Глава 8
Луиза поднимает ключи. Заходит в квартиру. Садится на диван рядом с Корделией.
– Извини, – говорит она каким-то не своим голосом. – Лавинии нет дома.
– А где она? – вздергивает подбородок Корделия.
– Уехала, – отвечает Луиза. – С какими-то друзьями.
– А куда?
– Она точно не сказала. Типа… прокатиться. – Она лихорадочно соображает. – Ну, вроде как помедитировать. Они собирались на машине куда-то на Запад.
– А когда она уехала?
Луиза пытается припомнить последнее, что Лавиния выкладывала в «Инстаграм».
– Вот только сегодня, – говорит она.
– А с какими друзьями?
– С Нериссой. С Джейд… Джейд Вассерман. С Холли Хорнбах. – У них у всех тоже есть аккаунты в «Фейсбуке».
– А вы с ними встречались?
– Когда?
– Перед ее отъездом.
Корделия не двигается.
– Пару раз. А что?
– Она таблетки принимает?
– Что?
– Таблетки… Она их принимает?
– А мне откуда знать?
– Я заглянула в аптечку в ванной, – объясняет Корделия. – Простите, я не хотела показаться бесцеремонной, зайдя вот так. Но, понимаете ли… она не отвечает на мои звонки.
– Ты же знаешь Лавинию, – непринужденно отвечает Луиза. – Она может…
– Конечно, я знаю Лавинию, – очень спокойно замечает Корделия. – Она же моя сестра.
Корделия встает с дивана. Подходит к бару.
Луиза цепенеет.
– Вы тут хорошо поработали, – говорит Корделия. Потом оборачивается. – А я-то думала, что Винни не пьет.
– О, она не пьет. Это все я. – По крайней мере, хоть это правда.
– Не надо пить в ее присутствии, – произносит Корделия, – если она пытается бросить.
– Я в том смысле, что все это было раньше.
– А почему она бросила пить?
– Она… – Луиза решает, что сейчас не лучшее время упоминать о том, что она трахается с Рексом. – По-моему, она хотела, знаешь, начать все заново. И порвать с прошлым.
– Пузырек с таблетками в аптечке почти не тронут, – говорит она. – Я думала, что вам бы надо знать. Рецепт старый. Она их не принимала. Вы разве не заметили?
– С виду у нее все прекрасно. Она много занимается йогой.
– С Нериссой? С Холли и Джейд?
– Да.
Корделия поднимает глаза.
– Не врите мне, – говорит она.
Луиза не может шевельнуться.
– Вы думаете, я не могу определить, когда вы мне врете?
Они даже злятся одинаково.
– Я же там была… помните? Когда это случилось в первый раз.
– Что… случилось?
– На День благодарения в 2012 году у нее тоже все было прекрасно. Она всем говорила, что совершенно успокоилась по поводу того, что произошло. Увлеклась астрологией – заклинаниями, виккантством, картами таро, прямо вся туда ушла. Говорила, что карты ей поведали, что Рекс ее бросит, но однажды, когда они закончат взрослеть, они снова будут вместе. Она все ко мне приставала, чтобы предсказать мою судьбу. Она начала рисовать и писать картины. Выкладывала в онлайн все свои работы, твердила мне, что все замечательно, что она вернулась к учебе, радовалась, что снова станет ходить на свидания – даже говорила мне, что у нее есть на примете человек, с которым она могла бы встречаться, какой-то ассистент преподавателя из колледжа. – Корделия вздергивает подбородок. – А потом, на Рождество, она наглоталась таблеток и попыталась покончить с собой в лодке. Так что если вы ее защищаете, – говорит Корделия, – то поступаете очень глупо.
– Твои родители знают, что ты здесь?
– Завтра я должна лететь из Бостона в Париж на Рождество. Мама прямо без ума, что хоть одна из нас вернется. – Корделия кривит губы в улыбке. – А я вместо этого села на Южном вокзале на автобус и приехала сюда. У входа в автостанцию Портового управления какой-то бездомный показал мне член. Отвратительно. – Она пожимает плечами. – Я нужна Винни.
– Тебе нужно позвонить родителям, – говорит Луиза.
– Это было бы нечестно по отношению к ним. Одна облажавшаяся у них уже есть. Это невезение. Но две уже похожи на недосмотр. – Она сбрасывает туфли. – А когда Винни вернется?
– Не знаю, – отвечает Луиза. – Она мне не сказала.
– Тогда я подожду здесь до ее возвращения.
– Тебе серьезно нужно позвонить родителям.
– Зачем?
Луиза встает и подходит к телефону.
– Я сказала им, что в последний момент мои друзья из Экзетера пригласили меня в Аспен. Им это понравится. Вы же им не скажете, что я здесь, да? – Она снова улыбается. – А я им не скажу, что вы здесь. – Она наклоняет голову. – А что сталось с бабушкиным дорожным кофром?
– Лавиния забрала его для какой-то своей очередной фотосессии.
– Правда? – Корделия поднимает глаза.
Она перекидывает ноги на пол и встает.
– Вы уверены, что не знаете, когда она вернется?
– Я же сказала, она мне ничего не говорила. Только и обмолвилась, что отправляется прокатиться – вот и все!
– И вы ее отпустили!
Луиза ничего не понимает.
– Господи… Вы что, такая дура? – Корделия так стремительно оборачивается, что на буфете звякают задетые ее халатом бутылки. – До вас не доходит? Ее нельзя оставлять одну.
Луиза не отвечает.
Корделия делает резкий вдох.
– Простите, – говорит она. – Простите, я к вам несправедлива. – Она снова садится на диван. Складывает руки на коленях. – Она не ваша забота, – продолжает она, – а моя. Но если она пьет – в смысле, если она врет – я хочу, чтобы вы мне об этом сказали.
– Я понимаю, – говорит Луиза.
– Так она пьет?
– Нет, – отвечает Луиза. – Я ни разу не заметила.
Корделия выдыхает. Закрывает глаза.
– Это хорошо, – произносит она. И тут же: – Но ведь могла бы пить?
– Она мне говорит лишь то, – отвечает Луиза, – что хочет покончить с такой жизнью. Что она хочет стать другой.
– Но вы не знаете этих ее новых друзей?
– Очень мимолетно.
Корделия кивает.
– Ты же знаешь, – говорит Луиза, – какая бывает Лавиния, когда находит новых людей.
Корделия чуточку смягчается.
– Она собирает людей. Как бездомных кошек, – смеется она. – Она говаривала, что я единственная, кто с ней уживается.
Она идет в маленькую кухоньку. Начинает заваривать чай.
– Хотите чаю?
– Нет, спасибо, – отвечает Луиза.
На нее внезапно наваливается жуткая усталость.
– Вам бы воды попить, – говорит Корделия.
– Все нормально.
– Вы выпили. Вам бы воды попить.
Луиза вздыхает.
– Послушай, – начинает она. – У Лавинии все нормально, так? Все идет хорошо. Я знаю – я ее видела. Она счастлива. Она… справляется со своими проблемами. Так что… тебе не обязательно здесь оставаться. Она… Она вернется через пару недель в любом случае, так что это не вопрос.
– Но я же здесь.
– Слушай, я могу завтра взять напрокат машину. Когда у тебя вылет? Я могу отвезти тебя в аэропорт Логан.
– Очень любезно с вашей стороны, – отвечает Корделия. – Но я этого не хочу. Я останусь здесь. – Она садится. – Не хочу лететь в Париж. В конце концов, – добавляет она, – это ведь мой дом.
И вот тут звонит звонок.
И вот тут Луиза все вспоминает.
Корделия подходит к домофону, прежде чем Луизе удается придумать правдоподобную ложь.
На экране они видят шагающего туда-сюда Рекса. Он задыхается, волосы у него взъерошены. Блейзер мятый, словно долго валялся на полу.
– Черт подери, – произносит Корделия.
