Глава 4
– У меня была царица Маб.
Вот и все, что Лавиния говорит о том вечере.
Говорит всего лишь раз, утром, пролистывая все свои фотки, сделанные Луизой. Она меняет заставку профиля на фото из «Вчера вечером в Мет». Она сидит за обеденным столом, задрав на него ноги по обе стороны засохшего круассана, который она фотографирует на блюде из бирюзового фарфора, которое привезла из самого Узбекистана.
– Знаешь что, Лулу?
Луиза убирает со стола. Луиза разливает чай. Луиза ставит туда яичницу, которую приготовила.
– Да, Лавиния?
– Кажется, я вчера вечером видела фей.
Дальше Лавиния не продолжает.
И Луиза тоже.
– Хорошее видео, – отзывается Лавиния о сцене в фонтане. – Думаю послать его Корди – просто чтобы позлить ее. Она всегда мне твердит, что я слишком много шляюсь.
Луиза молча одевается.
– Ты куда это, черт подери, собралась?
– На работу.
– На работу? – Лавиния издает смешок. – Господи, который час-то?
– Одиннадцать.
– Вот именно! Позвони и скажи, что заболела!
– Не могу.
– Тебе нельзя выходить на улицу. Ты выглядишь как исчадие ада. – Лавиния разваливается за столом. – Ну же, давай поболеем. Будет классно… посмотрим все серии «Возвращения в Брайдсхед»… сделаем чай с лепешками и… вроде у меня должен где-то быть плюшевый мишка, которого можно таскать по квартире.
– Извини.
– Мне не хочется все это одной делать.
– Извини, – повторяет Луиза. – Это работа. Нельзя ее прогуливать.
– Конечно, – говорит Лавиния. – Конечно… ты права. Я эгоистка. Эгоистка. Ты права. Не давай мне тебя задерживать.
Луиза застегивает верхнюю пуговицу. Закалывает волосы.
– Эй, Лулу?
– Да?
– Можешь по дороге домой прихватить чего-нибудь на ужин? Не хочется готовить. Ну, знаешь, что-нибудь возьми у «Агаты». Типа… может, жареную курочку? Или, ну… ай, блин, я тебе сообщением скину список. Расходы возмещу.
Список Лавинии на покупки у «Агаты и Валентины» тянет на 61 доллар 80 центов.
Луиза расплачивается деньгами, которые она сняла с банковского счета Лавинии. Расходов ей Лавиния не возмещает.
Луиза прекрасно справляется с обязанностями лучшей подруги Лавинии.
Она штопает платья Лавинии. Она подшивает им подолы, потому что Лавиния все время их обрывает. Она убирается в квартире. Ходит за продуктами. Стирает. Гладит. Смахивает крошки с дорожного кофра.
Она снова извиняется перед миссис Винтерс, когда встречает ее на лестнице.
Она очень аккуратно подчеркивает – Лавиния четко на этом настояла – что, конечно же, она здесь не живет (совет дома, неустанно повторяет Лавиния, очень строго за всем следит). Она тут гостит.
Она вновь и вновь перечитывает роман Лавинии (роман все тот же, в нем всего лишь двадцать тысяч слов, а больше Лавиния и не пишет) и всякий раз говорит ей, какой он гениальный, а когда Лавиния принимается плакать и говорить, что она «просто слишком», а книга – банальщина, и что никому не понравится банальщина, написанная такой жуткой особой, как она, Луиза говорит «нет, ты красавица» и держит ее за руку.
Совместных писательских «сеансов» они больше не устраивают. Лавиния перестала об этом просить.
Оно и к лучшему. У Луизы действительно нет времени.
Будучи лучшей подругой Лавинии, Луиза экономит три тысячи долларов в месяц.
Как-то раз она это вычисляет на обратной стороне салфетки.
Лавиния покупает Луизе как минимум два бокала за вечер (20 долларов каждый, включая налог и чаевые) (40 долларов х 30 = 1200 долларов в месяц: развлечения).
Луиза экономит восемьсот долларов в месяц (девятьсот с коммунальными услугами) (больше, если принимать во внимание местоположение, расположение, район, но тут Луиза консервативна).
(900 долларов в месяц: жилье)
Лавиния также все время платит за такси (900 долларов в месяц: транспорт).
Это еще до того, как начинаешь считать расходы на одежду, подделки под бренды, которые почти ничего не стоят, но все же они куда красивее, чем то, что Луиза носила всю жизнь. Даже если Лавиния прищемит ей подол дверью машины, даже если Лавиния чем-нибудь ее обольет, даже если Лавиния потянет ее пробраться в Центральный парк после великосветского мероприятия и юбка у нее покроется пятнами от травы, так что Луиза больше не сможет ее носить. Это без учета расходов на еду из ресторана «Симлесс» (Лавиния почти не умеет готовить, поэтому почти все продукты, что они с Луизой покупают, она выбрасывает). Это без учета стоимости огромного портрета маслом обнаженной куртизанки, который Лавиния как-то раз покупает на блошином рынке в «Утюге» и вешает над кроватью Луизы, ее об этом не спрашивая.
Это без учета расходов на стимулятор аддералл.
Разумеется, существует еще и статья расходов.
Взять фитнес-центр. Лавиния всегда слишком мучается с похмелья, чтобы заниматься спортом, а Луиза обычно слишком устает, но Лавиния настаивает, чтобы они в любом случае продлевали абонементы, и на этот раз, утверждает она, Луиза отвечает за то, чтобы заставить ее ходить в спортзал.
Еще тот раз, когда Лавиния отправила ее посреди ночи под проливным дождем в какое-то сомнительное заведение в Восточном Гарлеме за грибами, которые оказались даже не галлюциногенными. Плюс чаевые наличными уборщикам и уборщицам в туалетах в «Мете», в «Траттории дель Арте», в «Шан Ли» и в других местах, где Лавиния с Луизой или украдкой нюхают кокаин, или блюют.
Плюс смены, которые Луиза пропускает, когда не помогает даже аддералл, когда в последнюю минуту влетает Лавиния и заявляет, что у нее есть билеты на акробатическое представление, которое друзья Афины Мейденхед устраивают в мультикультурном пространстве с зеркалами под названием «Дом Да». Работа на «ГлаЗам», поскольку так легко отписаться «потом сделаю», а еще смены, куда она иногда просто не может встать, а еще дни, когда она даже пропускает занятия с Полом, хотя идти до него всего два квартала.
Так что во второй раз, снимая деньги с банковского счета Лавинии, когда пьяная Лавиния лежит в отключке на диване (потому что она рыдала, оттого, что они снова увидели Рекса и Хэла на весеннем балу мистера Моргана в Библиотеке и музе Моргана и никто из них на нее не взглянул, а Рекс поднял бокал, посмотрев на Луизу, и она за это так на него разозлилась, но и очень обрадовалась), Луиза даже не считает это каким-то воровством. Она просто уравнивает баланс. Просто сотню сюда, сотню туда. Потом еще полсотни. И еще сотню.
Но почему-то она по-прежнему все время на мели.
А вот еще одна смешная и жуткая вещь: Луиза никогда не выглядела так хорошо. Она сбрасывает почти три килограмма. По большей части причиной этому аддералл и кокаин, хотя они с Лавинией все-таки добираются до фитнес-центра «Флайбарр» и занимаются там ровно два раза, прежде чем у Лавинии пропадает интерес и она объявляет физкультуру кальвинистской мерзостью. Лавиния делает ей макияж. Волосы ей укладывают профессионалы. Это по настоянию Лавинии.
Как-то ночью Лавиния стучится к ней в дверь. Сначала Луиза не откликается, поскольку уже научилась, что лучший способ не общаться с Лавинией – это притвориться спящей, но Лавиния стучит снова.
– Ты измазала отделку в ванной, – говорит она.
Она присаживается на кровать.
– Я что?
– Ванна. Она желтая.
Луизе надо быть осторожнее. Она несколько часов там все отскребала.
– Извини, – говорит она и переворачивается на бок, словно опять засыпает.
– А в ванной воняет отбеливателем.
– Извини, – повторяет Луиза.
