6

Изготовление свечей было не просто хобби. Хотя запечатанный, работающий на самообеспечении реактор ядерного синтеза вырабатывал более чем достаточно энергии для освещения всего комплекса (если бы кому-то это понадобилось), он никак не мог помочь в плане переносных источников света. Перезаряжающиеся фонари были редкими и драгоценными предметами роскоши. Техники Компании, отвечавшие за то, какое оборудование забрать, а какое оставить, логически решили, что заключенные вряд ли захотят бродить по поверхности Фиорины по ночам, а внутри комплекса реактор обеспечит им столько света, сколько они захотят. И поскольку ядерные реакторы никогда не подводили, то не было нужды обдумывать возможные запасные варианты – как не было и особых средств для их воплощения.

Но в шахтах, откуда уже извлекли миллионы тонн руды, остались полезные вещи, спрятанные там шахтерами или забытые техниками Компании. Вещи, которые могли немного облегчить жизнь как заключенным, так и персоналу. И было много времени на то, чтобы их искать. Не хватало только переносных источников света.

Свечи решали эту проблему, а заодно давали обитателям Фиорины какое-то занятие для разнообразия. В хранилище осталось достаточно подходящего воска: это был один из тех грузов, чья ценность не была достаточной для дорогостоящей пересылки на Землю; изначально его использовали для изготовления тестовых форм для литья нового оборудования. Компьютер моделировал деталь, затем под его же контролем лазер придавал воску форму, куда заливался пластик или углеродный композит – и вуаля, запчасть готова. Для этого не требовалось машинное оборудование, не было нужды в долгой утомительной работе с токарными станками и резаками. А после воск можно было расплавить и использовать снова.

Заключенные не нуждались в запчастях: оборудование, что требовалось им для выживания, было на самообеспечении и отлично работало без лишнего внимания. Так что из воска делали свечи.

Они ярко и весело мерцали по всей мастерской, охапками свисали с потолка, текли в свинцовые формы, изготовленные заключенными. Промышленный воск, продукт развитой цивилизации, отлично подходил для технологий тысячелетний давности.

Заключенный Грегор помогал Голику, Боггсу и Рейнсу укладывать в огромные заплечные мешки самые толстые свечи. Специальные, тщательно подобранные добавки позволяли этим свечам сохранять форму и гореть очень долго. Заключенным приходилось ими пользоваться, поскольку Эндрюс едва ли разрешил бы использовать для личных дел переносные фонари, потерю которых, в случае чего, нельзя было восполнить.

Но люди особо и не возражали. Технология, может, и была примитивной, но между качеством освещения от свечей и драгоценных перезаряжаемых фонарей значительной разницы не чувствовалось. Свет – это свет. А свечей было много.

Голик попеременно запихивал крупные восковые конусы в свой рюкзак, а еду – себе в рот. С его губ сыпались крошки и тоже падали в рюкзак. Рейнс смотрел на него с неодобрением.

– Ну вот, держи, – Грегор взвесил на ладони один из пухлых свертков. – Этого вам хватит. Голик, не суетись. Что это у тебя за чертова еда тут такая? Она неправильно упакована.

Тот, к кому он обратился, тупо улыбнулся и продолжил набивать рот.

Боггс с отвращением смерил его взглядом.

– А что он в принципе делает правильно?

Рейнс фыркнул:

– Ест. Это он довольно хорошо умеет.

В двери появились Диллон и Джуниор.

– Эй, Голик, – промурлыкал здоровяк.

Тот поднял глаза и невнятно из-за набитого рта ответил:

– Да?

– Зажги свечку за Мерфи, а?

Голик улыбнулся, и с его губ посыпались крошки.

– Точно. Я тысячу зажгу, – он внезапно погрустнел. – Он был хорошим другом. Никогда на меня не жаловался, ни разу. Я его любил. Это правда, что его голова раскололась на миллион кусочков? Так говорят.

Диллон помог им надеть громоздкие рюкзаки и хлопнул каждого по плечу, убедившись, что все ремни легли правильно.

