Глава 5
Луиза всегда права.
Она многие годы знает, что кого-то можно дурить все время, и какое-то время можно дурить всех, но нельзя всех дурить все время, не важно, как здорово это у тебя получается, и не важно, как ты из кожи вон для этого лезешь. Если ты – лицемерная свихнутая лесбиянка, которая ворует деньги и к тому же уводит бывшего бойфренда своей лучшей подруги, не важно, какая ты стройная, симпатичная или какой прекрасный рассказ ты написала для блога «Скрипач», истина состоит в том, что все рано или поздно обо всем узнают.
В любом случае теперь все кончено.
Лавиния умерла.
Басы бьют по ушам. Публика визжит от восторга и аплодирует. Кто-то стучит в дверь туалета.
У Лавинии звонит телефон.
Что бы Луиза ни делала, она не кричит.
Она прижимает ладонь ко рту.
Прямо за дверью в клубе человек триста народу.
Луиза старается дышать очень спокойно и сосредоточенно, как ее когда-то учили на сеансах психотерапии, что должно помочь увидеть ситуацию в другом ракурсе.
Не получается.
Телефон Лавинии продолжает звонить.
Кто-то все стучит и стучит в дверь туалета.
Вот на экране телефона Лавинии появляется лицо Мими.
Ты дыши, думает Луиза. Ты дыши.
Телефон переключается на голосовую почту.
Мими посылает кучу сообщений.
Ты где?
Я проснулась совсем одна.
Эмодзи грустного котенка.
Эмодзи плачущей лисы.
Эмодзи рыдающего оленя.
Ты еще здесь?
Луиза дышит.
Лиуза вытирает кровь с пола. Луиза смывает кровь со лба Лавинии. Полотенцем для рук и очень дорогим жидким мылом с ароматом базилика. Потом прячет их на самом дне мусорной корзины.
Луиза распускает по плечам длинные растрепанные волосы Лавинии. Волосы у Лавинии такие длинные и роскошные, что закрывают ей лицо. Она снимает с шеи Лавинии ожерелье, огромное, сверкающее и испачканное кровью, и прилаживает его ей в волосы, словно у нее на голове корона, так что крови даже не видно.
Удары в дверь туалета становятся громче.
– Шлюха ты! – кричит кто-то. – Гребаная ты шлюха!
Луиза ничего не может поделать.
Она открывает дверь.
В туалет стоит очередь из двадцати человек.
Не выбраться, думает она, и это еще не конец.
* * *
Луиза поддерживает Лавинию на руках.
Лавиния мертва, глаза у нее открыты, Луиза поддерживает ее на руках, и очень худая девушка с жиденькими белокурыми волосами и в платье из 1980-х годов смотрит прямо на них.
Она их замечает.
Падает на пол.
И начинает блевать в унитаз.
Вокруг нее толпятся люди: еще более худая подружка девушки, которая придерживает ей волосы, и какой-то парень, кричащий: «Вот класс, черт подери, мне надо отлить». Потом пьяная девушка, придерживающая волосы другой пьяной девушке, затевает драку с пьяным парнем, который хочет отлить, и в какой-то момент он расстегивает ширинку, вытаскивает член и начинает писать на стену, и, поскольку все глазеют на него, никто не замечает, как Луиза тащит Лавинию, как будто у той ноги заплетаются, как будто ей нужно придержать волосы, тащит ее к сырым и узким коридорам, ведущим на сцену.
И все же это только дело времени, и, возможно, Лавиния не мертва, а ее только оглушили (Луиза долго смотрела сериал «Закон и порядок», но даже тут не может с уверенностью сказать, какие силы нужны, чтобы кого-то убить, потому что убийство не воспринимается как нечто происходящее на самом деле в реальном мире). Вокруг дикий грохот, толпы людей и так темно, что Луиза просто прислоняет Лавинию к стене (липкой, а потому создающей трение) и прикрывает ее тело своим, подтягивая его вверх, словно тут лишь они, словно они отыскали укромный уголок, чтобы потискаться, чтобы Лавиния снова поласкала ее пальчиком, чтобы Луиза поцеловала ее в шею.
– В гостиницу дуйте! – кричит кто-то, и Луиза даже не знает, ей ли, потому что краем глаза замечает парня, которому делают фелляцию.
В углу коридора лежит забытый шар воздушных гимнастов. Им уже попользовались пожиратели огня, так что от него еще тянет бензином.
