На память

Так получилось, что Юлька по прозвищу Юки впервые приехала на дачу во Вьюрках почти уже взрослой, четырнадцатилетней. Дачное детство с круглосуточным катанием на велосипедах, заклятыми подружками и секретными лесными шалашами просвистело мимо. Летом Юлька изредка ездила с родителями на море, а в основном сидела в городе, точнее – в Интернете, где и обзавелась никнеймом Юки, который изо всех сил старалась перетащить в реальную жизнь. И, возможно, именно из-за отсутствия ежегодного курса дачной социализации Юки была, как мама с огорчением говорила, «вся такая сама по себе», свободное время просиживала, уткнувшись носом то в ноутбук с фильмом, то в книжку, что совсем уже странно для ее поколения. Больше всего на свете Юки любила грызть что-нибудь и ужасаться, желательно – одновременно. Вот и увлеклась она всякой мистикой-эзотерикой, а в тринадцать лет, окончательно убедившись в наличии у себя ведьмовского дара, покрасилась в радикальный черный. Чем ужаснула уже родителей, но что делать – возраст такой.

А все потому, что прежде дачей владела Юлькина бабушка, имевшая среди родни репутацию не то чтобы Бабы-яги, но Снежной королевы точно: живет где-то далеко, одна, плетет, по достоверным слухам, козни и интриги против всех сразу, и лучше к ней не соваться. Тем более что она никого близко и не подпускает – бабушка тоже была «вся такая сама по себе».

Потом с бабушкой случилась обычная в таких делах история – постарела в одночасье, сдала позиции, потеряла свою ледяную твердость, заочно Юки восхищавшую, и завещала вьюрковскую дачу сыну-недотепе и его стерве. Это, получается, Юкиным папе с мамой. Завещала – и через пару месяцев умерла. Люди вообще сплошь и рядом умирают сразу же после того, как напишут завещание, – это Юки уже давно по фильмам заметила. Жаль, что их никто не предупреждает о такой опасности.

Так что впервые Юки увидела легендарную дачу в поселке с элегическим названием Вьюрки, на которую все семейство облизывалось, только после бабушкиной смерти. И обнаружила, что ничего тут особенного нет. Да, ценимые взрослыми лес, река и близость к городу действительно присутствовали. Грибы, купание, уныние, тлен. Заросший участок, перекосившийся старый дом, деловито катающиеся по полу мыши, какие-то кастрюльки, баночки, заскорузлые тряпочки, коротконогие столики-скамеечки – все для старческого дачного удобства. И везде – буйный плющ, который, видно, специально не укрощали, чтобы он затянул все неприглядное. Плющ Юки понравился – он так густо оплетал потемневшие стены дачи, и пристройки, и забор, что при желании можно было представить, будто перед тобой не дача покойной бабушки, а старинное поместье, населенное, разумеется, сотканными из холодного тумана призраками. Зачем вообще оставлять дом семейству наследников, если в нем не найдется даже самого завалящего полтергейста?

Приехав сюда ранней весной и увидев еще безжизненные плети, под многолетней тяжестью которых даже забор заваливался, Юки вытащила один наушник и громко, чтобы родители слышали, сказала:

– А ничего, готичненько.

Первое лето на даче бывали наездами, расчищали, выкидывали древний хлам, обустроили для жилья самую крепкую из пристроек. В последние сезоны бабушка сюда не приезжала, и большой дом, как его называли, для жизни был пока непригоден, там все проваливалось и сыпалось, будто при землетрясении. Юки несколько раз ходила тайком в эту развалину ночью, со свечой – лучше любого ужастика. Дом наполнялся скачущими тенями, шуршал, скрипел, а в ветреную погоду даже постанывал, точно больной великан. Но призрак бабушки, к сожалению, вызвать так и не удалось, хотя Юки старалась изо всех сил.

Юки, завсегдатай эзотерических форумов, совершала вычитанные там обряды и выдумывала свои, более действенные, переписывала в блокнотик заклинания, потому что нужно обязательно от руки, а не «copy-paste», хранила в особой шкатулке магические амулеты и камни. Она рассказывала немногочисленным дачным подросткам о своем мощном биополе и необыкновенной ауре, объявила покойную бабушку сильнейшей колдуньей, от которой она ведьмовские таланты и унаследовала. Юки надеялась, что ребята восхитятся ее потомственной экстраординарностью и побыстрее примут в свою компанию. Но они и так приняли, а Юки в них быстро разочаровалась – вьюрковский молодняк показался ей скучным и гоповатым.

На следующее лето родители продолжили неторопливое благоустройство дома: фактически его отстраивали заново, меняли перекрытия и полы, укрепляли стены. Теперь в гулкой, пахнущей свежим деревом даче даже по ночам было совершенно неинтересно. А мама радовалась, прикидывала, где чья комната будет, собиралась оборудовать просторный чердак под мастерскую – она работала художником-иллюстратором.

Знакомые предложили родителям какие-то очередные доски в три раза дешевле, чем обычно, но забрать их со склада в далекой промзоне надо было немедленно. Папа с мамой поехали в город, оставив Юки «на хозяйстве», обещали вернуться через день, самое позднее – через два. Мама оставила в холодильнике суп с затянувшейся белым жирком курицей и фаршированные перцы на ужин. Юки немного расстроилась – она терпеть не могла фаршированные перцы.

Вьюрки захлопнулись сами в себе в первую же ночь после отъезда родителей.

В отличие от большинства взрослых и трезвомыслящих, Юки сразу приняла тот факт, что из поселка больше нельзя уйти. Нельзя – значит нельзя. И виновато в этом какое-то колдовство. Обыкновенная мистика, как в любимых книгах и фильмах, только там она иностранная, глянцевая, а во Вьюрках – отечественная, а потому немного диковатая.

Собственно, это было вполне закономерное развитие событий для нее, потомственной ведьмы. Кто знает, думала Юки, пересматривая за чаем с сушками свою киноколлекцию, – может, именно ей суждено разгадать тайну исчезновения выездной дороги и спасти Вьюрки от злых чар. А может быть, из-за нее все это и случилось: она запустила своим мощным, но дремлющим пока даром какой-то магический механизм или темные силы на нее, как и положено, ополчились. И скоро ее таланты – до сих пор, если говорить начистоту, выражавшиеся только в вещих снах про контрольные и прочих смутных предчувствиях, – наконец пробудятся.