– Будьте там осторожны. У вас есть хорошие карты, пользуйтесь ими. Если найдете что-то слишком большое, чтобы унести, обязательно отметьте это место на карте, чтобы другая команда потом смогла его найти. Помню, года четыре назад парни наткнулись на личную заначку консервов какого-то шахтера. Там было столько, что хватило бы подсластить нам трапезы на несколько месяцев. Но они отметили место на карте неправильно, и с тех пор мы никак не можем найти его снова. Может, вам троим сегодня повезет.

Боггс издал непристойный звук, и вокруг раздались смешки.

– Это про меня. Я всегда был везунчиком.

– Ну ладно, – Диллон отошел в сторону. – Отправляйтесь и не возвращайтесь, пока не найдете что-то стоящее. И не свалитесь в какую-нибудь стометровую скважину!

Здоровяк смотрел, как они исчезают в тоннеле, смотрел до тех пор, пока расстояние и изгибы коридора не погасили свет от свечей. Затем Диллон и Джуниор неторопливо направились в сторону зала собраний. У Диллона имелись свои задачи, требовавшие внимания.

Квартира Эндрюса была просторной, хотя и обставленной по-спартански. Как управляющий, он получил жилище, где прежде обитал начальник шахты. У него было много места, но недостаточно мебели, чтобы заполнить все пространство. Не обладая большим воображением или тягой к роскоши, Эндрюс запечатал большинство комнат и оставил себе всего три – для гигиенических нужд, для сна и для приема посетителей.

Сейчас он был занят как раз посетителем и сидел за скромным столом напротив единственного медика колонии. Клеменс был той еще занозой. Технически он являлся заключенным, и с ним можно было обращаться как со всеми прочими. Однако никто, включая управляющего, не подвергал сомнению его уникальный статус – ниже, чем у свободного человека, но выше, чем у отбывающего срок. И зарабатывал Клеменс больше любого другого арестанта. Более того, все они зависели от его услуг, которых больше никто не мог оказать. Включая самого Эндрюса и его зама.

К тому же интеллектуально Клеменс был на голову выше остального населения колонии. Учитывая дефицит на Фиорине блестящих собеседников, Эндрюс ценил его за это качество почти так же высоко, как и за познания в медицине. Особенно с учетом того, что разговоры с Эроном вдохновляли примерно так же, как беседы с бревном.

Но управляющему приходилось быть осторожным: для Клеменса слишком высокое мнение о себе было вредно не менее, чем для любого другого заключенного. Так что, когда они встречались, оба осторожно сплетали глаголы и вальсировали словами с изяществом гремучих змей. Клеменс постоянно натягивал полог независимости, а Эндрюс сдергивал его вновь и вновь.

Над чашкой медика наклонился носик чайника, полился чай.

– Сахар?

– Спасибо, – кивнул Клеменс. Управляющий передал пластиковый контейнер и смотрел, как гость зачерпывает ложкой белые гранулы.

– Молоко?

– Да, пожалуйста.

Эндрюс передвинул по столу жестянку и наклонился вперед, пока Клеменс разбавлял густо-черную жидкость в своей чашке.

– Послушай меня, кусок дерьма, – управляющий заговорил, словно старший брат. – Обманешь меня еще раз, и я тебя на две половинки разделаю.

Медик отставил молоко в сторону, взял свой чай и молча начал его размешивать. В мертвой тишине, что повисла над столом, методичное звяканье ложки о стенки керамической чашки казалось столь же громким и размеренным, как удары молота по наковальне.

– Не уверен, что понимаю вас, – сказал он наконец.

Эндрюс откинулся на спинку стула, буравя взглядом своего гостя.

– В семь ноль-ноль я получил от Сети ответ на мой рапорт. Могу отметить, что, насколько мне известно, в истории данного комплекса это первая передача с приоритетом такой важности. Даже когда на Фиорине шли шахтерские работы и функционировал очистной завод, ей не оказывали такой чести. Ты знаешь почему?

Клеменс отхлебнул чай.

– Связь со срочным приоритетом должна преодолевать подпространство, чтобы исключить разницу во времени. Это дорого.

Эндрюс кивнул.

– Мы с тобой столько денег и не увидим никогда.

– Так, а я вам чем не угодил?

