В субботу Юханссон обедал у себя дома вместе с Ярнебрингом и Максом. Еду он заказал в близлежащем ресторане, а поскольку Пия находилась на приличном расстоянии, побаловал себя и гостей и едой, и выпивкой. Во время трапезы он рассказал им о последних событиях и о своей встрече со Стаффаном Нильссоном. Зато промолчал о планах увидеться с Йозефом Саймоном. Это вполне могло подождать.

– И каким он показался тебе? – поинтересовался Ярнебринг.

– Не зная истории с Жасмин, я посчитал бы его приличным и приятным. Вряд ли совесть не мучает его. Но он, похоже, научился справляться с ней.

– Хорошо, что ты не взял меня с собой, – сказал Ярнебринг. – Я бы убил его.

– Именно поэтому я тебя и не взял.

– Максу, по крайней мере, повезло стукнуть его по носу, – сказал Ярнебринг и похлопал соседа по столу по плечу. – Разве это справедливо?

– Поэтому Максу тоже пришлось остаться дома.

– И что ты собираешься делать дальше? – спросил Ярнебринг.

– Насколько я понимаю, есть четыре варианта, – произнес Юханссон задумчиво, взяв кусок хорошей итальянской колбасы, которую в его любимом ресторане выбрали в качестве закуски вместе с анчоусами, оливками и маринованными артишоками.

– И какие? – поинтересовался Ярнебринг.

– Во-первых, мы просто можем оставить все, как есть. Преступление с истекшим сроком давности. – Юханссон пожал плечами. – Нет никаких формальных препятствий, если мы закроем рот на замок и пойдем дальше по жизни.

– Но неужели ты действительно сможешь сдаться, Ларс? – запротестовал Ярнебринг. – Ты это серьезно?

– Нет, – ответил Юханссон. – Есть вещи, абсолютно недопустимые для меня. Это именно тот случай. Вдобавок я не верю, что это сработает, даже если мы трое сможем держать язык за зубами.

– Прямо в корень, – согласился Ярнебринг. – Рано или поздно кто-то из наших бывших коллег доберется до него. Слухи ведь уже пошли, как ты наверняка понимаешь. Человек, умеющий видеть сквозь стены, нашел убийцу Жасмин. Отказывается поделиться, ну и так далее.

– Второй вариант состоит в том, чтобы напрямую обратиться в средства массовой информации и вытащить его на свет божий. Ничего сложного, к тому же мы сэкономили бы время по сравнению с предыдущим вариантом, поскольку коллеги Херманссона не управились бы быстро.

– Тогда ему жизнь медом не показалась бы, – констатировал Ярнебринг.

– Да, уж точно, – согласился Юханссон. – Кое-кто из нашей полицейской братии уже вывешивает обычных педофилов на своих домашних страницах, а когда придет очередь Нильссона, у многих возникнет желание компенсировать недостатки нашего земного правосудия.

Юханссон вздохнул, задумчиво пригубил вино. Сунул в рот большую оливку и пару анчоусов, чтобы лучше думалось.

– При мысли об этом, пожалуй, было бы проще всего просто убить его, – сказал Ярнебринг.

– Это третий вариант, – продолжил Юханссон, – и я в душе надеюсь, что ты не подумал ни о ком из сидящих за этим столом.

Ярнебринг ничего не ответил, только пожал плечами и взглянул на Макса, который, казалось, думал о чем-то постороннем.

– Ты сказал – варианта четыре, – напомнил Ярнебринг. – Какой же четвертый?

– Поговорить с ним, – сообщил Юханссон. – Поговорить с Нильссоном. Объяснить, как обстоит дело. Предложить ему добровольно принять наказание. За содеянное с Жасмин ему положено пожизненное заключение. В этом я абсолютно уверен после того, как встретился с ним и изучил его с близкого расстояния. Ни о каком психиатрическом лечении в заведении закрытого типа не может быть и речи в его случае.

– Я услышал тебя. – Ярнебринг пожал плечами. – Проблема ведь в том, что его теперь нельзя даже пальцем тронуть, хоть он и убийца.

– Перехожу к тому, – сказал Юханссон, – как нам устроить пожизненное для него.

