую историю слышит. Будет, ух будет, чем потешить сегодня Евгению Петровну, а заодно все железнодорожное общество. Но Иноземцев поведал Полякову только то, что господин Маев в «Туркестанских ведомостях» написал под тщательную диктовку начальника Ташкентского уезда и градоначальника Ташкента, полковника Тверитинова, хотя и того было достаточно, чтобы расположить бывшего полицейского. Правда, рассказ о шкуре тигра его озадачил и даже расстроил. Как старый ищейка с большим полицейским опытом, он не поверил в эту историю, сочиненную наспех Дунканом, и удивленно развел руками, когда Иноземцев сообщил, что тоже был свидетелем оптической иллюзии.

Тут Иван Несторович и поспешил отвлечь внимание ротмистра.

– Но самое главное, – проговорил доктор, – а того я никому прежде не рассказывал, – владел Юлбарс несметными сокровищами. Припомнить бы… – он сделал задумчивое лицо, почесав переносицу под оправой. – Ах да! Сокровища храма Окса.

Вдруг Поляков изменился в лице, брови его взметнулись вверх, и он невольно повел подбородком в сторону, словно ослышался, а в глазах вспыхнуло пламя тревоги и неверия.

– Да что вы такое говорите! – проронил ротмистр. – Храма Окса? Именно, что храма Окса? Вы не ошиблись? Так ведь недостающую часть до сих пор ищут, не могут найти.

И тотчас позабыв и о тигре, и о шкуре, бросился к полкам с фолиантами, бюварами, стал искать что-то, пыхтел, кряхтел, вынимал целые стопки, роняя листки бумаги на пол. Когда нашел, вернулся и сел обратно за свой стол.

– Вот, поглядите, – произнес он, открывая кожаный бювар и слюнявя пальцы, принялся листать подшитые вместе разнообразные газетные вырезки, испещренные разнообразным шрифтом – и английскими буквами, и французскими, и немецкими, фотографические снимки имелись на них, зарисовки, карикатуры.

История этих сокровищ шла аж с 1877 года, когда текинцы обнаружили неподалеку от Амударьи множество всяческой золотой посуды, оружия, статуэток и монет величайшей древности. Ученые относят эти предметы к греко-бактрийскому периоду, когда славная река Амударья звалась «Окс» и была не просто рекой, а самым настоящим речным божеством, которому сей храм и воздвигли. Ничего не смыслившие в истории и тем более не знавшие исторической важности сих предметов, местные аборигены продали их караванщикам как лом. Те свезли все в Индию, а уж в Индии вездесущие и зоркие англичане и усмотрели в золотых безделках неоспоримую ценность, выкупили у караванщиков и отправили в Британский музей. Ученые мужи, посчитав предметы, коих, по разным историческим исследованиям и записям касательно оного храма, должно было около пяти тысяч наименований, объявили о большой недостаче. Нашлось-то всего две тысячи. Перечислялись потерянные золотые шлемы армии самого Александра Македонского, необыкновенной красоты ларцы с золотыми ножками в виде львиных лап, кинжалы, украшенные мордами ланей, и огромная статуя самого Македонского, отлитая из чистого золота. В одной из статей рассказывалось, что ее распилили и растащили по кусочкам разбойники. В другой – что статую удалось спасти жрицам храма, но для того они ее тоже распилили на несколько частей и зарыли где-то неподалеку. Храм часто подвергался нападениям, потому подношения прихожан, что и составляли главным образом совокупность сокровищ Окса, прятали по берегам Амударьи.