– Слушай… мне все равно, – начинает Лавиния. – Можешь весь дом в лиловый цвет выкрасить, мне наплевать. Но вот мои родители… сама знаешь… мне вообще-то нельзя принимать гостей. И они особо пекутся о сохранности квартиры, понимаешь. На тот случай, если они решат уйти здесь на покой. Или продадут ее. И, сама знаешь, это не просто отделка. – Она затягивает на плечах свой заляпанный пятнами халат. – Она какая-то итальянская или типа того, не знаю. Ее даже мочить нельзя.
Она ложится на кровать рядом с Луизой.
– Знаешь, что? По-моему, тебе надо отправиться в салон красоты «Ликари». Куда я хожу.
Луиза очень, очень хорошо определяет у людей естественный цвет волос. Это одно, чему она здорово научилась. Ей и в голову не приходило, что волосы у Лавинии могут быть не натурального цвета.
– Я уже записала нас обеих, – продолжает Лавиния. – К тому же я получаю скидку, если привожу новую клиентку.
Она прижимается к Луизе.
– Как же мне хочется, чтобы у меня волосы были такие же прямые, как у тебя, – говорит она. – Они такие блестящие. Господи, я тебя ненавижу.
Лавиния засыпает рядом с ней на кровати, закинув руку Луизе на грудь.
Окраска волос стоит четыреста долларов.
На следующий день Луиза снимает в банкомате половину этой суммы.
* * *
Другие тоже замечают, насколько лучше выглядит Луиза. Разумеется, ее мама, которая впервые за пять лет не заговаривает о Виргиле Брайсе, а вместо этого отпускает замечание о том, как все нью-йоркские симпатичные молодые и свободные мужчины чуть за тридцать, наверное, выстраиваются в очередь длиной в квартал. Пол беззастенчиво рассматривает ее во время занятий, что показалось бы оскорбительным, если бы он не начинал заикаться, краснеть и выглядеть настолько пристыженным, что Луизе становится его почти жаль. Беовульф Мармонт в три часа ночи пишет ей в «Фейсбуке» сообщение, что ему очень понравился ее очерк для «Скрипача» и что, может, они как-нибудь это обговорят за чашечкой кофе.
И еще: тот парень, что писал за нее на сайте знакомств.
В мае он отправляет ей сообщение в «Фейсбуке».
Похоже, ты весело живешь!
Подмигивающее лицо.
Может, как-нибудь еще разок прогуляемся в Проспект-парке.
Мне так плохо, что во второй раз у нас так и не получилось.
Он даже не извиняется. Ему не нужно извиняться.
Конечно, отвечает Луиза.
Пунцовое лицо.
Она целый день хранит осознание этого в сердце. Она отскребает столы Лавинии, выбивает ковер Лавинии, пришивает меховой воротник на винтажную оперную пелерину Лавинии, и весь день проходит у нее с улыбкой.
Лавинии она ничего не говорит.
До тех пор пока Лавиния однажды утром не затаскивает ее в бар «Кинг Коул» в гостинице «Сент-Риджис», который, наверное, самый дорогой бар в Нью-Йорке. Но он знаменит своей настенной живописью, а также тем, что там, скорее всего, придумали коктейль «Кровавая Мэри», за который берут двадцать пять долларов (без налога и чаевых). И хотя Луизе не нравится «Кровавая Мэри», она нравится Лавинии, так что они заходят в бар и оккупируют столик.
– Знаешь что, Лулу? – начинает Лавиния. – Мне пришла в голову совершенно невероятная мысль. – Они уже выпили по два коктейля. Луизу подташнивает.
– Какая?
– Завтра, – заявляет Лавиния, – мы отправляемся в «пелеринаж».
– Куда-куда?
– В паломничество. Это по-французски.
– Нет, я знаю… – Луиза трое суток не спала. – Но…
– К морю, глупышка! Давай-ка завтра утром встанем пораньше и посмотрим, как солнце всходит над музеем «Клойстерс», а потом пойдем пешком до самого Кони-Айленда.
– Зачем?
– Чтобы выказать отвагу! Чтобы доказать, что мы можем! Типа… вроде как средневековые паломники, понимаешь… ты когда-нибудь слушала «Годы странствий» Листа? Сможем еще раз прочесть «Улисса», а?! – Она показывает на татуировку. – Больше поэзии!!! – чуть не выкрикивает она.
Завтра Луиза с парнем, который писал вместо нее, отправляются погулять в Проспект-парке. Она предложила встретиться после обеда, специально в воскресенье, поскольку знает, что по воскресеньям Лавиния валяется в постели до самых сумерек.
– Извини, – отвечает Луиза. – У меня работа.
– Какая работа?
– У меня смена.
– А почему бы мне тогда не подскочить, а? Устроюсь у стойки и буду сидеть тихо, как мышка, а когда ты закончишь…
– Нет, – говорит Луиза – слишком быстро. – Не смена. Урок. М-м-м… с Флорой в Парк-Слоуп.
– По-моему, с Флорой ты занимаешься по вторникам и четвергам.
– Это дополнительное занятие. Она… она на следующей неделе уезжает отдыхать.
– Куда? – Лавиния подзывает официанта. Не спрашивая Луизу, она заказывает бутылку «Шабли».
– Не знаю… а зачем мне это?
– Она ничего не сказала? В смысле… – Лавиния смеется. – В разгар учебного года. Уж поверь мне – Корди бы не затыкалась насчет каникул, она бы мне весь телефон оборвала… кто разрешит ученице поехать отдыхать? – Она пожимает плечами. – Ну и ладно. Я могу встретить тебя в Парк-Слоупе.
– Вообще-то, – снова начинает Луиза, стараясь изо всех сил, – у меня планы.
– Это не то, чтобы полноценная прогулка, но все же несколько километров от Проспект-парка до моря. Можем пройтись по Мидвуду, посмотреть на хасидов с их этими, ну, пейсами.
– У меня планы, – повторяет Луиза.
– С кем?
– У меня свидание.
– Свидание? – резко смеется Лавиния. – С кем?
– С этим… с парнем, с которым я когда-то встречалась. Ничего особенного.
– А почему ты сейчас ничего не сказала?
– Ты права, – признается Луиза. – Извини. Надо было. Я стеснялась.
– Почему? Это же прекрасно! – Лавиния наливает себе бокал вина.
– Я знаю, что надо было тебе сказаться, извини.
– Сказаться мне! Не смеши меня, Лулу… ты у меня не в тюрьме! Можешь ходить, куда захочешь! – Она осушает бокал. – Знаешь, это, наверное, хорошо для нас обеих, немного побыть врозь. В смысле, я знаю, что иногда меня слишком много.
– Да не в этом дело! – начинает было Луиза, потом умолкает, потом продолжает: – В том смысле, что это просто свидание. И все.
– Погоди-ка, – смотрит на нее Лавиния. Глаза у нее сверкают. – Это тот самый Писатель, нет?
– Нет, – машинально отвечает Луиза, потом поправляется. – Да.
– Что ему надо?
– Нет… мы просто, знаешь, снова начали разговаривать.
– А он объяснил, почему писал от твоего имени?
– Уверена, что объяснит, – отвечает Луиза. – Лично. Мы об этом завтра поговорим.
– Какая же ты снисходительная, Луиза, – произносит Лавиния. – Если бы кто-то со мной так поступил… я бы в жизни с ним не заговорила. – Она наливает Луизе бокал вина. – Не надо позволять людям вот так с собой обращаться. – Она улыбается грустной и сочувственной улыбкой. – Наверное, ему просто нужен секс.
– Мы с ним идем в парк!
– Где?
– В Бруклине.
– И он заставляет тебя ехать к нему в такую даль?
– В смысле… мы просто хотели погулять в Проспект-парке, вот и все.
– Вот что я тебе скажу, будь осторожнее. Мужчины, они, знаешь, такие. Любят посмотреть, как далеко ты запрыгнешь. И не удивляйся, если ему просто хочется с тобой переспать. Вот только…
– Что?
– Тебе, наверное, придется на это пойти.
– Что?
– В смысле… не возвращайся, типа, поздно и все такое. Я хочу пораньше лечь спать. Не хочу просыпаться, чтобы впускать тебя. Так что, знаешь, если поедешь из самого Бруклина, то может там и на ночь остаться. – Лавиния редактирует фотографию в телефоне.
