Глава XI. Как загнать джинна в бутылку?

Не проходило и дня, чтобы Ульяна не придумала нового оригинального способа Иноземцеву явиться. То залезет ночью в окно, то пристанет на базаре мальчишкой-оборванцем, то придет на прием укутанной в паранджу, зная, что к доктору с сартской стороны часто пациенты хаживали, и тот никогда им не отказывал. Мыслями Иноземцева всецело завладела. Работа его и стала, что уж там об изобретениях говорить. Так и осталась гальваническая батарея не разобранной стоять рядом с индукторным генератором в его квартире. Перенести-то он его перенес из кладовой госпиталя, воспользовавшись ночью дежурства, а вот к накопителю не присоединил. Из госпиталя возвращался, дожидался, когда она в окно влезет, и слушал свою Шахерезаду о разных приключениях по пустыням, по пещерам с озерами на островах, про Аральское море – чудесное явление природы, что прекрасным изумрудом, обрамленным в золотую оправу песков, украшало просторы Кызыл-Кума. Вместе вспоминали Бюловку, Париж, замок в Берри. Иноземцев уже и смирился, что стал участником таких приключений, перестал обиду держать на девушку, рад был несказанно, что она нашлась, что рядом. Никуда бы ее не отпускал, век бы слушал.

Порой Ульяна и в госпиталь приходила, не как прежде сестрой милосердия, а тенью. Умудрялась прятаться от персонала в докторской. Влезет в окно, застанет Иноземцева одного, а когда кто заходил, исчезала, как фантом в ночи, да так, что доктор сам того не замечал и продолжал что-то говорить. Вошедший недоуменно глядел на Ивана Несторовича, и выходило, что тот сам с собой как будто разговаривает.

А однажды, обернувшись тюркской дамой, увела его на сартскую сторону. Там с самого утра на площади гудели сурнаи, дребезжали дойры, пестрые халаты и чалмы рябили в глазах, всюду горы дынь и арбузов, лавки с гончарными изделиями, коврами и прочей восточной мишурой. В воздухе стоял запах свежих теплых лепешек, то тут, то там дымились тандыры. Была пятница. Этот день считался праздничным. После пятничного намаза порой сарты устраивали ярмарки, состязания в борьбе, для чего прямо на площади расстилали ковры, канатоходцы изумляли публику гимнастическими вывертами на высоте нескольких саженей прямо над головами публики. И никто не боялся, что гимнаст с шестом рухнет прямо на них, видимо, не было никогда такого случая. Много русских мелькало среди туземцев, были и иностранцы, Иноземцев, на удивление, повстречал князя Искандера и господина Захо.

Пока обменивался приветствиями, Ульяна, семенившая сзади, как черный таинственный холмик на ножках, исчезла.

А через минуту вдруг в толпе произошло замешательство, сарты не то возмущенно, не то ликующе заэйкали, заойкали. Оказалось, мальчишка в смешной конической шапке, натянутой чуть ли не по самые глаза, в полосатом халате и зеленых мягких сапожках стал просить одного из восточных эквилибристов шест, чтобы попробовать пройтись по канату, и был столь настойчив, что люди вокруг принялись поддерживать его одобрительными аплодисментами и восклицаниями. Канаты были натянуты меж специально установленных столбов, одни тянулись на высоте, другие шли от земли, привязанные к колу, уходя чуть ли не в самое небо.

Мальчишке позволили подняться по такому вот наклонно натянутому канату, не слишком ожидая, что он сможет сделать хоть три шага. Но под всеобщий гул бахвал ловко и за считаные секунды забрался на самую верхушку столба, тотчас опустив шест на площадку, мол, не нуждается в нем. С поднятыми руками скользнул он по канату, что вел к другому столбу, к другой точно такой же площадке. На самой середине он стал нарочито спотыкаться и даже едва не упал, люди внизу сопровождали каждый неаккуратный его шаг улюлюканьем.

– Вот удалец, – проронил князь, щурясь от яркого солнца под ладонью, сложенной над бровями козырьком.

Иноземцев молчал. С тяжелым сердцем он следил за юным канатоходцем, прекрасно зная, что это была Ульяна. Уж как она взбиралась по трехсотметровой железной башне в Париже, что ей эти две-три сажени. Словно издеваясь над публикой, она срывалась, успевала ухватиться, подтягивалась, вновь срывалась, повисала вниз головой.

– Господи боже, да слезешь ты оттуда наконец, – вырвалось у Ивана Несторовича. Потом, заметив недоуменные взгляды и улыбки князя и Дмитрия Николаевича, покраснел, кашлянул и добавил оправдывающимся, смущенным тоном: – Убьется ведь!

– Не переживайте, господин доктор, не убьется, – успокоил его коммерсант. – Видно же, что не первый год лазает, верно, на канате родился. Циркач!