– Эта женщина, – Эндрюс явно испытывал затруднения. – Они хотят, чтобы за ней присматривали. Не более. Они очень ясно дали понять, что она представляет собой чрезвычайную важность. На деле передача показала, что всю нашу деятельность тут может поглотить черная дыра, если мы не позаботимся, чтобы женщина была жива и в добром здравии к тому времени, как прибудет команда спасателей.

– Почему?

– Я надеялся, что ты можешь мне это сказать, – управляющий внимательно на него смотрел.

Клеменс аккуратно поставил пустую чашку на стол.

– Вижу, настало время быть с вами предельно откровенным, сэр.

Эндрюс с энтузиазмом подался вперед.

Медик улыбнулся, извиняясь:

– Я ни черта не знаю.

Повисла пауза, и лицо Эндрюса помрачнело.

– Я рад, что ты находишь это забавным, Клеменс. Мне нравится, что тебя это развлекает. Хотел бы я сказать то же самое о себе. Ты знаешь, что делают подобные переговоры?

– Засовывают вашу задницу в петлю? – любезно предположил Клеменс.

– Засовывают в петлю задницы каждого из нас. Облажаемся тут, эта женщина поранится или еще что-нибудь, и придется адски за это расплачиваться.

– Ну, значит, у нас не возникнет сложностей с компенсацией – мы же живем как раз в аду.

– Остри, сколько хочешь. Не думаю, что тебе захочется продолжать в том же духе, если случится что-то не то, и кое-какие сроки заключения будут продлены.

Клеменс слегка напрягся.

– Они настолько серьезно к этому относятся?

– Я бы показал тебе запись, если бы это не было грубым нарушением правил. Так что просто положись на мое слово.

– Не понимаю, из-за чего столько суеты, – искренне удивился Клеменс. – Да, она прошла через многое, но другие тоже выживали в катастрофах в глубоком космосе. Почему Компания так в ней заинтересована?

– Понятия не имею, – Эндрюс сплел пальцы и положил руки перед собой. – Почему ты выпустил ее из лазарета? Несчастный случай с Мерфи как-то с этим связан. Я готов поставить на это свою пенсию, – он резко ударил ладонями по столешнице. – Вот что происходит, когда какой-нибудь чертов сукин сын расхаживает со стояком. Почему ты не мог держать ее подальше от глаз заключенных?

– Не было причин. Она была здорова, могла ходить и хотела выйти. Так что у меня не было ни причин, ни полномочий ее удерживать, – тщательно подогнанная маска Клеменса начала давать трещины. – Я врач, а не тюремщик.

Управляющий скривился.

– Не надо мне этого. Мы оба отлично знаем, кто ты.

Клеменс поднялся и направился к выходу.

Эндрюс снова расплел пальцы и на этот раз стукнул по столу тяжелым кулаком.

– Сядь! Я тебя еще не отпустил.

Медик ответил, не оборачиваясь, и стараясь сохранить над собой контроль.

– У меня сложилось впечатление, что я здесь находился по вашему приглашению, а не по официальному приказу. В данный момент я считаю, что мне лучше уйти. В данный момент я нахожу, что мне весьма неприятно находиться в вашем обществе. Если я останусь, я могу сказать или сделать что-то, о чем буду сожалеть.

– Ты можешь? – Эндрюс изобразил притворный испуг. – Ну разве это не прелестно! Подумайте, мистер Клеменс. Как бы вы хотели, чтобы я вас разоблачил? Хотя все перечислено в общедоступных записях, до сих пор, на Фиорине, детали вашей жизни оставались вашим личным делом. Эта персональная привилегия облегчила вам работу с заключенными, а заодно дала определенный, пусть и несколько зыбкий, статус. Это легко можно исправить. И если это произойдет, я полагаю, ваша жизнь здесь станет куда менее приятной.

Он сделал паузу, чтобы дать осмыслить сказанное.

– Что, никаких остроумных ответов? Ловких насмешек? Правильно ли я понимаю ваше молчание? Что вы предпочли бы не делать свое грязное прошлое предметом местных дискуссий? Разумеется, зачем на этом останавливаться… Вероятно, вы бы хотели, чтобы я растолковал детали вашей постыдной истории вашей пациентке и новой подружке, лейтенанту Рипли? Разумеется, для расширения ее кругозора. Исключительно с целью помочь ей правильно и подобающим образом распределить оставшееся здесь время. Нет? Тогда сядьте, к черту, обратно.