Она не отрывается от гаджета, когда приносят счет.
220 долларов. Четыре «Кровавых Мэри». Бутылка вина, которое Луиза едва пригубила.
Лавиния продолжает играть с телефоном.
А Луиза думает: скажи что-нибудь, скажи что-нибудь, скажи что-нибудь.
Луиза ничего не говорит. Кладет на стол кредитную карточку. Расписывается.
– По-моему, тебе надо с ним переспать, – произносит Лавиния. Она по-прежнему смотрит в телефон. – Тебе и вправду нужен мужик.
Луизе мужик не нужен, не очень.
В свое время был нужен (все время был нужен). Виргил (когда Виргил изволил), а потом, когда она наконец (ненадолго, ненадолго) сменила номер, она пустилась во все тяжкие и трахнулась с парнем-феминистом в туалете бара в Краун-Хайтс. Ей очень его не хватало (прикосновения, по большей части прикосновения, но еще и смеха, покусывания и слов «Какая же ты красавица»).
У Луизы четыре года не было секса.
Если не считать того, что произошло в опере, однако трудно определить то, что случается между двумя девчонками-натуралками, когда они пьяны и ни одна из них не кончает.
Секс, считает Луиза, наверное, все-таки пустая трата времени.
Луиза говорит Лавинии, что свидание у нее сорвалось.
– Вот мужики, – пожимает плечами Лавиния. – Я же тебе говорила. Да пошли они все.
Луиза манкирует работой в «ГлаЗаме». Меня слегка беспокоит, что вы не очень серьезно относитесь к проекту, пишет женщина из Висконсина, которая управляет бизнесом. Нам надо поднажать, хорошо?
– Ты просто слишком хороша для всех, – заявляет Лавиния. – В этом мире никто тебя не достоин.
В тот вечер Луиза снимает с банковского счета Лавинии триста долларов в заведении на углу Семьдесят шестой улицы и Лексингтон-авеню, тогда как она должна быть у «Агаты и Валентины» на пересечении Семьдесят девятой улицы и Первой авеню и покупать дорогие сыры, которые Лавиния никогда не съест.
Луиза решает прогуляться.
Она знает, что уже поздно и что ей надо бы поспать (ей столько приходится всего нагонять и столько еще надо сделать), но она боится, что если вернется в дом, то разбудит Лавинию. А если Лавиния проснется, ей захочется поговорить с ней или сделать ей прическу, или сфоткаться, а Луиза не может этого вытерпеть, не сейчас.
Она заходит в парк (все в цвету, все розовое), не в Проспект-парк, а в парк Карла Шурца, небольшую полоску зелени рядом с резиденцией мэра, откуда видно Ист-Ривер, и где стоит статуя Питера Пэна. Поскольку все в цвету и розовое, перед закатом все высыпали на улицу, и влюбленные держатся за руки, прижимаясь друг к другу. Все в Нью-Йорке, кроме Луизы, целуются и влюблены. А Лавиния спит или смотрит в кровати по неизвестно какому разу «Фортуну войны», и внезапно Луизе становится так одиноко, так чертовски одиноко, хотя так и не должно быть, хотя одиночество – это неблагодарность, поскольку Лавиния дала ей так много (комнату, выпивку, наркоту, праздники, о господи, праздники). И воровать деньги (это не воровство, это страховка, это репарации, она по-прежнему сидит на мели) – это тоже неблагодарность. Может, она такая и есть, может, она самый неблагодарный человек в мире, что у нее есть все это, а ей все-таки хочется быть в Проспект-парке, держась за руки с парнем, которому не было до нее дела настолько, что он даже не послал ей сообщение о разрыве.
Луиза не сердится. Ей нельзя сердиться.
Она открывает «Фейсбук» и пишет Рексу:
Приятно было повидаться на балу у Моргана.
Ничего двусмысленного. Ничего предательского. Просто обмен любезностями.
Ха-ха, мне тоже.
Надеюсь, я не причинил неприятностей?
На что Луиза отвечает: Не больше обычного.
Это хорошо.
Как жизнь?
Все нормально?
На что Луиза отвечает: Как обычно.
Это да или нет?
Не уверена, пишет она. Выдался долгий день.
Я заметил.
Конечно же, заметил. Все фото, что Луиза выкладывает – для него.
Похоже, вы там обе всласть повеселились. Очень гламурно.
Они были в винтажных купальных костюмах. А макияж – в стиле беззаботных 1920-х годов.
Это все макияж, отвечает Луиза.
Не верю.
Клянусь.
Докажи, пишет Рекс.
Как?
Сфоткай себя чем страшнее, тем лучше, как только сможешь.
Она фоткает.
Она боится, но корчит рожицу, высовывает язык, таращит глаза и делает селфи.
Гм, пишет Рекс.
Маленькое окошко, показывающее, что он печатает комментарий, замирает, потом мигает и снова замирает.
Это не макияж, пишет он.
Затем: Извини.
Мне дозволено это сказать?
Тебе дозволено делать все, что захочешь, отвечает Луиза. Ты один из нас.
Смеющееся лицо.
Уже темнеет, когда Луиза приходит домой.
Она ставит покупки на стол.
– Ты что так долго?
Лавиния сидит в темноте, глядя прямо перед собой.
– Ничего, – отвечает Луиза.
Затем:
– Я тут тебе цветов принесла.
Лавиния очень довольна.
– Дошла аж до «Джерома» – думала, тебе понравится.
– Прелесть какая, – восхищается Лавиния. Она обнимает Луизу.
У Луизы это так хорошо получается.
Это легко, пока Луиза считает все игрой.
Она снимает пару сотен долларов каждые пару дней.
Она принимает десять миллиграмм аддералла в день.
Она делает очень много фотографий.
Она спит в кровати Лавинии.
Она перестает спать.
Она держится.
В июне Луизу увольняют.
Не из «ГлаЗама», хотя работа ее хромает на обе ноги. Не из бара, хотя она туда всегда опаздывает и работает спустя рукава.
Ее увольняет Пол.
Она приезжает на занятие, которые она проводит трижды в неделю, и при восьмидесяти долларах в час при уроке в три часа три раза в неделю (Пол очень хочет поступить в Дартмутский университет) это пока что ее самая высокооплачиваемая работа. Она опаздывает, но ненамного. Они с Полом разбирают разницу в значениях глаголов «разрешать» и «улаживать». Все идет, как обычно.
И тут Пол поднимает глаза.
– Итак, – заявляет он, – выясняется, что я больше не нуждаюсь в ваших услугах.
Кто-то из Дартмута ненавязчиво убедил его в том, что он сможет поступить по спортивной квоте.
– В том смысле, что я, наверное, уже и так получил от этих занятий все, что нужно.
Он дает ей полсотни сверху.
И берется за телефон, прежде чем Луиза даже успевает выйти из комнаты.
У Луизы все нормально. Луиза это переживет.
Луизе всего лишь нужно снимать немного больше денег со счета Лавинии (Лавиния все равно не заметит). Луизе всего лишь нужно не лишиться своих остальных заработков.
Ей всего лишь нужно выходить из дома каждый день в одно и то же время, чтобы Лавиния ничего не знала (девять часов в неделю, всего девять часов в неделю, когда она может быть не дома, а Лавиния знает, что искать ее не надо).
Она может гулять.
Она может работать в кафе.
Она может видеться с Рексом.
Не то чтобы Луиза регулярно видится Рексом, вовсе нет.
Они всего лишь раз перебросились сообщениями, потом еще раз, и Рекс спросил ее о рассказах, которые она пишет, и сказал, что считает историю о сбежавших из Девонширской академии очень трогательной, а Луиза спросила, как у него идет второй год магистратуры, а он ответил, что у него масса работы, особенно по классическим курсам, где много занятий языком, но ему доставляет удовольствие заниматься тем, что он по-настоящему любит. Луиза написала «конечно» и сказала что-то о том, что хочет сходить в музей «Метрополитен» посмотреть греческие и римские скульптуры, а он ответил «вот ведь стыдоба, я очень хотел бы как-нибудь с тобой сходить, не был там сто лет». Она отписала «ха-ха, это развяжет Третью мировую войну», а он ответил «ха-ха», она написала «собираюсь в среду часа в четыре, ну не смешно, если мы там столкнемся», а он черкнул «ну это будет совпадение», и вот они встречаются.