Вместо того чтобы послушаться доктора, эквилибрист достал из кармана оранжевые плоды хурмы и стал подбрасывать их в воздухе. Сначала два вынул, потом третий, потом уже зритель четыре оранжевых мячика наблюдал, быстрым колесом вращающихся меж двумя ладонями циркача. Глядь, а он уже на одной ноге жонглирует, потом уселся, и все руками перебирает – ни одной хурмы не уронил.

– Какой мастак, – ухмылялся князь.

Феерично вернувшись на землю по тому же наклонно идущему вниз канату, Ульяна сняла шапку, обнаружив торчащие во все стороны неопределенного цвета, коротко остриженные волосы – вымазала, видать, их в чем-то, – и, весело подпрыгивая, принялась обходить толпу и собирать в нее монетки, которые потом беспечно отдала шумящей рядом ребятне.

Иноземцев невольно сунул руки в карманы и нащупал клочок бумаги.

«Приходите сегодня вечером прогуляться по Константиновскому скверу», – прочел он. Поднял голову, а ее и след простыл.

Едва солнце стало клониться к западу, Иноземцев поспешил на пересечение Соборной улицы и Московского проспекта, где меж зданиями гимназий и банка под сенью развесистых дубов и чинар гулял весь Ташкент: кто хаживал вальяжно туда-сюда, кто восседал на лавочках, кто чинно беседовал, шумели детишки под пристальным приглядом нянек, в общем, все наслаждались последними погожими осенними вечерами. Кроны дубов уже успели пожелтеть и даже поредеть, под ногами хрустел сухой грунт и палая листва, которую еще не вымели дворники.

Иван Несторович присел на лавочку, крутил головой, разглядывая прохожих, гипнотизируя орущую толпу мальчишек, в каждом лице пытаясь увидеть до неузнаваемости загримированную подругу. Ульяна могла появиться в любом обличии.

Скоро солнце окончательно сядет, фонарщики почтили трепетным вниманием каждый из чугунных столбов, и сквер засиял огнями. В воздухе повис аромат жженой ветоши.

Иноземцев вдруг вспомнил Петербург, вспомнил туманы, а в туманах тени, грохот экипажей, голоса, едва зримые силуэты прохожих. Вспомнил даму в сером, и на поводке у ее ног – пса. И словно из-за завесы грез, в последних лучах заходящего солнца, под дождем фонарного света явилась она – дама в сером с омбрелькой через плечо. Она плыла как фантом, и замечтавшийся было доктор едва не позабыл, где он и кого ожидает.

– Бонжур, месье, – раздалось совсем близко, и кончик сложенной омбрельки коснулся плеча Иноземцева.

Облаченная в серую тафту, с лицом, окутанным вуалью и тщательно надвинутой на лоб шляпке, Ульяна опустилась рядом.

Иноземцев уже устал изумляться каждому ее появлению, но в этот раз он проглотил язык, сраженный другим внезапным воспоминанием: ее появлением в больнице Святого Николая Чудотворца, сердце защемило от предчувствия и страха.

– Порой скучаю я по приличной жизни, приличной одежде, духам, безделкам, – проронила она. – О, как бы было чудно, остаться здесь, жить в этом псевдоевропейском уголке, посреди этой очаровательной имитации цивилизации. Признайтесь, Иван Несторович, вам нравится столица Туркестанского края?

– Да, – глухо проронил Иноземцев.

– И мне нравится, – шумно вдохнув осенний воздух, подхватила она. – Так нравится, что ни в коем разе не хочется нарушить его неспешного, не то восточного, не то западного, не то спокойного, не то шумного, и вроде насквозь русского, но в то же время сартского существования. Здесь у меня пропала охота к забавам, я стала мечтать, перестала действовать. Вы удивлены? Вы этим довольны? Элен Бюлов не хочет глотать мышьяк. Вы должны быть тому рады.

Иноземцев сидел, точно кол проглотил. Когда они беседовали в его квартире, в тишине и под протекцией четырех стен шириной едва ли не в аршин, было не столь тревожно. Но здесь всюду сновали люди и, невзирая на спускающуюся ночную прохладу, продолжали, как назло, сновать – по домам разбредутся не скоро. Сердце сжималось и сжималось от предчувствия, а Ульяна продолжала говорить.

– Как же хочется остаться здесь, Ванечка. Поселиться с вами, в вашей конуре, привести ее в порядок, свести знакомство с вашими приятелями, рассказать им наконец какой вы замечательный! Они же вас совсем не знают. И нос утереть хочется, той брюнетке, которая за вами увивается. Она, что же, краше меня получается?

– К-кто это увивается? – проронил доктор.

– Вам виднее! Ответить не изволите?

Иноземцев еще не успел привыкнуть к ее голосу, ее присутствию, которое точно ураган вторглось в повседневную жизнь Константиновского сквера и было подобно вулкану уже раскрасневшемуся, готовому взорваться брызгами раскаленной лавы, а тут посыпались совершенно необъяснимые укоры в совершенно невероятных поступках.