Затем она расплывается в улыбке.
– Я так и знала!
– Что?
– Я так и знала!
Она начинает смеяться, и смех ее так напоминает смех Лавинии, что Луизу пробирает легкая дрожь.
– Конечно же, он вернулся – я всегда знала, что он вернется – конечно же, он ее любит. Это была… просто… просто трусость! – резко бросает она.
Луизе кажется, что она никогда не видела такого счастливого человека. Ей кажется, что даже Лавиния не могла бы быть так счастлива.
– Жду не дождусь физиономию его увидеть…
– Подожди!
Но уже поздно. Корделия успевает его впустить.
– Будь я мужчиной… – Корделия мечется из угла в угол. – Господи, будь я мужчиной, я бы… я бы врезала ему в челюсть за то, что он с ней сделал.
– Все не так…
– Он ей жизнь исковеркал! Он жалкий, трусливый и лицемерный негодяй! – Она выпрямляется во весь рост. И говорит: – Прошу вас. На карте – честь Винни.
Она открывает дверь.
Вот что происходит дальше.
Рекс видит Корделию.
Луиза замечает, как он дергается, потому что уверена, что он думает ровно то же, что подумала и она, увидев эти длинные волосы, безумные глаза и темные губы сердечком. На секунду он страшно бледнеет, как герои книг, увидевшие призрак, и Луизе не по себе оттого, как кто-то (не призрак, не роковая женщина, а обычная двадцатитрехлетняя девушка) может производить на людей такое впечатление.
И тут он все понимает.
– Корделия?
– Ты опоздал.
Корделия прямо-таки наслаждается происходящим.
– Что?
Стоя за спиной Корделии, Луиза перехватывает его взгляд, отчаянно и жалобно смотрит на него и одними губами шепчет: пожалуйста, пожалуйста.
– Винни. Ее нет. Она уехала. Ты не можешь ее видеть.
– Я… что?
– На машине уехала. На запад. Приключения искать.
– Ладно…
– Простите великодушно, – говорит Луиза с такой наигранной искренностью, что, похоже, даже Корделия сможет ее раскусить. – Я знаю, что вы пришли к Лавинии. Ее нет в Нью-Йорке.
– Ты хоть бы постыдился. – Корделия складывает руки на груди. – Заявляться сюда после всего, что было.
Рекс лишь хлопает глазами.
– Она изменилась. Она тебя забыла. Она больше никогда не опустится до общения с такими типами, как ты!
Рекс переводит взгляд на Луизу, которая по-прежнему одними губами шепчет: пожалуйста, пожалуйста.
– Прошу прощения, – говорит он, растягивая слова. – Ты… Ты права, Корделия.
– Винни не интересна твоя буржуазная, скучная, мещанская жизнь! – выпаливает Корделия. – Теперь ее занимают куда более интересные вещи. Сейчас она… на Шестьдесят первом шоссе!
– Да… – Уши у Рекса пылают. Он смотрит прямо в глаза Луизе. – Да… Я пойду…
– И не смей больше сюда возвращаться!
– Ты права, – соглашается Рекс. – Не вернусь.
Он поворачивается и уходит, даже не взглянув на Луизу.
Когда они наконец видят на экране видеодомофона, как он пулей вылетает на улицу, Корделия хохочет.
– Вы видели?
– Видела.
– Его физиономию!
Корделия запирает дверь. Поворачивается к Луизе. Она вся светится от радости.
– Господи… Жду не дождусь Винни рассказать! – Она прикрывает ладошкой рот. – Обещаете… Обещаете, что дадите мне первой рассказать, хорошо?
– Обещаю.
У Луизы голова идет кругом.
– Я так и знала, так и знала! Никто, никто и никогда не может забыть Винни! – Корделия забрасывает ноги туда, где раньше стоял дорожный кофр. – Никто! – Она ложится на диван. – Обычные люди – сами знаете! Вроде Рекса. Она им не по плечу. – Она снова садится прямо. – Я знаю, что иногда моя сестра перебарщивает. Она глупая, безрассудная, тщеславная и слишком много о себе мнит. Но она не эгоистка, не такая.
– Да?
– Была бы Винни настоящей эгоисткой, она бы сделала себя счастливой. А Винни… ей никогда не хватает счастья. По-настоящему. Она не может быть счастливой, пока мир таков, каков он есть. – Она прижимает колени к груди. – Это первородный грех, знаете?
– Не понимаю.
– Вы прямо как Винни, – чуть улыбается Корделия. – Она терпеть не может, когда я ей высказываю подобные вещи. Она говорит, что ее от этого трясет. Но я считаю, что это единственный способ все объяснить. Мы виноваты во всем – и ни в чем, – вздыхает она. – Конечно, он не был бы ее достоин. И все же – а если бы и был? – Она рассеянно начинает заплетать волосы в косы. – В любом случае, – заканчивает она, – вот поэтому-то я и католичка. Вот… И мама от этого на стенку лезет.
Луиза пишет Рексу, пока Корделия в ванной:
Прости-прости-прости-прости меня.
Завтра все объясню.
Завтра она что-нибудь придумает. Луиза всегда что-нибудь придумывает.
Можно мне приехать, чтобы мы смогли поговорить?
Рекс ставит «Прочитано».
И не отвечает.
В три часа ночи Корделия наконец начинает зевать.
– Вы правы, – внезапно произносит она. – Я уверена, что переживаю из-за пустяков. С Винни же… все нормально, верно?
– Конечно, нормально, – соглашается Луиза.
– Она бы нам сказала… если бы все снова пошло плохо.
– Конечно, сказала бы.
– В последний раз… – Корделия упирает подбородок в колени. – Я все знала… заранее. Она начала вести себя как маньячка. Гадала себе на картах и ночи напролет пыталась понять все эти раскладки и звонила домой из Йеля, предрекая собственную смерть.
– Даю тебе слово, – говорит Луиза. – Лавинии все лучше и лучше. Она… – Луиза лихорадочно подбирает слова. – Она даже пережила драму с Рексом.
– Она никогда не переживет драму с Рексом. Она будет цепляться за нее до самой смерти. Винни хочет быть человеком, который любит один раз в жизни. – Корделия допивает приготовленный ею чай. – Даже если это сделает ее очень несчастной. – Она встает. – Надо дать вам поспать. Похоже, сегодня ночью она не вернется, так что незачем волноваться.
– Напиши ей утром, – советует Луиза. – Уверена, что ей будет очень жаль, что вы разминулись.
К тому времени Лавиния выложит массу фоток со своей поездки. Выложит очень много великолепных фотографий. Луиза детально разработает весь маршрут. И найдет в «Гугле» соответствующие литературные цитаты.
– Послушайте, Луиза?
Корделия стоит на пороге.
– Да?
– Вы бы мне сказали… если бы волновались. Верно?
Она смотрит на Луизу чистым, немигающим взглядом. Словно доверяет ей.
– Конечно, – отвечает Луиза.
– Похоже, вы ночевали у меня в комнате, – говорит Корделия. – Может, куда лучше, если я стану спать в кровати Винни?
Луиза спала в кровати Лавинии все ночи, что она не спала у Рекса.
– Нет, прошу тебя, – возражает Луиза. – Занимай свою комнату. Я настаиваю.
– Но разве вам не придется перетаскивать все свои вещи?
– Ты права, – соглашает Луиза. – Просто… Лавиния оставила ее в беспорядке.
Корделия хихикает.
– У нее все кувырком, да?
– Давай-ка я тут немного приберусь, – говорит Луиза.
Луиза заходит в комнату Лавинии. Перестилает постель. Собирает весь компромат – фальшивые документы, наличные, драгоценности, котрые Луиза понемногу продает, письма Рекса – и прячет его в большую сумку на ремне.
Луиза проверяет свой телефон. Рекс еще ей не написал.
Она проверяет телефон Лавинии.
Пропущенные звонки от Мими и от Корделии.