– Как же хорошо, – говорит он, когда они идут из зала в зал, от статуи к статуе. – Я в музеях всегда чувствую себя спокойно.
У Луизы есть целых три часа спокойствия.
– В детстве я все время сюда приходил. – Университетская школа располагалась на другой стороне парка. – В любое время, когда, типа, мне хотелось побыть одному.
– Это совсем не девонширский молл, – замечает она.
– А это странновато? – спрашивает он у нее.
– Что?
– Расти в университетском городе.
Внезапно Луиза поражается тому, что Лавиния никогда не задавала ей подобных вопросов.
Она пожимает плечами.
– По-моему, это немного похоже на то, как растешь рядом с музеем, – отвечает она. – Хорошо, что он там стоит… но, знаешь, он, типа, какой-то ненастоящий.
Она рассказывает ему историю о том, что, когда ей было шестнадцать лет, она целую неделю просидела в студенческой столовой, прежде чем это заметили, а когда он мнется, она боится, что несет полную чушь, но тут он смеется.
– А на занятия ты ходила?
– Нет!
– А почему бы и нет? Надо было!
– Меня бы заметили.
Он пожимает плечами.
– Не знаю, – произносит он. – Люди очень забывчивы и невнимательны.
Они какое-то время глядят на безрукую Афродиту.
– Прекрасная история, – говорит Рекс. – Даже в таком виде.
– Вовсе нет, – возражает Луиза. – Если бы история оказалась действительно прекрасной, я бы туда целый год ходила.
Рекс вздыхает.
– По-моему, быть участником действительно прекрасной истории – это своего рода переоценка, – произносит он.
Они оба внимательно рассматривают Афродиту.
– Я просто хочу жить спокойной жизнью, – признается Рекс.
Они прощаются на углу Восемьдесят шестой улицы и Лексингтон-авеню, потому что Рекс поедет на метро домой в Ист-Виллидж, и они ненадолго задерживаются у ведущей на станцию лестницы.
– Я доволен, – говорит Рекс, а Луиза отвечает: «Да, я тоже».
– Надеюсь… ну, ты знаешь, – он делает вдох. – Она в порядке?
Луиза не понимает, отчего ей больно, что он вдруг спрашивает.
– У нее все нормально, – говорит она.
– Не позволяй мне…
– Конечно, нет, – произносит Луиза.
Они неловко жмут друг другу руки, а затем он исчезает под землей.
– Лулу!
Луиза резко вскидывает голову.
– Лулу!
Лавиния стоит на другом конце пешеходного перехода.
Это единственный раз, когда Луиза видит Лавинию одну за пределами дома.
Какую-то секунду Луиза думает: она все видела, и у нее начинает сосать под ложечкой. Она не знала, что можно так сильно напугаться. Она буквально чувствует вкус бешено стучащего сердца.
– А я-то думала, что у тебя урок!
В руках у Лавинии полным-полно магазинных пакетов.
– Господи, как же мне целый день было скучно!
Она улыбается, думает Луиза. Слава богу, слава богу, она улыбается. Она ничего не знает.
– А ты почему не на уроке?
– Он закончился пораньше.
А Луиза думает: ты была в шаге от того, чтобы целиком и полностью облажаться.
– У меня для тебя подарок, – говорит Лавиния. – Я так заскучала, что отправилась к «Майклу» – на тебе оно будет смотреться шикарно.
Она подает Луизе подарок прямо посреди улицы.
Это самое красивое платье, которое Луиза только видела.
Оно с косым разрезом. На бретельке. И в блестках до самого низа.
– Я сказала Мими: на Лулу платье будет смотреться шикарно. Я просто должна была его тебе купить! Тебе разве не нравится?
– Ты ездила с Мими?
Лавиния пожимает плечами.
– Ты же ушла! А она оказалась под рукой. Ладно, Лулу, не сердись.
– Я-то думала, что ты ее ненавидишь.
– Ну так… пойдем домой и переоденемся. Я хочу, чтобы ты его надела сегодня вечером.
– Сегодня вечером?
– Вечером «Скрипач» устраивает весенний разворот – я разве тебе не говорила?
Лавиния уже на полквартала впереди нее.
– Тебе надо бы выпить свой аддералл, – советует Лавиния. – Гульба предстоит допоздна. Уфф, соберутся всякие уроды. В следующем бумажном выпуске есть интервью Беовульфа Мармонта с Генри Апчерчем, и тот говорит всем, кто захочет слушать, что он станет одним из Пятерки до тридцати. Господи, как же я, блин, ненавижу эту толпу.
Они отправляются на вечеринку.
Они тянут кокаин с подружкой Гевина Маллени, якобы феминисткой. Они выпивают с Гевином, который говорит Луизе, что она должна подкинуть им еще один рассказ, на этот раз, возможно, для печати, и Луиза отвечает: «Да, конечно, когда время будет».
Они танцуют до зари, потому что ключи у Лавинии, хоть Луиза и на каблуках.
На следующее утро Луиза просыпает свою смену в баре, и оттуда ее тоже увольняют.
– Оно и к лучшему, – заключает Лавиния, когда Луиза ей об этом рассказывает. Она красит ногти и даже не поднимает глаз. – Эта работа ниже твоего достоинства. Ты должна стать Великой Писательницей. К тому же насчет жилья тебе вроде беспокоиться не надо.
После этого Луиза перестает писать Рексу сообщения.
Она считает, что это, наверное, к лучшему.
Ему в любом случае была нужна лишь информация о Лавинии.
У Луизы все нормально. По-прежнему нормально. И все нормально.
У Луизы так, блин, хорошо получается оставаться на плаву.
Даже без половины заработка от репетиторства. Даже без смен в баре. Даже без Рекса.
Ей всего лишь нужно снимать чуть больше денег, вот и все, и почаще.
Ей не то чтобы нужно платить за квартиру.
Ей не то чтобы когда-нибудь понадобится вносить задаток за новое жилье.
У меня получится, твердит себе Луиза. У меня все получится.
Твердит до того самого вечера, когда возвращается домой после занятия с Флорой в Парк-Слоуп, и никто ее не впускает.
Она какое-то время стоит перед дверью – лениво и тупо – как будто Лавиния, наверное, в душе.
Телефон Лавинии не отвечает.
Луиза стоит так почти час, хотя идет дождь, хотя у нее тяжелая сумка, где лежат учебники для занятий, лэптоп и зарядное устройство, она понятия не имеет, что еще ей поделать, и лишь когда сквозь стекло замечает спускающуюся по ступенькам миссис Винтерс, она пускается наутек, потому что, конечно же, здесь не живет.
У меня получится, твердит она себе.
Итак, Луиза отправляется в «Карлайл».
Она идет очень медленно. Идет с высоко поднятой головой. Идет так, словно она тут своя. Может, это и так.
На ней красивое платье – платье Лавинии. У нее безупречная прическа. В кошельке – деньги Лавинии.
Она садится за стойку. Держит руки на коленях.
Она заказывает бокал шампанского – прямо как Лавиния – никоим образом не показывая, что ее мир рушится.
Она медленно, очень медленно потягивает шампанское.
– Слава бо-о-огу, зайка.
Это Афина Мейденхед.
Луиза впервые видит здесь Афину в одиночестве.
– Меня продинамили – вот ты веришь, нет?
Она всегда говорит с нарочитым нью-йоркским произношением, словно жвачку жует.
– Это последний раз, когда я ва-а-аще подписываюсь на свиданку на «ОКДурень» – я так это называю, понимашь? Окейдурень. Ясно? – Афина смеется мужским, горловым смехом и хлопает Луизу по руке.
Луиза улыбается, словно Лавиния не пропала, словно ее мир не на краю гибели.
– Вот дальше, – продолжает Афина. – Я переезжаю на «ЧтоПочем».
Она тоже заказывает себе бокал шампанского.
– Классно ты недавно выглядела. В опере. Чё смотрели?
– «Ромео и Джульетту».
– Опера. Бо-о-оже, я бы померла!
Она вплотную наклоняется к Луизе.
– Я бы с удовольствием сходила в оперу, понимашь. Как-нибудь подбей Лавинию раздобыть мне билетик.