– Вы что же молчите, Ванечка? Значит, правда? Она вам нравится, да?

Иноземцев поднял глаза.

«Да кто же, кто?» – хотел он вскричать, но не мог по-прежнему и слова молвить.

– Мы бы с вами и Давидку воспитали, сделали бы из него ученого, великого ученого, или художника. Видала я, какие он рисунки исполнять мастак. И была б у нас дочка, крохотная, черноволосая, белокожая принцесса, взамен той, что мертвой родилась. Я бы ее научила фокусам и акробатике. Но это же надо жить как все! – Голос Ульяны дрожал. – А вовсе не волчонком перебегать из норы в нору… Я погляжу, не одобряете вы мой очередной порыв сделаться благо… благо… – она начала заикаться от гнева. – Благонравной, благовоспитанной, благопристойной дамой! Вы меня стыдитесь?

– Вовсе нет! Ульяна, что вы говорите такое вдруг? Что на вас нашло?

– О, глядите! – Она вскинулась, ребячливым движением утерев нос, и указала вдаль. – Наш добрый господин Майер. Быть может, вы представите меня ему? Проверим правдивость ваших чувств? Стыдитесь?

Иноземцев вскинул голову. В конце аллеи показался темно-зеленый мундир начальника госпиталя, комок подкатил к горлу. Господин Майер шел под руку с супругой, по другую его руку шагал статный юнкер – сын Константина Карловича, прибыл из Петербурга на днях погостить в отчем доме. Все трое, ничего не подозревая, шагали прямо навстречу вскочившей Ульяне. Иноземцев тоже встал, но и руки протянуть не смог, ни слова поперек сказать. О господи, что же она делает, чего добивается?

– Опять вы воды в рот набрали, – зло бросила она через плечо и устремилась к семейству высокого чиновника.

«Опять вы в рот воды набрали, в рот воды набрали, воды, воды», – колоколом стучало в ушах Иноземцева. Глаза застил туман, он уже не видел, как темно-серая фигура с покачивающимися перьями на шляпке приблизилась к темно-зеленой фигуре начальника… Как вдруг его кто-то дернул за рукав.

– Иван Несторович, Ива-ан Несторови-ич, – проорал кто-то в ухо.

Иноземцев оглянулся. И к удивлению своему увидел юное личико Антонины Андреевны, обрамленное каштановыми локонами. Чудная игра зрения – он никогда прежде не замечал, что локоны дочери Зубова каштанового цвета. А одета она была в серую тафту, и серые перья покачивались у лба, скулы скрывала вуаль.

– Какое счастье, что я вас повстречала, – затараторила девушка. – Условились с подругами провести вечер здесь, их все нет, видать, не пустили. А я стою одна, уже и солнце село, и хоть фонари горят, но страшно. Проводите меня домой?

Иноземцев слушал девушку, слышал каждое ее слово и не мог понять, что произошло. Будто кто его чем тяжелым по голове огрел, и он провел в небытии недозволительное количество времени. Обернулся к шагающему к нему семейству Майер. Ульяны нигде не было.

Начальник проплыл мимо, проронив короткое: «Доброго вечера, Антонина Андреевна! Доброго вечера, Иноземцев», и исчез среди стволов густого сквера.

Опять Ульяна просто поиздевалась над ним, никакой благовоспитанной дамы из нее не выйдет.

Больше ее Иноземцев в тот день не видел. Отвел дочь Зубова домой и к себе воротился, всю ночь глаз не сомкнул, ко всяким шорохам прислушивался, ждал, может, вернется негодница, объяснит, что же это такое в сквере было, но ни к утру она не явилась, ни на следующий день.

С трудом переносил он дни, когда она надолго пропадала и неведомо было, где ее черти носят, где она спит, не слопал ли ее Юлбарс, не убили ли бандиты, не изловили ли военные за кражу платья – в очередной раз ведь какую-то модную лавку обчистила.

На третий день Ульяна влезла в окно, вновь одетая в полосатый халат, и, как ни в чем не бывало, принялась крутить педали велосипеда, который временно был отсоединен от катушек с магнитами – для потехи Давида. Иноземцев принялся жарко отчитывать девушку, в надежде вразумить, умолял остепениться и не рисковать больше своей жизнью. Ульяна отфыркивалась и крутила педали, нет-нет да и роняя что-то вроде: «Бошланди – ну началось! Ну, будет, будет, булди – я вас развеселить только хотела».

И так каждый божий день. Натворит что-нибудь – исчезнет, вернется. Иноземцев бросится ее бранить. А она… она же расплывалась довольной улыбкой, похлопывая Иноземцева по плечу, или передразнивала его, заводила разговор совершенно о другом, или вовсе, вдруг напустив на себя важность мима, принималась строить глупые рожицы, прикладывать ладонь к уху, изображая глухоту, водила ладонями по воображаемой двери. Все равно что кошка, где хочет, гуляет, когда пожелает, возвращается, и, не удосужившись предупредить об уходе, исчезает. Бывало неделями пропадала!