А пока надо было как-то жить. Юки быстро выяснила, что заботиться о ней никто теперь не собирается, более того – ее просто не замечают. Помаявшись немного в одиночестве и даже научившись самостоятельно варить гречневую кашу, Юки в конце концов прибилась к компании постарше. Компания состояла из соседки Кати, мрачноватого типа Никиты Павлова, который жил на противоположной стороне той же Вишневой улицы, и его приятелей – Пашки и Андрея. С ними оказалось интересно: они осторожно, но настойчиво исследовали происходящее во Вьюрках и относились к Юки почти как к равной. Шефство над ней взяла молчаливая рыбачка Катя, обладавшая удивительным свойством выглядеть непонятно на сколько лет – Юки и двадцать ей давала мысленно, и тридцать, а спросить стеснялась. Кроме того, Катя не боялась червяков и ходить на реку, то есть была, можно сказать, настоящим героем. Только вот улыбка у нее была какая-то кривая, неприятная. Юки ее искренне уважала, но подружилась больше всего с раздолбаем Пашкой, самым младшим и веселым.

Катя учила ее готовить, даже приносила рыбу и показывала, как ее разделывать – полная идиллия, хоть Юки и было жаль серебристых подлещиков и плотвичек, кротко приоткрывавших ротики. С огородом Юки тоже научилась справляться: ей нравилось играть в матерую дачницу, повелительницу свеклы и кабачков, которая в совершенстве владеет тяпкой. В общем, жизнь как-то шла, несмотря на четвертый месяц безвыходного лета. Сентябрь уже перевалил за середину, а во Вьюрках как будто по-прежнему стоял зеленый, щедрый на тепло июль. Погодным аномалиям Юки была даже рада – ведь нет на свете ничего унылее мокрого школьного сентября.

И вот однажды Юки решила расширить свой процветающий огород за счет владений покойного Кожебаткина. В конце концов, при жизни Кожебаткин сделал ровно то же самое – оттяпал у бабушки кусок земли, да еще и засадил из вредности шиповником. Потому и достался родителям Юки самый маленький в поселке участок, каждый сантиметр которого был уже подо что-нибудь отведен. А дачники говорили, что съестные припасы, даже те, которые хранятся в бывшем магазине и выдаются под расписку, рано или поздно закончатся, и вот тогда… И Пашка как раз принес накануне десяток мелких проросших картофелин, а сажать было некуда.

Забор между участками был старый и гнилой, Юки легко расшатала и выломала целую секцию. Доски, кряхтя, оттащила в сторонку и принялась вскапывать землю. Это оказалось не так-то просто, хотя вчера прошел дождь, а еще раньше сумасшедший Кожебаткин сам неплохо вскопал свой участок. Видимо, довести свою систему подземных ходов до соседского забора он не успел.

Выворачивая очередной плотный куб земли, лопата обо что-то лязгнула. Юки разбила куб, стараясь не попасть по пронизывающим его дождевым червям, и на траву выпал небольшой предмет, заманчиво блеснувший переливчато-красным. Заинтригованная Юки выключила гремевший бодрой «Подборкой для фитнеса» телефон и наклонилась посмотреть.

Это оказалась одинокая, обросшая бурой земляной коростой сережка. Юки и раньше находила всякое, копаясь в огороде, даже рыболовную блесну как-то вытащила вместе с корнем пырея и подарила Кате. Но чтобы настоящая древняя драгоценность – конечно древняя, вон как глубоко в земле была, – о таком она и не мечтала. Юки старательно вскопала и разрыхлила тяпкой все вокруг того места, где лежала сережка, но клада там не обнаружилось, только пара пивных крышечек и подземный муравейник. Рыжие кусачие муравьи тут же расползлись по недоделанной грядке, побежали по ногам, и Юки бросила лопату, ойкая от растекающейся под кожей кислотной боли.

Сережку Юки отмыла, почистила, окунув старую зубную щетку в золу – когда-то читала в Интернете, что так снимают налет с драгоценных металлов. И ничейная побрякушка расцвела у нее в руках – оказалось, что она очень красивая, серебряная, с тончайшим орнаментом и прозрачным красным камешком.

Забыв про картофельную грядку, Юки увлеченно возилась с неожиданным сокровищем, примеривая то так, то эдак, то в ухо, то на лоб на шнурке. Со шнурком было определенно лучше. Юки загнула застежку плоскогубцами, превратив серьгу в кулон, надела, накрасилась, вытащила из шкафа любимый льняной сарафан и долго вертелась перед зеркалом. Одно только огорчало – зеркало у нее во флигеле было маленькое, и любоваться собой приходилось по частям.

А глубокой ночью, когда Вьюрки крепко спали и только мягкие ночные птицы пересвистывались тихонько над двускатными крышами, Юки вдруг так и подбросило в постели от странного, но многим знакомого ощущения. Будто кто-то резко, пронзительно вскрикнул совсем рядом, прямо у нее над головой. Юки навострила уши, в которых еще звенели отголоски этого крика, уставилась широко распахнутыми глазами в слепую темноту. И с облегчением поняла, что вокруг стоит бархатная тишина и никто не кричал, ей просто почудилось. Она взбила подушку, свернулась под одеялом тугим калачиком – но секунду спустя действительно различила в этой тишине какие-то звуки.

Звуки доносились из предбанника – так мама с папой называли крохотное помещение между наружной и внутренней дверями флигеля, где обычно оставляли обувь, верхнюю одежду и всякий хлам. Что-то слабо, но отчетливо шлепало там по дощатому полу. Притихло, потом звякнуло – наверное, задело впотьмах пустую банку – и снова принялось шлепать. От стенки до стенки, то в одну сторону, то в другую.

Лягушка, подумала Юки, это просто лягушка в гости пришла и не знает теперь, как выбраться. Она регулярно находила их, надутых и важных, в предбаннике, и они возмущенно попискивали у нее в руках – требовали должного уважения. Вообще, лягушка – тварь особенная, магическая, она аккумулирует энергию ночи, как кошки или совы. Поэтому средневековые ведьмы и окунали в свои зелья лягушек. Юки и об этом в Интернете читала: они их именно окунали, чтобы добавить в зелье силу ночи, а вовсе не варили бедняжек живьем, это потом гонители выдумали, чтобы очернить мудрых хранительниц тайных знаний.

Надо было, конечно, встать и выпустить лягушку на волю, пусть себе дальше заряжается. Но глаза слипались, дрема накатывала теплыми волнами, и так не хотелось вылезать из нагретого гнездышка. «Ничего, сама выберется», – подумала Юки и провалилась обратно в сон.

И действительно – наутро лягушка благополучно покинула предбанник, если она вообще там была. Юки, всегда выпускавшая бьющихся об оконное стекло бабочек и уносившая подальше от проезжей части глупых ужиков, осмотрела все углы и никого не нашла.