Она смеется, словно очень остроумно пошутила.
– Может, как-нибудь достанешь гостевую контрамарку? – На зубах у нее помада.
– Может быть, – отвечает Луиза.
– Вот умничка, – говорит Афина. – Держи козыри при себе. – Она снова игриво толкает Луизу. – Девчонки вроде нас с тобой, – рассуждает она, – должны держаться вместе. Крутись, пока можешь. Только… ну, сама знаешь… держи нос по ветру.
– Ты это о чем?
– Ты ее давно знаешь?
– Шесть месяцев. Ну, плюс-минус.
– Вот. – Афина хлопает ее по запястью. – Так и думала. Прямо как я.
– В каком смысле?
– В том смысле, что я бы пока не паниковала. У тебя есть, наверное, еще месяц-другой. – Она вздергивает подведенную бровь. – Но на твоем бы месте я бы обзавелась резервным планом. – Она жестом велит освежить бокалы, хотя Луиза даже не успела допить первый. – Когда она выставила Мими, той пришлось свалить домой, типа, на два месяца, чтобы накопить на задаток – вот ведь печаль. А та, что до нее была, – Лизабетта… Господи, по-моему, она собрала вещички и смоталась…
– До Мими?
Афина пожимает плечами:
– Вот я и говорю – продавайся, пока можешь. – Она издает неприятный смешок. – Кроткие ни хрена не наследуют. – Она осушает бокал. – Раздобудь мне как-нибудь билетик в оперу.
Она уходит, оставляя Луизу платить по счету.
Луиза добирается до дома уже в полночь. По-прежнему льет дождь. Лавинии по-прежнему нет. На звонки она не отвечает.
Луиза ждет на другой стороне улицы, устроившись на крыльце особняка, так что если миссис Винтерс спустится, она ничего не заметит, пусть там нет козырька, и пусть все еще идет дождь.
Луиза прикидывает в голове суммы, чтобы успокоиться:
Плата за первый и последний месяцы: тысяча шестьсот долларов – нет, неправда, не найдет она студию за восемьсот – та квартира была с фиксированной платой – ей придется искать соседку – о господи, со вторым комплектом ключей – где-то гораздо дальше. О господи, еще и разъезды.
У нее на банковском счете шестьдесят четыре доллара.
У нее в наволочке триста долларов наличными из денег Лавинии.
У нее даже работы нормальной нет.
У меня получится, думает Луиза, – заставляет себя думать – у меня получится.
Вот в чем штука: не получится.
Лавиния приезжает в два часа ночи.
Она вываливается из такси.
Падает перед входом в здание.
Чулки у нее порваны. Платье надето наизнанку. Из губы сочится кровь.
– Господи!
Луиза мчится со всех ног, чтобы помочь ей подняться.
– Ты откуда, блин, такая явилась?
Глаза у Лавинии смотрят в разные стороны.
– Я тебя жду (не злись, не позволяй себе злиться). У меня ключей нет.
– Ой. – Лавиния роняет ключи. Луиза их поднимает. – Ладно.
– Ты где была?
– Нигде. Гуляла.
Они заходят в подъезд. Поднимаются по лестнице.
– У тебя платье наизнанку надето.
Лавиния не отвечает. Она на четвереньках карабкается по лестнице.
– Я переживала за тебя.
– Нет, не переживала!
Лавиния пытается встать, ухватившись за перила, но снова падает.
– Ты ведь радовалась, да? Радовалась – весь вечер твой, да?
В глазах у Лавинии слезы. Слезы текут у нее по лицу.
– Ну, я, меня не пускали в дом…
– Да пошла ты! – орет Лавиния. – Пошла ты – это мой дом! Мой дом – мой и Корди!
В конце коридора открывается дверь.
– Право же.
На пороге стоит миссис Винтерс.
Луиза шепчет очередное извинение.
Лавиния просто начинает смеяться.
– Нет, вы верите, а? – бросает она в лицо миссис Винтерс. – Теперь эта сучка думает, что это ее дом.
– Я просто уложу ее в постель, – говорит Луиза. – Я просто приведу ее домой – и все. Потом уйду.
– Очень хочется верить, – отвечает миссис Винтерс.
Она вздергивает бровь. Потом закрывает дверь.
Лавиния продолжает смеяться, когда Луиза с трудом открывает дверь и вталкивает ее в квартиру.
– Господи… не трогай меня! Что с тобой такое?
– Заходи, заходи, – отвечает Луиза. Она так устала. – Прошу тебя.
– Не трогай меня, блин!
– Да скажи мне, что случилось-то?!
Луиза усаживает ее. Приносит лед и прикладывает к губе.
– С… с тобой кто-то что-то сделал?
– А ты что, ревнуешь?
Лавиния трясет длинными, ненатуральными волосами.
– Что… хочешь снова ко мне подкатиться, так, что ли?
– Я иду спать.
– Отлично! Иди спать! Мне плевать… мне, блин, плевать, что ты делаешь.
Луизе не спится.
Какое-то время она смотрит в потолок, потом на люстру Лавинии, на расписанную золотом лепнину Лавинии, на трехметровую картину маслом Лавинии с обнаженной парижской куртизанкой, которая, скорее всего, подделка.
Она встает.
Идет в гостиную.
Открывает дверь в спальню Лавинии.
Она лежит в косых лучах падающего на нее лунного света. Ее золотистые волнистые волосы напоминают ореол, как у ангела Розетти, как у утонувшей Офелии. На ней ночная рубашка.
Она все еще спит с плюшевым мишкой.
И Луиза думает: о Господи, это же неправда.
Она подходит к кровати. Присаживается на краешек. Очень осторожно. Лавиния крепко прижимает к себе плюшевого мишку.
Может, была тут Лизабетта, думает она, может, была и Мими.
Луиза сделает все, что бы ни потребовалось. Она станет врать о романе. Станет не спать допоздна, не важно, сколько смен она пропустит. Перестанет снимать деньги. Перестанет общаться с Рексом. Она станет фотографировать Лавинию столько раз, сколько та захочет, Лавинию красивую, Лавинию гламурную, Лавинию-менаду и сокрушительницу мира – как той понравится. До тех пор пока она не как все остальные. Она даже не станет просить о любви, она даже не знает, может ли Лавиния любить. До тех пор пока она нужна Лавинии.
Луиза забирается в постель, и Лавиния все так же лежит к ней спиной.
Она очень осторожно кладет Лавинии руку на плечо. Она очень осторожно прижимается рукой к руке Лавинии.
Лавиния не шевелится.
Луиза вытягивается вдоль нее.
– Я люблю тебя, – шепчет она. – Люблю тебя, люблю, люблю.
Лавиния не отвечает.
Они еще немного лежат молча, потом Луиза встает и уходит в другую спальню, а на следующий день все опять так, будто ничего не произошло, к тому же Луиза так сильно просыпает, что срывает последний срок сдачи работы в «ГлаЗам», и оттуда ее тоже увольняют.
На следующее утро Лавиния посылает Луизу за круассанами от «Агаты», и все так, будто и не было ничего.
Последняя вечеринка, куда Лавиния вообще идет, проходит в секс-клубе, который вовсе не секс-клуб.
Он называется «МС», что, скорее всего, представляет собой сокращение от «маленькой смерти», и выпивку там подают только бутылками. Расположен он в старом кинотеатре, похожем на бордель, и туда невозможно попасть, если только кого-нибудь не знаешь (даже если платишь шестьсот долларов за просекко, даже если платишь тысячу восемьсот за шампанское). В одной из интермедий коротышка вставляет себе в задницу фаллоимитатор, в другой женщина обмазывается дерьмом, а в третьей кто-то умеет насвистывать вульвой эстрадные шлягеры.
Лавинии там даже и быть не должно.
А происходит все вот как.
В тот вечер вечеринка особенная. Афина Мейденхед исполняет свой танец с веером, но на этот раз у нее вместо веера плетка-кошка, но у них не хватает обслуги, им нужны девушки, поэтому она предлагает Луизе подработать, и та соглашается.
– Как здорово! – восклицает Лавиния, когда узнает об этом. – Мне всегда хотелось туда сходить. Слышала, что там они устраивают на сцене оргии… а они устраивают оргии на сцене?