Луиза укладывает Лавинию на пол под остовом шара, под софитами, под поддельным хрусталем от люстры, который сверкает каждый раз, когда в зале включается стробоскоп.
Она ощупывает лицо Лавинии. Целует его. Щупает горло, шею, сердце – и ничего, ничего нигде не бьется, но все же это не на самом деле, потому как люди не умирают вот так, потому что она не та, кто убивает людей, не та, что вообще делает что-то плохое, а убить человека – это почти худшее, что можно натворить, а еще есть Бог, и Он насылает молнии виновникам подобного, так что если Лавиния мертва, воздаяние свершится и Луиза обратится в прах.
Вот только парень, который валяется в масле с сахарной глазурью, выходит на бис.
В этот раз он делает из надувных шаров зверюшек, только вот зверюшки не надувные.
Лавиния такая красивая на фоне шара воздушных гимнастов.
Луиза наклоняется над ней. Она снова пытается уложить волосы Лавинии так, чтобы не было видно крови, и думает, что Лавинии бы это понравилось, потому что сейчас Лавиния выглядит прямо как Офелия, и тут ей становится не по себе, потому что только больной человек оправдывает убийство кого-то тем, что жертва всегда немного хотела походить на Офелию или, в самом крайнем случае, на Волшебницу Шалот.
Тут все принимаются кричать, огни сверкают, и какой-то парень, которого она раньше никогда не видела, визжит прямо ей в лицо «ЕЗДА ПО ГОЛОВАМ!», а худая девушка (одна из них) заходится так, будто впервые в жизни услышала о езде по головам, а затем все смотрят на них, прямо на них, на эту красивую мертвую белокурую белую женщину и на эту чуть менее красивую белокурую белую женщину, которая еще жива и дышит, привалившись к первой. Все кричат, кричат, словно они боги, а потом начинают катить шар вместе с ними внутрь, все крутится, и Луизе кажется, что ее стошнит. Ее тошнит, и она думает: вот, вот сейчас они все поймут, но они ничего не понимают, потому что свет пульсирует, потому что музыка ревет, они прокатываются через оркестровую яму, через главный зал, потом в финальном взрыве с потолка падает серебристая мишура, все гуще и гуще, сильнее, чем метели, которые видела Луиза, облепляет их толстым слоем, прилипая к поту и какой-то вязкой жидкости, которая выделяется сразу после того, как умираешь, а потом их так заляпывает серебром, что крови не видно (как это так, что никому не видно?), что тут мертвая девушка с длинными белокурыми волосами и открытыми, засыпанными конфетти, глазами.
Луизу рвет.
Все приветствуют это очередным взрывом радостного рева.
Когда шар катят к кулисам, Луиза замечает Хэла. Он сидит рядом с балериной с пирсингом в сосках.
Он приветствует их поднятием бокала.
Теперь они в полумраке.
Сейчас Луиза отчаянно прижимается к стене.
И находит дверь для персонала.
Она затаскивает Лавинию в служебное помещение. Здесь пахнет гнилой рыбой, сладким вином и прогорклым жиром.
Лавиния даже не единственная лежащая здесь пластом девушка.
Она заталкивает Лавинию в деревянную тележку с кусающимися заусенцами. Расталкивает с дороги ящики. Объезжает крыс.
Она больно царапается об один из крепящих колеса винтов. Глядит вниз, не идет ли у нее кровь, но икры у нее измазаны кровью Лавинии, так что она так и не определяет.
Мими по-прежнему, блин, строчит сообщения.
Ты где? Я наверху? Ты здесь?
И Луиза думает: Это не я. Я – это не я.
Это не реальная жизнь, мелькает у нее в голове. Воют полицейские сирены, но мчатся даже не за ней.
Луиза решается.
Она хватает телефон Лавинии. Вызывает такси.
Закидывает руку Лавинии себе за шею.
– Давай, – говорит она, достаточно громко, чтобы ее услышали все на улице. – Давай, дорогуша! Поедем-ка домой.
Она очень жизнерадостна.
Она всего лишь очередная уработавшаяся официантка, помогающая очередной напившейся девчонке сесть в такси.
Они обе в мишуре. Они обе в рвоте.
Стоит один из типичных городских вечеров.
Вечер пятницы, и все кричат, и, как бы ни было поздно, еще закат, это жутковато, но доставляет облегчение, потому что означает, что ты не один.
