Глава 6
Луиза просыпается счастливой.
Это ее удивляет.
Она не припомнит, когда в последний раз просыпалась вот так: в чьих-то объятиях, когда к ней кто-то прижимается грудью, гладит ее по волосам или легонько пробегает пальцами по предплечьям. Она не уверена, случалось ли такое вообще.
Когда кто-то целует ее в шею. Когда кто-то прижимается губами к плечу. Когда в окно льется столько света.
Он пробивается сквозь ставни. Он сеткой лежит на стене. Луиза удивленно смотрит на нее, и хотя она в жизни видела тысячи подобных теней, она прижимает к ней пальцы, потому как еще не проснулась, чтобы понять, что сможет ее поймать.
– Доброе утро, красавица, – говорит Рекс.
Луиза поражается тому, что он провел с ней ночь – целую ночь – и ни разу не заподозрил, какой же она на самом деле человек.
– Хочешь тайну узнать?
Он быстро целует ее в плечи, ей щекотно, и Луиза смеется, сама того не желая.
– Какую?
– Не хочется из постели вылезать.
В очках он часто мигает.
– Только никому не рассказывай.
– Не расскажу, – шепчет Луиза.
Звонит телефон.
И тут Луиза вспоминает.
– Блин… Блин!
– Что такое?
Он отбрасывает волосы с ее лица. Он так с ней нежен.
Это телефон Лавинии. Он гремит по всей квартире Рекса прелюдией из оперы Вагнера «Тристан и Изольда».
Луиза боится, что он все узнает, но он залезает в ее сумочку и подает ей телефон.
Звонит Мими. Пять пропущенных вызовов.
Луиза переключает телефон на голосовую почту.
– Все нормально?
У Лавинии пятьдесят шесть уведомлений в «Фейсбуке».
– Ничего особенного. – Луиза выключает телефон. Она недавно кого-то убила. – Нормально. Все хорошо.
– Это…
– Нет.
Она делает глубокий вдох.
– Просто Мими, – говорит она.
– А от нее есть новости?
Теперь Рекс выдыхает.
– Может, это и хорошо, – произносит он. – Она, наверное, у Мими. Или… ну, ты знаешь… танцует на столе. Или в Париже. Точно ведь не скажешь.
– Не скажешь, – соглашается Луиза.
Он встает и подходит к окну.
Рекс худее, чем она ожидала, когда сейчас видит его без одежды. Грудь у него воскообразная и немного впалая. Луиза видит, как выступают ребра. Но для нее он все равно красивый.
– Итак, – говорит он, протирая глаза. – Что ты собираешься делать?
– Насчет чего?
– Насчет Лавинии.
– А что Лавиния?
– Ты собираешься с ней поговорить, или лучше мне?
– О чем?
– О нас.
Может, Луиза еще спит.
– А что о нас?
Ты меня трахнул, думает она. Что еще сказать-то?
Он присаживается на край кровати.
– В том смысле… если мы все это продолжим… то не сможем держать это в тайне.
Луизе и в голову не приходило, что Рексу все это захочется повторить.
Людям иногда хочется тебя трахнуть. Это естественно, если ты симпатичная. А если не симпатичная, то, по крайней мере, если ты блондинка. Люди хотят тебя трахнуть один разок. Потом они рано уходят на работу и говорят, что через несколько дней черкнут тебе сообщение, чего не делают.
– Ты хочешь это повторить?
(Наверное, это вопрос не существенный, когда на окраине города в ванне лежит труп, но сейчас Луиза об этом думать не может.)
– А ты разве нет?
– Конечно, хочу, – отвечает Луиза, прежде чем даже может подумать, что говорит. – Но… в смысле… мы не можем.
– Из-за Лавинии?
– Да, – кивает Луиза. – Разумеется, из-за Лавинии.
Рекс вздыхает.
– Может, знаешь… может, это окажется не так плохо. В том смысле, что… наверное, знаешь, сначала будет нелегко, но…
Луиза поражается его глупости.
– Она сожгла твой платок.
– Господи, – отзывается он. Смеется – самую малость. – Конечно, сожгла.
Рекс говорит это с каким-то восхищением, и Луизе не по себе, потому что теперь, даже теперь это ее гнетет.
– Послушай… Луиза. – Как же давно ее кто-то называл по имени. – Я знаю, что это эгоистично. – Потом очень тихо: – Как сильно ты мне нравишься. Я это знаю.
Она машинально протягивает руку. Кладет пальцы ему на шею. И отвечает:
– Это не эгоизм желать быть счастливым.
Луиза действует автоматически: касается его плеч. Массирует их.
– Это надо сделать мне, – заявляет Рекс. – Я с ней поговорю. Беру это на себя. Объясню, что сначала ты отказалась, но я тебя уломал. Злодеем стану я. Не возража…
– Нет! – Луиза почти кричит. – Нет, нет, с ней я поговорю. Когда она вернется домой.
– Уверена?
– Уверена.
– А можно я подожду на улице?
– Все обойдется, я сама, – отвечает она.
– Послушай… если тебе надо где-то пару дней пожить…
– Что?
– Типа, если тебе потребуется. В смысле… это студия, ты же видишь. Не очень развернешься. Но у меня есть два комплекта ключей.
Он целует ее пальцы, словно она какая-то драгоценность.
И вот тут Луизу осеняет.
Эта часть была бы настоящей, как бы все ни повернулось.
Если бы она позвонила ему из «МС» – в слезах, в истерике – все бы произошло точно так же. Он бы ее целовал. Он бы отвез ее к себе. Он бы позволил ей остаться.
Лавиния умерла ни за что.
– Что такое? – удивляется Рекс.
Луиза не может унять смех.
По ее щекам текут слезы, а она по-прежнему не может унять смех.
Домой от Рекса Луиза едет на автобусе. Поверх ее топика в блестках и юбки надет его спортивный свитер с логотипом Колумбийского университета. Она долго и медленно едет по Первой авеню, но Луизе все равно. Когда она доберется до дома, там ее встретит труп в ванне и ей придется решать, как убить Лавинию.
На улице лето. Светит солнце, небо неподражаемо голубого цвета, и если бы не труп в ванне, Луиза была бы почти счастлива.