Выложенное ей вчера фото парка Хай-Лайн набирает двадцать шесть «лайков».
– Теперь все в порядке, пользуйся, – говорит Луиза.
Луиза возвращается в свою прежнюю комнату, которая гораздо меньше, чем она ее помнила.
Лавиния выкладывает свои дорожные фотографии. Машина (номеров на которой не видно). Еще цитаты из Уитмена. Закат над лесом, который может стоять, где угодно (плюс цитаты из Торо). Дальний план занимающейся йогой женщины, которая может быть Холли, Нериссой или Джейд (Луиза наконец решает, что это Нерисса, и ставит ей соответствующий тэг). Лавиния размещает долгие и запутанные размышления о «строго по ранжиру сядем» и «ударим по звенящим мы весла́м» плюс о «на запад, к звездам, пока жизнь она не отдаст». Возможно, это как-то соотносится с той Лавинией, которая раньше выкладывала эту цитату очень много раз.
Лавиния пишет сообщение сестре.
ДОРОГАЯ!
Лулу сказала мне, что ты в Нью-Йорке.
Прости меня, как жаль, что я ничего не знала, но знаешь, мы тут просто замечательно проводим время и хотим убедиться, сможем ли мы автостопом добраться до самой Калифорнии (я давно полагаюсь на доброту незнакомых людей.)
ОТПРАВЛЯЙСЯ В ПАРИЖ и привези мне, пожалуйста, оттуда чай «Марьяж Фрер».
Мне больше всего нравится «Марко Поло».
Ххх
Корделия ставит «Прочитано».
И тоже не отвечает.
Рекс на следующее утро наконец-то посылает Луизе сообщение.
Приезжай после занятий, пишет он. Она приезжает.
Она объясняет, как Лавиния отправилась путешествовать автостопом в стиле Боба Дилана «алмазы и ржавь», ничего ей заранее не сказав, и оставила ее одну в квартире, которая даже не ее, и как Луиза разозлилась и наделала глупостей – я даже не знаю, почему я распсиховалась – потом у нее мозги сдвинулись, она позвонила Рексу, может, он ее за это простит?
– Девчачьи закидоны, – заканчивает Луиза, – вот и все.
А еще Лавиния не рассказала Корделии о них с Рексом.
Корделия такая ранимая, говорит Луиза, и так яростно защищает свою сестру. Она понятия не имеет, почему Лавиния не рассказала Корделии всю правду, но ей кажется, что ей этого делать не стоит, потому что она к тому же не хочет становиться между ними. Самое важное – это убедить Корделию отправиться к родителям в Париж, потому что нельзя оставлять семнадцатилетнюю девчонку слоняться по квартире, делая вид, что она в Аспене, поскольку если Луиза ее разозлит, та запросто может рассказать родителям, что Луиза там живет, чего, конечно же, она делать не должна.
– Так что сам видишь, – с отчаянием заключает Луиза.
– Это какое-то безумие, – говорит Рекс. Он прав.
– Все очень запутанно.
– Не понимаю, почему бы тебе просто не съехать, – удивляется он, словно в Нью-Йорке найдется человек, который не подселился бы к Геббельсу, если не надо платить за жилье.
– Все очень запутанно, – повторяет Луиза.
– Послушай, – начинает он. – Я знаю… у вас с ней… свои заморочки. И я знать не желаю, в чем они состоят. Это все между вами. Но только не втягивайте в них меня.
Он говорит это так, словно Лавиния не умерла из-за него.
– Я просто не хочу и дальше порождать драмы, – отвечает Луиза.
– Да, уж в этом-то ты, блин, преуспела!
Луиза терпеть не может, когда он повышает на нее голос.
Она кладет руки ему на плечи. Целует его.
– Это ведь совсем ненадолго, – говорит она. – Просто… пусть все успокоится.
– И что с того? Мне притворяться, что я в нее влюблен, чтобы какая-то девчонка продолжала чувствовать себя счастливой?
– Тебе не надо никем притворяться, – возражает она. – Мы просто заляжем на дно. Пока не уговорим ее отправляться домой. Так что мне не придется жить с кем-то, кто меня ненавидит.
Луиза ждет, что он скажет «поживи у меня». Рекс этого не говорит.
– А что произойдет, когда Корделия ей скажет, что я по ней сохну? – Он даже по имени ее не называет. Даже сейчас. – Тогда я тоже помогу всему успокоиться?
Она изо всех сил пытается найти решение, которое прозвучит чуть лучше, чем все есть на самом деле.
– Но ты же не сохнешь? – Луиза не может остановиться. – Так ведь?
Он закатывает глаза.
– Все всегда в нее упирается, верно? – спрашивает он.
Но и «нет» тоже не говорит.
Лавиния жарит суфле из алтея над костром в Луизиане.
Корделия сидит за обеденным столом и делает пометки на полях книги Юлианы Норвичской.
Луиза платит Афине Мейденхед еще двести долларов.
Они никогда напрямую не обсуждают, зачем Луиза это делает. Просто однажды Афина посылает ей сообщение, в котором пишет:
Привет, дорогуша!
У тебя нет завязок, я сейчас совсем на мели, ха-ха, а парень, который обычно платит мне за квартиру, оказался придурком.
Может, ты спросишь у Лавинии, знает ли она способ, как девчонка может по-быстрому заработать долларов этак 500?
Она всегда такая щедрая. (Ха-ха.)
Луиза платит.
Афина благодарит ее, а потом, как бы между прочим, сообщает, что ей хочется еще и новое платье прикупить.
Оказывается, когда они всей компанией ходили в оперу, она в антракте познакомилась с одним парнем, который пригласил ее на свидание. Для него она хочет очень классно приодеться.
Афина скидывает ей ссылку на интернет-магазин, а Луиза покупает ей еще и платье.
Родители Лавинии начинают давить на нее, чтобы она вернулась домой на Рождество.
Мы понимаем, что Корделия по какому-то капризу решила не возвращаться домой, пишут они. Нам остается лишь удивляться, не обусловлено ли это отчасти твоим примером? Мы уверены, что теперь, когда Корделия взрослеет, тебе как никогда важно служить ей образцовым примером, а твой теперешний стиль жизни – мы с отцом в этом согласны – едва ли достоин того, чтобы она ему подражала.
Мы считаем, что с твоей стороны будет благоразумно вернуться домой в оставшиеся каникулы. Тогда мы сможем поговорить о твоем скором возвращении в Йель.
Лавиния отвечает очень серьезным письмом, где объясняет, что ее роман почти завершен и что эта поездка, в которой она участвует – совершенно трезвой, добавляет она! – чрезвычайно важна для ее физического, а также эмоционального состояния.
Как бы там ни было, пишет в ответ мать Лавинии, мы не можем поддержать тебя в этом начинании. Возможно, мы на данном этапе не в состоянии повлиять на твое поведение, однако мы, по крайней мере, можем сыграть определенную роль в создании примера для твоей сестры.
Учитывая это, мы приостановим действие твоих карточек до твоего возвращения. Для принятия решения у тебя есть время до 19 декабря.
Если захочешь вернуться в Париж, мы с превеликой радостью купим тебе авиабилет в один конец.
Однако мы с отцом едины во мнении: мы больше не можем оплачивать все твои перемены стиля жизни.
Пожалуйста, сообщи нам твои паспортные данные и подробности твоего предполагаемого вылета.
Надеюсь, ты понимаешь, что это самое лучшее, что ты на данном этапе могла бы сделать для сестры, добавляет мать Лавинии.
Лавиния им не отвечает.
У Луизы снова начинают кончаться деньги.
Она планировала, что будет складывать каждый полученный ею от Лавинии цент. Но Луиза очень долго не работает, к тому же начинают накапливаться платежи Афине, а еще она водит Рекса ужинать, потому что от этого чувствует, что может сделать его немного счастливым, плюс выходы, когда они платят поровну, потому что Луиза не желает признавать, что не может позволить себе того же, что и Рекс, поскольку Луиза никогда не может сказать ему «нет».