Можно пройти мимо множества ночных клубов с измазанным кровью лицом, и никто даже не заметит.
Можно пройти по улицам города в Нижнем Ист-Сайде, в Бушуике с измазанным кровью лицом и лишь водительскими правами, кредитной карточкой и с телефоном, где почти сел аккумулятор, с разбитыми костяшками пальцев после того, как ты ударила мужчину (ты ведь даже не из тех, кто выйдет из себя и ударит человека), (ты всегда была из таких), (он всегда говорил тебе, что ты из таких), и никто даже не заметит или не обратит внимания.
Луиза проделывала такое и раньше. Тогда все тоже казалось нереальным.
Луиза ждет такси в переулке рядом с клубом.
Там очень много народу.
Слышатся пьяные выкрики, и Луиза опускается на колени, изо всех сил прижимает к себе Лавинию и бормочет куда-то в ее коченеющую шею: «Я знаю, милая, знаю, прости меня, прости, я люблю тебя». Она даже сама не знает, правду она говорит или нет.
Очередное сообщение от Мими.
Эмодзи что-то вынюхивающей лисы.
Я совсем одна.
Ты уехала с Луиз?
Ты в порядке???!!
Луизе не хотелось бить Лавинию, когда она ее ударила. (Ей хотелось ударить Лавинию.)
Ей не хотелось ударить Виргила Брайса.
(Она же не из таких.)
Просто когда целый год по кругу вертится один и тот же разговор во все той же крохотной квартирке в Бушуике, и мужчина, который любит тебя, опять говорит: «Я люблю тебя», но тут же добавляет: «Это благословение и милость, потому что я знаю тебя лучше, чем ты себя знаешь, и я все-таки сделал выбор любить тебя, и никто из тех, кого ты знаешь, тебя не полюбит». Он тебя и целует, и твердит тебе, что станешь круче, если немного похудеешь. Он тебя и трахает, и твердит тебе, что будет лучше, если бы вы переехали в более тихое место, где у тебя появится больше шансов «добиться этого», потому как тогда ты, наверное, хоть раз не разочаруешься – и вместо того, чтобы кивать, вместо того, чтобы вздыхать, вместо того, чтобы говорить: «да, да, ты прав», ты врезаешь ему так сильно, что он падает навзничь, бьешь так, как мужчины бьют женщин в кино, так, как мужчины не должны бить женщин в жизни.
(Может, ты один разок так и делаешь, а потом понимаешь, что он прав во всем, что всегда о тебе говорил.)
И тогда ты понимаешь, что он прекрасно знает, что ты – свихнутая сучка, что ему всегда было о тебе известно, и уйти ты можешь именно так и только так.
Теперь ты свихнутая. Какой всегда и была.
– Я был прав насчет тебя, – говорит он самодовольным тоном, почти, почти что таким, словно он рад тому, что может это сказать, и вытирает со щеки кровь. – Ты, блин, психопатка, Луиза. – Потом хватает ее за загривок, как собаку, и выталкивает за дверь, и он прав, и это последнее, что он вообще ей говорит.
Лавинию очень легко затолкнуть в такси. (Слава богу, слава богу, что она такая худенькая.) Это единственный раз, когда Луиза не бесится из-за того, что Лавиния такая худенькая.
– Ваша подруга в порядке?
– Она увидела фей, – отвечает Луиза. Она придерживает Лавинию на коленях. Глаза у той по-прежнему открыты. У Луизы кровь на мини-юбке и на ногах (слава богу, слава богу, что я в черном).
– Что?
– Ничего?
– От нее воняет, как из сортира.
– Знаю.
– Знайте, что полагается штраф в сто долларов, если она опять наблюет.
– Не наблюет, – заявляет Луиза.
У Лавинии виднеется сосок в том месте, где платье сползло вниз. Водитель таращится на нее в зеркало.
Луиза его не осаживает.
Есть анекдот, который всегда нравился Луизе, про двух мужиков, напоровшихся в лесу на медведя. Вот он: «Не обязательно бегать быстрее медведя. Достаточно бегать быстрее напарника».
Сейчас она думает об этом анекдоте.
Следующую часть Луиза проделывала и раньше.
Вытащить Лавинию из такси. Протащить Лавинию по лестнице. Затащить Лавинию в ванну. Включить воду.
Мыть длинные, спутанные, дивные золотистые волосы.