С тех пор развелось множество искателей этих самых сокровищ. Англичане, французы и другие европейцы съезжались сюда, привлекаемые именно этими золотыми предметами, затерянными на берегах таинственной реки. Часто видели служители железнодорожной управы, как мелькали то тут, то там пробковые шлемы и канотье подобного рода туристов из различных Европ. Неделю как назад одного спровадили, юркого французика с большим фотоаппаратом, цилиндром набекрень и редкими светлыми усиками на загорелом лице – видно, не первый год по пескам шныряет. Эдакий Поль Надар, только помоложе. Уже и фургоном обзавелся, раскрасил его красками, точно циркач какой, сидит на козлах и рыжим крепконогим жеребцом управляет, которого ему армяне из Ганжи жаловали. История там была темная, то ли пари проиграли, спор был какой, все хвастался, что тигра Юлбарсова поймает.

Был еще другой – рыжий и в очках, ирландец или англичанин, Свен Гедин его звали, тоже все вынюхивал про храм Окса, всю Азию истопал.

Выслушав Полякова, весьма заинтересованного поисками, Иноземцев лишь утвердился в мысли, что гора золотых безделок ему не привиделась.

– Я знаю, – заявил он, – где спрятана остальная часть сокровищ храма Окса. Я был там, я вам покажу.

– Вы были там? Но где?

– На острове Барсакельмес.

– Барсакельмес? – повторил Поляков, и его лицо вытянулось, из восхищенно-тревожного стало напряженным. – Это ж… Это ж на Аральском море, господин Иноземцев.

– Верно.

– Вы были на Аральском море?

– Да, с бандой Юлбарса. Мы долго шли по пескам, дня три. Я насчитал дня три, но, может, и больше. Ведь я мог просто от потери крови неверно посчитать все восходы и закаты. Потом пересели на ялик, и уже после я очнулся в пещере, полной всеми этими безделками.

Иноземцев поднялся и приблизился к столу. Он имел удовольствие любоваться газетными вырезками лишь издалека, в основном слушал, как читал ему статьи Поляков. Пролистав несколько страниц, он остановил внимание на одном парижском издании, в котором на два листа располагались фотографические снимки предметов сокровищ Окса. Руки Иноземцева задрожали, это оказались те самые предметы, которыми была заполнена пещера Ульяны. Он закрыл глаза. Два луча света справа и слева, один – сверху, вокруг сталактиты и сталагмиты, изумрудные бугры мха, озеро – кристально чистое, круглое, как блюдечко. И он – на холодном, мокром и соленом полу, а напротив – гора сокровищ, точно из сказки про Али-Бабу.

Это последняя надежда ее отыскать. Иноземцев никогда прежде не читал о храме на берегах Амударьи, не видел этих снимков, стало быть, он не мог их приписать своим видениям. Ульяна не соврала. Как ей это было свойственно, хотела небось обмануть, облапошить, фраппировать, и ничего лучшего не нашла – сказала чистую правду, да таким манером, чтобы в нее никто не поверил, тем более Иноземцев, а следом пожалел, что не послушался. Теперь же Иван Несторович ученым сделался, не даст себя обмануть. Он ее сыщет! По сокровищам этим и отыщет. Вполне вероятно, что она нашла все эти безделки, живя в камышах на берегах сей широкой реки, и, видно, свезла все это в свой тайник на остров Барсакельмес. Остров, на который все боялись казать и носа, считая его проклятым. Ульянка-то ведь никогда ничего подобного не боялась, она сама была настоящим ужасом и проклятием, кого угодно могла б запугать, запутать, до полоумия и даже до смерти довести. И место это самое таинственное – ей под стать.

Пока Иван Несторович бледнел и краснел, вспоминая девушку, Поляков тоже бледнел и краснел, рассказывая о том, какие страшные вещи творились на этом острове. Мол, там обитали людоеды, и страшные оборотни, и ведьмы слетались туда на шабаш, а еще поговаривали, что водился на Барсакельмесском острове самый настоящий дракон.

– Но самое странное, Иван Несторович… – заключил начальник управления, замявшись и от волнения раскрасневшись. – Я ни в коем случае не хочу ставить ваши слова под сомнение! Но дело видите ли в чем… Кхе, кхе… Нет на нем никаких пещер. Все есть, и ведьмы, и драконы, а пещер нет. Это плоский, как блин, остров, покрытый такырами, песками и верблюжьей колючкой, а кое-где и солончаком, ничем не отличающимся от Кызылкумской пустыни вокруг.