Клеменс без слов развернулся и снова сел. Он выглядел внезапно постаревшим, словно человек, который недавно потерял без надежды найти нечто бесценное. Эндрюс задумчиво его оглядел.

– Я всегда был прям с тобой. Мне кажется, это хорошая тактика, особенно в наших условиях. Так что я не слишком тебя расстрою или удивлю, когда скажу, что ты мне не нравишься.

– Нет, – тихо и без эмоций пробормотал Клеменс. – Я не удивлен.

– Ты мне не нравишься, – повторил управляющий. – Ты непредсказуем, надменен, вероятно, опасен. У тебя неплохое образование, и ты бесспорно умен, что делает тебя скорее угрозой, чем обычным заключенным. Ты все подвергаешь сомнению и проводишь слишком много времени в одиночестве. А это всегда плохой знак. Я долгое время занимаюсь своим делом и говорю, опираясь на опыт. Я знаю, на что обращать внимание. Обычные заключенные могут бунтовать, иногда даже убить, но по-настоящему серьезные проблемы всегда доставляют именно тихие и умные.

Он на секунду умолк, обдумывая дальнейшее.

– Но тебя назначили на эту должность, и мне приходится с этим жить. Хочу, чтобы ты знал: если бы мне не был нужен медицинский офицер, я тебя и на световые годы не подпустил бы близко.

– Весьма благодарен.

– Как насчет того, чтобы попробовать кое-что новое, а Клеменс? Что-то совершенно другое? Попытайся придержать свой сарказм при себе, – Эндрюс слегка поерзал на сиденье. – Итак, я хочу спросить тебя еще раз. Как равный тебе по интеллекту. Как некто, кого ты уважаешь, хотя и не любишь. Как лицо, несущее полную ответственность за безопасность и здоровье каждого человека в этом комплексе, включая тебя. Есть ли что-то, что мне следует знать?

– О чем?

Прежде чем улыбнуться, Эндрюс молча досчитал до пяти.

– О женщине. Не играй со мной больше. Мне кажется, я прояснил свою позицию – как в личном плане, так и в профессиональном.

– Почему я должен о ней знать что-то помимо очевидного?

– Потому что ты проводишь с ней каждую секунду. И у меня есть подозрения, что не весь твой интерес носит медицинский характер. Ты слишком уж внимателен к ее нуждам. А это не соответствует твоему личностному профилю. Ты же сам сказал, что она здорова и не нуждается в помощи. Или ты думаешь, что я слепой? Считаешь, что меня назначили бы на этот пост, если бы я не был способен заметить малейшие отклонения от нормы? – А под нос себе управляющий вдобавок пробормотал: – Отклонения у людей с отклонениями.

Клеменс вздохнул.

– Что вы хотите знать?

– Так-то лучше, – Эндрюс одобрительно кивнул. – Она тебе что-нибудь сказала? Не о себе лично, на это мне плевать. Ныряйте во взаимные воспоминания сколько угодно, мне без разницы. Я имею в виду – по делу. Откуда она явилась? Что у нее была за миссия – или что у нее за миссия сейчас? В частности, интересно, какого черта она делала в спасательной шлюпке с разломанным андроидом, утонувшей шестилеткой и мертвым капралом, и где остальная команда корабля? Ну и, если уж на то пошло, где ее чертов корабль?

– Она сказала, что была в составе боевого подразделения, попавшего в беду. Последнее, что она помнит – как погружалась в криосон. На тот момент капрал был жив, а криокапсула девочки функционировала нормально. Я предположил, что девочка утонула, а пехотинец погиб во время крушения шлюпки. Полагаю, что все остальное – закрытая информация. Я больше ничего не выпытывал. У нее ранг лейтенанта Колониальной морской пехоты, как вы знаете.

– И все? – настаивал Эндрюс.

Клеменс изучил свою пустую чашку.

– Да.

– Ничего больше?

– Нет.

– Ты уверен?

Медик посмотрел вверх и спокойно встретил взгляд начальника.

– Совершенно уверен.

Эндрюс уставился на собственные кисти на столешнице и проговорил сквозь зубы:

– Убирайся отсюда.