Вечно так продолжаться не может.
И Луиза это знает.
Ей придется найти способ убить Лавинию. Ей придется убраться из города, прежде чем все поймут, что чем бы грабитель ни размозжил ей голову – это уж точно не раковиной из ночного клуба на Кристи-стрит. У нее и так нет денег – как только заблокируют карточки Лавинии, она останется ни с чем, поскольку у нее больше нет ни Пола, ни «ГлаЗама», ни бара, и уж точно нет работы подавальщицей в «МС». Но все же – сколько стоит билет в один конец обратно в Девоншир?
Она включает телефон Лавинии.
Сорок три лайка в «Фейсбуке» на ее селфи с Мими.
Двенадцать сообщений от Мими. Сообщение в «Фейсбуке» от Беовульфа Мармонта с приглашением что-нибудь выпить (оно, как замечает Луиза, странным образом напоминает его сообщения в «Фейсбуке» ей с приглашением что-нибудь выпить).
Электронное письмо от Корделии о предстоящем экзамене по истории в летней школе.
Луиза проверяет свой телефон.
И тут, когда автобус проезжает Семьдесят первую улицу, сообщение от Рекса.
Буду сегодня думать о тебе, пишет он. Удачи, что бы ни случилось.
И Луиза думает: если только, если только, если только.
А какая-то ее маленькая частичка думает: а что, если?
Запах гораздо хуже, чем она ожидает.
Она уверена, что перед уходом вспомнила, что надо закрыть Лавинии глаза, но та лежит в ванне, глаза у нее открыты, они остекленели и смотрят прямо на нее.
Луиза какое-то время сидит на унитазе и глядит на тело.
Раньше она никогда не видела трупов, но предполагала, что он будет больше похож на мертвое тело, чем сейчас. Он просто похож на Лавинию, только чуть меньше, словно кто-то сделал бутафорскую Лавинию для пьесы.
Луиза открывает браузер с анонимайзером (она смотрит «Закон и порядок» и знает, что первым делом проверяют журнал поисковой системы).
Она «гуглит» по фразе «что мне делать с мертвым телом».
Вообще-то, она не ждет полезных ответов, но все-таки просматривает результаты, потому что ей в голову не приходит, что же еще делать.
Выясняется, что когда-то группа хакеров «Городские лисы» смеха ради составила на эту тему списковый файл. Оказывается, в канале Гованус множество трупов.
При мысли об этом Луиза ничуть не удивляется.
Луиза продолжает оставаться очень, очень, очень спокойной.
Она прикидывает остающиеся у нее варианты.
У нее есть шестьдесят четыре доллара. У нее есть комплект ключей. У нее есть водительские права.
У нее есть банковская карточка с ПИН-кодом 1-6-1-4 и сто тысяч долларов на ней. Но сейчас она о ней думать не может.
Луиза может поздним вечером бросить Лавинию где-нибудь в парке (та не возвращается, ей так и не удается найти Лавинию, кто-то находит Лавинию на «Овечьем лугу» в Центральном парке, она возвращается к Рексу расстроенной, очень расстроенной, что не нашла Лавинию). Может, это ограбление. Может, возможно, это самоубийство (может, ее найдут на водном велосипеде на озере в Центральном парке, как Офелию, чего она всегда хотела). Она может бросить Лавинию в каком-нибудь переулке.
По телевизору всегда могут определить время смерти.
Луиза не уверена, как все происходит в реальной жизни. Это она тоже «гуглит». Наверняка есть окошечко в пару часов, что означает, что она, вероятно, проскочит, но опять же никто и никогда не знает, что наверняка проскочит.
Может, лучше всего, думает Луиза, если тело вообще не найдут.
Очередное сообщение от Мими.
Вчера у меня с тобой был самый лучший вечер.
Давай еще как-нибудь повторим!
Две держащиеся за руки морские свинки.
И Луиза думает: нельзя все время дурить всех.
И Луиза думает, наверное, можно.
Долго все это не протянется, думает она. Всего лишь, чтобы она успела снять еще немного денег со счета Лавинии. Всего лишь, чтобы у нее родился какой-нибудь план.
Вот правдоподобная история: у Лавинии сердце разбито из-за Рекса, Лавиния не хочет жить, зная, что Рекс встречается с кем-то еще. Лавиния выпивает массу таблеток. Лавиния оставляет блестящее прощальное письмо. Она выкладывает его в Интернет.
Все по ней скорбят. Никто не удивляется.
Возможно, думает Луиза, Лавиния именно так бы и поступила. Может, Лавинии всегда было суждено умереть, и Луиза лишь выступила пособницей Судьбы.
Я тоже провела с тобой просто шикарный вечер, дорогая!
Лавиния пишет сообщения длинными, продуманными и напыщенными предложениями. Луиза это знает.
Извини, что ушла по-английски, меня околдовала музыка, а потом я сразу отключилась.
Ты повеселилась?
Все так просто.
Луиза засовывает тело Лавинии в дорожный кофр.
Вот это непросто.
Выясняется, что нельзя сделать человека меньше, просто сложив руки и ноги. Приходится ломать кости. Надо взять молоток или топор, а если находишься в квартире Лавинии, то старинную неоготическую колотушку девятнадцатого века, лежащую на отштукатуренной каминной решетке, и разбивать локти и коленные чашечки, пока они не впишутся в габариты. Запах такой, какого Луиза в жизни никогда не чувствовала.
Когда закончишь ломать бедренные и плечевые кости в двух или трех различных местах, то тело еще меньше напоминает человека, которому оно когда-то принадлежало.
Луиза никогда не забудет хруст ломающихся костей.
Она тратит полчаса, завивая и развивая свои волосы щипцами.
Лавиния арендует фургон для переезда.
Одета она в точности так же, как когда нанимала фургон, на ней тот же топик на бретельках, те же брюки-палаццо и тот же шарф на голове, те же темные очки. Она идет в ту же контору. Показывает свои документы.
Лавиния говорит массу запоминающихся фраз о том, что она отправляется на поиски великих приключений, в «пелеринаж», и женщина за стойкой закатывает глаза и быстро грохает ключами об столешницу, лишь бы Лавиния заткнулась.