Больше всего она любила обнять плечо Иноземцева, прижавшись к нему щекой, и рассказывать о своих сокровенных, сумасшедших, но по-детски наивных мечтаниях, всегда разных и всегда желанных.

– Я хочу, – восклицала она воодушевленно, и глаза ее при этом горели опасным азартом, – свой передвижной цирк!

– Цирк? – недоумевал Иноземцев. – Вы же намеревались здесь остаться?

– Хотела. Но здесь цирк будет скучным. Хочу туда, где меня никто не знает, хочу ласточкой летать под куполом, и чтобы люди смотрели на меня и восхищались, и чтобы Юлбарс был со мной – такой грозный и страшный для других, но ласковый и послушный со мной. И лошадей хочу! Красивых, белых. С длинными гривами и стройными ногами. И чтобы вы были рядом. Иван Несторович, а давайте вы ветеринарным врачом станете, а? Будем вместе колесить по свету.

Иноземцеву оставалось лишь вздыхать. Тогда она начинала плакать и стенать, мол, скучает по Парижу, мол, здесь надоело, но бандиты не отпустят, тигра деть некуда. Иван Несторович усиленно думал, где свидетельства ложные достать, как вызволить девушку из заточения в Туркестане, как помочь добраться до Европы, хоть бы до Стамбула. А она заявляла, что без него никуда не уедет.

– Давайте тогда лучше в Китай сбежим, в Шанхай, – предлагала она, горя азартом. – Там такие фокусники живут, прямо хоть стой, хоть падай. Шпаги глотают и огонь извергать могут. Я вот не могу огонь… А что для этого надо? Керосину, говорят, хлебнуть? Расскажи, ты ведь ученый, Ванечка, тебе ведомо, как керосин правильно глотать.

Иноземцев хватал себя за волосы, поминая ее знакомство с мышьяком.

Она была самым настоящим ураганом. То весело смеялась и настаивала, чтобы Иван Несторович не унывал, то заявляла, что по нраву ей быть самой настоящей атаманшей, то проливала слезы, уверяя, что осточертела жизнь воровки, то винила его во всем, поминая гостиницу в Дюссельдорфе и германских ищеек, то бросалась утешать и просить прощения, видя, что от отчаяния Иноземцев белеет и задыхается, и опять речи про цирк заводила, принималась расписывать доктору, на каком бы пестром фургоне разъезжала, каких бы диковинных животных накупила. Целовала, обнимала, пока тот не успокаивался, обещала стать честным акробатом и дрессировщиком.

В один прекрасный день она явилась мрачнее тучи, как и прежде – через окно, которое Иван Несторович никогда не закрывал, одетая в чье-то чужое пальто, ожесточенно стянула его с себя, стянула чьи-то чужие сапоги, протопала мимо Иноземцева, который вяло ковырял ножом пластины гальванической батареи, и забралась на кровать, завернувшись с головой в одеяло.

Тот успел лишь подняться и даже нож выронил от неожиданности.

– Случилось что-то? – проронил он, осторожно подходя к кровати.

Но ответом послужило лишь сопение. Ульяна уснула за считаные секунды. Лицо ее было синим от холода, ладони как лед. Она сжалась и даже во сне постукивала зубами.

Иноземцеву осталось только руками развести. Со вздохом вернулся к гальванической батарее. Ничто не способно изменить ее бродяжьей, бунтарской души. С горечью склонился над прибором, стал ждать, когда отогреется, отоспится, бедняга, да сама поведает, что же ее могло так рассердить.

Через несколько часов Ульяна резко поднялась, села на постели, все еще укутанная одеялом. И долго молча гипнотизировала Иноземцева. Тот отложил в сторону инструмент и ждал, сидел, точно пригвожденный, слово молвить боялся, ощущая повисшую в воздухе катастрофу.

– Все! – заявила она наконец. – Пора загнать джинна в бутылку. Я убью их!

– Кого? – выдохнул он.

– Бандитов своих. Надоели, как редька горькая. А потом и в Китай можно.

Иван Несторович обреченно вздохнул, опустив голову. Знал он, что спорить, уговаривать ее было совершенно бесполезно, все его увещевания обрывались ее излюбленным «бошланди!» или пропускались мимо ушей. Никого слушать не станет. Он поднялся, подошел, осторожно опустился рядом.

– Как же вы их… убивать будете?

– А, – беспечно махнула рукой Ульяна, – заведу в ущелье в горах и сдам русским солдатам.