Всю первую половину дня она, заткнув уши подборкой для, кажется, йоги, возилась в огороде: рыхлила, полола, хвалила огурцы с морковкой за активный рост и здоровый цвет. Юки верила, что мать-природа общается с людьми через свои дары и своих детей – тех же лягушек или, к примеру, птиц. И нужно обязательно ей отвечать, чтобы заслужить благосклонность. Ведь уже научно доказано, что растения, с которыми разговаривают или включают им музыку, растут быстрее и пышнее.

Потом Пашка позвал кататься на велосипедах, но не успели они доехать до ближайшего перекрестка, как у Юки слетела и расклепалась цепь, так что пришлось тащить велосипед к Пашке в гараж на починку. Потом оказалось, что именно сегодня во Вьюрках еженедельное собрание, посещение которого теперь стало обязательным. Юки постояла с краю, держа исцеленный велосипед за рога, послушала – все как обычно. Без паники, нужно сохранять бдительность и держаться друг друга, помощь наверняка уже близко, на реку и в лес не ходите, запирайте калитки. И поглядывайте, что происходит на соседнем участке, – люди продолжают пропадать. За эту неделю исчезли неведомо куда Грибов с Цветочной улицы – и что тут смешного, вам смешно, что люди пропадают? Молодежь сконфуженно утихла, и председательша с напором продолжила: да, исчезли Грибов с Цветочной улицы и Татьяна с Вишневой, та самая, которая все рвалась в город за лекарствами для умственно отсталого сына Ромочки. И дорвалась, ушла в лес, и вот уже сколько дней ни слуху ни духу, сына одного оставила, беспомощного совсем. Так что имейте в виду – за калитку ни шагу, если не хотите закончить так же.

Юки сразу вспомнила Ромочку, здоровенного парня с безоблачным лицом. Она всегда его побаивалась – мало ли что там творится в его легковесной голове: вдруг набросится, – но сейчас пожалела до слез, представив, что он там совсем один. После собрания она загорелась идеей сходить к Ромочке, приготовить ему еды или в доме прибрать, но рыбачка Катя неожиданно принялась ее отговаривать: только под ногами будешь путаться, и без тебя Ромочке есть кому помочь, лучше у себя во флигеле убери, наконец. Юки сначала даже обиделась, а потом догадалась, что Катя, наверное, тоже его побаивается.

Потом она подмела во флигеле и вымыла посуду, чтобы Катя не смела больше ей указывать на бардак. Потом они с Пашкой сходили на опустевший участок Грибова и не нашли там ровным счетом ничего особенного. Юки хотела предложить Пашке устроить спиритический сеанс и расспросить о пропаже Грибова духов места, но вовремя вспомнила, что, во-первых, Пашка безнадежный скептик, а во-вторых – пора поливать огород.

В постель Юки забралась с ноутбуком и наушниками, чтобы посмотреть перед сном кино – фильм ужасов, разумеется. Для ужастиков у нее была отдельная папка, она специально накачала их себе на лето великое множество, и теперь это оказалось более чем кстати. Из приятных страшилок с обязательной мистической тайной в сердцевине эти фильмы превратились в окошко, через которое она с ностальгией глазела на привычный мир. Люди там спокойно перемещались из одного населенного пункта в другой, пользовались Интернетом и мобильниками, смотрели новости по телевизору, и все у них было так привычно, удобно, правильно, что Юки даже сердилась немного на паникующих героев. Нашли из-за чего визг поднимать: проклятие на них наложили, привидение в доме завелось, да вы просто во Вьюрках не были…

Наконец Юки отложила ноутбук и уютно завернулась в одеяло, выставив наружу для баланса температур левую пятку. Она уже задремывала, когда из предбанника опять донеслись те самые звуки: шлеп-шлеп-шлеп. Все-таки слишком уж частыми и звонкими они были для лягушки, как будто бедное животное прыгало безостановочно и на совсем маленькое расстояние, да еще и шлепалось со всего размаху брюшком об пол. На кошку или ежа тем более не было похоже. Юки приподняла голову и прислушалась. Незримый гость прошлепал сначала в один угол, потом в другой, потом вроде бы остановился, притих. От жилого помещения предбанник отделяли тонкая деревянная стенка и дверь, которая закрывалась на крючок. И прямо за этой дверью сейчас, судя по всему, кто-то был.

Тишина затянулась. Юки даже чуточку расстроилась, решив, что больше ничего не услышит и пошлепывание в предбаннике останется такой же загадкой, как те таинственные, никем еще не виденные шарики, легенда многоквартирных домов, которые полнозвучно катаются по полу у соседей сверху. Но тут послышался новый звук – более громкий, скребущий. Как будто кто-то осторожно царапал дверь с той стороны.

Сгорая от любопытства, Юки подкралась на цыпочках к двери, откинула крючок и резко ее распахнула. Конечно, ей было не только любопытно, но и немного страшно. Поэтому она действовала быстро, не задумываясь, – чтобы трусить было некогда.

В предбаннике стояла густая неподвижная тьма – занавеска на единственном маленьком окошке была плотно задернута. Юки шагнула к окошку, чтобы ее отодвинуть, и наткнулась на что-то в потемках, на какое-то новое препятствие, не похожее ни на банку, ни на мамины резиновые боты, об которые она вечно здесь спотыкалась. Оно коснулось ее правой ноги – плотное, прохладное, высотой где-то по колено, а может, и ниже. И самое главное – оно явственно шевелилось… Снова послышалось торопливое шлепанье, и Юки, пошарив рукой в том месте, где только что было это непонятное препятствие, ничего уже не обнаружила.

Она вбежала обратно в комнату, ударила ладонью по выключателю, схватила со стола фонарик и тщательно просветила все углы в предбаннике. Но там никого не было. Хлама в предбаннике хранилось много, но вряд ли существу ростом ей по колено удалось бы в нем так мастерски спрятаться. Юки посветила на потолок, заглянула на всякий случай в древнюю, еще бабушкину стиральную машинку «Фея». Оттуда пахнуло нагретой плесенью. Никого. И дверь на улицу, конечно же, была заперта на ключ.