Лавиния не отвечает на звонки Корделии.
Прости, дорогая! пишет она. Связь здесь просто ужасная! Прошлой ночью мы купались голышом под звездным небом и чуть насмерть не замерзли, и это было ПРЕКРАСНО.
Каждый день Луиза думает: вот сегодня.
Сегодня станет днем, когда все кончится.
Она сбежит, она возьмет паспорт Лавинии или фальшивые документы, принадлежащие рыжеволосой девушке из Айовы по имени Элизабет Гласс, она заберет все деньги, какие только остались, выйдет за дверь и растворится в городе. Но тут Гевин Маллени говорит ей, что хочет, чтобы она написала еще один рассказ для печатной версии «Скрипача», и прозрачно намекает, что они подумывают в этом году номинировать ее в Пятерку до тридцати, если ее работа сможет произвести должное впечатление на остальных членов редколлегии. И тут Рекс посылает ей фото Центрального парка в снегу, и хотя они в последнее время сильно ругаются, Луиза думает: еще один день, мне всего-то нужен всего один день, но наступает следующий день, и он ей тоже нужен.
Если честно, Луизе больше некуда податься.
Двадцатого декабря у Луизы тридцатый день рождения.
Рекс знает об этом, потому что видит праздничную дату в «Фейсбуке» (она говорит ему, что ей двадцать шесть).
Прости, в последнее время всё очень напряженно, пишет он. Давай устроим что-нибудь особенное, ладно?
Луиза говорит Корделии, что у нее свидание с парнем, с которым она познакомилась в Интернете.
– Он, наверное, серийный убийца, – заявляет Корделия, не отрывая глаз от книги.
* * *
Луиза наряжается в единственное платье, о котором Корделия точно не сказала бы, что оно принадлежит Лавинии. Сейчас оно Луизе великовато, к тому же оно сшито из дешевого полиэстера, и купила она его два года назад за двадцать долларов на распродаже. Тогда это был самый красивый предмет ее гардероба.
В сообщении Рекс пишет ей адрес и время.
Это сюрприз, добавляет он со смешной рожицей, так что теперь она знает, что он на нее не сердится.
Это закрытый коктейль-бар в Уильямсберге, где стояло всего три табурета, один из которых предназначается бармену.
Ради нее он приоделся – на нем более темный, чем обычно, блейзер, и менее мятый. Он вскакивает, когда она входит (хотя на ней такое старомодное платье, такое страшное, и оно ей велико), и когда он окидывает ее взглядом, Луиза гадает: это оттого, что он считает ее красавицей, или же потому, что он наконец-то понял, как она выглядит на самом деле, когда не разыгрывает из себя Лавинию.
– Прекрасно выглядишь, – говорит он, и это ничего не проясняет.
Вечером Луиза целый час провела перед зеркалом.
Я выгляжу на тридцать лет, думает она и поражается, что он этого не знает.
Они не говорят о Лавинии. Они не говорят о Корделии. А говорят они о погоде, о семинарах Рекса, о каких-то квалификационных экзаменах, которые ему вскоре предстоит сдавать, о том, что он думает о своих преподавателях, и о потрясающей программе по живой латыни, в которой он хочет следующим летом поучаствовать в Риме. Они говорят о Хэле и его свиданиях с Индией, о том, что он решил, что он уже решил, что именно на ней собирается жениться, не спрося ее мнения. Они говорят о публикациях Луизы в «Скрипаче», о том, что Гевин считает, что у нее есть реальные шансы попасть в Пятерку до тридцати, что кажется Рексу очень впечатляющим.
Они говорят, думает Луиза, как любая другая скучная парочка, занимающаяся сексом всего два-три раза в неделю.
Они говорят так, словно Рекс никогда не встречался с женщиной, которая воспламеняет все вокруг себя или стоит голышом у воды перед наступлением Нового года.
Они едят блюда смешанной корейско-мексиканской кухни. Пьют красное вино. Рекс расплачивается.
После этого он просит ее с ним прогуляться. Они гуляют.
Все очень мило. Все очень обычно. Они шагают, взявшись за руки, по Бликер-стрит, потом через Вашингтон-сквер-парк, а затем обратно к Китайскому кварталу. Небо усыпано звездами, у Рекса от холода краснеют уши, так же как и оттого, когда он нервничает или стесняется. Внезапно Луизу охватывает непобедимая уверенность в том, что единственная причина, по которой они совершают такую романтическую прогулку под луной, состоит в том, что он не хочет ее трахать (не в этом платье, может, вообще никогда).
Он тихонько мурлычет себе под нос, когда они проходят мимо Дойерс-стрит.
Она берет его за руку. Увлекает его в переулок без фонарей, темный, мощенный булыжником, где в свое время мафиози убивали конкурентов (как однажды сказала Лавиния), потому что здесь тебя никто не увидит.
Он смеется. Шагает за ней.
Она прижимает его к стене. Целует так крепко, что надкусывает ему губу.
Целует так крепко, что он ахает.
У него очень смущенный вид, когда она отстраняется.
Не надо бы ему так удивляться, думает Луиза, пора бы уже и привыкнуть. Лавиния бы поступила именно так.
Она снова целует его, на этот раз еще крепче, и шарит рукой вдоль его бедра, нащупывает член (он еще не стоит, это ее забота).
– Ты что делаешь? – смеясь, спрашивает он, но смех его от души.
– Давай, – говорит она. – Никто не заметит (всем хочется трахнуть шизанутых, вот в чем штука).
– Я хочу тебя, – добавляет она.
А он по-прежнему тихонько смеется, словно это и вправду смешно. Из-за платья? Оттого, что ей тридцать? Оттого, что Корделия сказала «никто и никогда не может забыть Лавинию», и она права? Луиза целует его еще крепче, так жестко, что ей кажется, что она хочет его поранить, поскольку если она не сможет заставить его хотеть ее, она по крайней мере может его заставить ее бояться, самую малость, и поскольку она не сможет стать Лавинией, она с тем же успехом сможет стать шлюхой («Ты не та женщина, на которой я женюсь», – сказал Хэл Афине, да с такой легкостью, словно та вообще трахнулась бы с ним, не живи он в «Дакоте»), она целует его все крепче и жестче, шепча ему на ухо: Хочу, чтобы ты меня трахнул. Наконец у него встает, только когда он с силой хватает ее за запястье, когда начинает прерывисто дышать, когда он отрывисто и отчаянно стонет, и это означает, что у нее есть над ним власть, когда он грубо тискает ее, и это, что у нее есть над ним власть, – она отстраняется от него.
Он снова притягивает ее к себе.
Она хочет, чтобы он смаковал свою тягу к ней, словно это навсегда.
Он прижимает ее к стене, задирает ей юбку, стягивает трусики, и теперь Луиза точно не знает, кто из них это затеял, то ли она завлекла его так, что он ее захотел (теперь она в этом очень преуспела), то ли с самого начала он именно этого и хочет, потому что он мужчина. Он щупает ее под юбкой (это я делала раньше, думает Луиза, все, все это я делала раньше), и Луиза начинает шептать ему все, что скажет женщина, которую ты захочешь трахнуть, и сама не знает, хочет ли она ему это сказать, или же ей просто хочется быть женщиной, заставляющей мужчин слышать эти слова, но она шепчет ему на ухо, что хочет его, что он ей нужен, что она мокренькая, и пусть он отвезет ее домой, и теперь он принадлежит ей, слыша это, он становится жестче, слыша это, и тут, не думая, она говорит ему, что хочет, чтобы он трахнул ее в задницу.
– Что?
Он спрашивает так, словно это не то, о чем мечтает каждый одинокий мужчина-натурал.
Он отстраняется, чтобы поглядеть на нее.
– Ничего, – отвечает Луиза. – Забудь.