И пожала плечами, словно шла речь о каком-то ничего не значащем пустяке. А потом сделала драматичное лицо, возвела очи к потолку и торжественно произнесла: – Принесу в жертву на радость и во имя примирения русской и туземной части города. Пришло и нам время платить зякат, Иван Несторович.

– Ульяна! – взмолился доктор. – Образумьтесь, бога ради! Какой зякат? Это слово означает вовсе не то, что вы себе вообразили! Есть другой способ покинуть шайку басмачей. Лжете вы, что не можете от них уйти. Хотели бы, давно б ушли. Вы, Ульяна Владимировна, все можете.

– Я-то могу, а Юлбарс – нет.

– Отпустите его. Вы его хотели отпустить у Амударьи, близ Чарджуя.

– Не выйдет, Иван Несторович, он совсем ручной, он на моих руках вырос, да и мал еще, чуть больше года будет. К людям привык.

– Вы говорили, два!

– Два, – подхватила Ульяна, – а охотиться не умеет. Через пару дней изголодается, начнет к селениям подбираться, его и убьют, безжалостно застрелят. А бандиты мои уже все деньги, что у Захо выкрали, потратить успели и думают, кого б сызнова ограбить. А я не хочу! Мне перед вами совестно. Я знаю, что все-таки вы меня стыдитесь. И господину Майеру никогда бы не представили. Я хочу цирковой фургончик и больше никого обкрадывать не буду. Но ежели я бандитам такое скажу, они придут в большое негодование. Поэтому я решила – все, довольно, уничтожу их раз и навсегда. А с тигром…

Она встала и принялась ходить туда-сюда, кусая ноготь.

– А с тигром так поступлю, – заявила она наконец. – Пойду к князю, скажу ему, чтобы помог животное спасти. Разыграем какой-нибудь спектакль геройский. А потом пусть он его у себя в зверинце держит, как того хотел.

– Почему к князю? – в ужасе воскликнул Иноземцев. – Вы знакомы с князем?

– Потому что он единственный, кроме вас, Ванечка, кто на благородное безрассудство способен. Кроме того, Николай Константинович сторонник гуманизма, и банда Юлбарса давно вредила его ирригационным проектам. А вас… Вас беспокоить больше не стану, вы уже и так настрадались, с вас станет.

– Нет, – вскричал доктор. – К кому угодно, только не к князю! Он здесь на птичьих правах, он ссыльный и едва помочь вам попытается, его тотчас увезут в другой город.

– Я знаю, я осторожно.

– Нет, говорю вам, никаких «осторожно»! С князем ходит его врач, психиатром прикидывается, а на самом деле он из полиции.

– Господин Дункан, что ли? – фыркнула девушка, сразив доктора наповал своей осведомленностью.

– Да, – процедил он.

Ульяна скривила лицо в презрительной гримасе.

– Ну, что он сделает?

Иван Несторович от отчаяния за волосы схватился.

– Вы сводите меня с ума!

– Да что вы трясетесь все. Вы только послушайте, – она к нему придвинулась и, присев рядом, стала гладить рукав. – Я все обдумала уже. Есть за Ташкентом Чаткальские горы, ну, или как их туземцы называют – Чимган, в горах этих самых есть в десятке верст от вершины Большого Чимгана плато – Столовой горой именуется, оттого что плоская она и небольшая, все равно что стол обеденный. Если туда бандитов загнать, им либо в обрыв прыгать, либо с русскими в бой идти. Ну а наши казаки басмачей этих вмиг перережут, поскольку не особые мои подопечные мастаки драться. Убегать, прятаться – они мастера, а вот стрелять и шашкой махать не особливо умеют, да и глупые. Я их туда заведу, сказав, что это самое безопасное место в округе, они меня уже привыкли слушать, а князь тем временем вместе с отрядом прибудет и всех их – чик, а тигра себе оставит как трофей. Каково? Здорово же, Иван Несторович!

Иноземцев слушал, поджав губы и низко голову опустив. Мыслям его не давала покоя новость, что Ульяна князя, оказывается, хорошо знала. Разумеется, было глупо полагать, что она все это время лишь по камышам пряталась, и никто ей не пособлял, никто не укрывал. Плакалась, трагедию разыгрывала, а сама с князем шашни крутила, эх… От размышлений этих Иван Несторович ощутил неприятную горечь в душе – ревность черными змеями опутала его сердце.

– Нет, не здорово, – отрезал он. – А как же вы, Ульяна Владимировна? Без вас бандиты на Столовую гору не полезут.

– Верно, не полезут, – согласилась девушка. – Я с ними буду. Только, как увижу, что русские идут, спущусь вместе с Юлбарсом вниз по узкой тропке, о которой только я знать буду. Эта тропка к пещере ведет, вход в которую виден лишь из ущелья, а стало быть, никому не известен.

– Это опасно, Ульяна. Я не позволю вам идти. Вы или сорветесь в пропасть, или вас застрелят.