Смывать кровь.
* * *
Может, я домой?
Это двадцатое сообщение от Мими.
Ржу-не-могу, я так напилась, что вырубаюсь.
И Луиза думает: это не может быть реальным.
Ничто не реально.
Глаза у Лавинии по-прежнему открыты.
Это не может, не может быть реальным.
Телефон Лавинии звонит без умолку.
Луиза переживет и это.
Мне просто нужно время, думает она. Мне просто нужно еще немного времени.
– Дорогая!
Когда ей хочется, Луиза может очень хорошо подражать голосу Лавинии. Ей очень знаком ее голос. – Дорогая… Мими… ужасно, ужасно извиняюсь!
– Ты где?
– А ты еще в «МС»?
– Хэл сказал, что ты уехала. Он сказал, что тебя вырвало.
– Ну, бывает… дорогая. Нужно хоть секундочку передохнуть, вот и все.
– А ты где?
И Луиза думает: блин, блин, блин.
И Луиза думает: пусть мир замрет, хоть на секунду, на столько, что все снова встало на свои места.
– Я так напилась! – скулит Мими. – Перед глазами все плывет. Приезжай, вместе оттянемся!
Луиза тащит неподвижную Лавинию по танцполу.
Это не может быть последним, что видит Хэл. Это не может быть последним, что видят все.
Ей просто нужно, чтобы Лавиния оставалась живой еще несколько часов.
– Встретимся в болгарском баре, – предлагает Лавиния. Лавинию всегда, всегда тянет на приключения. – Я сейчас в такси. Уже лечу, дорогая, клянусь.
– Ты приедешь?
– Да, конечно, приеду.
– И Луиза тоже?
Кислая, грустная усмешка.
– Господи, нет, – отвечает Лавиния. – По правде говоря, она мне как-то немного надоела.
Не так трудно, как покажется, стянуть с Лавинии платье. Не так трудно, как покажется, смыть с него пятна, надеть и набросить на спину палантин из лисьего меха. Лавиния окоченела, но почти не сопротивляется.
С волосами посложнее – ведь теперь она может зачесать их назад, потом вверх, чтобы все выглядело так, будто Лавиния пыталась их аккуратно заколоть, но у нее ничего не получилось. (Лавинии никогда не удается тщательно заколоть волосы, ни разу.)
Она красит губы помадой Лавинии.
Душится духами Лавинии.
Задергивает занавеску в душе.
Лавиния выкладывает их селфи в такси. «Лучшие подруги».
Оно получает пятнадцать «лайков» за четыре минуты.
Лавиния представляется таксисту по имени. Она очень виртуозно болтает об искусстве и жизни, о том, что если очень хочется искусства, то можно себя сделать произведением искусства. Можно создать самого себя.
– По-моему, люди не осознают, какой свободой они обладают, – разглагольствует она, когда такси подъезжает к углу Ривингтон-стрит и Эссекс-стрит. Она дает ему на чай наличными, хотя обычно так никто не делает, так что он ее вспомнит, и очень охотно.
Лавиния загружает в «Фейсбук» еще одно фото: на нем Ривингтон-стрит, небо, звезды, фонари. Забудь, Джейк, ставит она подпись, это Чайнатаун. На самом деле это Нижний Ист-Сайд, но Лавинию это не остановит, потому как Лавиния верит, что Искусство благороднее и важнее истины. Она заявляется в болгарский бар.
Мими посылает ей массу эмодзи: львы, тигры, медведи.
«Буду через секунду», – отвечает Лавиния.
Обязательно зайди в ледяную клетку.
Вот как все устроено в болгарском баре.
Раздеваешься – получаешь рюмку бесплатно. Занимаешься сексом на стойке – получаешь бутылку бесплатно. Тридцать долларов – и можно зайти в советскую ледяную клетку, надеть настоящую винтажную советскую военную форму, которую выдадут, и советскую шапку-ушанку, а потом бармен заберет у тебя телефон и будет снимать тебя через стекло, пока ты пьешь столько водки, сколько сможешь выпить из сделанной изо льда рюмки, пока она не растает.
Вот Мими в советской ледяной клетке. Вот она голая, кроме трусиков, и в советском военном кителе. И еще в шапке-ушанке.
Она прижимается к стеклу, и мужчина, которого Луиза раньше никогда не видела и больше никогда не увидит, целует Мими сзади в шею и запускает пальцы ей в трусики.