Юки пришла в необыкновенное волнение, но не потому, что испугалась. Всем своим затрепетавшим от азарта нутром она почуяла близость сверхъестественного. До того как во Вьюрках начали твориться всевозможные странности, мир был очень несправедлив к Юки. Ей, так искренне верящей во все подряд, от астральных проекций до ангелов с инопланетянами, еще ни разу не встретилось и намека на настоящее чудо. У нее, запоем читавшей книги и сетевые обсуждения, посвященные необъяснимому, не было в запасе ни одной личной истории, в которой это необъяснимое хотя бы подозревалось. Жизнь Юки была не мистическим триллером, а сериалом для домохозяек, серым и скучным, как овсяная каша. И даже вьюрковские аномалии, казавшиеся такими многообещающими, ее как будто игнорировали. Загадочные события происходили с кем угодно, но только не с ней. Взрослые, унылые и серьезные дачники прятались от них за семью засовами, а Юки, можно сказать, стояла с фонарем у широко распахнутой двери, ждала, трепетала и надеялась – и опять ничего не случалось. Нельзя же, в самом деле, считать сверхъестественным явлением голого Кожебаткина в огороде.

Юки решила во что бы то ни стало выследить ночного посетителя. Даже к тому, что он может все-таки оказаться приблудным котом или другой скромной живностью, она была морально готова.

Она достала со шкафа тяжелую металлическую шкатулку-сундучок, выпрошенную когда-то у мамы под бусики-заколки, а на самом деле – под амулеты и прочие магические предметы. Их у Юки было много: от подвески «инь-ян» до настоящей птичьей лапки, а еще в шкатулке хранились камни, на которые она долго копила в свое время карманные деньги: агат, защищающий от злых духов, усиливающая скрытые экстрасенсорные способности яшма и винно-красный гранат, ее талисман по знаку зодиака. Засушенные четырехлистный клевер, пятилепестковый цветочек сирени и прочищающий ауру каштан тоже лежали где-то там, на пыльном бархате.

Все свое магическое богатство Юки разложила на столике у двери, в центре поставила свечу из настоящего пчелиного воска, насыпала у порога соли, чтобы существо не смогло войти в комнату без позволения. Еще она решила нарисовать углем на двери специальную руну для вызова духов, но уголь крошился, и на потемневшем дереве его почти не было видно. Поэтому в ход пошел найденный в шкафу мелок от тараканов.

Закончив приготовления, Юки опустила в кружку с водой серебряную ложку, умылась этой водой трижды и стала с нетерпением ждать вечера. Даже забыла похвалить кабачки и не поехала кататься на велосипеде – вместо этого она вытащила на солнечный пятачок у крыльца раскладушку и улеглась загорать. Надо было держаться поближе к дому на случай, если таинственный гость вдруг надумает явиться днем.

Юки пригрелась и неожиданно для себя задремала, а когда проснулась, солнца уже не было видно, только верхушки елей горели оранжевым закатным отблеском. Покрасневшую кожу неприятно холодило, над ухом зудел комар. Юки зевнула, потянулась, и по телу ее прокатилась целая гамма болезненных ощущений – мало того что она здорово обгорела, так еще и отлежала ногу. И вообще, странно это было, она обычно спала мало и уж точно не отключалась вот так на целый день ни с того ни с сего.

Тут Юки вспомнила про запланированную встречу с неведомым и заволновалась – еще не хватало банально проспать все самое интересное. Она торопливо сложила раскладушку, прислонила к стене возле крыльца и открыла дверь.

И в хорошем еще вечернем освещении, безо всякой мистической расплывчатости и игры теней увидела то, что резво шлепало по полу ей навстречу.

Это был ребенок, судя по грязно-белому платьицу с кружевами – девочка. Русые волосы сосульками свисали на скошенный лобик, закрывая глаза. Девочка была совсем маленькая, и это касалось не только возраста – возраст детей Юки вообще определяла с трудом, – но и роста. Точнее, роста в ней было даже значительно меньше, чем задумывалось природой. Потому что у девочки не было ног. Ее тело заканчивалось вместе с довольно коротким платьем, кружевной подол которого волочился по полу. А передвигалось это усеченное существо при помощи рук, ловко шлепая по доскам маленькими ладошками.

Все это Юки успела рассмотреть за одну бесконечную секунду, пока они обе изучали друг друга, замерев на месте. Юки чувствовала, как пристальный и цепкий взгляд ощупывает ее из-под свисающей челки, и готова была поклясться, что в этом взгляде тоже присутствует жадное любопытство.

А потом девочка открыла неожиданно огромный, жабий какой-то рот, разломивший ее личико надвое почти до самых ушей, и тонко, пронзительно закричала. Задребезжало оконное стекло, звенящей дрожью отозвались стоявшие в углу банки. А девочка, не переставая кричать, ринулась прямо на Юки, быстро шлепая ладошками по дощатому полу.

Хоть Юки и была уверена, что при встрече с необъяснимым покажет себя не визжащим от ужаса обывателем, а храбрым исследователем, на деле все вышло несколько иначе. Она с воплем захлопнула дверь перед самым носом кошмарного существа и судорожно повернула торчавший из скважины ключ. С той стороны раздались стук и грохот, а потом по дереву отчетливо заскребли когти – точнее, ногти, непомерно отросшие и пожелтевшие детские ноготочки, которые Юки тоже успела заметить.

Спотыкаясь в своих незастегнутых босоножках и не разбирая дороги, она ударилась в позорное бегство – как самый настоящий трусливый обыватель.

Остановившись, чтобы хоть чуточку отдышаться, Юки обнаружила, что ноги сами принесли ее к даче раздолбая Пашки. Через сетчатый забор было видно, как Пашка меланхолично колет дрова возле сарая. Юки принялась сипло и отчаянно звать его, но он не откликался. У Юки сердце ушло в пятки – она решила, что это тоже часть наваждения, и теперь люди ее не слышат, а может, и не видят, а может, жуткая безногая девочка уже убила ее, и теперь она сама призрак… Наконец Пашка краем глаза заметил, как кто-то мельтешит у забора, поднял голову и снял громыхающие музыкой наушники.

Из долгих и сбивчивых Юкиных объяснений Пашка с большим трудом понял, что в дом к ней проник чужой ребенок, неизвестно откуда взявшийся и очень, очень страшный. Пашка удивился – он, конечно, не был большим поклонником детей, но не понимал, что в них может быть такого страшного, если они не от тебя. Юки взахлеб излагала какие-то фантастические подробности про отсутствие ножек – это ей точно показалось, не было в поселке безногих детей, – про жуткий огромный рот, про соль у порога, про камни и обереги, которые должны были защитить ее от малолетнего чудища, но она оказалась по другую сторону двери, и это не случайность, точно не случайность, ведь она никогда не спит днем, даже в детстве не любила…

Пашка выдал Юки бутылку с водой в надежде, что она, как всякий младенец, «присосется и заткнется», набросил на нее куртку, чтобы не мерзла в своих коротеньких шортах и верхе от купальника, и отправился смотреть, кто же все-таки к ней вломился. Юки семенила следом, хныча и треща без умолку – даже бутылка не помогла.