– Говорю тебе, я же работать буду!
– Но ты же только подавальщица! Всего-то и нужно – стоять, выглядеть симпатичной и держать поднос, верно?
– Это же работа! – снова настаивает Луиза.
– Понимаю. – Улыбка Лавинии становится немного зловещей.
– Просто не хочу, чтобы ты чувствовала себя обязанной, – говорит Луиза. Она ведет разговор очень осторожно. – Не хочу, чтобы ты пришла, чтобы составить мне компанию, и грустила, пока я, типа, стою столбом и наливаю шампанское какому-нибудь мужичку-финансисту – от меня не очень-то веселья дождешься.
– Не глупи, Лулу, – возражает Лавиния. – Ты меня всегда веселишь.
– В этот день мы можем сходить еще куда-нибудь. – Луиза улыбается шире некуда. – Может, на блошиный рынок в Челси, а? Или на джазовый бранч в гостинице «Шантель» – ты же любишь джазовые бранчи.
Лавиния не отвечает.
Она встает и подходит к обеденному столу.
– Слушай, Лулу?
– Да?
– Я тут оставила пару скруток наличных. Немного… несколько сот долларов или типа того. Я могла бы поклясться, что пятьсот, но… – Она очень спокойно смотрит на Луизу. – Ты их не видела, нет?
У Луизы снова заходится сердце.
– Нет, конечно, нет.
– Так я и думала, – произносит Лавиния. – Просто хотела проверить.
– Я поищу, если что.
– Может, там четыреста было, – говорит Лавиния. – Видит Бог, я такие вещи никогда не запоминаю.
А Луиза отчаянно рвется сделать единственное, что может – что она всегда может, – чтобы Лавиния почувствовала себя счастливой.
– Знаешь, сейчас такое хорошее освещение.
– Правда?
– Давай-ка я тебя сфоткаю. Вот… тут, на диване, в халате и с залитыми светом волосами.
– Нет, спасибо, – отвечает Лавиния.
Теперь то, чего вы ждали.
Мы с вами знаем, что теперь случится: у Лавинии ничего не получится.
Но вот что вам нужно понять: почему же.
Мы с вами раньше бывали на вечеринках. Уже несколько раз.
Однако вот в чем штука: на подобной вечеринке вы не бывали никогда.
Вот в чем загвоздка.
Когда нанимают пожирателей огня, коротышку, что вставляет себе в задницу фаллоимитатор, парня, который валяется в масле с сахарной глазурью, сиамских близнецов, поглотителя роскоши и женщину, насвистывающую причинным местом эстрадные шлягеры, то делают это потому, что главное на подобной вечеринке то, что она не должна походить ни на одну вечеринку, где вам приходилось бывать раньше, и если вы сблюете, заплачете или с криками убежите – тем лучше, поскольку вы, по крайней мере, хоть что-то почувствовали.
Вышибала низкорослый, выпивка разбавленная, и платят за нее лишь полные придурки, но все-таки иногда по вечерам очередь тянется до самого конца Кристи-стрит, пусть никто из стоящих в ней никогда не попадет внутрь (кроме Лавинии, всегда, всегда кроме Лавинии), поскольку это место, которое наконец-то вас удивит.
Вот девушка, которая однажды участвовала в реалити-шоу «Последний герой».
Вот какие-то ребята, пьющие ледяное розовое вино.
Вот парень, который изобрел приложение, похожее на «Убер», только оно для вертолетов, только оно работает в районе Хэмптонс, только каждому пользователю оно обходится в пятьсот долларов.
Вот бывшая звезда-ребенок, которая теперь выступает как стендап-комик.
Вот парень, который завтра женится и который не хочет жениться.
Вот Луиза в мини-юбке, подающая креветки.
Жарко. Все мокрые от пота. Все прилипают друг к другу. Двое ребят уже пощупали Луизу за попку (возражать ей не разрешается). Еще один просунул ей руку прямо между ног. Афина Мейденхед совершенно голая, кроме маленьких накладок на соски в форме греческих колонн, трясет кисточками так, что те образуют идеальные восьмерки. Карлик в гриме.
– Внимание, спойлер. – Это Хэл в вечернем костюме. – Пожиратели огня трахаются.
Луиза изображает свою самую смиренную и льстивую улыбку.
– Креветок, Хэл?
– Знаете, с девушками вроде вас в местах вроде этого происходят ужасные вещи.
– Я не заметила.
– В этом нет ничего плохого. Вам неплохо это испробовать. Здесь много всяких знаменитостей. – Хэл задумывается. – Кто знает, когда-нибудь вы сможете стать для кого-нибудь хорошей женой. Вы вроде бы неплохая девушка.
– Еще креветочку?
– Вам что, здесь не по себе? Не стоит, не стоит. Тут всем на вас совершенно наплевать. Вы здесь абсолютно пустое место.
Луиза по-прежнему улыбается.
– Между прочим, я не придуриваюсь. Это хорошо.
– Скажите еще что-нибудь.
Луиза так сильно скрипит зубами, что ей кажется, что они сломаются.
– Это раскрепощает. Никто от вас ничего не ожидает. – Хэл, как всегда, плохо ворочает языком и продолжает кивать, закончив фразу. – Бьюсь об заклад, что никому нет дела до того, знаменитость вы в Нью-Гэмпшире или нет.
Она начинает строить глазки незнакомцам в надежде, что ее кто-то подзовет.
– А вы знаменитость, Хэл?
– Нет, блин. Я всего лишь скромный служащий страховой компании. Обеспечьте мне классические шестикомнатные апартаменты, филиппинку, чтобы гладила мне рубашки, и Вагнера на стереосистеме, и я с радостью первым встану к стенке, когда начнется революция. Меня не колышет.
– Звучит просто дивно.
Теперь Луиза уже вытягивает шею, отчаянно глядя на парня, который пять минут назад схватил ее за попку и поинтересовался, стоят ли у нее в ягодицах имплантаты.
– Вам ведь известно, что Рекс от вас без ума, верно?
– Что?
– Это, блин, и вправду жалко. Я так ему и сказал. Он слабак.
– Я лучшая подруга Лавинии.
– Конечно, конечно, – соглашается Хэл. Зубы у него желтые, но они сверкают при вспышках стробоскопа. – Вы такая хорошая подруга.
– А… он здесь?
– Вы думаете, Рекс станет смотреть, как какую-то девушку трахает робот? – Хэл фыркает. – Он, наверное, бросился бы на сцену и вступился бы за ее честь. – Он берет с тарелки последнюю креветку. – Если вам от этого легче, он чувствует за собой страшную вину из-за всего этого.
– Мне от этого не легче.
– Под всем этим твидом у него надета власяница.
– Не надо мне этого говорить, – отвечает Луиза. – Знать не желаю.
– Все обладаемое есть украденное, – говорит Хэл.
Он дает ей полсотни на чай и хлопает по попке.
Луиза продолжает улыбаться незнакомым людям. Луиза делает все, что должно Луизе, даже хоть немного подзаработать.
Она слышит запах Лавинии, прежде чем видит ее. Все тот же знакомый аромат – даже здесь, где пахнет разгоряченными телами и рвотой. До нее как-то доходит навязчивый и кружащий голову запах лаванды и инжира. Потом она замечает волосы Лавинии.
Сегодня она распустила их во всю длину, она в темном бархатном платье, она откидывается на сиденье и обнажает зубы в улыбке.
Рядом с ней Мими.
– Лавиния?
Лавиния равнодушно поднимает глаза.
– О, привет, Лулу. – Она откидывается на спинку. – У тебя креветки закончились.
Мими улыбается собачьей улыбкой.
– Ну, разве здесь не дурдом? Был тут один номер… клянусь Богом… если вся эта штука с фаллоимитатором не фокус…
– Мими, дорогуша?
– М-м-м, да?
– Принеси мне еще бокальчик просекко, а?
Мими убегает с довольным видом.
– Господи, ну и местечко! – Лавиния вертит в пальцах палочку от коктейля, будто это сигарета. – Господи, Лулу, какая же тут грязь. Просто отвратительно. Разве тебе не нравится? – Она смеется. – Разве это не, типа… вот ты представь себе Пигаль где-то на рубеже веков. Типа, настоящий «Мулен Руж» – это же шокировало, как думаешь? Давай-ка присядь.