– Но…
– Давай дальше, – говорит Луиза, они начинают толкать друг друга, мешать друг другу, тела их не смыкаются, и тут Рекс шепчет: «Блин, давай возьмем такси», и они едут к Рексу (Луиза платит), и Рекс трахает ее так же, как много раз до этого. Он утыкается ей в плечо, зарывается лицом в ее волосы, словно от чего-то прячется, словно изгиб ее руки – его заветная гавань. Она тоже к нему прижимается и думает вот так достаточно, а он начинает жестче с ней обращаться, и она думает я свела его с ума, но все же немного хочет, чтобы он стал еще жестче, чтобы доказать, что она может сделать подобное с человеком, но он на нее даже не смотрит – входит в нее так резко, что ей больно, но даже не смотрит на нее – и, может, искренне, а может, чтобы его шокировать, а может, чтобы заставить его ее заметить, Луиза говорит: «Я люблю тебя, люблю», когда он кончает.
Он целует ее в лоб.
Скатывается с нее.
– Ты мне нужна, – шепчет он. Целует ее в плечо.
В ту ночь Луиза снова не спит.
– Вы занимались с ним сексом? – спрашивает Корделия, когда на следующий день Луиза возвращается домой. – С вашим серийным убийцей?
В девять утра она полностью одета в некрасивую юбочку и водолазку. Она читает.
– Не твое это дело, – отвечает Луиза.
– Почему?
– Потому что тебе семнадцать лет.
– Во многих странах возраст согласия, – возражает Корделия. – Я ведь все-таки вас ждала.
– Зачем?
– Волновалась. На тот случай, что он и вправду серийный убийца, приковавший вас цепями в каком-нибудь подвале.
– Откуда бы ты узнала?
– Ну, вы бы не вернулись домой. – Она вздергивает подбородок. – Вы с ним в первый раз встречались?
– Я в душ, – говорит Луиза.
– Я не пытаюсь любопытничать, – продолжает Корделия. – Просто интересно. Можно ли и вправду заняться сексом с тем, с кем только что познакомился?
Она провожает Луизу до двери ванной.
Луиза закрывает дверь. Снимает одежду.
– А вы не боитесь? – глухо спрашивает через дверь Корделия.
– Чего?
– Ну, не знаю? Болезней? Что вас покалечат?
Луиза встает под душ. Включает горячую воду так, что ее всю обжигает.
Корделия целыми днями занимается и посылает сообщения Лавинии, которая редко на них отвечает.
– Вам не надо волноваться, – говорит Корделия за три дня до Рождества. – В том смысле, чтобы оставлять меня одну. Я не пью, не принимаю наркотики, я вообще ничего не делаю. Так можете ехать домой, если хотите. А я останусь и дождусь Винни. Домой я не собираюсь.
– Почему это?
Посреди гостиной зияет огромное пространство на том месте, где когда-то стоял дорожный кофр.
– Почему ты не собираешься домой?
– Мне не очень нравятся мои родители, – простодушно отвечает Корделия.
– Ну, мне мои родители тоже не очень-то нравятся, – замечает Луиза.
– А почему?
Луиза пожимает плечами:
– По-моему, я им не очень нравлюсь.
Она говорит это как будто в шутку.
– А почему вы не нравитесь родителям?
Еще когда Луиза ходила на психотерапию (у нее закончились деньги, и к тому же она не очень верила психотерапевту), она потратила массу времени, изобретая мантры вроде «люди по-разному выражают любовь», «озабоченность иногда может превратиться в критику» и «отпускать детей в большой мир – процесс сложный», но теперь, думая об этом, она находит, что полная чушь.
– Я не в полную силу стараюсь, – отвечает Луиза.
– Вот и мама мне говорит то же самое. Но я ей нравлюсь. – Корделия закидывает ноги на диван. – Вот поэтому-то она мне не нравится. Она любит меня больше, чем Винни – и это несправедливо. Надо всех любить одинаково. – Она подмигивает. – Только это и есть по-христиански.
– А ты и вправду верующий человек?
Корделия поигрывает кисточками на подушке.
– Вначале, – отвечает она, – мне, наверное, просто нравилось злить Винни. Когда она ударилась в жуткое язычество, я все время ей твердила, что стану молиться за ее душу. – Она задумывается. – Но теперь, по-моему, я верю. – Она подпирает рукой щеку. – Чем больше я читаю, – заключает Корделия, – тем больше мне становится ясно одно. Если Бог не существует, то этот мир был бы слишком ужасен для слов.
– Вы только посмотрите!
Она показывает Луизе телефон.
Лавиния у Большого каньона. Ее тень сливается со скалами.
– Лулу, а вы когда-нибудь были в Большом каньоне?
– Нет.
– Я тоже. – Корделия увеличивает фотографию. – Я не очень люблю путешествовать. Вы знаете, что до этой недели я ни разу не ослушалась родителей? Я хорошая дочь, знаете ли. Глядите, разве не прелесть?
– Просто чудо.
– Я все время твержу Винни – нехорошо быть такой легкомысленной. Ей надо вернуться в университет. Она об этом пожалеет, когда станет старше, если не вернется. Вот только, Лулу? – Она делает глубокий вдох. – Сколько нужно времени, чтобы на машине доехать до Большого каньона?
– Пять дней (Луиза это «погуглила»). А что?
– Вы не думаете…
– Нет.
– Мы могли бы взять машину напрокат! Отправиться туда и сделать ей сюрприз! Или на самолете полететь… Если полетим, то к Рождеству будем там!
Луиза впивается глазами в фотографию, чтобы ей не пришлось смотреть в глаза Корделии.
– Нет, нельзя, – отвечает она.
– А почему? Винни всегда делает безумные и сумасбродные вещи, а нам почему нельзя? И поглядите – там такая красота!
– Потому что она там с друзьями, Корделия.
– И что? Винни любит меня больше всех своих друзей, простите, Луиза, но это правда – так что она всегда захочет там меня видеть! Она так обрадуется, увидев нас обеих!
Луиза закрывает глаза.
– Нельзя.
– Почему?
– Потому.
– Почему это – потому?!
– Потому что она не хочет тебя там видеть!
У Корделии такое лицо, словно Луиза ее ударила.
Корделия молчит.
Кладет руки на колени. Сцепляет пальцы. Несколько секунд сидит очень тихо.
– Слушайте, Лулу?
– Что?
– Хотите купить рождественскую елку?
На свое первое и единственное Рождество в Нью-Йорке Виргил с Луизой купили одно из комнатных хвойных растений в горшке, которое можно держать на кухонном столе, потому в квартирке они могли поставить его только там, поскольку для чего-то побольше просто не было места. Вот только они все время спорили, кто будет за ним ухаживать, и деревце погибло, и никто из них этого не заметил, хотя оно должно быть вечнозеленым. И это, сказал Виргил, доказывает, что Луиза никогда не будет матерью.
Корделия и Луиза отправляются в заведение на углу Семьдесят девятой улицы и Третьей авеню.
Перед самым Рождеством цены взлетают до небес, но Луиза все-таки платит сто долларов из остающихся у нее примерно восьмисот.
Луиза предлагает заплатить за доставку, но Корделия упирается, что дерево тебе не досталось, если ты его хотя бы не притащишь домой руками, так что они вдвоем волокут его до самой квартиры Лавинии.
Целый день они наряжают елку. Игрушек у них нет, так что они украшают ее всякой всячиной из ящиков Лавинии: картами таро, кусочками хрусталя, павлиньими перьями, эротическими статуэтками.
– Полагаю, что это все-таки не святотатство, – замечает Корделия. – Рождественские елки – все равно языческие штучки.
Корделия кладет под елку подарок для Лавинии.
– Хочу, чтобы он дождался, пока она вернется, – говорит Корделия.
В тот вечер, после того как они ложатся спать, Корделия звонит Лавинии.