– Авось не сорвусь, – со свойственной ей беспечностью ответила она. – С башни в Париже, чай, не сорвалась ни разу.

– Нет, на этот раз нет, – отрезал Иван Несторович, крепко сжав ее руку, словно надеясь этим самым удержать от безрассудства.

– А вы много меня слушали, когда я говорила вам – не суйте свой благородный и упрямый нос в компанию «Фабен АГ»? – вспылила Ульяна; больно ущипнув Иноземцева за плечо, она вырвала руку. – Где мы теперь оба из-за ваших препирательств! Довольно, я все решила, я иду к князю. Он не то что вы, он – не струсит.

И бросилась к окну. Иноземцев за ней, но поймать не успел. Ульяна подхватила свою разбросанную по полу одежду, оседлала подоконник и, послав ему воздушный поцелуй, сиганула вниз со второго этажа. А следом исчезла в зарослях камыша левого берега Салара.

Исчезла, жизнь Иноземцева кошмарным сном обернув. Две ночи он не спал, ждал, когда же она перестанет супиться и вернется, ведь возвращалась же всегда. На третьи сутки ожидания и терзаний и день в госпитале невыносимым стал, как пытка – на каждый шорох и скрежет оконной рамы голову поднимал. Все надеялся, что она повременит, не станет у ссыльного князя просить помощи и тем самым себя под риск подводить. И неведомо ведь до каких степеней развилось с ним ее знакомство. Впала Ульяна небось во власть князева обаяния, таким он возвышенным был и со всех сторон положительным – принц крови, романтик, умен и статный раскрасавец. Да еще и способный на благородное безумство. Хорошо сравнение, лестно, да больно неприятно делить симпатию оную с кем-то, пусть даже с самим отпрыском семьи Романовых.

Ходил Иван Несторович, мучимый ревностью, пока вдруг начальник госпиталя не созвал весь врачебный персонал на спешный, государственной важности совет. Ивану Несторовичу и в голову не могло прийти, что поводом послужила немедленная деятельность Ульянки – и как это ей до гор удалось добраться за три дня, вернуться, спастись. Да и успела ли она уйти от разбойников? Или это случайность какая? Или она пленницей в горах пребывает?

Начальник госпиталя объявил о намечавшемся небольшом военном походе в Чаткальские горы, мол, там, по слухам, банда басмачей засела, аккурат, как Ульяна и говорила, на плато Пулатхан – Столовой горе. И надобно эту шайку разбить. В отряд требовались военный врач и фельдшер, ибо сражение намечалось жаркое – как-никак было у атамана в подчинении ровно сорок человек.

Иноземцев, с белым лицом слушавший господина Майера, тут же, как он закончил читать указ уездного начальника, вскочил, изъявив твердое намерение ехать в отроги Чаткала.

– Позвольте, – возразил Боровский, которому поручили курировать Ивана Несторовича как пациента, – но вам-то уж куда с вашим больным сердцем? Тут человек полезный в военных делах требуется. Господин Зубов в возрасте, Мухаммад-Ханафия Алюкович тоже, да и занят чрезвычайно. Из молодых докторов только один я и остался. Я в вашем распоряжении, Константин Карлович.

Лицо Иноземцева перекосило от негодования, он окатил Боровского уничтожающим взглядом, но опустился обратно на свой стул. Чтобы отвоевать назначение в военный отряд, он должен был во чтобы то ни стало держать себя в руках, доказав тем самым, что не только здоров, но и годен для будущей боевой операции.

– Нет, увольте, Петр Фокич, о чем речь, какое сердце? Ха-ха-ха! – проронил он насмешливо, сжимая под столом дрожащие руки. – Вы шутник, однако. Придумываете все. Решено, в Чаткал еду я.

– Вам нельзя, вы не доедете, – отрезал Боровский.

– Отчего, Иван Несторович, такая уверенность, что именно вас необходимо командировать на поимку банды? – поспешил вмешаться в препирания двух молодых докторов начальник госпиталя.

– А оттого, Константин Карлович, – веско ответил Иноземцев, – что банда эта, вестимо, Юлбарсова. А с этим… атаманом лично-с знаком. Или вы все полагали, что я в Чарджуйском уезде остановился тюльпанов понюхать?

Поведал Иван Несторович о своем ахалтекинском приключении, чего прежде никогда не делал, во всех подробностях поведал, умолчав, разумеется, о таинственном дрессировщике, покорившем хищного зверя. Кабинет начальника госпиталя наполнился удивленными, даже ошеломленными возгласами, ибо никто не знал, что Иван Несторович опоздал в Ташкент только лишь потому, что почти две недели провел в плену этого легендарного бандита. Фельдшера стали засыпать вопросами. Зубов восхищенно пожал Иноземцеву руку, Боровский едва ль не с открытым ртом застыл, пробормотав: «Какое несчастье! Какое приключение!»