– Я на работе, – отвечает Луиза.
Лавиния пожимает плечами. Она потягивает остатки просекко.
– Значит, – говорит Луиза, – Мими здесь.
Лавиния тоже улыбается, словно ничего такого не происходит.
– О, я знаю, что она тебе не нравится, – отвечает она. – Однако в малых дозах она терпима.
– Я никогда не говорила, что она мне не…
– Она просто эксцентричная, вот и все. Но вот и я тоже, как думаешь, разве нет?
Луиза не отвечает.
– Ты так не думаешь, Лулу?
– В смысле… – Луиза уже растерялась. – Немного, мне кажется…
– Господи, тебе, наверное, так скучно…
Женщина, катающаяся в собственном дерьме, катается в нем на сцене.
– Бедненькая Лулу. Для тебя, должно быть, тяжкое бремя – терпеть мои капризы.
– Не говори глупостей, – отвечает Луиза. – Я их просто обожаю.
– Ну… и как там Хэл?
Луиза замирает.
– Что?
– Я видела, как вы там… трепались.
– Ему захотелось креветок.
– Он тебе нравится, так ведь?
– Господи… Хэл! – Луиза даже не думает, что Хэл нравится Рексу. – Конечно, нет.
– Я в том смысле, что это нормально, если нравится. Тебе нужно с ним трахнуться. Скажу тебе… он идиот. Но идиот богатый. И, знаешь ли, забавный.
– Я не хочу трахаться с Хэлом, Лавиния.
– Тебе нужно хоть с кем-то трахнуться, Лулу. Это пошло бы тебе на пользу! Тебе нужен бойфренд. Нам как-то нехорошо, ну… проводить все время вместе.
Краем глаза Луиза видит, как Мими восторженно аплодирует женщине, катающейся в собственном дерьме.
– Я хочу проводить с тобой все время, Лавиния, – произносит Луиза.
Она смотрит в пол. Этот пассаж у нее очень хорошо получается.
– Как же здорово, что ты сегодня пришла, Лавиния. Ты знала… знала, что в глубине души мне очень хотелось тебя видеть.
– Знаю.
– Жаль, что я вместе с тобой не могу смотреть шоу.
– Знаю.
– Я знаю… я сглупила… не надо бы мне было соглашаться на эту халтурку.
Лавиния смотрит в телефон.
– Нет, – говорит она. – И вправду не надо было.
В половине одиннадцатого Мими засыпает на сиденье. Она храпит.
Лавиния продолжает танцевать одна в неоновых огнях, озаряющих ее красными, синими и зелеными всполохами.
– Лулу, – бормочет она. Теперь еще двое мужчин потрогали Луизу за попку, и ей очень больно стоять на каблуках. – Моя Лулу.
Луизу аж воротит от того, какое облегчение она испытывает.
Лавиния украдкой направляется к бару.
– Ты у меня лучше всех, Лулу. Ты это знаешь.
– Знаю.
– Нам надо сфотографироваться. Вдвоем.
– Когда закончу работу, – отзывается Луиза. – Сфотографируемся. Я освобожусь в четыре.
– Нам надо вломиться в гримерку! Посмотреть, этот трах с фаллоимитатором – настоящий?!
– Когда закончу работу, – повторяет Луиза ровно тем же тоном, словно это как-то подействует.
– Нам надо туда вломиться и сфоткаться с роботом!
– Пожалуйста, – шепчет Луиза, – прошу тебя, Лавиния, не надо…
Но Лавиния полна уверенности и решимости.
– Мими обещала, что сделает это со мной. Но она… ну, ты знаешь Мими… она не умеет пить. Она не такая, как ты, она не такая, как мы, Лулу.
– Я не хочу, чтобы меня уволили, – говорит Луиза. – Ну, пожалуйста.
– Господи, Лулу. – Лавиния закатывает глаза. – С тобой было так весело!
Она встает.
– А мне всегда весело!
Лавиния берет ее за руку и показывает пальцем:
– Еще стихов, помнишь? Еще, блин, стихов – за каким хреном я тогда эту татуировку делала?
Луизе нельзя вот так стоять. Ей нельзя разговаривать с посетителями (хуже того: с посетительницами), вон тот парень, что хлопал ее по попке, уже злится, и Хэл просто блаженствует, уединившись в углу с другой официанткой, и если эта подработка пройдет хорошо, сказали, что будут другие, и, конечно, ее будут трогать за попку, но тут громадные чаевые, а у нее нет на это времени… блин, у нее нет на это времени… и если бы только она могла объяснить…
– На хрен все, – заявляет Лавиния. – Я иду. Хочешь – пошли, хочешь – нет. Мне начхать.
Она выплевывает палочку от коктейля.
– Никому верить нельзя.
И отворачивается.
* * *
Жизнь всегда поворачивается к тебе различными сторонами.
Ты собираешь вещи и уезжаешь, залезаешь в потрепанный «Шевроле» или в фургон для переезда – не важно. Читаешь стихи у воды или куришь косяк на железнодорожном мосту, говоришь «Я люблю тебя» на холме в парке Хай-Лайн или посреди девонширских лесов.
В любом случае все одно и то же.
Наступает день, когда ты берешь ключи от однокомнатной квартирки рядом с железной дорогой в районе Бушуик и думаешь: «Сегодня, вот сегодня тот самый день, когда все начнет меняться». Тебе кажется, что ты больше никогда не увидишь Девоншир с его убогими одноэтажными торговыми центрами, железнодорожными путями и хмурыми приземистыми домиками. Ты распахиваешь настежь дверь, вытягиваешь руки и танцуешь на каждом пустующем сантиметре нового пространства с темными короткими волосами и закрытыми глазами. Когда ты их вновь открываешь, перед тобой стоит Виргил Брайс на длинных и тонких ногах и со скрещенными на груди руками, и он тебе говорит: «Не очень-то заводись, дорогая моя, кто знает, как долго ты сможешь здесь продержаться». И хотя вы спорили всю дорогу, хотя вы спорили шесть часов, пока ехали сюда, ты думаешь: «Нет-нет, на этот раз все по-другому, на этот раз я вырвалась вперед, я победила».
Даже когда он подходит к тебе совсем близко. Даже когда он проводит пальцами по твоим волосам.
Даже когда он говорит: «Просто не хочу, чтобы ты разочаровалась, когда мир не увидит того, что вижу я».
Бывают дни, когда ты ему не веришь, но не в глубине души. Бывают дни, когда веришь.
– Лавиния!
Луиза догоняет Лавинию уже в гримерке.
Она задыхается. Она липкая от чужого пота. Там стоит мужчина-трансвестит, прилаживающий себе накладные ресницы, который на них даже не смотрит.
– Лавиния, прошу тебя!
– Иди работай, Лулу. Я не хочу тебя подставлять.
– Все не так, как ты думаешь!
– Понимаю. И знаешь что? Я все понимаю. Я – это слишком. Во мне слишком много всего, с чем нужно считаться… – Лавиния проходит мимо балерины с пирсингом в сосках. – А ты… Луиза… ты, наверное, гребаная святая.
Лавиния доходит почти до самых кулис, и Луиза все думает, что кто-то их заметит или остановит, но все очень пьяны, а исполнители смотрятся в зеркала, вышибалы разнимают дерущихся, так что всем наплевать.
– Господи, Лулу, перестань за мной ходить!
Они минуют канаты, красный бархатный занавес, софиты и мешки с песком, и все пахнет гримировальными красками и сигаретным дымом.
Луиза даже не знает, почему она вообще идет за ней.
– Боже, да оставь ты меня в покое.
Лавиния входит в темно-красную дверь.
Луиза за ней.
– Господи… Хочешь посмотреть, как я писаю, да?
Они оказываются в отделанном зеркалами туалете, втиснутом между сценой и танцполом. Они там одни. Потолок расписан обнаженными дамами в стиле «ар-нуво». Там стоит обитая красным бархатом кушетка. На потолке люстра. Конечно же, люстра.
Луиза запирает дверь.
– Ты можешь меня хоть секунду послушать?
Во всех зеркалах смеется другая Лавиния.