Звонит ей четыре или пять раз, а Луиза сворачивается в постели калачиком и смотрит, как экран телефона гаснет, аппарат переключается на голосовую почту, она не трогает его и тоже ничего не говорит.
Корделия оставляет массу голосовых сообщений: пожалуйста-возьми-трубку-пожалуйста-возьми-трубку-пожалуйста-возьми-трубку.
Луиза слышит эти слова через стену своей спальни.
На шестой звонок Лавиния отвечает.
Луиза карабкается по пожарной лестнице. Залезает на крышу.
– В чем дело, дорогая? Катастрофа случилась?
От всего этого Луизу трясет, хотя это она проделывает очень долго.
– Винни!
Голос у Корделии дрожит.
– Винни! Я уже несколько дней пытаюсь до тебя дозвониться!
– Дорогая, скажи мне, что ты уже не в Нью-Йорке. Прости меня, Корди… Ты правильно на меня злишься, правильно. Просто Нерисса хочет добраться до самого Биг Сура, и мне вправду, действительно кажется, что мы сможем…
– Ты мне нужна!
Луиза слышит Корделию через три этажа.
– Корди, пожалуйста, будь благоразумна…
– Возвращайся домой, ладно?
– Прости, дорогая, знаешь, мне бы очень хотелось, но…
– Прошу тебя!
– Прости, прости. Слушай, Корди… Остальные вернулись…
– Пожалуйста!
– Мне надо идти.
Луиза сбрасывает вызов.
Она тихонечко спускается вниз. Тихонечко протискивается обратно через окно.
Тихонечко ложится в постель.
Она слышит, как Корделия тихо плачет в соседней комнате.
Корделия не говорит Луизе об этом разговоре.
На следующее утро, в Рождественский сочельник, она выглядит безупречно, словно и не проплакала полночи. Она встает раньше Луизы, прибирается в квартире, готовит завтрак.
– Наверное, я скоро вернусь в Париж, – говорит Корделия. – Вы, должно быть, смертельно от меня устали.
– Совсем нет, – отвечает Луиза.
Она заставляет себя сделать глоток кофе.
– Полагаю, мы должны что-то сделать на Рождество. Может, сходить на Мессу Навечерия Рождества? Хочу посмотреть ее в церкви Святого Иоанна Богослова, я знаю, что храм протестантский, но там мне очень нравится музыка…
– Извини, – говорит Луиза. – У меня планы.
Они с Рексом спланировали все несколько недель назад. Генри Апчерч дает свой ежегодный рождественский прием. Он арендовал зал в Йельском клубе, что он делает каждый год. Они с Рексом так давно не бывали на праздниках. Жизнь становится такой скучной.
– Ой, – осекается Корделия. – Конечно, планы. У вас, наверное, много друзей. – Она пожимает плечами. – Все нормально. Я могу и одна сходить. Это ведь все-таки религиозный праздник. Хорошо сосредоточиться, ну, знаете, на Боге и вере.
– Извини, – оправдывается Луиза. – Я обещала до того, как ты тут появилась.
– Конечно, – соглашается Корделия. – В смысле… вы мне ничего не должны. – Она сглатывает. – Вы меня даже толком не знаете. Это Винни, кто… – Она умолкает. Возвращается к книге. На сей раз это Хильдегарда Бингенская.
Луиза не выдерживает.
– Послушай, – произносит она. – А почему бы тебе не пойти?
– Куда?
– На праздник. В Йельском клубе. Это… это рождественский прием Генри Апчерча.
– Ой, – отзывается Корделия. – По-моему, его книги – так себе.
На самом деле Луиза так и не удосужилась прочесть ни одной книги Генри Апчерча.
– Ну, только Хэлу этого не говори.
– Он мне тоже не нравится. Он совершенно не умеет общаться и к тому же дружит с Рексом.
– Не такой уж он и плохой, – возражает Луиза. – В смысле… они оба. И хочу тебе сказать, что там будет масса людей. Мы, наверное, их даже не увидим.
– Винни пришла бы в ярость, если бы я с ними заговорила, – говорит Корделия. – К тому же у меня в такое общество нечего надеть.
– Ты могла бы что-то позаимствовать у Лавинии, а? Уверена, она не стала бы возражать.
– Она терпеть не может, когда я без спросу надеваю что-то ее, – отвечает Корделия. – А вы что наденете?
Луиза мешкает.
– Если мы обе у нее что-нибудь позаимствуем, она не сможет на нас вызвериться. – Корделия делает вдох. – К тому же если ей не хочется, чтобы мы надели что-то ее, ей бы надо вернуться и разодеться самой… Верно?
– Верно, – соглашается Луиза. – Именно что.
– Вот и поделом ей, – улыбается Корделия. – Рекс прилетел сюда на крыльях – а она даже и не узнает! Вы ведь сдержали слово, да? Вы ей не рассказали.
– Не рассказала.
– Это хорошо. И не надо.
Корделия подходит к шкафу. Перебирает вещи Лавинии.
– Я буду очень вежлива с ними обоими, – произносит она.
Прости, пишет Луиза Рексу.
Я просто не могла оставить ее одну.
Рекс ставит «Прочитано». Не отвечает.
Мы все-таки сможем повеселиться! Придется быть поосторожнее, вот и всё.
Эмотикон покрасневшей лошади Пржевальского.
Она видит на экране эллипсы, означающие, что он что-то печатает. Они вращаются пять минут.
О’кей.
Вот и весь ответ.
Луиза делает Корделии макияж.
Она показывает Корделии, как распрямить волосы, как сделать из буйной копны кудряшек что-то гладкое и аккуратное. Она обучает ее пользоваться карандашом для губ, чтобы помада легла точно в контуры рта. Она оттеняет глаза Корделии тушью для ресниц (какие же они голубые, думает она). Красит ей губы помадой Лавинии.
Помогает Корделии выбрать платье.
Корделия щупает пальцами красное шелковое платье с косым вырезом.
– Вот это, вы думаете? – Она осекается. – Нет, нельзя.
– Это почему же?
– У меня грудь слишком маленькая. И я выгляжу просто смешно. – Она усаживается на кровать. – Какая же глупость – вам надо идти без меня.
– Нет, нет – тебе нужно пойти!
Луиза даже не понимает, почему это имеет значение.
– Я буду выглядеть полной дурой! – упрямится Корделия. – Я… Я даже не знаю, как надо стоять.
– Я тебе покажу, – обещает Луиза. – Для начала надевай платье.
Корделия соглашается.
Оно длинное и свободно висит на ней.
– Прямо как палатка.
– Ты стоишь неправильно, – говорит Луиза. – Нужно, ну, типа, позировать. Выгни немного спину – вот так, хорошо.
– Такое ощущение, что я кобра.
– Это значит, что ты все правильно делаешь. И когда улыбаешься, выставляй за зубы язык.
– Зачем?
– Это заставляет тебя улыбаться глазами.
Корделия недоверчиво смотрит на Луизу.
– Так улыбка лучше на фотографиях получается.
Ресницы у Корделии такие темные, когда подрагивают.
– А вы меня сфотографируете? В смысле… я не хочу выкладывать фотку или что-то в этом роде. Просто… оставлю ее себе, ладно?
Луиза щелкает телефоном. Показывает фото Корделии.
– Я выгляжу посмешищем, – заявляет Корделия.
На самом деле Корделия выглядит красавицей.
– Вы ее мне вышлете? – спрашивает Корделия.
Они берут такси и едут в Йельский клуб. Луиза расплачивается.
На текущем счете у нее 402 доллара 63 цента.
Когда они подъезжают, Хэл уже на месте. Он курит сигару на лестнице. Рядом с ним – Беовульф и Гевин.
Заметив их, он очень внимательно вглядывается в их лица.
– Я слышал, что ты в Нью-Йорке. – Он рассматривает Корделию. – И уж конечно доставляешь всем неприятности, верно?