Лавиния выкладывает в Интернет фотографии Первой авеню, летнего неба, моста на Пятьдесят девятой улице. Цитирует песню Саймона и Гарфанкеля, которую все вспоминают, видя этот мост. Ставит там геометку.
Лавиния проводит в Нью-Йорке такое дивное и спокойное воскресенье.
Новости есть? пишет Рекс.
Разговор сегодня вечером, отвечает Луиза.
Она приподнимает за ручку дорожный кофр. Обдирает роскошные деревянные полы, вытаскивая его за дверь.
На часах почти полночь. Кофр страшно грохочет в коридоре и на лестничной площадке. Луиза ничего не понимает. Лавиния такая худенькая – она так много внимания обращала на ее худобу. Почему такой худенький человек так много весит? Кофр обдирает краску со стен.
У Луизы кости рук едва не выскакивают из суставных ямок, когда она втаскивает кофр в лифт.
В конце коридора открывается дверь.
Миссис Винтерс смотрит, как закрываются двери лифта, а Луиза с Лавинией спускаются на первый этаж.
У Луизы уходит полчаса, чтобы погрузить Лавинию в кузов фургона.
В течение этого получаса случаются моменты, когда Луиза думает, что не сможет затолкать Лавинию в кузов, когда Луиза задыхается, ловит ртом воздух и выбивается из сил. Мышцы у нее болят, сухожилия ноют, но ей по-прежнему не справиться с весом Лавинии, и Луиза думает: оно того не стоит.
Она думает: Я просижу здесь, пока не приедет полиция.
Когда она явится, я расскажу, что труп в кофре.
Мне не поверят. Тогда я все покажу.
Меня увезут, и тогда я наконец, наконец-то посплю.
Лавиния победит, думает она.
И что? Пусть Лавиния победит.
Она вот так сидит на крышке кофра три, четыре, пять минут, прижимая колени к груди.
У нее в кармане жужжит телефон Лавинии. Руки у нее измазаны духами Лавинии.
Лавиния не может победить.
Поэтому Луиза делает глубокий-глубокий вдох.
Повторяет дыхательный прием: еще разок.
Грудь у нее тяжело вздымается.
Тяжело дыша, она выворачивается наизнанку. Ее рвет желудочным соком, он жжет ей глотку, язык и даже губы, но от этого спазмы в желудке не утихают.
Ей кажется, что такой боли она никогда не испытывала.
Она заталкивает тело в кузов фургона.
* * *
Луиза доезжает до самой магистрали ФДР вдоль границы Манхэттена туда, где в Ист-Ривер впадает река Гарлем. Все это она нашла в «Гугле». Она до конца не осознает, что делает, но считает, что большинство людей, которые пытаются спрятать труп, тоже не очень-то знают, что делают.
Она добирается до парка Свиндлер-Коув, стоящего впритык к стройкам на Двести первой улице рядом с электростанцией «КонЭд».
Луиза думает, что в такую даль она не забиралась с тех пор, как они однажды с Лавинией отправились в Гарлем, поскольку Лавиния решила, что ей нравится музыка в стиле госпел, но сейчас она об этом думать не может.
Почти весь парк перестроили, но много еще осталось не закончено. Валяются переброшенные через болото разбитые деревянные гати, жестянки из-под кока-колы, и гниющие причалы один за другим оседают в реку.
Луиза ждет в фургоне до трех часов ночи. На всякий случай.
Она подъезжает как можно ближе к воде.
Смешное в том, что на улице есть люди – пара мужчин, тянущих косяки или разговаривающих по телефону. Она всегда очень боялась оказаться ночью одна рядом с мужчинами. Но не теперь.
Она натягивает на голову свитер. У нее есть сигарета. Она ждет.
Они даже на нее не смотрят.
Когда они уходят, Луиза вытаскивает из кузова кофр. Разгружать гораздо легче, чем загружать, кроме звука, который раздается при ударе об цемент (вот именно так, гадает Луиза, и гремят кости?).
Она тащит кофр за ручку до самой воды. Ей больно, но Луиза уже успела привыкнуть к боли.
И вот тут Луиза делает большую глупость.
Она открывает кофр.
Глаза у Лавинии по-прежнему открыты. По-прежнему остекленевшие. По-прежнему голубые.
Волосы ее заворачиваются, словно змеи, вокруг лица, шеи, переломанных рук и ног. Ее волосы, длинные, распущенные, достойные кисти прерафаэлитов, выглядят так, словно Лавиния жива, как и они, живущие по своей воле, словно они продолжат буйно расти и задушат тебя, если подойдешь слишком близко.
Говорят, волосы продолжают расти и после смерти. Луиза где-то об этом читала. Она не знает, так ли это на самом деле.
Она захлопывает крышку кофра.
Поднимает кофр в последний раз и прислоняет к ограждению.
Она опрокидывает его, и кофр падает в воду. Луиза видит, как его сносит течением.
Когда над ним смыкаются волны, похоже, что ничего и не случилось. Может, и так.
Уже светает, когда Лавиния фотографирует рассвет над Ист-Ривер.
Я знаю – мы к закату парус правим, На запад, к звездам, пока жизнь я не отдам.
По дороге домой Лавиния снимает четыреста долларов в забегаловке в Инвуде.
Луиза бросает фургон, припарковав его в Инвуде. Домой она едет на метро.
Луиза сваливает в кучу вещи. Одежду Лавинии. Свою. Лавинии. Лавинии. Свою. Складывает в кучки драгоценности. Считает всю наличность в доме. Лавиния оставила четыреста пятьдесят долларов и сорок два цента двадцатками, десятками и смятыми долларовыми купюрами плюс монетами, застрявшими между подушек дивана.
Она заряжает телефон Лавинии. У Лавинии очень много новых сообщений. Она садится на письменный стол Лавинии. Открывает ее лэптоп. Лавиния подписана на все на свете.
Она проверяет электронную почту Лавинии.
Приглашение от Лидгейта на презентацию его нового фолианта «Секс-игрушки: Иллюстрированная тайная история». Какие-то ссылки от Гевина на великосветские сплетни в «Скрипаче» и просьба выслать заметки из дневника (у тебя такой повествовательный стиль, который злит людей, и это прекрасно, когда дело доходит до количества мордобоев). Письмо от ее родителей.
