Оптина Пустынь продержалась до 1923 года, когда храмы ее официально были закрыты.

Подробная история Оптиной Пустыни со времени революции нам неизвестна. Доходили иногда отрывочные сведения. Одна очевидица рассказывала, что монахини подобно птицам из разоряемых гнезд слетались в Оптину по мере ликвидации женских обителей. Им некуда было деваться, и они тут же ютились. Свое горе несли сюда же и толпы мирян. Спрашивали, как молиться за не вернувшихся близких: ужасы революции, гражданская война нанесли потери почти каждому семейству.

После долгого перерыва в 1922 году прибыла в Оптину А. К. (впоследствии, монахиня Нектария) с сыном-подростком.

«Старец Феодосий скончался (1920); старец Анатолий жив, он много страдал, теперь принимает в своей келийке (только в другой). В том же здании живет о. Иосиф. Он вывихнул себе ногу и очень печалится, что уже 2 года не может служить, очень был рад нашему приезду».

26 апр. 1924 г.

«Посылаю тебе письмо о. Иосифа. Он существует положительно чудесной милостью Божией, чувствует это и преисполнен радости о Господе. Премудрый и преблагий Господь все устроил предусмотрительно о нем. И калечество послужило к его благополучию — никто его не трогает».

«У нас совершается много знамений: купола обновляются, со Св. Креста кровь потекла, богохульники столбняком наказываются и умирают. К несчастью народ в массе не вразумляется, и Господь посылает казни свои. Опять засушливая осень повела к поеданию червями засеянного хлеба. Тех же, кто непоколебимо верует в Господа и надеется на Него, Господь осыпает милостями Своими и щедротами».

С последними днями ликвидации Оптиной Пустыни связан еще такой случай: советской властью был туда прислан некий барон Михаил Михайлович Таубе, с университетским образованием, протестант. Ему было предписано разобрать оптинскую библиотеку (впоследствии распроданную большевиками заграничным книгопродавцам). Когда Таубе приехал в Оптину и стал заниматься в библиотеке, он начал ко всему присматриваться, познакомился с о. Иосифом (Полевым), затем стал все более и более интересоваться Оптинской жизнью и ее старцами. Проник и к о. Нектарию. Подробностей их свидания никто не знает. Очевидным остался только результат: Савл превратился в Павла. Старец сблизил Михаила Михайловича со своим духовником о. Досифеем — «старцем-отроком», о котором еще будет речь дальше, и с о. Агапитом (другом старца Амвросия, глубоким старцем, делателем Иисусовой молитвы, открывшим неправильное учение о молитве Иисусовой в книге схимонаха Илиодора «На горах Кавказа»). Он вошел в близкое общение с о. Досифеем, принял православие. Оставаясь на службе в музее, Таубе стал послушником о. Досифея. Был пострижен в Козельске с именем Агапита. Пока еще жил в Оптиной, он помещался в башне, над той калиткой, которая вела в скит. В его келии лежала лишь одна доска — его ложе. Был делателем Иисусовой молитвы. Он был в ссылке вместе с о. Досифеем и с ним был возвращен в Орел.

М. Нектария присутствовала при закрытии Оптиной Пустыни в 1923 г. Произошло это следующим образом: «Мамочка, уезжая из Оптиной, — рассказывает О., — имела обыкновение спрашивать у батюшки, когда он благословит ей приехать в следующий раз. И вот, батюшка отвечает: «Приезжай на седьмой недельке (поста), поживешь две недельки и не пожалеешь». Батюшка, когда говорил, улыбался и был очень ласковый. Я в то время учился и поехать с мамочкой не мог, и она поехала одна, условившись, что я приеду под Пасху. Приехав в Козельск, она на вокзале узнала от какой-то женщины, что в Оптиной службы нет, что в монастыре ликвидационная комиссия, что арестованы владыка Михей, настоятель о. Исаакий, о. казначей и др., что батюшка о. Нектарий тоже арестован и находится в тюремной больнице в Козельске. Узнав все это, мамочка тем не менее решилась идти в монастырь, мысленно обращаясь к старцу с просьбой направить ее и указать к кому пойти, у кого исповедоваться и т.д. Помолившись так батюшке, она направилась к келье о. Иосифа (Полевого) — хромого иеромонаха. Мамочка постучала в дверь, которую открыл... вооруженный винтовкой комсомолец. “Вы к кому?” — “К о. Иосифу”. — “Откуда?” — “Из Н-ска” — “Чего сюда приехали?” — “В монастырь молиться Богу”. — “Узнали, что закрывается монастырь, и примчались за своим золотом! Пожалуйте сюда!” И мамочку арестовывают.