– Рада снова вас видеть, Генри, – отвечает Корделия. – Много времени прошло.
Она жмет ему руку.
– В последний раз, когда мы виделись, у тебя были пластинки на зубах.
– В последний раз, когда мы виделись, вы были худым.
Хэл расплывается в улыбке.
– Тебе пить-то можно?
– Только в Нью-Гэмпшире.
– Вот досада.
– Нет, – возражает Корделия. У нее чуть дергаются губы. – Не совсем.
Затем продолжает:
– Вы – сын Генри Апчерча.
– За грехи мои.
– А это как?
– Прочитай его книги. – Хэл пыхает сигарой. – Они тебе все расскажут.
– Я читала его книги, – говорит Корделия. – Мне показалось, что «Поезд причуд» – это банальщина, а все герои «Умирающей осени» слишком легко искупают свои грехи.
Луиза прикусывает губу, чтобы Хэл не заметил ее улыбки.
– Да будет вам известно, милая девушка, – заявляет Хэл, – что Генри Апчерч – величайший американский писатель за последние полвека.
– Не переживайте, – обращается Хэл к Луизе, когда Корделия сдает пальто в гардероб. – Меня уже оповестили. Я стану вести себя хорошо. – Он подает ей бокал. – Если хотите знать, похоже, нас ждут большие неприятности.
– Нет, не хочу знать, – отвечает Луиза.
Хэл протягивает руку и хватает Рекса за локоть.
– Так, а вы знакомы? – Хэл чуть сдвигает язык за щеку. – Или мне вас нужно представлять?
– Хэл, не надо…
Луиза легонько сжимает локоть Рекса, чувствуя себя при этом такой жалкой. Рекс улыбается, а может, кривится.
Их замечает Корделия.
Она неторопливо подходит к ним, чуть покачиваясь на высоких каблуках Лавинии.
– Привет, Рекс, – произносит она низким голосом.
Они жмут друг другу руки.
– Я готова вести себя прилично, – объявляет Корделия, – если и вы тоже.
Хэл хохочет.
– Однако, как вам это понравится, – замечает Рекс.
Хэл поднимает бокал.
– За твою сестру, – говорит он, – которая свела нас всех вместе.
Все чокаются.
Никто не пьет, кроме Корделии, которая закрывает глаза и залпом осушает бокал, а потом морщится.
Йельский клуб похож на свадебный торт – белый, с позолотой, словно глазурованный, с его сводчатыми окнами и белоснежными, словно взбитыми занавесками, которые при каждом дуновении, похоже, взлетают в небо. Здесь очень много людей, которые знают Генри Апчерча, или не знают, но хотят, чтобы люди думали иначе, или которые никогда и не слышали о Генри Апчерче, но хотят бесплатной выпивки.
Луиза пьет. Хэл пьет. И Рекс пьет. И Корделия тоже.
Она пьет больше, чем остальные.
– Не так уж и плохо, – заявляет она после третьего бокала и икает.
Корделия хлопает Рекса по плечу.
– И ты тоже не такой уж плохой, – говорит она. – Я так решила.
Рекс не отвечает.
– Ты дурак, – продолжает она. – Но я тебя прощаю. Не будь Винни моей сестрой, я бы с ней тоже долго не выдержала. – Она улыбается. – Выше голову, Рекс, может, она тебя все-таки примет обратно. Если вообще вернется. С Винни – кто знает? Никогда не знаешь, что она отколет.
Рекс заставляет себя осушить бокал.
– Да, – соглашается он. – Ты права. Никогда не знаешь.
– Идемте, – говорит Хэл. Он кладет Луизе руку на поясницу. – Хочу познакомить вас с отцом.
* * *
Генри Апчерч стар.
А еще он тучен.
Он похож на маленьких размеров сферу, приклеенную к шару побольше. Кожа у него на шее обвисает, как у индюка. Он сидит, потому что слишком стар и слишком тучен, чтобы стоять. Он не говорит ни слова.
Сбоку от него торчит Беовульф, а его хрупкая подружка нависает над ними обоими, словно комар. Беовульф с жаром рассуждает об «Умирающей осени», что Луиза уже слышала. Он говорит об известной сцене, когда главные герои пускаются в мордобой, споря о спряжениях латинских глаголов, и подчеркивает, что в сегодняшнем мире, с нынешней щепетильностью и чувствительностью, никто не напишет подобного эпизода и сделает его понятным простонародью (он с нарочитой осторожностью употребляет это слово в среднем роде), поскольку сами-знаете-какие личности переворачивают все вверх дном в поисках гомосексуальности, и нет времени на споры о том, что значит быть мужчиной в классическом понимании этого слова.
Рекс стоит рядом, но не прикасается к Луизе.
Об этом они договорились. Но ей все равно больно.
– Бьюсь об заклад, – шепчет Хэл на ухо Корделии, но так, чтобы слышала Луиза, – что Беовульф Мармонт просто тащится, представляя, как его подружка трахается с темнокожими мужчинами.
– Что?
– Именно так.
– Вы отвратительны.
– Я честен, – возражает Хэл. – Вот такие попадаются мужчины, юная Корделия. Вам лучше сейчас начать познавать нравы мира.
– Я прекрасно знаю нравы мира! – Она растягивает гласные в слове «нравы».
Хэл подливает себе в бокал с шампанским немного виски из фляжки.
– Генри Апчерч просто обожает Рекса. Не так ли?
Луиза толком не понимает, кого Хэл подначивает: то ли Рекса, то ли Корделию, то ли ее.
– Вообще-то это неплохая история, – продолжает Хэл. – Рекс даже не прочитал «Умирающую осень», правда, Рекс? Рекс у нас маленький классицист. Он сорвался на рассуждения о греческих глаголах, когда пришел к нам на чай… Господи, неужели десять лет прошло? О том, что с этимологической точки зрения «субстанция» и «ипостась» имеют одинаковые значения, однако с теологической – означают совершенно разные вещи.
– Верно, – внезапно вступает Корделия. – В Троице присутствует одна субстанция и три ипостаси. – Она икает. – Или там одна ипостась и три сущности? Я забыла.
Хэл не обращает на нее внимания.
– Это существительные, – тихонько возражает Рекс.
– Генри Апчерч был просто потрясен – он написал тебе рекомендацию в Йель, так ведь, Рекс? Разве ты не потрясающ?
Рекс смотрит на ковры.
– Вот тут на ковре пятно, – произносит он, не поднимая глаз.
– Он все время о тебе спрашивает, – продолжает Хэл. – Каждый раз, блин, когда они с мамой приезжают из Амагансетта. Как там дела у твоего умницы-друга Рекса? Разве он не умница?
– Можно бы надеяться, – говорит Рекс, – что в таких дорогих заведениях ковры все-таки, блин, чистят.
Он резко вздергивает голову.
– Пойду покурю, – произносит он.
Луизе вслед за ним нельзя.
– Возьму еще один, – говорит Корделия.
И медленно уплывает.
И вот Луиза знакомится с Генри Апчерчем.
Хэл подводит ее к нему, как только отпускают Беовульфа.
– Луиза Вильсон, – начинает Хэл каким-то завывающим тоном, в искренности которого Луиза так и не может удостовериться, – станет одной из великих писательниц нашего поколения.
С огромным усилием Генри Апчерч приподнимает голову.
– Меня зовут Луиза Вильсон, – говорит Луиза.
Она протягивает руку. Он выглядит очень смущенным, так что она хватает его ладонь, вялую и дрожащую, и крепко жмет ему руку. Смотрит ему прямо в глаза.
– Я пишу для «Нового мужененавистничества», для «Белой цапли» и для «Скрипача».
– Ага, – произносит Генри Апчерч.
Голова у него чуточку подергивается. Он пускает слюну. Поначалу Луизе кажется, что он кивает, но это всего лишь дрожь.
– Луиза ищет представителя, – продолжает Хэл. Он по-прежнему улыбается, словно даже не замечает, что у его отца на галстуке скапливается слюна.