Дорогая Лавиния!
Мы с огорчением узнали от твоего декана, что ты хочешь отсрочить свое возвращение в Йель еще на один семестр. Мы считаем, что это пагубно скажется на твоем будущем в долгосрочной перспективе, и совместно решили прекратить оплату твоего места в конце этого академического года (2014/15). Если ты хочешь закончить обучение, тебе придется вернуться самое позднее в сентябре.
Мы обсудили наше решение с деканом и полагаем, что оно к лучшему.
У твоей сестры дела идут прекрасно, и ей очень нравится в летней школе. Уверена, что тебе известно, что она набрала на вступительных тестах 2400 баллов – очень этим горжусь. Думаю, очень важно, чтобы ты подала хороший пример, пока она готовит документы для колледжа, поскольку она по-прежнему настаивает на поступление исключительно в католические учебные заведения…
Луиза захлопывает крышку лэптопа.
Луиза пытается придумать, куда ей податься, куда ей бежать. Куда угодно, лишь бы не в Девоншир, думает она.
Звонит телефон.
Это снова Рекс.
– Как здорово слышать твой голос, – говорит он.
Луиза загружает с «Гугла» фотографию заката над красивым озером на севере штата Нью-Йорк. Вот именно сюда отправится человек, скажем, если только что-то узнает, что его лучшая подруга трахалась с его бывшим, и если у него есть деньги, чтобы вот так сняться с места и махнуть на природу.
Лавиния ставит геометку в Биконе, штат Нью-Йорк. И выкладывает фото в Интернет.
«Возрождение», – подписывает она его.
Рекс встречается с Луизой за послеобеденным чаем в венгерской кондитерской рядом с кампусом Колумбийского университета. Сумка у него забита изданиями Лёбовской серии. Под глазами у него мешки.
– Я сегодня заснул на семинаре, – говорит он. Он держит ее за руку. – Это нечто, а?
Луиза помешивает в кофе взбитые сливки, не делая ни глотка.
– Как все прошло? – наконец спрашивает он.
Она пожимает плечами:
– Лавиния, ты же ее знаешь.
– Она что-нибудь подожгла? – Он улыбается. Чуть-чуть.
– Нет. Она вела себя спокойно.
– Правда? – удивляется Рекс. – Как-то не могу это представить.
– Я в смысле… тихо. Не спокойно, а тихо.
– Как думаешь, с ней все нормально?
Луиза протягивает ключи.
Словно Лавиния может быть столь великодушна и снисходительна.
– Она сказала, что ей нужно больше пространства. Она уехала на неделю. На природу.
– А потом что?
– А потом… – Луиза старается об этом не думать. – А потом она вернется обратно.
Он вздыхает. Поднимает на нее глаза.
– Слушай, Луиза?
Она помешивает кофе. Улыбается тихой, доброй, ласковой улыбкой.
– Мы ведь не очень плохие, так?
Она хлопает его по руке. Сплетает вместе их пальцы.
– Конечно, нет, – отвечает Луиза.
– Ты права, – произносит Рекс. – Конечно же, ты права. Я туплю. Давай учиним что-нибудь веселое. Прекрасный день… На учебу мне только в среду. Пошли в музей.
– Всегда есть Мет. – Луиза думает о местах, о которых она знает, что там наверняка понравится ребятам, всегда носящим твидовые блейзеры. – Или Новая галерея – там полное выставочное собрание Фердинанда Ходлера… – Билет туда стоит двадцать долларов.
Рекс не отвечает.
– В музейном кафе подают вкусные шоколадные пирожные. (Под водой нет трупа, на дне реки нет кофра, в сливе душа нет крови.)
– Может…
– Что?
Она видит его лицо. У него пылают уши.
– Это… из-за нее?
Как, думает она, один человек может так много значить?
– Глупости, – говорит он. – Нам надо пойти… конечно, мы можем пойти. Но… – Он вздыхает. – Я там раньше был.
– И?
– В смысле… мы там раньше были.
– Что?
– Типа… это было наше первое свидание.
– Ой. Ой.
– Прости… как-то странно все… меня глючит.
– Нет, это ты меня прости. Мне надо было…
– Откуда тебе вообще знать!
Они не выходят у Луизы из головы, оба, длинные и не расчесанные волосы Лавинии, ее восторженная улыбка, такая сияющая Лавиния под руку с ним, Лавиния в дорожном кофре с лодыжкой у самых ушей.
– Просто поехали домой.
Они едут к Рексу на такси. Рекс расплачивается.
Они занимаются сексом на кровати, потом еще на диване, потом обвивают друг друга, заказывают тайский ужин и смотрят по Интернету «Жемчужину короны». На улице прекрасная погода, и в такой вечер в Нью-Йорке есть много чем заняться, но Лавиния всем этим уже занималась, и поэтому они просто пьют пиво из его холодильника, поскольку хоть этого, Луиза уверена, Лавиния никогда не проделывала.
Рекс так осторожен, когда занимается с ней сексом. Он утыкается лицом ей в шею и что-то бормочет между ее грудей и под ними, прислоняет голову на изгибе ее бедер и прислоняется ею к ее ляжке.
– Господи, – неустанно повторяет он, – какая же ты красивая.
И Луиза знает, что она этого не заслуживает, но думает: еще один такой день. Дайте мне еще день.
– Слушай, Луиза?
Он говорит это, уткнувшись ей в лопатку.
– Да?
– Как сильно – по шкале, скажем, от одного до десяти – ты ненавидишь Хэла?
– На восемь? А почему ты спрашиваешь?
– В эту субботу он празднует день рождения. Типа – гибридный день рождения – совмещает с Днем независимости, устраивает вечеринку в доме отца, и там будут люди, знаешь. И выпивка. И еда. – Он приподнимается на локте. – И если это не странно… – Он выдыхает. – Я ему о тебе рассказал. Надеюсь, все нормально.
– Все хорошо, – отвечает Луиза. – Это его не удивит. – Она откидывается на подушку. – Он мне уже об этом все уши прожужжал.