К двери флигеля Пашка подошел осторожно, потому что помнил не только о том, что всю информацию, полученную от школьников – и особенно от школьниц, – нужно делить на десять, но и обо всех вьюрковских странностях. Прислушался, даже приложил ухо к прохладному дереву – очень аккуратно, вполне готовый к мощному удару с той стороны. За дверью было тихо, но острый Пашкин слух уловил еле различимый шелест и постукивание. Темнело, поэтому Пашка захватил с собой фонарик. Взвинченная Юки ойкнула шепотом, испугавшись внезапно вспыхнувшего синеватого света. Пашка медленно повернул ключ, недовольно поморщился, услышав лязганье замка, из-за которого теперь уже точно не получится проникнуть внутрь бесшумно, и распахнул дверь.

Предбанник был пуст. На полу валялись всякие хозяйственные мелочи – моток веревки, изолента, рассыпавшиеся гвозди. Под ногой хрустнуло стекло от разбитой банки. Никого здесь не было, и только одинокий серебристый мотылек шелестел под потолком, стукаясь о доски и роняя тонкую, переливающуюся в луче фонарика пыльцу с крыльев.

– Была она тут, вон, разгромила все! – упрямо зашипела Юки. – Я на два оборота заперла, не могла она выбраться!

– Может, в комнату переползла? – пожал плечами Пашка, и Юки вздрогнула, представив, как жуткая девочка ползает в темноте у нее под кроватью.

В жилой комнате они тоже никого не нашли, хоть и обшарили все углы, перепачкавшись в пыли и паутине, и под кровать тоже заглянули. Пашка скептически покосился на разложенные у двери магические предметы, и Юки торопливо принялась укладывать обратно в шкатулку яшму, свечу из пчелиного воска, птичью лапку…

Когда она стирала с двери руну, нарисованную мелком от тараканов, проникшийся сочувствием к юной истеричке Пашка предложил ей на всякий случай переночевать у него, раз она так боится.

– Ты чего? – вытаращила глаза Юки.

– Да нет, там два дивана, и вообще я на веранде могу… белье есть, и подушки, три подушки есть… – смутился Пашка. – Или у Катьки переночуй, пошли к Катьке, а?

Юки представила, как неудобно ей будет переодеваться и спать в чужом доме – прятать под ворохом одежды свое, прямо скажем, заношенное белье, спать вполглаза, чтобы не скинуть, как обычно, одеяло и не оголиться во всей давно не депилированной красе. И все время посматривать, не идет ли кто, когда она в коротенькой ночнушке будет выскальзывать ночью в туалет – а она будет, минимум три раза за ночь, мама даже отправила ее однажды к врачу по этому поводу, – мол, бегает и бегает девочка в туалет, может, застудилась, но после пятнадцати минут позора врач постановил, что все в порядке, просто вот такая стыдная особенность. Не попросишь же у Кати поставить ей ведро, как она сама обычно в своем флигеле и делала, и уж тем более не объяснишь все эти тонкости Пашке. Таинственная юная дева, потомственная ведьма – и ведро…

– Не пойду я никуда, – буркнула Юки. – Сам говоришь, что показалось. Я лучше тут. И дверь запру.

– А если вдруг… – неопределенно забеспокоился Пашка. – Люди же пропадают… Мало ли.

У Юки сердце задрожало от восторга: волнуется Пашка, за нее волнуется!

– А ты оставайся, будешь меня охранять. Я тебе в предбаннике раскладушку поставлю. Заодно и узнаем, чудится мне или нет.

Юки хихикала, но в ее заполошном кокетстве сквозила искренняя детская надежда. Она действительно хотела, чтобы Пашка остался и защитил ее как рыцарь… Нет, не принцессу, это слишком слащаво и вообще для блондинок, пусть лучше она будет прекрасной колдуньей. Впрочем, Пашка был не слишком проницателен.

– Я тебе бобик, что ли, в предбаннике спать, – немного обиженно сказал он. – Ладно, ночуй, где нравится. Но если чего вдруг – сразу ори.

– Буду. – Юки тоже немного обиделась. – Еще как буду.

Пашка допоздна просидел в гостях, веселил Юки байками из разухабистой жизни своих приятелей и анекдотами. А потом все-таки ушел, погрохотав предварительно во всех углах шваброй – чтобы доказать, что никого там нет и быть не может. Дверь из комнаты в предбанник он оставил открытой настежь.

Юки смотрела-смотрела на этот крохотный, обшарпанный, безобидный закуток и в конце концов решила, что ночевать тут она не будет. Ведь есть еще большой дом, в котором уже и полы перестелили, так что раскладушку там можно ставить спокойно, не опасаясь, что она провалится в подвал к мышам и сороконожкам.

И Юки принялась перетаскивать спальные принадлежности в одну из комнат бабушкиного дома, почти полностью уже отремонтированную. Решение ее, конечно, кому угодно показалось бы сомнительным: пустой старый дом вряд ли был самым безопасным местом для ночевки. Но, во-первых, заботливых советчиков поблизости не наблюдалось, во-вторых, Юльке по прозвищу Юки было пятнадцать, а в-третьих, ей все-таки мешала мыслить здраво легкая, приправленная страхом эйфория: ведь именно ею, ею лично, заинтересовалось наконец сверхъестественное существо. И теперь нужно выяснить, кто оно и что ему нужно, главное – не впадать в панику.

Или впадать, но не сразу.

Вокруг раскладушки Юки разложила свои осмеянные вредным Пашкой амулеты, насыпала круг из соли – очень экономный круг, ведь так и всю пачку можно израсходовать на духов вместо супа – и легла спать. Под подушку она спрятала фонарик и складной нож – предметы, прямого отношения к магии не имеющие, но тоже крайне полезные.

В бабушкином доме не было и намека на ту безмятежную ватную тишину, которую так ценят любители дачного отдыха. Все время что-то потрескивало, поскрипывало, щелкало, возились под полом мыши, а на чердаке – еще кто-то. Пахло свежим деревом и какими-то строительными пропитками. Пушистая ночная бабочка стукнулась в недавно вставленное, еще с наклейками стекло и с шорохом скатилась вниз.