Лавиния кладет на стойку карточку Лавинии.
Она объясняет, что хочет, чтобы все выпитое вон той пьяной девушкой записали на ее счет.
Она фотографирует Мими. Выкладывает фото в Интернет. Ставит хештег. Беовульф Мармонт ставит лайк.
Когда Мими вываливается наружу, Лавиния подхватывает ее.
– Дорогая!
– Лавиния?
Лавиния шепчет ей из-за спины на ухо, ее волосы падают Мими на плечо, ее обдает ароматом духов:
– Ты уж меня прости, что я заставила тебя ждать.
– Ты-где-была-я-по-тебе-скучала-я-так-по-тебе-скучаю.
Мими даже на ногах не стоит.
– Я тебе еще выпить принесла.
Она силой сует бокал в руки Мими.
– До дна!
Мими пьет до дна. Мими шатается.
Мими подносит ко рту ладонь, словно ее вот-вот вырвет.
– Я-так-боялась-Лавиния.
Вокруг толпа народу. Темно. Все танцуют.
– Я-так-боялась-что-ты-на-меня-разозлилась.
– Я не могу на тебя злиться, – отвечает Лавиния. – Я люблю тебя!
– Я по тебе скучала, – бормочет Мими. Глаза у нее смотрят в разные стороны. Лавиния все время вне поля ее зрения. – Ты понятия не имеешь.
– Селфи! – кричит Лавиния.
Они фоткаются.
Лавиния наклоняется, целуя Мими в щеку, черты ее лица скрыты ушами шапки, так что лица ее по-настоящему не разглядеть.
Лавиния выкладывает и эту фотку.
– У нас сегодня будет хороший вечер, так?
– Самый лучший, – отвечает Лавиния.
Они вместе уплывают в толпу.
Она оставляет Мими в объятиях мужчины, который раньше ее уже щупал.
Четыре часа утра. Лавиния еще жива.
Что бы с ней сегодня ночью ни случилось – это Луизу не волнует.
Еще немного, и у нее тоже появится алиби.
Это следующий логический шаг, думает Луиза, как только кого-нибудь убьешь. По крайней, она так полагает.
Луиза посылает Мими сообщение уже со своего телефона.
Вы где, народ?
Лавиния с тобой?
Мне нужны ключи.
В четыре часа утра Луиза звонит Рексу.
– Извини, – говорит она. – Прости, я не знала, кому еще позвонить.
– У тебя все нормально?
Для четырех утра у него очень бодрый голос.
– Просто… У меня нет ключей.
– Лавиния… она уехала и Мими после бурлеска, где мы… не важно.
– У нее твои ключи?
– Есть всего один комплект, – объясняет Луиза. – У меня его нет. Она не подходит к телефону.
– А ты с ней не поехала?
– Она меня не приглашала.
Она слышит, как Рекс выдыхает в трубку.
– Приезжай, кофе попьем, – говорит он.
Лавиния заходит в туалет в круглосуточной закусочной. Выходит оттуда Луиза.
Волосы у нее стянуты в хвост. На ней мини-юбка, очень похожая на ту, что ее заставили надеть в «МС» (сейчас уже без толку думать об этой работе, ее она тоже потеряла), сверху свитер, вульгарный и с блестками, делающий ее похожей на Афину Мейденхед, но теперь ей нужно суметь доказать, что она так и не попала домой.
Она очень аккуратно сворачивает платье Лавинии и кладет его в пластиковый пакет на тот случай, если оно ей вдруг понадобится.
Иногда Луиза поражает саму себя.
Луиза встречается с Рексом в Ист-Виллидж, неподалеку от его квартиры. Они идут в круглосуточную забегаловку с подачей вареников под названием «Веселка», где стены расписаны сценами из старой нью-йоркской жизни, садятся у окна под галогенной лампой и глядят, как с каждым мгновением отступает темнота.
У Рекса мешки под глазами. На нем блейзер.
– Не надо было из-за меня так наряжаться, – говорит Луиза.
Они молча сидят уже десять минут, едят жирные вареники, пьют отдающий гарью кофе и смотрят друг на друга.
– Я не наряжался, – отвечает Рекс. – В смысле… в том смысле, что нет. То есть… – Он снова отхлебывает кофе.
Он вздыхает. Луиза молчит.
– Послушай, – начинает Рекс. – Я уверен, что она скоро явится домой. Раньше она такого не проделывала?