– Он просто так, рисуется. Он не злой. Когда ты узнаешь его поближе…
– Он что, ангел?
– Ты же знаешь, как все обстоит, – говорит Рекс. – Он мой лучший друг.
– Да, – соглашается Луиза. – Я знаю, как все обстоит.
Луиза возвращается в квартиру (как хорошо, как странно, но хорошо отпереть дверь, распахнуть ее, зажечь свет). Она убирает всю одежду Лавинии обратно в шкаф. Раскладывает ее по полкам.
Она надевает пепельно-синий халат Лавинии.
Он пахнет духами Лавинии.
Она пристально глядит на пятно в гостиной там, где раньше стоял дорожный кофр.
Лавиния выкладывает в Интернет очередное фото с природы.
Все ставят лайки.
Лавиния пишет сообщение Мими.
Переживаю кризис веры. Долгая история. Уехала на природу, чтобы развеять голову. Но скучаю! ДАВАЙ КАК-НИБУДЬ СКОРО СХОДИМ В ЛЕДЯНУЮ КЛЕТКУ да да да?
Мими отвечает эмодзи паука, пытающегося кого-то обнять всеми лапками.
Рекс посылает Луизе фотографию с видом из своего окна.
Уже скучаю по тебе, пишет он.
И Луиза думает: скучает, скучает.
Она старается не вспоминать его лицо, когда она спросила, не пойти ли им в Новую галерею (ей неплохо бы знать – это одно из мест, куда Лавиния все время ее тянула в своих оперных нарядах и мехах).
Она думает: как же много вещей, которые мне надо бы знать.
Луиза проходится по ящикам Лавинии. Сбрасывает на пол всю одежду Лавинии (белье, высокие чулки, шелковые блузки, носовые платки). Проходится по книжным полкам. Том за томом скидывает книги на пол. Заглядывает под кровать, под персидский ковер, в маленькие коробочки из-под драгоценностей на туалетном столике. Срывает постельное белье.
Она выскребает ящики письменного стола. Швыряет на расстеленное одеяло степлеры, клеящие карандаши и ручки.
И тут Луиза находит, что искала. Заляпанную деревянную коробочку у стенки книжной полки Лавинии.
Конверт.
Связку писем.
Есть вещи, которые человеку лучше не знать. Время и то, как ты умрешь, это первое, или же то, трахнешь ли ты свою мать и убьешь ли ты своего отца. О чем шепчутся за твоей спиной. Как обзывает остальных твой любимый человек. Есть причина, по которой люди могут вести себя в этом мире как общественные животные, и в немалой степени она обусловлена массой вопросов, которых умные люди предпочитают не задавать.
За четыре года Рекс написал Лавинии двести писем.
Большинство из них относятся ко времени, когда им было по шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет – до того, как они поступили в университеты. Он писал их перьевой ручкой и зелеными чернилами. Запечатывал их – по краям еще остался потрескавшийся сургуч.
Письма неловкие и неуклюжие. Они претенциозны. Полны литературных аллюзий, о которых Луиза уже знает, и неточных цитат. Он даже писать толком не умеет.
Это самые прекрасные письма, которые Луиза когда-либо читала.
Она говорит себе, что прочтет только одно: Дорогая моя Лавиния! Как же хорошо, что мы сегодня днем посмотрели выставку Климта в Новой галерее – и сама не знает, почему не смеется, но думать может лишь о том, как они идут с Виргилом Брайсом по девонширскому лесу, она держит его за руку, потягивает сигарету и смотрит перед собой, пока он не поворачивается к ней и не говорит: Ну, если уж тебе так невтерпеж…
Я не знал, написал Рекс Лавинии в тот вечер, когда они оба лишились девственности в захудалой гостинице в «Утюге», что люди могут испытывать друг к другу такие сильные чувства.
Мне страшно, пишет Рекс Лавинии вечером перед отъездом в колледж, что реальный мир сокрушит нас.
Мне страшно, что ничто в этом мире не станет значить для меня столько же, сколько это.
Луиза не спит до утра, читая письма.
Он писал ей о местах, куда они отправятся, куда они уже никогда не поедут, и Луиза не видит ответов Лавинии, но она их представляет – они написаны у нее в сердце и на линиях на ладонях.
Я хочу жить по-настоящему, пишет Лавиния в каждом письме, которое Луиза не может прочесть. Все, чего я хочу, – это жить.
Она засыпает на рассвете прямо на полу, окруженная разбросанными повсюду письмами, словно диском-мандала, словно нимбом.
Лавиния пишет в статусе «Фейсбука», как же ей нравится на природе.
Лавиния снимает со своего банковского счета еще пятьсот долларов в сомнительном заведении в Инвуде неподалеку от фургона.
На ней темные очки.
Луиза проживает еще одну неделю.
Лавиния шикарно проводит время на природе. Лавиния занимается йогой. Лавиния отправляется в музей современного искусства в Биконе и выкладывает все о пауке Луизы Буржуа и о том, как тот заставил ее по-иному задуматься о злости. Лавиния учится познавать то, что она не может изменить. Лавиния открывает для себя душевное спокойствие.
Луиза сидит в квартире, читает письма, пытаясь не зашвырнуть их в другой конец комнаты.
Вечером торжества у Хэла по случаю Дня независимости Рекс пишет Луизе сообщение, что мероприятие официальное и требует вечернего туалета.
Извини, пишет он, Хэл только что так решил.
У Луизы есть лишь одежда Лавинии.
У Лавинии очень много платьев. Луиза это уже, конечно, знает, однако она никогда не оценивала, насколько же их много. Она никогда не забиралась к Лавинии в шкаф и не запускала лицо в шелк, дамаст или бархат каждого из них. Там винтажные, вечерние и элегантные классические платья для коктейлей. Луиза никогда не видела Лавинию в коротком, хорошо пошитом платье, которое надевают с жемчугами.
Луиза закутывается во все платья сразу.
Луиза раскладывает на постели одно из платьев.
Оно по-прежнему хранит ее запах.
Она надевает серьги Лавинии. Надевает туфли Лавинии.