Юки вслушивалась, всматривалась, вертелась на раскладушке, сбивая постепенно простыню в комок, и думала, что ни за что не заснет. Сердце билось так сильно, что грудь вздрагивала под одеялом, в голове было тревожно и ясно…

А потом очертания голого скелета комнаты, хорошо различимые в сумерках, дрогнули, затуманились и стали обрастать жилой плотью. Зазмеился по стенам растительный орнамент, укрепился, расцвел и превратился в советские цветочные обои. Что-то вспучило их изнутри, и под обоями налились уродливые узлы, похожие на березовый гриб чагу. Эти новообразования постепенно увеличивались, обретали форму, темнели, выламывались из стен и становились шкафами, стульями, зеркалами. Многочисленными квадратиками и овалами на обоях запестрели старые фотографии. Понять, кто на этих фотографиях изображен, было невозможно – только еле-еле угадывались бледные пятна лиц. Окно подернулось тюлевой занавеской, запахло чужим старым жильем – пыль, лежалая бумага, стиральный порошок, что-то сладковато-затхлое… И в комнату бесшумно вошла бабушка – высокая, прямая, иссушенная. Снежная королева, превращенная старостью в Бабу-ягу. Ее лицо, которого Юки не помнила, было мягко затушевано темнотой. Бабушка держала в руках большое блюдо, прикрытое полотенцем.

– Вот, с вареньем тебе испекла, – сказала она. – Чтобы жить сладко было.

– Спасибо, – хотела ответить Юки, но голоса почему-то не было, даже губы еле шевельнулись.

– Надо, чтобы жили тут. Чтобы приглядывали. За ребеночком всегда пригляд нужен.

Бабушка сдернула полотенце, но вместо обещанного пирога с вареньем под ним был перевязанный лентой продолговатый кружевной сверток. Бабушка вскрикнула и уронила блюдо, а упавший сверток быстрой гусеницей пополз прямо к раскладушке…

Юки заметалась, пытаясь подняться, и проснулась. В ушах все еще отдавался эхом пронзительный бабушкин крик – прямо как в ту ночь, когда она впервые услышала странные звуки в предбаннике. Трясущейся рукой Юки выдернула из-под подушки фонарик. Полоска света пробежала по голым новеньким доскам, нашла дверной проем, скользнула по потолку, опустилась вниз. Не заметив ничего подозрительного, Юки выдохнула и перехватила фонарик поудобнее, чтобы ребристая ручка не впивалась в ладонь. Дрогнул призрачный световой кружок на полу… и противоестественно укороченная белая фигурка прыгнула невесть откуда прямо в него. В распахнутом жабьем рту Юки отчетливо увидела гнилые, стершиеся почти под корень молочные зубки.

Юки сама не поняла, когда и как она оказалась в другой комнате. От холода и страха ее трясло, по стенам метался кружок света от зажатого во вспотевшей руке фонарика. Только одно она помнила прекрасно, до дрожи отчетливо: как кружевное существо с легкостью запрыгнуло к ней на раскладушку, доказав тем самым полную бесполезность всех оберегов. Оно приземлилось Юки прямо на ноги, и через тонкое одеяло она почувствовала неоспоримо реальную, холодную тяжесть. Да что там – она чувствовала ее до сих пор.

Юки быстро обшарила комнату лучом фонарика, увидела темнеющий впереди дверной проем – новую дверь здесь еще не поставили – и бросилась туда. Но, не успев пробежать и нескольких метров, неожиданно и больно обо что-то споткнулась. Препятствие с гулким грохотом откатилось в одну сторону, Юки, обдирая коленки, – в другую. Оказывается, она налетела на неизвестно откуда взявшийся желтый эмалированный таз. Наверное, это родители его сюда притащили, разводили в нем клей или еще что-нибудь.

Сзади послышалось торопливое «шлеп-шлеп-шлеп». Юки выключила фонарик, надеясь проскочить в темноте незамеченной, кинулась к выходу из комнаты – и с размаху врезалась в дверь. В запертую дверь, которой здесь не было да и быть не могло. Юки зашарила в отчаянии руками по рассохшемуся дереву, но так и не нашла ни щеколды, ни крючка, зато нащупала чуть правее стену с бумажными струпьями обоев. И их здесь тоже быть не могло: все до последней полоски содрали перед ремонтом. Судорожно выдохнув, Юки снова включила фонарик.

Комната стала другой. Со стенами в тот самый советский цветочек, уже виденный во сне, с крашеным дощатым полом и, самое главное, – с мебелью. Стол, провисшая кровать, тумбочка, прикрытая вязаной салфеткой, и шкаф – монументальный, нелепый шкаф с пустой глазницей зеркала, который они втроем еле-еле выволокли отсюда по частям, а потом папа порубил его на дрова.

Рядом с непостижимым образом вернувшимся шкафом Юки увидела другую дверь, узкую и заманчиво приоткрытую. Раздумывать было некогда, деловитое дробное пошлепывание раздавалось уже совсем близко, а дверь, в которую она тщетно ломилась, была, по всей видимости, заперта на ключ. Юки бросилась к той, другой, дернула за холодную металлическую ручку и юркнула внутрь.

В свете фонарика Юки разглядела ровные ряды полок с какими-то горшками, кастрюлями, коробками. Бледные соленья плавали в банках, как зародыши в формалине. Это была кладовка. Маленькая, глухая, безвыходная кладовка, которую родители давным-давно сломали, чтобы присоединить к комнате, потому что и так есть и сарай, и погреб, а комната небольшая, вот и будет ниша для, например, гостевого диванчика…

«Шлеп-шлеп-шлеп», – послышалось за дверью. Юки подперла ее тяжелой коробкой с каким-то хламом, а сама забилась в самый дальний угол, в труху и паутину. С полок, грохоча, посыпались горшки и банки. Дверь скрипнула, дрогнула, и Юки внезапно с ужасом вспомнила, что открывается-то она наружу, и коробка никак этому не помешает.

Дверь снова скрипнула – прыгучему существу, похоже, удалось каким-то образом добраться до ручки. Юки с отвратительной ясностью представила, как девочка висит там и раскачивается всем своим коротеньким телом, пытаясь открыть. Дверь тяжелая, подумала Юки, у нее не получится, она, правда, тяжелая… И тут же увидела в дрожащем пятне света детские пальцы, вползающие в щель. Юки подскочила к двери и дернула ручку на себя. Пальцы исчезли, с той стороны раздался визг, дверь снова закрылась наглухо.

– Уходи! – заревела Юки. – Уходи-и-и!

И в то же мгновение поняла, что это не ее руки изо всех сил тянут дверь на себя. Это были чужие, взрослые, шершавые руки с потемневшими лопаточками ногтей, но она ощущала их как свои собственные. Она чувствовала прохладу дверной ручки и даже саднящую боль от заусенца, воспаленного чужого заусенца на чужом указательном пальце. Юки бросила отчаянный взгляд вниз и увидела чужое тело – плотное, грудастое, в синем байковом халате, пропахшем луком и кислым потом.