Было очевидно, что есть вещи, о которых медик умалчивает, но помимо физического принуждения у управляющего не осталось иных средств воздействия. А физическое принуждение не сработает на ком-то вроде Клеменса, чье врожденное упрямство не позволит признать, что у него не осталось гордости для защиты.

Клеменс поднялся без слов и во второй раз направился к двери.

– И еще одно.

Медик остановился и, обернувшись, обнаружил, что управляющий пристально на него смотрит.

– Повседневная рутина мне помогает. Как и тебе. Систематизированная монотонность отлично поддерживает, и я не позволю ее нарушать. Систематическое повторение знакомых задач – это самый лучший и безопасный наркотик. И я не позволю здесь никого волновать – ни женщине, ни несчастным случаям. Ни тебе.

– Как скажете, – покладисто согласился Клеменс.

– И не забивай себе голову дурацкими идеями. Самостоятельные действия на Фиорине – вещь, не имеющая ценности. Не думай слишком много. Это повредит твоим отношениям с местным скромным обществом, а в особенности – со мной. И в конце концов ты только навредишь сам себе. Будет лучше, если ты постоянно будешь держать в уме долгосрочные цели. Ты должен быть предан своей работе и нанимателю, а не незнакомцам, и не каким-нибудь заблуждениям, которые могут возникнуть от скуки. Она скоро улетит, а все мы останемся. Ты и я, Диллон и Эрон, и все остальные. Все будет так же, как до крушения этой проклятой шлюпки. Не подвергай опасности свое завидное положение, синица в руках лучше журавля в небе. Ты понял?

– Да. Ваша аргументация достаточно ясна. Даже для кого-то вроде меня.

Эндрюс продолжил беспокойные размышления:

– Я не хочу неприятностей с нашими нанимателями. И вообще – никаких неприятностей. Мне платят за то, чтобы неприятностей не случалось. Определенные социальные группы на Земле, скажем так, осуждают наше присутствие здесь. До этого происшествия у нас никто не умирал кроме как от естественных причин – с того самого дня, как мы приняли на себя обязанности смотрителей. Я понимаю, что происшествие с Мерфи невозможно было предотвратить, но в досье это все равно выглядит плохо. А мне не нравится, когда мое досье плохо выглядит, мистер Клеменс. – Он прищурился, глядя на медика. – Вы понимаете, о чем я?

– Полностью, сэр.

Эндрюс продолжил:

– Корабль с помощью и новыми припасами прибудет довольно скоро. А пока ты присматриваешь за лейтенантом и, если заметишь нечто, хм, потенциально подрывающее порядок, я уверен, ты непременно тут же поставишь меня в известность. Верно?

Клеменс коротко кивнул.

– Верно.

Управляющий успокоился только частично, но что сказать еще, он придумать не мог.

– Что ж, очень хорошо. Мы поняли друг друга. Доброй ночи, мистер Клеменс.

– Доброй ночи, управляющий. – И Клеменс тихо закрыл за собой дверь.

Ветер на Фиорине усиливался и слабел, иногда стихая до дрожащего зефира или разгоняясь до завывающих торнадо, но никогда не прекращался совсем. Он постоянно дул с моря и доносил до внешних секций комплекса терпкий аромат соленой воды. Время от времени шторма и течения извлекали из глубин моря совершенно непривычные человеческому носу ароматы, и затем они просачивались по воздушным шахтам и проскальзывали сквозь очистители, чтобы напомнить людям: мир, где те поселились, чужд для обитателей далекой Земли, и убил бы их, если бы смог.

Они редко выходили наружу, предпочитая знакомое окружение огромного комплекса гнетущим бескрайним просторам унылых пейзажей. Не на что было смотреть, кроме как на черные волны, которые набегали на пляж из черного песка, ничто не напоминало о мире, который они знали когда-то. Но это и к лучшему: такие воспоминания были куда болезненнее, чем любое количество физического труда.

Вода была холодной, и в ней жили отвратительные крошечные кусачие создания. Иногда несколько человек приходили порыбачить, но только ради физической, а не духовной пищи. Внутри комплекса было тепло и сухо, а ветер превращался в отдаленную, неблагозвучную музыку, которую можно было игнорировать, но иногда приходилось выходить наружу. Такие экскурсии всегда были короткими, и совершались с максимально большой скоростью, перебежками от одного укрытия к другому.