В этом корпусе были арестованы лица, которых я ранее перечислил, и др. Каждый занимал отдельную келию. Для мамочки не было свободного отдельного помещения, и ее посадили возле часового в коридоре. Был уже вечер, и маме сказали, что ее отправят в Козельск для следствия. Мамочка сидит и молится, веря словам батюшки, что она пробудет здесь “две недельки и не пожалеет”. Наступил поздний вечер, ночь. Комсомолец-часовой дремлет, борется со сном, ему трудно бодрствовать, он очень хочет спать. Мамочке его становится жалко, она ему ласково говорит, чтобы он прилег на лавке, и что если кто-нибудь будет идти, — она его разбудит. Почувствовав доверие, часовой засыпает богатырским сном. Мамочка его караулит. Далеко за полночь. Она молится. Вдруг тихонько открывается дверь одной из келий, показывается седой старец, владыка Михей, и знаком подзывает ее к себе, спрашивая ее, хочет ли она исповедоваться и причаститься. У Владыки с собою имеются Св. Дары. Мамочка с радостью соглашается, входит в келию, исповедуется и причащается и на седьмом небе возвращается сторожить спящего часового. О. Нектарий услышал ее молитвенную просьбу! Будучи совершенно уверенной, что “не пожалеет”, что приехала в Оптину, она спокойно дожидалась утра. Утром ее отправили в Козельскую тюрьму. Несколько раз водили на допросы, подозревая, что она приехала в Оптину по какому-то тайному делу. Собирались ее этапом отправить к месту жительства, но из-за отсутствия свободных конвоиров это отменили. Отпустили в Страстной Четверг утром, предупредив, чтобы ее ноги не было в Козельске. Мамочка пошла на базар и разговорилась с одним мужичком. Он оказался лесником. Имел избу примерно в километре от монастыря в лесу вниз по течению Жиздры. Он пригласил мамочку к себе. Мама накупила на базаре все, что необходимо к Празднику, и поехала к нему. На церковные службы приезжала в Козельск, где еще в церквах служили. Потом мамочка узнала, что ее разыскивали в Козельске и в Оптиной, но, переодевшись в одежду жены лесника, она была неузнаваема. В пятницу или в субботу, согласно нашему условию, она меня встретила на вокзале. Я ее не узнал в крестьянском облике: в сапогах, или валенках, тулупе, закутанную в большой платок. (Была ранняя Пасха.) Мы с мамочкой встретили Пасху в Козельске. Светлую неделю прожили у лесника. Было очень интересно. Волки подходили к самой избе, выли по ночам».

Таким образом, м. Нектария приобщилась чаши Оптинских исповедников, вместе с ними была вменена в «злодеи», а в результате получилось так, как сказал Батюшка: «Поживешь две недельки и не пожалеешь».

Оптина была закрыта большевиками на Красную Горку (Фомино воскресенье), в 1923 г. храмы запечатаны. О. Нектарий был арестован и вывезен в Козельск. Об этом моменте сохранились заметки м. Нектарии: «В келию свою старец никого никогда не впускал, так что келейники не знали, что там находится. Когда же пришли описывать его имущество, в первый раз вошли туда и келейники. И что же увидели? Детские игрушки! Куклы, мячики, фонарики, корзинки! Делавшие опись спрашивают: “Зачем это у вас детские игрушки?” А он отвечает: “Я сам как дитя”. Нашли у него церковное вино и консервы — он им и говорит: “Выпейте и закусите”. Они и распили вино. Во время ареста у него распух глаз, и его поместили сначала в монастырскую больницу, а потом в тюремную. Когда он выезжал из монастыря (на санях), последние слова его были: “Подсобите мне” — это, чтобы ему помогли влезть на сани; сел, благословил путь свой и уехал. Мы тогда были там, но его не видели».

Слышали мы в 1935 г. в г. Алжире от священника о. Василия Шустина случай, переданный ему кем-то из эмигрантов.