– Уходи-и! – взвыла Юки надтреснутым бабьим голосом, и все закачалось, поплыло, затянулось зеленоватой, как ряска, пеленой…

Рано утром ее нашли раздолбай Пашка и Катя. Юки сидела в углу пустой комнаты, обхватив руками колени, и, казалось, дремала. Хотя Пашка, которому Катя уже успела устроить знатную взбучку за проявленную неосмотрительность, сразу заподозрил непоправимое. Но как только скрипнула половица, Юки распахнула покрасневшие глаза и дико уставилась на вошедших.

– Ну? – Катя опустилась на корточки рядом с ней. – Кого видела?

Заикаясь и перескакивая с одного на другое, Юки рассказала о ночных событиях. Получилось, как обычно, сумбурно и неубедительно, но Катя слушала так, будто все понимала, а потом еще и отругала Юки – за камни, за полынь, за круг из соли. Пашка, оказывается, еще и про руну на двери ей сказал, так что вдобавок и за это влетело. Юки растерянно хлопала мокрыми ресницами, ужас от пережитого сменялся недоумением и обидой, а Катя гнула свое: и так вокруг неизвестно что творится, нельзя в эту магию играть, будь она хоть десять раз выдуманная. Лучше подумала бы Юки своей крашеной головой, не дразнит ли она тараканьими рунами кого не надо, не приманивает ли сама всяких…

– Чертей? – уточнила Юки.

– А хоть бы и чертей! – отрезала Катя, которую Юки никогда прежде не подозревала в зашоренности и мракобесии.

Спорить Юки не стала – сейчас ей было совсем не до защиты своих магических прав. Катя заставила ее собрать вещи – шкатулку с амулетами взять не разрешила – и увела к себе на дачу. Там, напившись травяного чая и съев по Катиному требованию какую-то таблетку, Юки постепенно успокоилась. Катя, похожая теперь не на чудаковатую рыбачку, а на строгую учительницу, велела рассказать все еще раз, по порядку. И слушала очень внимательно, даже делала пометки в блокноте, а Юки рассеянно удивлялась – что же это Катя так чертями интересуется. Неужели знает что-то или даже умеет, а в юной соседке просто конкурента почуяла? Живет одна, скрытно, с тварями водяными и земляными возится, волос темный и в рыжину, если присматриваться, отдает – чем Катя не ведьма?..

Ближе к концу повествования Юки со страшной силой потянуло в сон, и Катя отправила ее на второй этаж, где уже было постелено.

– А соль есть? – еле справившись с зевотой, спросила Юки.

– Я тебе дам соль! Спи давай, не доберется она до тебя, по такой-то лестнице…

«Точно, – успела подумать Юки, зарываясь головой в подушку, – знает что-то, только говорить не хочет…»

Шел сильный дождь, и утоптанная дорожка превратилась в хлюпающее грязевое тесто. При каждом шаге приходилось вытягивать из него большие, не по размеру, галоши, и они ударяли по пятке. Промокший, разбухший от влаги сад казался неузнаваемым, и дело было не только в дожде. У калитки, где росли кусты крыжовника, теперь почему-то была старая яблоня, а там, где мама посадила свои любимые лилии, вздрагивала под тяжелыми каплями картофельная ботва.

Она обернулась и посмотрела на дом – добротный, темно-зеленый, с резными наличниками и тюлевой пеной на окнах. Так вот, значит, каким он был раньше. А внутри, наверное, и обои в цветочек, и кладовка, и желтый эмалированный таз, об который все спотыкаются.

Но надо было идти дальше, к забору. Там самое лучшее место – лиловые ирисы, пестрые астры осенью, там никто не побеспокоит…

В руках у нее был продолговатый кружевной сверток, а под мышкой – тяжелая, волочащаяся по грязи лопата. От одной только мысли о том, чтобы приподнять кружево, посмотреть, что под ним, становилось страшно и больно. Надо просто закопать, поглубже, чтобы никто не добрался, не разбудил. Хорошо, что земля сейчас мягкая.

Копала она долго, с трудом выворачивая тяжелые мокрые комья. Уже стемнело, и лежащий в уютной постельке из лопуха сверток пронзительно белел в полумраке. Она взяла сверток и осторожно опустила туда, в грязную жижу.

И мозг вдруг пронзила чужая, лихорадочная мысль – не убивала, не убивала, нет-нет-нет, она бы ни за что, просто уснула слишком крепко… И мысль была чужая, и тело – то самое плотное, грудастое, знакомое уже тело незнакомой женщины в мокром насквозь халате.

Она стерла соленую воду с лица, случайно зацепив мизинцем сережку. И вспомнила сразу так ярко, что захотелось закрыть глаза и умереть на месте: как же маленькой эти сережки нравились, все тянула пальчики к прозрачным алым камням, хватала, игралась. Замок никак не поддавался, и она почти вырвала сережку из уха, кровь капнула на шею. Поцеловала нагревшийся от тела металл и бросила на сверток:

– Забирай игрушечку, на память…

– На память, – повторила, распахнув глаза, толком еще не проснувшаяся Юки. – На память!

Она кричала так громко, что на второй этаж тут же взлетела разбуженная Катя. Юки, всхлипывая, протянула ей кулон, который сделала из найденной сережки. Ведь он все время, все это время висел у нее на шее, она просто забыла о нем. Висел вместе с любимыми бусами из «кошачьего глаза» и образком, который подарила мама. Украшения, которые ей особенно нравились, Юки носила не снимая, и этот дополнительный шнурок даже не чувствовался, как будто его и не было. Катя молча разглядывала сережку, а Юки все причитала: какая же она дура, как же она не подумала, ведь столько ужастиков пересмотрела…

– Где нашла, помнишь? – спросила Катя.

– Приме-ерно…

Катя задумчиво кивнула.

Они копали до самого вечера. Юки очень боялась, что рано или поздно лопата наткнется на тонкие побуревшие косточки, и вздрагивала от каждого подозрительного стука. Но это, к счастью, оказывались то камни, то корни. Юки успела во всех подробностях пересказать Кате свой сон, и та все время спрашивала, какой именно глубины была яма. Наконец, стерев ладони до пузырей, они решили, что глубина подходящая.

Катя взяла сережку, бросила на дно ямы и очень серьезно сказала:

– Забирай свою игрушку и память свою забирай.

Юки покосилась на нее с удивлением. А Катя вручила ей лопату и велела закапывать.