– Петр Фокич, – вздохнул Иноземцев, – занимайтесь пендинской язвой, вскоре ее назовут в вашу честь. Оставьте хаос в жизни на долю таких неудачников, как я.

Только Константин Карлович удивления не выказал, сидел с надменным, высокомерным лицом, поджав губы, поскольку для него новостью не было пребывание Иноземцева у Юлбарса, которое нарочно от персонала утаил, когда те спрашивали, отчего доктор так долго до Ташкента добирался. Утаил, чтобы иметь вескую причину всячески Ивана Несторовича ущемлять и прохода ему не давать. Испытывающе поглядев на Иноземцева, он и сейчас был готов его подвергнуть колкостям и насмешкам.

– Откуда вам известно, что именно о Юлбарсе речь? – недовольным жестом заставляя всех замолчать, спросил начальник госпиталя.

– А о ком же еще? Не он ли ограбил Захо? А теперь, видимо, засел в горах, как самый завзятый восточный разбойник. Или кто еще с тигром на поводке ходит? Я был в тот день у Дмитрия Николаевича, и Юлбарса узнал, и тот меня тоже. Так что полезней меня в операции по его поимке вам не сыскать, а ежели вы против, я к Тверитинову сам отправлюсь, и уж если не как врач, то как человек, который бандита этого хорошо знает, пригожусь.

– Хорошо-то вы в разбойниках разбираетесь, Иван Несторович, – ответил Майер и, опустив голову, сделал вид, что разглядывает бумаги. – Ваша осведомленность поражает. Дело в том, что уездный начальник именно вас-то и рекомендует для операции в горах, но вот незадача – ваше нездоровье вынуждает меня пересмотреть вашу кандидатуру.

– Я превосходно себя чувствую, уверяю вас.

Начальник госпиталя не сразу решил капитулировать. С одной стороны, он был рад избавиться от Иноземцева столь легким и выгодным способом – помрет с пулей в груди али от приступа, наградим посмертно и забудем. А с другой – было невдомек, отчего этот странный человек так рвался в горы, никак, за отмщением, а может, какое иное намерение возымел. За таким опасным и малопредсказуемым индивидуумом глаз да глаз требовался. Мало ли что у него на уме.

– Тогда поведайте нам что-нибудь любопытное о Юлбарсе еще. Но так, чтоб на пользу дела, а не патетичные похождения и без сентиментальных спекуляций.

– Пожалуйста, – ответил Иноземцев, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди, – Юлбарсом, к примеру, не атамана зовут, как все вокруг полагают, а тигра. Большого такого, полосатого, с хвостом.

И мигом рассеял предположения многих, что тигр – это всего лишь шкура, ведь даже после разгрома магазина люди верить не хотели в существование дрессированного разбойника, все надеялись, что это актерские штучки какие-то. Даже были те, которые с пеной у рта доказывали, что вместо зверя нечто совершенно несуразное было, разукрашенный в полоску сарт. До чего род людской сказки придумывать горазд. Ведь даже не стеснялись присутствия очевидцев. Продолжали настаивать. Мол, совершенно невозможно, чтобы кто мог тигра приручить!

Но нет, был Иноземцев, который тигра воочию не единожды видел и портил теорию о шкуре.

После этого заявления доктора вызвали к Тверитинову, тот лично допросил его по вопросу бандита, хотя делал это вторично, помялся, покумекал, но утвердился в решении направить вместе с отрядом в двести человек его и еще одного врача Иноземцеву в помощь отрядить. Имени того узнавать надобности не имелось, ибо твердо решил Иван Несторович, что не бывать операции. Тотчас же после посещения градоначальника он отправился к князю Романову, просить того отозвать поход. Уж ссыльным он был или не ссыльным, но вес в организации такого рода кампаний свой имел, раз так скоро Ульяне удалось ему внушить мысль расправиться с легендарным басмачом.

Меж Канцелярией и особняком Николая Константиновича было несколько минут ходьбы. Иван Несторович подошел к резным решетчатым воротам парадного входа, выполненного в виде стеклянной веранды с длинным пандусом внутри, который князь соорудил специально, чтобы можно было в дом въезжать прямо верхом. Там его встретил камердинер. Миновали крыльцо, по обе стороны от коего красовались дивные бронзовые олени, восседавшие на коленях, миновали дубовые двери, круглую залу темного дерева, повернули направо, прошли невиданной красоты зимним садом в японском стиле с удивительными лубяными мостиками, переброшенными через текущие прямо по полу ручьи, меж покрытыми зеленой травой холмиками, с чудными японскими устройствами черного дерева, которые сами водой наполнялись и опустошались, с маленькими человечками в кимоно и мечами за спиной из фарфора, фарфоровые фигурки японок были украшены цветами. Потом попали в столовую, уставленную деревянной мебелью и с расписными стенами. Иноземцеву велели ждать. Он, едва ли не рот раскрыв, разглядывал чудесную вязь – арабские золотые буквы были повсюду. Слыхивал он, что это сплошь были строки из «Корана», перевод которого недавно Иноземцев приобрел у Собберея и успел дважды перечесть.