Ей, кажется, страшно смотреть на себя в зеркало – так сильно она похожа на Лавинию. Приходится прикасаться к лицу, чтобы убедиться, что она – это она.
Она надевает корсет Лавинии, и так странно натягивать его самой, не чувствовать прикосновений пальцев Лавинии к коже, без Лавинии, пудрящей ей щеки и смахивающей пудру с губ и с подбородка.
Она накладывает румяна, тушь для бровей и ресниц, подводит глаза, проделывает все, что она совсем не привыкла делать сама.
Красит губы бордовой помадой Лавинии. Корчит гримаску. Посылает зеркалу воздушный поцелуй, словно Лавиния стоит по ту сторону и это единственный способ до нее добраться.
У Луизы дрожат пальцы, но она все же идеально красит губы, вписываясь в линию рта.
Лавиния читает Генри Торо.
Лавиния цитирует Уолта Уитмена.
Где-то далеко она сидит у камина.
Генри Апчерч живет в доме «Дакота». Сейчас он обитает в Амагансетте, и хотя у Хэла есть квартира в Трайбеке, которую он делит с приятелем из Дирфилда, который работает в «Голдмане», гостей Хэл принимает исключительно в «Дакоте».
Раньше Луизе никогда не доводилось бывать в таких прекрасных домах.
Окна выходят прямо в парк. Потолки такие высокие, что Луизе приходится вытягивать шею, чтобы разглядеть люстры. Пояски под карнизами, деревянные полы и комната, где нет вообще ничего, кроме книг, и тут есть свободное место. Места так много, что там можно двигаться, не стесняясь, и Луиза раньше не понимала, что это за роскошь – свободное место.
Хэл везде развесил американские флаги.
Он расстелил их на диванах. Они свисают с портретных рам. Он повесил в каждом дверном проеме безвкусные знамена. Флаги покрывают в доме все, кроме трех портретов на стене под камином.
– Иеремия Апчерч. Генри Апчерч – третий, как оказалось. Принц Хэл.
Хэл в коридоре – в галстуке-бабочке. Он почти симпатичный.
Хэл в гостиной – в цилиндре цвета национального флага, в розовой рубашке и ярко-синих брюках. На бабочке у него узор из красных слоников, который дико контрастирует со всем его одеянием, и блейзер с розовыми заплатами на рукавах. В руках у него незажженный бенгальский огонь и красно-бело-синий казу-свистулька.
– Вы только посмотрите. – Хэл разглядывает ее. – Смотритесь так, как будто вы своя.
Луиза улыбается.
– Значит, Рекс все-таки сдался. – Хэл жадно отхлебывает из красного пластикового стаканчика. – Что? Это американская традиция!
Он протягивает ей стаканчик и достает из кармана блейзера фляжку.
– Пойло на буфете, – говорит он. – А бар Генри Апчерча открыт лишь для немногих избранных.
– Значит, я особенная.
Она поднимает стаканчик.
– Это хорошо, – произносит он. – Вам стоит ею быть.
– С днем рождения, Хэл.
Он широко улыбается. У него не хватает двух передних зубов.
– Четверть века, – провозглашает он, – и за это время я не достиг ровным счетом ничего. Как и предначертано Богом. Кровь людская делается водянистой. – Он поднимает стаканчик к портретам. – Или как там они говорят. Вы замечаете сходство?
– Не сказала бы, что да, – отвечает Луиза.
У него дергается рот. Он улыбается. Подливает ей в стаканчик виски.
Стереосистема играет «Дикси» на повторе.
– Ну, а теперь? Погодите… Давайте спросим у вашего бойфренда!
Рекс в летнем костюме.
– Вот тут юная Луиза ставит под сомнение мою родословную! Это что еще такое?
Рекс так странно на нее глядит, что Луиза теряется в догадках, не надела ли она то, в чем Лавиния была вместе с ним.
– Ничего, – отвечает Рекс. – Прекрасно выглядишь, вот и все.
Он берет ее за руку. Целует в лоб на глазах у всех, словно гордится тем, что он здесь рядом с ней, словно хочет, чтобы все об этом знали.
Тут Беовульф Мармонт, и Гевин Маллени тоже, а еще много людей, с кем Луиза не знакома, но кого видела раньше: если не в полуподпольной книжной лавке, так в опере или в «Макинтайре», или в «МС», или во многих других местах, куда, похоже, ходит окружение Лавинии, сколь бы пестрым оно ни было.
– Всегда очень рад вас видеть, Луиза, – говорит Беовульф. Он целует ее в щеку. Девушка с испуганными глазами тихонько сидит на диване, сложив руки, и смотрит на них. – Вот уж не знал, что вы знакомы с Хэлом! – восклицает он таким тоном, словно она это от него скрывала.
Луиза лишь улыбается в ответ.
– Как ваша работа для «Скрипача»? Мне очень понравились ваши онлайн-заметки в самом начале года.
– Спасибо. Я с удовольствием их писала.
– Знаете, у вас все очень неплохо. В смысле… по сравнению со всей остальной тамошней ерундой.
Гевин тоже подходит с ней поздороваться.
– С тебя стакан, зараза, – говорит он. Они с размаху хлопаются ладонями.
Все ведут себя так, будто она своя.
Хэл курит сигарету и пускает в окно дым.
– Вот что мне нравится в гостевых приемах, – говорит он. – Ненавижу новых людей. Генри Апчерч всегда утверждал, что после тридцати пяти знакомство с кем-либо – пустая трата времени. – Он подмигивает на тот случай, если кто-то решит, что он так и думает. – Похоже, я опоздал родиться. В Нью-Йорке есть с десяток людей – и я вас всех знаю. А все остальные – дорожная пыль.
– Всего-то пять лет, чтобы попасть в пятерку до тридцати, – отзывается Беовульф.
– Перестань, – отвечает Хэл. – Я всего лишь скромный служащий страховой компании.
Все смеются (и смеются. И смеются).
* * *
– Я раньше никогда не была в доме «Дакота», – шепчет дистрофически-худая девушка с очень четко подведенными бровями девушке с испуганными глазами.
Луиза притворяется изо всех сил.