После отъезда о. Нектария из Оптиной, в его келию большевики привели некоего оккультиста для обнаружения, как они думали, скрытых здесь сокровищ. Известно, что они широко пользовались оккультными силами для своих целей. Была ночь, в келии горела керосиновая лампа. Колдун-оккультист начал свои чародейства, и хотя лампа продолжала гореть, в комнате наступила мгла. Здесь находилась одна монахиня (их было в это время много в Оптиной). Она взяла четки о. Нектария и ими начертала крестное знамение. Сразу стало светло, а чародей бился на земле в конвульсиях эпилептического припадка.

По выходе из тюрьмы о. Нектарий сначала жил в селе Плохино в близком соседстве от Козельска, а потом перебрался за 50 верст в село Холмищи. «Милость Божия бесконечна к любящим Его. Теперь ему покойнее, чем было в скиту. Последнее время к нему приходило множество народа (главным образом монахини). Он всех исповедовал, благословлял и, по-видимому, очень уставал. Кроме того, был игуменом скита. Теперь ему гораздо покойнее — у него две светлые комнаты и передняя; тепло, монах варит ему обед, а хозяин читает правила. Посетители бывают очень редко. Он такой светленький, радостный, весь преисполнен благодати. Отблеск этой небесной радости изливается и на приходящих к нему, и все уходят от него утешенные, умиротворенные». Так пишет м. Нектария и далее в письме от 1 декабря, 1923 г. подтверждает: «’’Дедушка” (т.е. о. Нектарий) живет в деревне у одного крестьянина. У него две хорошие комнаты: спальня и приемная, с ним живет его келейник Петр, ухаживает за ним и при этом даром работает хозяину. Домик очень хороший: потолки высокие, окна большие, светло и уютно. Дров в лесу сколько угодно: поезжай и набирай. Постоянно Дедушку посещают родные и знакомые со всех сторон. Я прожила у вдовы-матушки вблизи Дедушки два месяца, часто виделась с ним. Меня отвез туда Олежок и потом за мной приехал».

Но далеко не все время жилось старцу спокойно и хорошо. Из другого источника слышали мы, что хозяин его, грубый материалист, вскоре обнаглел (одна очевидица удивлялась, как старец поселился у такого человека!) и стал его притеснять, но еще больше стеснили власти, вымогая деньги. «Дедушку притесняют, — пишет м. Нектария, — молись о нем ежедневно. Прошлый раз, когда я у него была, он говорил: “У меня все, все плохо”. Видно он предвидел, как его и его хозяина будут притеснять...» «В это лето Дедушке грозили Камчаткой, вот он шутит с О., что это за Камчатка, не встречал ли он ее в географии?» В др. письме: «Он просил помолиться о нем самом, т.к. ему не хочется ехать на Камчатку...» «Пригласил меня Дедушка на каникулах подольше погостить и разрешил на Пасху его навестить, если будем в Оптиной. На сей раз О. выхлопотал мне и себе билеты, и мы ехали в плацкартном поезде. Не знаю, как будет на Пасху и на следующих каникулах: удастся ли получить билеты. Но во всяком случае я живу мыслью, что Дедушка еще будет жив и что я его увижу. Последнее время Дедушка очень грустит, сказал, что у него: “Все, все плохо”. Не знаю, свои ли у него душевные переживания или он страдает за мир, но знаю, что ему очень печально, и прошу тебя усердно поминать его в молитвах и подавать за него на часточку» (поминать на проскомидии)».

Осенью 1927 года большевики обложили особенно тяжелым налогом Денежкина (хозяина дома, где жил о. Нектарий). Некто дал знать об этом священнику о. А. Р., прося сделать сбор среди киевлян. Матушка Е. Г. привезла о. Нектарию очень большую клажу с провизией и собранные деньги. Это было сопряжено с чрезвычайными трудностями. Ей удалось передать о. Нектарию все, ею привезенное, в тайне, — так что даже хозяин не видел. О. Нектарий тогда благословил их семейство образом преп. Серафима и передал о. А-ну наперсный крест.