Однако на этот раз фигурка, пробирающаяся сквозь гору обломков, делала это целеустремленно и с осторожностью. Рипли шагала по дну огромной ямы и не отрывала глаз от ее разнообразного содержимого. Изначально это было место раскопа, а теперь его заполняло сломанное и забракованное оборудование. Она шла мимо каких-то монументальных конструкций, пробитых цистерн, изношенных частей буров размером с небольшой грузовик, ярко расцвеченных лоз старой проводки и ржавых труб.

Ветер хлестал снаружи, и Рипли сжала руками воротник спецовки, которую нашел для нее Клеменс. Безжизненный пейзаж казался бесконечным, а холод, казалось, проникал в мышцы, замедляя их работу и заодно притупляя внимательность.

Но, впрочем, не настолько, чтобы Рипли не заметила серебряные волокна, торчащие из небольшой кучки недавно выброшенного мусора. Встав на колени, она принялась раскапывать завал, отталкивая в стороны испорченное оборудование и мешки с отходами, чтобы обнаружить…

Бишопа.

Или, точнее, то, что от него осталось. Компоненты андроида были раскиданы в мусоре, так что ей пришлось копаться и сортировать добычу еще целый час, прежде чем она убедилась, что нашла абсолютно все, что могло бы пригодиться.

Она предприняла предварительную попытку верно расположить детали, но результат оказался не только удручающим – он был откровенно жалким. Большая часть лица и нижняя челюсть отсутствовали – либо их раздавило еще во время крушения шлюпки, либо они потерялись в груде мусора вокруг. Часть шеи, левое плечо и спина каким-то образом уцелели. В дополнение еще имелись сенсорные компоненты, оторвавшиеся от внешней оболочки и рассыпавшиеся.

Угрюмая и одинокая, Рипли начала осторожно складывать найденное в захваченную с собой сумку.

В этот момент ее шею обхватила рука, а чьи-то кисти сильно вцепились в плечи. Еще одна рука лихорадочно схватила Рипли между ног, грубо лаская. Перед ней возник мужчина. Он ухмылялся, но на уме у него явно были не шутки.

С криком Рипли вырвалась из державших ее рук. Мужчина успел только удивленно на нее уставиться, когда ее кулак врезался ему в лицо, а стопа – в пах. Когда он согнулся, появился заключенный Джуниор, обхватил ее толстыми руками, оторвал от земли и под подбадривающие смешки товарищей бросил на ржавую трубу. Остальные сгрудились вокруг – их глаза блестели, а запах тел перебивал ароматы соли.

– Прекращайте.

Грегор обернулся, и его глаза сузились, когда он заметил рядом силуэт. Это был Диллон.

Грегор выдавил из себя улыбку:

– Запрыгивай, мужик. Хочешь быть первым?

Голос Диллона был низким и угрожающим:

– Я сказал – прекращайте.

Не слезая с задыхавшейся Рипли, Джуниор огрызнулся через плечо:

– Эй, что тебе до этого?

– Это неправильно.

– Пошел ты.

Тогда Диллон сделал обманчиво быстрое движение. Двое мужчин сзади резко упали. Джуниор развернулся и замахнулся ручищей с огромным кулаком, словно косой, но его противник увернулся, ударил в корпус и подхватил металлический прут. Спотыкаясь, Джуниор попытался уклониться, но прут ударил его по голове сбоку. Второй удар был сильнее, и заключенный рухнул навзничь.

Остальные сжались в страхе, и Диллон хлестнул их просто, чтобы задумались. Потом он повернулся к Рипли, и выражение лица у него было торжественным.

– Ты в порядке?

Она выпрямилась, все еще тяжело дыша.

– Да. Ранены только мои чувства.

– Уходи, – сказал он ей. Потом указал на остальных. – Мне нужно поучить кое-кого из моих братьев. Нам нужно обсудить некоторые вещи, касающиеся души.

Женщина кивнула, подняла сумку с Бишопом и пошла обратно. Когда она проходила мимо лежащего на земле Грегора, тот посмотрел на нее. Рипли пнула его прямо в зубы и, почувствовав себя лучше, продолжила свой путь.