– Пожизненное за что? – спросил Ярнебринг. – Как ни прискорбно, мы ведь не нашли никакого другого дерьма за ним. Да, он сидит и загружает детское порно в Интернет. Сколько он получит за подобное? Полгода – самое большее.

– Я почти на сто процентов уверен, что он занимался сексом со многими девочками возраста Жасмин за все годы. Если бы тебе только удалось заставить его признаться в этом, речь могла бы пойти о нескольких годах. Опять же хуже не стало бы, придумай он себе что-нибудь. Возьмем, к примеру, чокнутого Томаса Квика, наихудшего серийного убийцу в истории шведской криминалистики. Он же сидит уже двадцатый год, верно? В силу собственных фантазий (надо же додуматься, приписывал себе чужие преступления) и с помощью еще более тупых наших коллег.

– Бекстрём, случайно, не приложил руку и к той истории, кстати?

– Наверняка, – кивнул Ярнебринг. – Я тебя услышал, – продолжил он. – И сейчас подумал о матушке Нильссона, которая покончила с собой. По тому делу ведь еще не истек срок давности, если бы речь шла об убийстве. Хотя я и не верю в это. Она просто наложила на себя руки, когда просчитала, что ее сынок убил Жасмин. Поэтому сомневаюсь относительно его желания взять ответственность на себя…

– К сожалению, все так и есть, – поддержал друга Юханссон. – Он, похоже, способен жить и с тем и с другим.

– Почему, ты думаешь, он изменит свое отношение, когда речь зайдет о чем-то таком?

– Мне кажется, я смогу заставить его осознать выгоду для себя, дав ему шанс попасть в заведение, где сидят такие, как он. Выжить ценой наказания, все равно положенного ему по закону.

Юханссон кивнул с целью подчеркнуть свои слова.

– А если он не увидит этой выгоды? – спросил Ярнебринг.

– Тогда остаются три первые возможности. Но он в любом случае получил бы шанс сделать выбор, в отличие от Жасмин.

– Если шефу понадобится моя помощь, достаточно только намекнуть, – сказал Макс и кивнул. – Я знаю многих, кто в моем понимании исчерпал свое право на жизнь.

– Я услышал тебя, Макс. Можешь верить мне или не верить, но именно тебя имею в виду, когда говорю о необходимости остановиться.

В воскресенье вечером Юханссон занимался тем, что в его родных краях называли предсмертной уборкой, когда человек старался навести порядок в своих бумагах, понимая, что его земное существование подходит к концу. Когда он или она, только в качестве примера, вовремя избавлялись от всего, способного бросить тень на них в глазах любимых и дорогих людей.

Поняв в конце концов, что ничего такого ему найти не удастся, он взамен написал личное письмо своей супруге Пии и решил приложить его к своему завещанию. По сути дела, там все сводилось к мысли, что поддержание чистоты и порядка вокруг себя является неким способом сохранения жизни. Подобно всем страховкам, которые такие, как он, постоянно подписывали, почти никогда не видя в них особого смысла. Способом не сдаваться. Несмотря на постоянную головную боль и тяжесть в груди, не позволяющие ему нормально дышать. Несмотря на все маленькие белые таблетки, которые он постоянно запихивал в себя, когда уход от действительности становился единственным спасением для него.

«Интересно, попаду ли я на небеса, – подумал Юханссон неожиданно, когда лег на диван, где сегодня провел большую часть своего времени. – Скорее всего». Никакой особой дьявольщины он ведь не натворил даже в те времена, когда работал в СЭПО, во всяком случае, ничего такого сейчас не приходило на ум. Он потратил большую часть своей жизни, пытаясь защищать других людей и помогать им. Тем, кто по воле случая становился жертвой крайне трагических обстоятельств.

– Макс! – крикнул Юханссон.

– Да, шеф, – ответил Макс, мгновенно появившись в дверях его кабинета.

«Просто непостижимо! Достаточно произнести его имя, и он уже стоит там. Мне не надо даже сидеть и тереть какую-то старую лампу».

– Ты веришь в Бога, Макс? – спросил Юханссон.

– По-моему, его нет, – сказал его помощник и покачал головой.

– Почему ты так считаешь?

– Если бы Бог существовал, он никогда не позволил бы мне оказаться в детдоме на Гражданке, – ответил Макс. – Я же был просто ребенком. И не сделал людям ничего плохого.