– Иногда. – Она поднимает на него глаза. – Но не так поздно. – Луиза сглатывает. Сейчас ей нужно быть очень осторожной. – То есть… по-твоему, с ней ничего не случилось?
Может, на Лавинию нападут и ограбят в каком-нибудь переулке. Может, она поскользнется и упадет в парке, ковыляя домой. Сейчас Луиза не может об этом думать.
Луиза лишь может сосредоточиться на том, чтобы не закричать.
– Ты получила ответ от Мими?
Луиза пожимает плечами:
– Пока нет.
– У тебя нет ключей, – говорит Рекс. Говорит так, словно ему ее очень жаль.
– Это какое-то правило совета дома.
– Разумеется, – говорит он.
– Разумеется, – соглашается Луиза. – Извини… прости… не надо было мне тебя будить. Не ради этого. Просто… я не знала, кому еще позвонить.
– Я рад, что ты позвонила, – отвечает Рекс. – Мне нравится говорить с тобой.
– Если она узнает…
– Нам конец, – заканчивает Рекс, и Луизе стоит огромных усилий, чтобы не содрогнуться.
За окном занимается рассвет, и розоватые пальцы тянут тени от входа в закусочную.
– Мне не по себе, что я втягиваю тебя в неприятности, – говорит Рекс.
– Не втягиваешь, – отвечает Луиза. – Нет… это я во всем виновата, уж поверь.
– Я знаю, что так нельзя, – произносит Рекс. – Знаю. – Он выдыхает. – Она хороший человек, в глубине души. Разве нет?
Луиза уже даже не знает.
– Может быть.
– Просто… она…
– Немного слишком?
– Да, – соглашается Рекс. – Просто… немного слишком. – Он вздыхает. – Несправедливо с ее стороны… требовать от тебя слишком много.
– Нормально, – говорит Луиза.
Еще каких-нибудь пару часов. Только до утра. У тебя получится.
Утром она найдет способ убить Лавинию.
– Ты умная, забавная и просто прелесть.
– Перестань, – тихо говорит она.
– И ты хороший друг… да-да… и, извини, тебе не надо было тащиться сюда, блин, в пять утра… Извини.
– Перестань, – повторяет она, – прошу тебя, хватит… хватит…
Но он ее не слышит.
– Ты заслуживаешь куда лучшего, – говорит он и берет ее за руку.
Вот в чем штука: она не заслуживает.
Луиза обещала себе, что не заплачет. У нее так хорошо получается не плакать. Она не заплакала, поднимая с пола тело Лавинии, она не плакала, когда тащила Лавинию из клуба, и не плакала в такси, не плакала, опуская Лавинию в ванну или выкладывая их с ней фотку, так что Луиза не знает, почему она плачет теперь, но Рекс глядит на нее таким добрым и благородным взглядом. Луиза может думать лишь о том, что все ужасное, что кто-то когда-то в ней видел, – правда, всегда было правдой, и нет ни одной вселенной, где бы она не закончила тем, что сделала.
– Извини, – беспрестанно повторяет Рекс, словно это касается лично его, глядя на нее так, как больше никто и никогда не посмотрит, и если он хоть секунду станет так на нее смотреть, Луиза не сможет удержаться, чтобы не рассказать ему все. – Господи. Извини, мне не надо было… не мое это дело.
– Все нормально.
Она швыряет на стол двадцатку.
– Мне надо идти.
Вот вариант того, как может закончиться эта ночь: Луиза сдается полиции.
Рекс продолжает глядеть на нее – широко раскрытыми, немигающими глазами и с полным доверием – и Луиза думает: в идеальном мире люди всегда поступают правильно, и хоть это и не идеальный мир, Луиза решает, что он должен быть таким, и поэтому она отправляется в полицию и чистосердечно признается в том, что совершила.
В какой-то момент, на рассвете, Луиза уверена, что так и сделает.
Рекс бежит за Луизой на Вторую авеню.
– Луиза, подожди!
Он задыхается. Он совсем забыл про блейзер.
Луиза машет рукой, ловя такси, – дико, отчаянно, и пытается сообразить, куда именно нужно идти, когда кого-то убил: в какое-то управление, или же нужно «гуглить» местный полицейский участок, или же просто подойти к первому попавшемуся полисмену и сказать: прошу прощения, у меня в ванной труп девушки?