– Ага, – произносит Генри Апчерч.
Глаза у него остекленевшие. Ни на кого из них он не смотрит.
– Я собираюсь отправить ее отобедать с Найалом Монтгомери, хорошо?
– Ага, – произносит Генри Апчерч.
Он пускает слюни себе на галстук.
– Это у него манера такая, – объясняет Хэл. – Всем известно, что по-настоящему влиятельные люди не разговаривают. Это означает, что всем нужно по-настоящему попотеть, чтобы его растормошить. Найал Монтгомери – его агент. Друг семьи. Мы отправляемся к нему завтра на рождественский обед. Я замолвлю за вас словечко.
– Почему вы так обо мне радеете?
– Потому что вы в теме, – отвечает он.
– В какой теме?
Хэл улыбается.
– В той самой. – Он вздергивает брови, глядя на нее. – Вы все понимаете. И я все понимаю. И никто из этих бедняг-уродов ни черта не понимает. Меньше всего Рекс. Бедный, бедный Рекс.
– Я не знаю, о чем вы говорите, – удивляется Луиза.
– Есть определенные преимущества в том, – поясняет Хэл, – чтобы быть некрасивой подругой. Вам не кажется?
И тут Луиза замечает Корделию.
Она стоит в коридоре и разговаривает с Беовульфом Мармонтом, который наклоняется к ней все ниже. Ее чуточку покачивает.
Они стоят под омелой.
– Я никто, – наклоняется Беовульф Мармонт к самому уху Корделии, – разве что хранитель традиций.
И вот тут он нагибается, чтобы поцеловать ее.
Корделия начинает поднимать руки, но уже поздно, или же Беовульф делает вид, что не замечает ее движений, он хватает ее за шею, притягивает к себе и с силой впихивает язык ей в рот, и Луизе нужно оторвать его от нее и заорать ему прямо в лицо: «Ей же семнадцать лет!», прежде чем он неуклюже отступает.
К его чести, он выглядит пораженным.
Корделия стоит, не двигаясь.
На Луизу она не смотрит.
– Салфетка есть? – спрашивает она.
Луиза протягивает ей салфетку.
Корделия яростно вытирает рот.
Роняет салфетку на пол.
– Это, – очень медленно произносит она, – был мой первый поцелуй.
Она снова икает.
– Меня сейчас вырвет.
Корделия даже не успевает дойти до туалета.
Ее тошнит в мусорную корзину в коридоре у входа в дамскую комнату.
Луиза придерживает ее прическу и гладит ее по плечам.
– Все нормально, – говорит Луиза. Это она проделывала очень много раз. – Не напрягайся. Тебе полегчает, когда из тебя все выйдет.
– Не надо мне было так много пить.
– Это все я виновата, – отвечает Луиза. – Надо было за тобой приглядывать… я не понимала. – И тут она осекается, потому что очевидно, потому что большинство людей не может выпить бутылку шампанского на пустой желудок, чтобы их потом не вырвало.
– Я не твоя, блин, забота! – рявкает Корделия, сплевывая в корзину очередную порцию слюны.
Луиза впервые слышит, как Корделия ругается.
– Это все я виновата, – продолжает Корделия. Луиза не может определить, трясет ли девушку от рвоты или от рыданий. – Это я виновата – я предала ее.
– Как?
– Я говорила с Рексом! И Хэлом! Я пожала ему руку – о Господи! Господи! Она меня никогда не простит!
– Простит!
– Я пожала ему руку! Хочу сжечь ее!
Корделия начинает тереть ладонь о ковер, словно мозоли искупят ее грех.
Луиза тщетно пытается ее успокоить.
– Я жуткая! – кричит Корделия.
– Нет.
Вся сломавшись, она начинает плакать, уткнувшись в колени Луизы.
– Она меня возненавидит.
– Не возненавидит. Это я обещаю. – Словно в этом Луиза тоже может ее заверить.
– А вам-то откуда знать?
– Потому что, – наконец произносит Луиза, – она трахалась с Хэлом!
И вот тут Корделия все-таки наконец-то поднимает глаза и замечает стоящих позади них Рекса и Хэла.
Рекс даже не удосуживается сначала спросить, так ли это.
Он резко ударяет Хэла.
Они сцепляются, как дерущиеся псы.
Катаются по ковру. Бьют друг друга лицами о стены. Хэл ударяет Рекса кулаком по зубам. Рекс бьет Хэла в живот. Они вцепляются друг в друга. Рекс впивается пальцами Хэлу в загривок. Хэл хватает его за волосы. Рекс колотит Хэла головой об пол.
Нужны Гевин и Беовульф (опомнись, Генри, на празднике отца!), чтобы оторвать их друг от друга.
Когда их разнимают, Хэл смеется.
– А еще говорят, – с присвистом хрипит он, – что мужчины больше не мужчины.
Луиза смотрит, как Рекс уходит.
Ей так хочется броситься за ним. На какую-то секунду ей кажется, что она решится.
Но в ее объятиях снова плачет Корделия, она сморкается в юбку Луизы, а на самом деле в юбку Лавинии, она размазывает макияж по ее красному шелковому платью, а на самом деле по платью Лавинии. Единственное, что остается Луизе – это отвезти ее домой на такси, которое обойдется в тридцать из трехсот восьмидесяти оставшихся у Луизы долларов, и шептать «все нормально, все хорошо», потом втащить Корделию по лестнице, снять с нее одежду, одеть ей через голову одну из накрахмаленных ночных рубашек Лавинии и уложить в постель.
– Ненавижу их, – шепчет Корделия. – Всех их ненавижу.
– Знаю.
– Они все дряни.
– Знаю.
– И ее ненавижу!
– Знаю, – шепчет Луиза.
– Как же я ее ненавижу! – икает Корделия. – Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Рексу надо было дать ей прыгнуть.
У Луизы перехватывает дыхание.
– Не говори так.
– А почему? Это же правда, верно?
– Не знаю. – Сердце у Луизы бешено колотится. – Нет! Конечно, нет!
– Что она еще делала, как врала всем, кто хоть когда-то ее любил?
У Луизы нет для нее ответа.
Они вместе лежат на кровати Лавинии, и Корделия жалобно рыдает, потом она сворачивается калачиком, и Луизе ничего не остается делать, как покрепче обнять ее, так крепко, что ее трясет, когда трясет Корделию, и она вздрагивает, когда Корделия плачет.
Они лежат, пока Корделия не засыпает в объятиях Луизы.
Луиза заходит в комнату Корделии. В полной тишине садится за стол. Пишет Рексу – вечером она отправила ему огромное количество сообщений – со словами, что она все объяснит, умоляя его дать ей все объяснить, умоляя его дать ей исправить все, что она облажала в процессе исправления ситуации.
Он поставил «Прочитано» на каждом сообщении. И не ответил.
Прошу тебя.
Теперь Луиза становится прилипчивой. Она сама себе противна.
Она подключает свой телефон к заряднику на столе Корделии. Какое-то время рассматривает фотографии, книги Корделии: Юлиана Норвичская, Томас Мертон, Тейяр де Шарден, Джон Генри Ньюмен, Блаженный Августин. Потом долго глядит в темноту.
Ложится спать.
В час ночи у нее пищит телефон.
На лежащем на прикроватном столике аппарате она видит мигающее имя «Рекс».
Я скучаю.
Мы можем поговорить?
Слава богу, думает Луиза. Слава богу.
Она чувствует во рту вкус облегчения, ей так легко, когда она хватает телефон, что она начинает громко смеяться и принимается печатать «да, конечно, можешь мне позвонить прямо сейчас, мне все равно, который час, можем говорить столько, сколько нужно», хотя ее телефон совсем рядом, он заряжается на столе у Корделии.
Прости меня, пишет Рекс Лавинии.
Мне совестно, что я все еще тебя люблю.