А потом, утрамбовав землю и накидав сверху досок, Катя и Юки отправились в кошачье царство, к Тамаре Яковлевне. После чуть не удушившей Вьюрки ссоры пенсионерки-старожилы сосуществовали мирно и благостно, но на участке Зинаиды Ивановны по-прежнему буйствовала зелень, а покой Тамары Яковлевны оберегали полосатые легионы. Для них Катя приготовила связку мелкой плотвы – уже были случаи, когда кошки просто не пускали не понравившегося им гостя за калитку, окружив его шипящим кольцом.

Предлог для визита был благовидный – не так давно Катя одалживала у Тамары Яковлевны стакан муки. Муку Юки отсыпала из своего мешка, а еще они прихватили с собой бутылку малиновой настойки, невыносимо сладкой, которая уже не первый год хранилась у Кати в погребе для какого-нибудь особого случая.

Тамаре Яковлевне нездоровилось – как она сама утверждала, из-за погоды, – она полулежала на диване, вся в подушках и котах. Коты смотрели на гостей бездумно и сосредоточенно, совсем как та кошмарная девочка, и Юки, и без того очень смущавшейся, стало окончательно не по себе. Но малиновая настойка быстро взбодрила Тамару Яковлевну, та разрумянилась, подобрела, даже сказала, что у Юки прекрасные волосы и надо отращивать косу, только смыть сначала чем-нибудь эту ужасную черную краску…

Поговорили о погоде, о высоком атмосферном давлении, о том, снимать уже помидоры или подождать, потому что в нынешних условиях совершенно непонятно, когда начинать сбор урожая. А потом Катя ненавязчиво, как опытный киношный следователь, перевела разговор на прежние времена, когда погода всегда была хорошая, лето длилось столько, сколько полагается, Вьюрки можно было покинуть в любое время, а участки здесь получали приличные, заслуженные люди. Вот, например, семья Юлиной бабушки – большая, наверное, была, работящая, дружная…

– Дружная, дружная, – закивала Тамара Яковлевна. – Дом вон какой отгрохали, сад – все сами. Вы уж поддерживайте, следите, старались же люди.

– Обязательно, – согласилась Катя. – А что ж они ездить-то перестали, надоело или случилось что?

– А беседка какая, и яблони голландские, и качели за домом висели. Лучшая дача в поселке была, и у генералов таких нет, – Тамара Яковлевна погрузилась в приятные воспоминания, прижимая к груди, как спасательный круг, толстого рыжего кота. – Гости у них бывали, молодежь, танцы, я сама ходила… И работали тоже, не белоручки – огурцов по десять кило снимали, все чистенько, все прибрано…

– И такую хорошую дачу забросили?

Юки удивилась про себя: какая Катя упорная, оказывается, и даже хитрая.

– Вот и я говорила – что ж бросать, столько вложено! Опостылело им. Это уж после того, как с Зоечкой несчастье случилось. Слышали наверное, да? Ужас, ужас, такое несчастье…

– Вроде там мать младенца убила?

Тамара Яковлевна, к неудовольствию кошек, резко приподнялась, рубанула воздух рукой:

– Не убивала она, нечего сплетням верить! Не знают, а судят, бессовестные!

– Да я нет, я просто…

– Не убивала! Приспала Зоечка дочку, во сне случайно задавила. А после умом тронулась. Похоронила прямо на участке, а потом в милицию – я, мол, убила…

– А вы откуда знаете, что это она случайно? – не выдержала Юки и получила от Кати локтем в бок.

Тамара Яковлевна прищурила мерцающие по-кошачьи глаза:

– А я, милая, все знаю… Признали Зоечку невменяемой, положили в лечебницу, да и с концами, царствие небесное. А вот девочку не нашли, милиция приезжала, весь участок изрыла, а трупика и нет. Может, искали плохо, ленились, сами знаете, дождешься от них… Только Нюра, бабушка твоя, мне рассказывала, что племянница к ней во сне ходит. Растет, говорила, потихонечку, совсем ведь кроха была…

– Ногами ходит?

Тамара Яковлевна удивленно приподняла брови, а Катя опять толкнула Юки в бок.

– Девочка эта… она ведь… она ведь инвалидом была, да?

– Это кто тебе глупость такую сказал? Чудесная была девочка, совершенно здоровая.

Когда Катя провожала Юки до дома, было уже совсем поздно. Юки молчала, переваривая историю Зоечки, несчастной бабушкиной сестры, о которой она раньше никогда не слышала. Катя толкнула калитку, Юки увидела свой участок и с необыкновенной отчетливостью вспомнила все и сразу: шлепающие по полу детские ладошки, безвыходную кладовку в чужом и страшном доме, кружевной сверток, синий байковый халат… Она вцепилась в Катину руку и запричитала: нельзя здесь ночевать, нельзя, кто его знает, угомонилась эта… эта штука или нет, может, она снова придет, может, они не там закопали сережку, или ей еще что-нибудь не понравилось…

– Утихни, – сказала Катя и потянула Юки за собой, во флигель.

Она поставила у двери раскладушку, спросила у Юки, найдется ли запасной комплект белья и, желательно, одеяло с подушкой. Юки сразу почувствовала, что она – под защитой, «в домике». Совсем как в детстве, когда после очередного страшного сна на ее крик приходила мама со свернутым одеялом под мышкой и устраивалась на диванчике рядом. И Юки умиротворенно засыпала, хоть и знала, что мама все утро потом будет ругаться: опять из-за тебя не выспалась, всем и всегда что-то снится, зачем же орать на весь дом…

– А если все-таки придет? – шепотом спросила Юки, когда они погасили свет.

– Вот и проверим, – ответила с раскладушки Катя. Помолчала и вдруг спросила: – А у нее точно не было ног? Может, ползала просто?

– Не было. Совсем-совсем. Но ведь Тамара Яковлевна сказала…

– Это игоша…

– Чего? – приподняла голову Юки.

– Ничего. Спи.

И Юки по голосу поняла, что Катя улыбается в темноте этой своей кривой, странной улыбкой.

Ночью было тихо, никто не приходил, не шлепал по полу и не скребся в дверь. А утром они позвали Пашку с Никитой и поставили забор между участками Юки и покойного Кожебаткина на прежнее место.

Юки запомнила, что Катя обозначила жуткую девочку каким-то странным словом, а вот само слово растеклось в памяти, распалось на перепутавшиеся звуки. Осталась только уверенность в том, что было в этом слове что-то лошадиное – так глупо, прямо как в рассказе из школьной программы. Юки побоялась, что Катя станет над ней смеяться – а для пятнадцатилетнего человека нет ничего более унизительного, – и не стала ее расспрашивать.

Главное, что мертвая девочка в кружевном платьице к ней больше не приходила.