Она болтает с Беовульфом Мармонтом об опере, о постановках, на которых Луиза однозначно, совершенно однозначно не уснула (и на которых ее однозначно, совершенно однозначно Лавиния не ласкала пальцами в зарезервированной ложе), о том, как осел по имени сэр Габриэль, которого задействуют в «Севильском цирюльнике», обгадился прямо на сцене, и о том, как однажды закашлялась Диана Дамрау.
Она болтает с Гевином Маллени и дистрофичной девушкой (которую зовут Индия) об общих знакомых из «Коллегиата», «Сен-Бернарда», «Чепина», «Экзетера» и Девоншира, конечно же, из Девоншира, который Луиза так хорошо знает (она рассказывает историю о двух студентах-беглецах, словно их знала, а Гевин ее поддерживает словами о том, какой хороший очерк о них она прислала в «Скрипач»). Потом Луиза рассказывает слышанную ею от Лавинии историю о девушке из «Чепина», которая мастурбировала клюшкой от лакросса и послала видео своему бойфренду, как оно расползлось по Сети, и ей пришлось его удалять, и все смеются, потому что много лет не думали об этой истории и так рады случаю снова ее рассказать.
– Разве вы не счастливы? – тихонько говорит ей на ухо Хэл. – Я же вас убеждал – как же хорошо быть пустым местом. В Девоншире вы могли бы перетрахаться с целой футбольной командой, и никто бы ничего и не заметил.
– Очень бы хотелось, – отвечает Луиза, и все смеются, хотя, если призадуматься, возможно, это так и есть.
Луиза рассказывает историю о том, как весь кампус завалило снегом, и она (и Виргил Брайс, но об этом она умалчивает) надела лыжи и заработала пару сотен долларов, продавая в общежитии вразнос горячий кофе (и травку Виргила, но об этом она тоже умалчивает).
Все смеются.
– Она просто потрясающая, – говорит Рекс. – Она даже как-то раз безнаказанно изображала из себя студентку. Целый год! Прежде чем кто-то наконец обо всем догадался.
Луиза набрасывается на него.
На секунду, жуткую и убийственную секунду ей кажется, что он насмехается над ней.
Но Рекс улыбается ей с такой нежностью и гордостью, пусть даже в его устах история звучит полной чушью (все продолжалось лишь две недели и лишь в столовой, и единственный, кто обо всем догадался – это ее мать, потому что сама она слишком боялась с кем-то говорить, а матери было так за нее стыдно), но все смеются и ведут себя так, словно в жизни ничего смешнее не слышали, и даже Хэл улыбается, обнажая дырку между зубами. И что Луизе остается, кроме как закашляться, проглотить свой страх и закончить историю, прекраснейшую историю о своем фантастическом розыгрыше, как она даже целый год ходила на занятия по греческому языку и даже написала контрольную, и все думают, что в жизни ничего смешнее не слышали, а еще – что она очень храбрая.
Рекс обнимает ее за плечи и целует в щеку, и никому, похоже, и в голову не приходит, что это означает, что она вообще не училась в академии.
Луиза отправляется в туалет.
Подкрашивает губы. Припудривается.
Проверяет телефон Лавинии.
Одиннадцать сообщений в «Фейсбуке». Почти все – от Мими. Тринадцать лайков.
Сообщение от Корделии: Ты где была?
Извини, дорогая! Переживаю экзистенциальный кризис. Вокруг дурдом. Скоро напишу!
Лавиния выкладывает фото американского флага, развевающегося над очень красивым домом в колониальном стиле, который очень легко можно принять за провинциальную таверну, где ненадолго может найти пристанище девушка, чья лучшая подруга трахнулась с ее бывшим.
Она пишет:
Все прошлое оставим позади,
Ворвемся в новый мир, что краше и сильнее.
Возьмем мы с боем свежий и могучий мир,
Вселенную похода и труда.
Пионеры! О пионеры!
Не проходит и минуты, как Беовульф Мармонт ставит лайк.
Все напиваются стоящим на буфете вином, кроме Хэла, который весь вечер подливает себе в стаканчик.
– Господи, – произносит Хэл. – Какая банальность.
– Что такое? – Индия всем рассказывает, насколько упражнения на брусьях лучше для ягодичных мышц, чем на турнике.
– Возьмем мы с боем свежий и могучий мир. – Хэл закатывает глаза. – Вселенную похода и труда. Ух ты. Тяжкий труд, – фыркает он. – В угольную шахту спустись.
– Не надо, – произносит Рекс. Очень тихо.
– Пионеры! О пионеры! От пули увернулась или как?
Рекс молчит. Он очень бледен. Яростно кусает нижнюю губу.
– Как она отреагировала? – Теперь Хэл уже смотрит на Луизу. – Когда вы ей рассказали. Передрались, как кошки? Разделись?
– Она сейчас не в Нью-Йорке, – отвечает Луиза. – Отдыхает.
Хэл смеется.
– Изгнание. Какая прелесть. Да полноте! Я бы на вашем месте поостерегся, юная Луиза, она может сунуть вам под ребра нож, пока вы спите.
Луиза смеется, как будто что-то еще соображает.
– Я в смысле… Может, вам и повезет. Может, она проглотит пригоршню снотворного мамаши Вильямс. – Он дует в свистелку. – Запереть под замок все лезвия. И не подпускайте ее к воде.
У Луизы к горлу подступает тошнота, и ей кажется, что ее вырвет – и вправду вырвет. Ей кажется, что с ней случится истерика – случится, случится. Вот только именно Рекс вскакивает на ноги.
Именно Рекс стремительно выбегает вон.
Это, по крайней мере, дает Луизе повод броситься вслед за ним.
* * *
Она обнаруживает его в одной из спален. Там скромная односпальная кровать посреди огромной комнаты, обшарпанный конь-качалка, на стенной пробковой плите – флаги частных школ из Девоншира, Андовера и Дирфилда.
Он курит косяк и пускает дым в окно.
– Знаешь… – Рекс пустыми глазами глядит в окно. – По-моему, мы все-таки злодеи.
– Нет! Нет!
– Не надо мне было тебя целовать. Я хуже всех… не надо мне было этого делать.
– Все хорошо! Ты лучше всех!
– Если с ней что-то случится, – продолжает Рекс, – если она… если с ней хоть что-то случится, это я виноват.