Таким образом последние годы о. Нектария были сплошным крестоношением, тесним был он отовсюду. К этому прибавить надо его глубоко старческий возраст и связанные с ним болезни. Но ясность духа его не покидала и в это время. М. Нектария говорит: «У Дедушки все особенно, — никогда не знаешь, о чем спросить — вот так и заградит уста — и не спросишь при всем желании. Или же ответит шуткой. Когда мы были у него осенью, он очень долго с нами разговаривал, много шутил с О-м, называл его “подходящим для себя учителем”, хотел бы позаимствоваться у него учености, примкнуть к научности. Вообще очень много смеялся и нас смешил, а было уже три часа ночи, и вскоре благословил нас уезжать, так что я не все спросила, но это неспроста; значит, он не хотел на то ответить, потому что если иногда забудешь что-либо спросить, он вдруг сам скажет... Он достиг высочайших благодатных даров, но умеет так скрывать их, что даже окружающие совершенно не знают о них, а иногда стараются обмануть его, а он виду не подает, что все понимает».

Пробираться от станции до села Холмищи было подчас очень нелегко... Особенно это трудно было при весенней распутице. «Была у Дедушки. По случаю разлива рек и дурной погоды пробыла у него 10 дней, чему была бесконечно рада. Он уже такой хиленький, что удивительно, как он жив. Ножками чуть-чуть передвигает. Шлет тебе благословение и говорит: “Да поможет ему Благодать Божия ныне и присно и во веки”. При каждом учении пусть произносит краткое молитвословие: “Господи, отверзи ми ум на учение сие”». С одной из таких поездок связан следующий случай: «Однажды, — рассказывает О., — мамочка была в Холмищах в страшную распутицу и изорвала обувь. Узнав об этом, батюшка вынес из своей келии и дал ей пару матерчатых туфель. И сказал: “Это тебе на память, в утешение, и на Пасху будешь в них щеголять”.

Но идти в них в обратную дорогу по тающему снегу было невозможно. Пришлось пуститься в путь до ж. д. станции Думинищи (25 верст) в прежней разорванной обуви. Вскоре и ту пришлось бросить. Чулки превратились в клочья, и на станцию мамочка добралась босая. Здесь она надела батюшкины туфли, и они ей согрели промокшие и озябшие ноги.

Для того, чтобы сбылись батюшкины слова: “На Пасху будешь в них щеголять”, мамочка пошла в этих туфлях к Светлой Заутрени. Но позже, когда она дома после отдыха проснулась, то оказалось, что ее единственными ботинками воспользовалась ее воспитанница Леля, которая, надев их, ушла. Таким образом, волей-неволей пришлось ей “щеголять” в день Светлого Воскресенья в батюшкином подарке. Мама потом говорила: “Не надо стремиться содействовать тому, чтобы сбывались слова старца, — это совершается само собою”. Туфли эти мы прозвали “щеголками”, они хранились на память. В них и похоронили маму».

Такие героические путешествия повторялись: «Вчера вернулись мы от Дедушки. Сегодня Вербное Воскресенье. Сейчас у нас и весна во всем разгаре: тепло, деревья зеленеют, солнышко сияет. Путешествие к Дедушке было очень трудное.

По случаю разлива рек сообщения на лошадях не было, и мы сделали 75 верст пешком (в обход). Ходили по колени в воде, месили невылазную грязь, скользили по мерзлым кочкам. Местами была и хорошая дорога, но в общем, устали настолько, что к концу пути, пройдя версту, ложились отдыхать. Зато Дедушка утешал нас все время. У него, кроме нас, никого не было. С ним мы провели полтора суток».

А вот и другого рода трудности: «У нас размножились очень волки, во многих хозяйствах поуничтожили весь скот. Когда мы с Олежком шли к Дедушке, нас тоже в лесу на дороге встретил волк. Он сидел на дороге, по которой мы шли, потом вежливо уступил нам путь, перешел на опушку леса, потом опять сел сзади нас на прежнее место. Смеркалось. Олик немножко струсил: У нас не было даже палочки, а я же не испытывала ни малейшего страха в надежде на Дедушкины молитвы. Волки — одно из стихийных бедствий крестьянина».

«От мамы получила утешительное письмо, — пишет М. — Там ей отлично живется, часто сидит у ног о. Нектария и спрашивает все, что ей хочется». Но только немногое из того, чему внимала мать Нектария, сидя у ног старца, могло дойти до нас. Этим немногим мы и делимся с читателем.