– Чем могу служить, господин доктор? – воскликнул князь, поспешно вбегая в двери. Он был одет по-домашнему, поверх сорочки – фартук, перепачканный красками.

– Я по срочному и важному делу, Николай Константинович. И хотел бы говорить без свидетелей.

Лицо князя болезненно скривилось.

– Вы требуете от меня невозможного. Но пройдемте в мою мастерскую, я надеюсь, четверть часа у меня есть.

Комната князя действительно была весьма скудно обставлена, и царил вокруг беспорядок точно такой же, как в комнате Иноземцева, в противовес идеальной строгости всего дома-музея. Банки с красками, рулоны, кисти всех мастей и размеров, палитры, несколько мольбертов с несколькими начатыми набросками, пол, не укрытый ковром, видимо, князь боялся его запачкать, и в довершение ко всему – окна без портьер: зачем художнику портьеры, которые скрывают свет?

– Я слушаю, – сказал князь; лицо его было напряжено и взволнованно, то ли знал наперед, зачем Иноземцев к нему прибыл, то ли боялся, что Дункан поблизости. Он встал у двери, и прежде чем Иван Несторович заговорил, дважды нервно открыл ее и закрыл.

– Возможно, даже вам известна причина, по которой я явился… – проронил Иван Несторович, сжав свою фуражку так, что затрещала кокарда.

– Нет, поверьте, я даже не догадываюсь, – нетерпеливым тоном отозвался князь. Видно было, что он считает секунды, и делает это не из пренебрежения вовсе к персоне доктора, а напротив, желая, чтобы то, с чем Иноземцев явился, осталось втайне от тюремщика Дункана.

– Господин градоначальник снаряжает поход в Чаткальские горы.

– В Чаткальские? Что за нужда?

– Банда Юлбарса засела в одном из ущелий.

– Каково! – По лицу Николая Константиновича промелькнула тень удивления. – У него прекрасный питомец, у этого Юлбарса.

– Возможно, я совершаю ошибку и действую не по уставу, рассказывая вам об этом, но она ведь очень молода и глупа.

– Кто? – машинально спросил князь, в который раз нервно открыв и закрыв дверь.

– Вам известно кто.

– Нет, нисколечко. Вы говорите странными загадками, доктор. Юлбарс, она… Кто она?

Иноземцев впал в замешательство, тотчас побледнев и потупив взгляд. Либо господин Романов ничего не знает об Ульяне, либо хорошо скрывает свою осведомленность и, видно, даже под страхом смерти ни ее, ни себя не выдаст, а Иноземцеву – тем более. Оставалось либо уйти от князя ни с чем, либо припереть к стенке, но для этого нужно было открыть, увы, инкогнито девушки.

– Элен Бюлов, вот кто! – выпалил Иван Несторович, стиснув от злости зубы. – Отзовите поход, скажите, что информация о местопребывании Юлбарса ложна. Она подвергает себя смертельной опасности. Уж коли есть в вас охота помочь ей, найдите другой способ.

При этих словах князь наконец отпустил ручку двери, которую все это время судорожно сжимал, и полностью развернулся лицом к доктору. Взгляд, что он послал Иноземцеву, нельзя было отнести к какому-то определенному роду чувств, не зря князь слыл необыкновенным человеком. Он прожил многие годы в ссылке, среди людей, которые денно и нощно следили за ним, не отрывали глаз от лица, заглядывали в рот, не давая и вздохнуть без собственного присутствия, без унизительного соглядатайства. Он научился скрывать за неопределенной улыбкой всю гамму возможных человеческих эмоций. Оттого Иноземцев не смог судить по этому странному выражению лица князя, каким образом повлияло на него упоминание об Ульяне.

– Элен Бюлов? – спросил он. – Я читал о ней в газетах, и о вас, Иван Несторович, читал. Выписываю, имею обыкновение, многие заграничные издания. Знаю о ваших с ней похождениях. Но с чего вам пришло в голову, что эта удивительная эквилибристка здесь и тем паче связалась с басмачами? Конечно, достойно какого-нибудь приключенческого романа, но в жизни такие особы предпочитают иное общество.

Иноземцев смотрел на князя и не знал, что сказать.

– Не понимаю, что вы от меня хотите? – добавил он, видя, что Иван Несторович замер.

– Но поход… Горы, ущелья… Будут стрелять… Ее ведь убьют! – проронил Иноземцев. А потом выпрямился и добавил: – Довольно, я и так сказал лишнего. Мы отправляемся завтра. Если это в ваших силах, отмените сие мероприятие. А тигра она вам придумает, как отдать…

И вышел, открыв дверь столь стремительно, что едва не ушиб ею августейшего принца.