– Ну, хорошо, – отвечает Лавиния.
Она задирает юбку.
И писает прямо перед Луизой.
– Я слушаю. Ты довольна?
Она хохочет.
– Теперь ты, блин, довольна?
Она подтирается и спускает воду.
– Говори.
– Прошу тебя. – У Луизы это очень хорошо получается. – Может, поговорим об этом?
– Отправляйся работать, Лулу. – Лавиния подходит к зеркалу. Она подкрашивает губы. – Видит Бог, деньги тебе нужны.
Луиза делает очень глубокий вдох.
Луиза очень спокойна.
– Прости меня, – тихо, но внятно произносит она. – Мне тебя не хватает. Все так странно складывается, я знаю, прости меня.
– Хочешь повышения? – Лавиния резко оборачивается, и все ее отражения в зеркалах – тоже. – За переработку?
Она усмехается. На зубах у нее помада.
– Одной карточки тебе недостаточно? Тебе еще и «Американ Экспресс» подавай? Господи… какая же я, по-твоему, дура, а?
К горлу Луизы подступает тошнота, а душа уходит в пятки, внутри у нее все не на месте, в голове навязчиво вертится одна мысль «вот теперь все кончено». Она пытается сосредоточиться на самом насущном (лишь бы где ночевать, где бы ночевать, о Господи, не дай мне вернуться домой, прошу тебя, только об одном прошу, не дай мне вернуться домой).
– Я бы тебе ее просто дала, – говорит Лавиния. – Если бы ты попросила.
Поеду куда угодно, думает Луиза, домой никогда не вернусь.
– Я и вправду такая жуткая… что так трудно просто делать вид, что я тебе нравлюсь?
– Ты мне действительно нравишься.
– Ты меня ненавидишь!
– Я люблю тебя.
– Не ври мне! – пронзительно визжит Лавиния. – Как будто я не знаю… как будто не знаю, какое, блин, я у тебя вызываю отвращение. Я помню… помню, блин, оперу, да? Господи, ты дождаться не могла, пока смотаешься… а ведь мы вроде как ничего и не делали!
Луиза даже дышать не может. Она думает: надо исправить, надо поправить, сделай что-нибудь, скажи что-нибудь, сделай ее счастливой, успокой ее, исправь все, исправь. И поэтому выпаливает вместе со всеми «нет»:
– Я в тебя влюбилась.
Это неправда. Она не знает, правда ли это.
Это единственное, что заставит Лавинию перестань кричать на нее.
– Что?
– Я… в опере… Ты мне нравишься, да? Я смоталась, потому что ты мне нравишься. Прости меня. Прости… я знаю, что ты натуралка… знаю.
Господи, ты себя-то послушай, думает Луиза. Даже Лавиния не такая тупая.
Но Лавиния улыбается.
– Бедняжка Лулу, – шепчет она. Она касается рукой щеки Луизы – так снисходительно и великодушно – Господи, она так счастлива. – Бедная, бедная Лулу. – Конечно, все умирают от любви к Лавинии, она ведь такая красивая, вот как все поворачивается.
Она негромко смеется.
– Это не твоя вина, – говорит Лавиния.
Она глубоко вздыхает.
– Пошли, – произносит она. – Здесь такой прекрасный свет. Давай селфи сделаем.
Луиза снова может дышать.
Оно того стоит, думает она. Оно должно того стоить.
Луизе и раньше доводилось быть в таком отчаянном положении.
Она слонялась по улицам Бушуика в три часа ночи, измазанная кровью, с кредитной карточкой, водительскими правами, свитером и автобусным билетом до Нью-Гэмпшира в телефоне, где осталось пять процентов заряда аккумулятора. Больше при ней ничего не было. Тогда она выкарабкалась.
Просто зайди в круглосуточную закусочную. Просто зайди в ночной клуб, где свет очень-очень тусклый. Просто зайди в задрипанный бар и умой лицо в туалете. Трахнись с незнакомцем, чтобы хоть где-то перекантоваться, лишь бы не в ночном автобусе до Нью-Гэмпшира.
Не очень красиво, но срабатывает.
Теперь она тоже выкарабкается.
Лавиния красит губы помадой Луизы. Лавиния смывает с ее лица тушь для ресниц и бровей.
– Дай мне свой телефон, – говорит Лавиния.
Она переставляет свечи со смывного бачка на раковину, чтобы дать больше света.
Поворачивает камеру внутрь.
И в этот момент Рекс посылает Луизе сообщение.
Скучаю по нашим походам в Мет.
Еще разок сходим на днях?
Это странно, что я скучаю по тебе?
Лавиния даже не злится. Вот что хуже всего.
Она не в ярости. Она не швыряет все вокруг себя.
– Ты убираешься из квартиры, – говорит она и пожимает плечами. – Убираешься – сейчас же.
– Лавиния, дай я объясню…
– Мне наплевать. – Лавиния аккуратно, очень аккуратно кладет свою помаду в сумочку. – Так или иначе… мне наплевать. Вот… возьми ключи. Чтобы духу твоего там не было, когда я вернусь домой.
– Мне некуда…
– С такими-то деньгами? – удивляется Лавиния. – И ты не наскребешь на номер в гостинице? – Она пожимает плечами. – Поживи у Рекса. Мне по барабану.
Она швыряет ключи на пол.
Луиза наклоняется и поднимает их.
Лавиния уже вертит в руках телефон.
– Что ты делаешь? – Луизе даже больше не идет на ум «пожалуйста, прошу тебя». Все замирает. Всякое движение в комнате прекращается со всей неотвратимостью и бесповоротностью.
– Я всем расскажу, – отвечает Лавиния. Она опускает крышку унитаза, садится и принимается печатать двумя пальцами. – У меня… выдался… совершенно… смехотворный… вечерок. – Она поднимает глаза. Всего лишь на мгновение. – Точка. Я узнала, что моя свихнутая соседка украла у меня деньги, трахнулась с моим бывшим и попыталась трахнуть меня в сортире ночного клуба.
– Все совсем не так было.
Лавиния продолжает печатать.
– Моя свихнутая соседка-лесбиянка украла несколько тонн денег с моего банковского счета, пока кувыркалась с моим бывшим бойфрендом и пыталась убедить меня, что она в меня влюблена… Как пишется «лицемерная» – «лице» или «лици»?… Луиза, ты же, блин, училка, должна же ты знать!
– Не надо, – говорит Луиза. – Пожалуйста… прошу тебя… я уйду, только…
– Годится. У меня есть автозамена. Моя лицемерная свихнутая соседка-лесбиянка я так блин жалела о краже четырех тысяч долларов со своего банковского счета, пока разрешала ей бесплатно жить в спальне сестры. – Она поднимает камеру. – Давай… блин, улыбайся, Лулу!
Луиза хватается за телефон.
– Господи боже, какого хрена ты творишь?!
Лавиния вырывает его обратно.
А у Луизы в мыслях только и осталось, что пусть они не узнают, не давать им узнать. Она сама не представляет, какое ей дело, что именно узнает, потому что ей наплевать на Беовульфа Мармонта и на Гевина, и на отца Ромилоса, и на Афину, и на Мими, и на Хэла, они ведь ей все равно не нравятся, но в этот момент она над этим не задумывается. Луиза думает лишь о том, что никто не должен узнать, что она сделала, поэтому тянет телефон на себя куда сильнее, чем хотела, а потом они с Лавинией оказываются на полу и тянутся за ним, и глупость в том, настоящая глупость, что телефон все равно со звоном улетает под раковину, так что когда Луиза тянет Лавинию за волосы, когда Лавиния впивается ей в плечи, когда она с силой прижимает Лавинию к зеркальным, сплошь зеркальным, полностью в зеркалах стенам, когда она бьет Лавинию головой о раковину, телефона даже не видно, ни в первый раз, когда она бьет ее головой, ни во второй, ни в третий.
Вот как умирает Лавиния:
Поднося руку к голове. Глядя на предплечье, на надпись «БОЛЬШЕ ПОЭЗИИ!!!», теперь забрызганную каплями крови.
Поднимая глаза на Луизу.
Падая со всеми остальными Лавиниями: ударяясь о зеркало, о Луизу и оседая на пол.
И вот так, именно так Луиза лажает по полной.