Рекс так быстро бежит по переходу, что его чуть не сбивает велосипедист.
– Что тебе от меня нужно? – спрашивает она у него, и тут он ее целует.
Рекс целует не ее.
Он целует девушку с дивными белокурыми волосами и покорным взглядом, которая такая же, как он. Она застенчивая, умная, остроумная и добрая, она так страшно страдает и так желает всем добра. Он целует девушку, которая не жалуется, что ее подруга не пускает ее домой в четыре часа ночи, и которая ходит в музей, когда ей одиноко. Он целует девушку, которая никогда никого не убивала.
Как бы то ни было, она целует его в ответ.
Домой к Рексу они едут на такси, хотя до его квартиры меньше десяти кварталов, потому что не могут оторваться друг от друга, и Луиза расплачивается всеми наличными из кошелька, оставляя баснословные чаевые, потому что это деньги Лавинии, и она даже не может себя заставить лишний раз к ним прикоснуться.
Они залезают друг на друга. Они пожирают друг друга. Шарф Рекса цепляется за вульгарные и жуткие блестки на свитере Луизы, и хотя она сначала даже не понимает, что плачет, ее слезы текут у Рекса по лицу. Несмотря на это, он продолжает ее целовать и шептать: «Ты не виновата, не виновата, прости». Они целуются у его дома, они целуются в вестибюле, потом снова целуются на лестнице и на каждой площадке, которых, как выясняется, много, потому что в доме нет лифта, а он живет на пятом этаже, и опять целуются у двери в квартиру, и Луиза пьянеет, хоть ничего и не пила. А может, это Лавиния пьяна – Лавиния, которая еще жива, Лавиния, которая проводит лучшую в жизни ночь вместе с Мими, Лавиния, которую Мими только что в очередном полубессознательном состоянии обвешала безграмотно написанными хештегами о Бодлере, вине и добродетели, Лавиния, на которую сегодня ночью нападут и ограбят, Лавиния, которая умрет. А может, они еще до сих пор связаны из-за той ночи у моря, и Луиза чувствует все, что ощущает Лавиния, и потому она тоже пьяна, а может, рядом кто-то теплый и добрый, кто целует ее и шепчет на ухо ее имя, ее имя, и говорит, какая она хорошая.
– Я все рушу из-за тебя, – шепчет Рекс. – Рушу все, знаю, прости, вели мне остановиться.
Но они лишь сильнее прижимаются друг к другу, он снимает с нее свитер с блестками и смешную мини-юбку до самых чресел, а потом лифчик (она слишком поздно понимает, что это лифчик Лавинии, но он, похоже, ничего не замечает). Он проводит руками по ее телу и глядит на нее, глядит по-настоящему, и произносит «Господи боже, какая же ты красавица», будто так оно и есть.
– Вели мне остановиться, – говорит Рекс. Луиза не велит. Даже когда он целует ее в шею, даже когда он ее везде ласкает, даже когда он ее спрашивает, есть ли у нее презерватив, а она отвечает: «Не волнуйся», потому что сейчас риск кажется таким пустячным.
Она обвивает его руками и ногами, он на ней, вокруг нее, прижавшись к ней и в ней. Но вот в чем штука: Луиза может лишь думать о том январском вечере, когда Лавиния решала, что они давненько не устраивали себе таких вот вечеров, так что Лавиния заперла все двери, выключила везде свет и зажгла по всему дому свечи. Она поставила «Грезы любви. Сочинение 3» Листа, которое Луиза раньше и не слышала, и при свете свечей объяснила, что это все о любви и смерти, как час грядет, час грядет, когда все умирают. Лавиния облокачивалась на спинку дивана, и лунный свет лежал у нее на груди. Но, возможно, Рекс единственная причина тому, почему Лавиния слушает это произведение, и Луиза думает: «Да, там все было по-настоящему», и не знает, целуя его в ответ, станет ли что-нибудь когда-нибудь по-настоящему. Луиза не знает, в ужасе ли она, или сама ужасна, или торжествует, влюблена ли она или просто борется за выживание. Она лишь знает, что мир рухнул, однако земля по-прежнему продолжает вертеться.
Луизе нужно знать лишь одно: Рекс в ней, и ей надо, чтобы он оставался в ней. Она тоже крепче прижимается к нему, очень крепко, еще дыша, потому что если она разомкнет объятия, если она хоть на секунду их ослабит, то Лавиния смоет ее в море.