– Я знаю, куда делись ваши гелиографы, – проронил невпопад Иван Несторович.

– Какие гелиографы? – изумился Поляков.

– Те, что были украдены у инженера Пузыны.

– У Николая Яковлевича?.. Да, было дело, было…

– Гелиографы вы найдете в этой пещере, – и он ткнул пальцем в карту, разложенную на столе. – Бандиты использовали их, чтобы освещать ее сверху.

– Освещать?

– Там внутри было озеро, круглое… – продолжал Иноземцев, совершенно не слушая начальника железнодорожного управления и занятый своими воспоминаниями.

– Озеро? Да какое там озеро! Знаете, как на местном наречии еще называют этот остров? «Сужок», что означает «нет воды».

Иноземцев на мгновение замер, вернувшись из царства воспоминаний в кабинет штаб-квартиры железнодорожного управления, и бросил на раскрасневшегося ротмистра обеспокоенный взгляд. Сердце пропустило укол сомнения. Но лишь на одно мгновение. Уверенность в своей правоте заставила его сосредоточиться на поиске весомых фактов во всех самых темных уголках своей памяти.

– Да, есть фонетическое сходство… – согласился доктор, машинально кивнув, уже достаточно хорошо знакомый со всем многообразием тюркских наречий. – Сўв йўқ – су жок. Похоже. Но ведь об острове ходит много нелепых слухов. В дракона-то вы не верите? И в Барсакельмесскую пери тоже?

Поляков было взволновавшийся и даже позволивший себе судорожно мерить шагами кабинет, остановился, замялся. Неловко было сознаваться в своем суеверии перед доктором. Но и доктор хорош – сначала молчал как рыба, в рот воды набравши, а теперь такие заявления.

– Позвольте, Иван Несторович, дракона, конечно, может, и нет, – проронил он, запинаясь, – но и озера тоже, уверяю вас, нет. Лет семь назад Аральское море было тщательно исследовано. Не кем-нибудь, а самим академиком Никольским. Я еще тогда не служил в Туркестане, но зато читал… да, читал о его экспедиции. Карты составили… подробные. Видел я и карты…

– Александр Минаевич, – прервал его Иноземцев, встал, оперся обеими руками о стол и, поддавшись вперед, так глянул на ротмистра, что тот замолчал и еще больше сконфузился, – значит, просто его не нашли. Вы исключаете такую вероятность?

Александр Минаевич окончательно впал в замешательство, он замер, выпучил глаза как у совы, похлопал ресницами, усиленно соображая, а потом запыхтел и надувать щеки стал как мехи, бровями шевелить, собирая на лбу глубокую морщину, и уже готов был согласиться с Иноземцевым, проявившим неожиданную для него напористость. Но решил все же пригласить к спору господ инженеров Пузыну и Бенцелевича, послушать, что скажут люди, края эти уж не первый год исследовавшие. Отправил канцеляриста с просьбой найти обоих.

По счастливой случайности и тот и другой пребывали в штаб-квартире управления и тотчас явились. Поведал им Поляков слово в слово о том, какие страсти рассказывал доктор Иноземцев, плененный сей весной Юлбарсом. Иноземцев же молча сел в стороне и принялся за изучение карт. Подсчитывал версты, что-то умножал, прикидывал, пытаясь припомнить, какие пейзажи наблюдал по пути, и приходил ли в себя после того, как ялик бандитов пристал к другому берегу. Но краем уха поглядывал на инженеров, насилу волнение скрывая, – сейчас эти знатоки пустынь смеяться примутся, не бывать тогда путешествию к аральским берегам. Скажут, что доктор Жюля Верна начитался или какого еще сказочника.