– Не виноват, – настаивает Луиза. – Я тебе обещаю…
– Ты не понимаешь! – Рекс впервые повышает на нее голос. – Тебе не понять… Ты давно ее знаешь, а? Полгода? – Он очень медленно выдыхает. – Она не твоя забота, а моя! Нельзя просто… прогнать это от себя, потому что так хочется. – Он гасит косяк о стол Хэла. – Прости меня… это несправедливо по отношению к тебе. До единого слова.
– С ней все будет хорошо! – Луиза кладет руки ему на плечи. Прижимается губами к шее. Глубоко вздыхает. – Обещаю тебе… Обещаю. Все будет хорошо. – Она заставляет себя улыбнуться. Заставляет сердце не колотится так сильно. – Все вернется на круги своя, – говорит она.
Он лихорадочно хватается за ее руку. Прижимает ее к плечу. Благодарно глядит на нее, словно Луиза уже все уладила одними лишь словами.
Они возвращаются к остальным. Улыбаются. Чокаются.
Большеглазая подруга Беовульфа Мармонта разбивает бокал для шампанского, и Рекс тотчас произносит: «Я все улажу», а Хэл молча стоит и потом начинает смеяться.
– Вот так назовут твою биографию, когда ты умрешь, – провозглашает Хэл. – «Я все улажу: Жизнь Рекса Элиота».
– Никто мою биографию не напишет, – отвечает Рекс с пола.
– Наверное, нет, – соглашается Хэл. – И мою тоже. А может, и напишут. «Жизнь и воззрения скромного служащего страховой компании». – Он пожимает плечами. – Да ладно. Когда грянет революция, книг все равно никто читать не станет. – Он откашливается. И провозглашает: – Мы их всех сожжем дотла. Не так ли, юная Луиза?
Луиза выдерживает его взгляд.
– Конечно, – говорит она и поднимает свой бокал.
Они налегают на шампанское. Включают музыку погромче. Играют в «прицепи ослу хвост» с новым набором, где осел – это демократ, а все булавки – флаги. Они тянут кокаиновые линии с журнального столика и пьют пунш, о котором Хэл говорит, что всем достались моллинезии, хотя Луиза в этом не уверена.
– Что ты хочешь на день рождения, Хэл? – спрашивает Индия.
– Отсос.
Все смеются вместе с ним.
– Как выясняется, – продолжает Хэл, – мне абсолютно ничего не нужно. Настоящий мужчина избавляется от всех привязанностей.
– Это так Генри Апчерч говорит?
Луиза вовсе не хочет показаться язвительной. Но губы у Хэла дергаются, он корчит какую-то странную гримасу, потом улыбается и смеется, тем самым давая остальным разрешение тоже рассмеяться, и говорит:
– Именно это утверждает Генри Апчерч. – И добавляет: – Ну ты и злыдня.
Но говорит он это с такой симпатией, и Гевин Маллени хлопает ее по плечу, а Индия изображает падение микрофона, и даже Рекс беспомощно пожимает плечами, словно говоря: «С ней что-то не так?» И все смеются, делают фотки и говорят Луизе, что она звезда вечера, и это, в некотором смысле, так и есть.
* * *
Они пьют еще больше. Хэл предлагает тост, начинающийся словами «а теперь восславим знаменитостей». Они включают старые танцевальные свинги, потому что Хэл считает, что всем нужно послушать «Братишка, гривенник подай» и поразмыслить о важности песни для американской промышленности, и Рекс поднимает Луизу на руках, а Хэл подхватывает ее за ноги, и все думают, как весело Луизе лететь по воздуху через гостиную, библиотеку и кухню, что она сможет стащить с кухни припрятанный Генри Апчерчем выдержанный виски и вылить бутылку себе в глотку.
Беовульф Мармонт выкладывает в «Фейсбук» фотографию Луизы.
На ней Луиза сидит с Рексом на диване под портретами всех Апчерчей. Рекс целует ее в щеку.
Все ставят лайки.
Рекс тоже ставит лайк, хоть и сидит рядом с ней, и при этом Луиза поднимает на него глаза, он ей улыбается, и Луиза улыбается в ответ.
К рассвету все, кроме Луизы, засыпают на диванах Генри Апчерча, даже Хэл, хоть и принял в тот вечер пригоршню стимуляторов, чтобы не спать.
Луиза пролистывает фотографии у себя в телефоне.
Она не узнает себя в этом платье, с этой губной помадой, счастливой в объятиях любящего ее человека. Летящей над всеми без Лавинии, а он держит ее за руку.
Словно она своя.
«Вечно так продолжаться не может», – думает она.
Но когда спит Рекс, и спит Хэл рядом с Индией, прижавшейся к его груди, и спит Беовульф Мармонт с обхватившей его за пояс девушкой с испуганными глазами, и все развалились на полу, Луиза натягивает туфли. Она спускается вниз по лестнице, кивает швейцару и выходит на улицу в только начинающий заниматься рассвет.
Звонит Рексу с телефона Лавинии.
Вызов переключается на голосовую почту, как она и ожидала.
– Дорогой, – говорит Лавиния бодрым и несколько взволнованным тоном. Голос у нее дрожит. – Все… все прошло прекрасно, верно? – Она сглатывает. – Ты сейчас, наверное, спишь… может… может, там она. Думаю, что она там. Это ничего. В смысле… – Глубокий, выстраданный вздох. – В том смысле – я хочу, чтобы ты знал. Я в порядке. Лулу мне все рассказала. И… ну, думаю, я немного разъярилась, зажгла пару костров, но хочу, чтобы ты знал – я все решила. Я… теперь мне это уже неинтересно. Ну… и вот. Хочу, чтобы ты был счастлив. Я так решила. Ты и Лулу – вы оба. Я люблю тебя, и не думай, что не люблю. Я люблю вас обоих. И желаю вам обоим всего самого лучшего. Только… ты ведь поймешь, верно? Если я захочу какое-то время тебя не видеть. Как бы то ни было. В любом случае. Прощай. Я люблю тебя. Прощай.
Это самый счастливый конец, говорит себе Луиза, какой ей только мог выпасть.