– Так что же вы, Иван Несторович, раньше-то молчали? – воскликнул Пузына, заставив того поднять взгляд.

– Раньше я не был уверен в увиденном и услышанном, – промолвил Иноземцев. – Не хотелось никого напрасно тревожить. Но теперь я собираюсь навсегда покинуть Туркестан и перед отъездом счел себя обязанным рассказать о тайнике басмачей. Было бы непростительной неблагодарностью пройти мимо и не оказать отечеству услугу в поиске исторических артефактов. – И добавил, не краснея, соврав: – А Юлбарсовых разбойников солдаты генерал-губернатора пытали, они вели несвязные речи, никто толком их не понял, кроме меня. Да и я, признаюсь, не сразу придал значение столь частому упоминанию о Барсакельмесе. Ведь слово это они не одиножды повторяли, пока я с ними по пустыне шел. Все награбленное они туда свозили. Что вам стоит проверить? А коли это так и есть? Сыщутся сокровища, утрем нос англичанам, пополним наши имперские музеи предметами искусства.

Инженер Бенцелевич сощурил глаза и улыбнулся.

– Ох, до чего бы это было прекрасно! Но только гложет меня одно сомненьице, сударь, вы вовсе не на Барсакельмесе побывали-с, а совершенно в противоположном от него месте. Местность весьма однообразная, легко заплутать. Какой ландшафт преобладал вокруг?

– Лёсс, следом пески, потом подошли к воде, – стал перечислять Иноземцев, указав на карту. – Все верно. От Уч-Аджи до южного берега Аральского моря, вдоль Амударьи пять сотен верст через все каракумы. Лошадь делает около ста верст в сутки. Получается не три, не четыре дня. Хорошо, пять…

– Верно, через каракумы, но только в обратном направлении. Да и лошадь песками сто верст в сутки не сделает.

Иноземцев опять насторожился, ощутив, как черная тень сомнения принялась подползать к сердцу. На мгновение им даже овладело негодование, он сжал зубы и кулаки, приготовившись к любому отпору. Но смолчал, взяв себя в руки.

– Глядите, из Уч-Аджи вы могли идти не на запад, а скажем, на восток, через пески Ширшутюр, – пояснил инженер, чертя пальцем по карте Закаспийской области. – Это очень опасное место, зыбучее, куда и опытный проводник носа не сунет, там разбойников искать никто не решится, а если они хорошо знают дорогу, то это будет служить им гарантом безопасности. Потом вы дошли, слава богу, до Амударьи, которую из-за весеннего разлива приняли за море. И верст пути поменее будет, как раз вполовину, что уже ближе к истине, ибо все ваше путешествие заняло сколько? С первого по одиннадцатое мая, насколько мне моя память верна? Переплыли, значит, реку, а потом поднялись в предгорья Кугитангтау.

Иван Несторович облегченно вздохнул и позволил себе улыбку.

– Никаких предгорий нам на пути не попадалось, – вернувшись в кресло и скрестив руки на груди, проронил он.

– А калы?

– Калы были.

Бенцелевич улыбнулся.

– Даже если бы вы шли вверх по Амударье, как утверждаете, – возразил он, – то неминуемо встретили бы возвышенность Карабиль, гору Кырк. Но вы были без сознания и могли ее пропустить или подумали, что это калы. А вот если бы вы шли через Ширшутюр, то там до самой Амударьи на восток не встречается никаких возвышенностей, только барханы. Или же вы повернули назад, к северу, пересекли реку Мургаб, а потом затерялись в горах Бадхыза, однако там я не припомню карстовых озер, это даже не горы, а возвышенности… Хотя нет, вернуться то вы вернулись к Чарджую. Нет, на север вы не могли отправиться, прошу меня простить. Не стану более вам и себе морочить голову географией, но к сему выводу я именно потому и пришел, что вы упоминали круглое озеро. Круглое – значит карстовое, а карстовые ландшафты в округе только в пещерах Кугитангтау и имеются. Например, Кап-Кутан или Ташурак. Внутреннее убранство этих пещер как раз и характерно сталагмитами и сталактитами, какие вы описывали. А на острове Барсакельмес нет карстовых явлений, пещерам там взяться неоткуда, поскольку никаких возвышенностей он не имеет.

– Мы двигались на запад, – парировал Иноземцев, потом неуверенно добавил, – как мне показалось. Один из рассветов прочно врезался мне в память, солнце было позади нас.

– Вы могли принять рассвет за закат, – настаивал Бенцелевич. – В пустыне все восходы и закаты одинаково красные. Мелкие частички пыли в воздухе преломляют только красный цвет из всего спектра солнечного света, это нам еще из оптики известно.

Иноземцев с минуту поразмышлял, глядя на карту. Ведь и правда, чего ему стоило спутать рассвет с наступлением вечерних сумерек, пропустить тот счастливый момент, когда пески стали превращаться в холмы и предгорья. К концу пути он был сам не свой, не помнил даже, чтобы хоть один глоток воды сделал. И человек ему в белом мерещился…

– Обратно мы шли по воде, – проронил он, в задумчивости Иноземцев зажмурился, изо всех сил тер висок, вспоминая. – Это было намного позже моего посещения острова. Может, это была река. Мы плыли на каюке.

Он поддался к карте. И во власти последних проблесков надежды, словно хватаясь за последнюю соломинку, заговорил:

– Верст четыреста на северо-запад, до Амударьи. Вон она какая широкая, действительно, я мог ее принять за море. Это дня четыре, шесть. Но ведь по течению часов пять до Аральского моря, а там до острова столько же.

Поляков состроил понимающее лицо, закивал.

– Вы полагаете, что обратно добирались тоже лодкой? – осведомился инженер.

– Да, поэтому удалось так сэкономить время.

– Лодка шла под парусом?

Иноземцев закрыл глаза, голову опустил, попытался воскресить в воспоминаниях ту ночь, когда он очнулся, лежа на каюке, как вывалился за борт и едва не утонул. Одна из фигур работала не то веслом, не то шестом. Но паруса он не помнил. Не было паруса, понял он тотчас же, значит, каюк шел по течению.

– Нет, – глухим голосом проронил Иван Несторович, – не помню… Господа! Я действительно плохо запомнил путь, – воскликнул он, совсем запутавшись и отчаявшись отправиться на поиски тайника Ульяны. – Порой закрывал глаза, видел одно, открывал – уже другое, то вроде ехал верхом, то шел по пустыне один. Лёсс, такыры, предгорья, пески, вода – все для меня под палящим, безжалостным солнцем смешалось в цветной ералаш. Но хорошо помню пещеру и гору статуэток, подобных тем, что изображены в газетах. Также я веки вечные буду помнить это слово – «Барсакельмес». Если вам угодно, отправимся на этот остров, я готов помочь с поисками. Я уверен, что по дороге я все вспомню и смогу указать верный путь. Ежели вам неинтересны утерянные три тысячи золотых предметов Греко-Бактрийского царства, то прошу простить, что нарушил ваше мирное существование. Мое дело – поделиться увиденным. Но и я, господа, не абсолютный невежда в географии, уж по пути сюда прочел несколько брошюр геологических и археологических изыскателей. Было в них сказано, что плато Устюрт, что лежит меж Каспием и Аралом, местами имеет-таки карстовые формы рельефа. Вокруг Аральского моря встречаются поноры и карстовые воронки, такыры здесь весной заполняются водой и образуются обширные озера, которые быстро высыхают. Я попал на Барсакельмес в начале мая, и озеро, которое видел, могло оказаться временным. Карстовые пещеры же на этом плато редки, но они есть. И на острове могут быть. А от того, что у него такая слава дурная, исследований проводилось недостаточно, – как это бывает с подобными местами.