В эту ночь горбуну по имени Санделло спалось плохо. Казалось, его от заката до самого рассвета мучили кошмары: глаза ввалились, под ними залегли синеватые круги. Проснувшись, горбун долго сидел, приходя в себя.

Позади лежал длинный путь. Впереди вздымались скалы Мордора: громадные, чёрные, грозные. Цепи хребтов закрывали от Санделло Ородруин, но великая гора не дремала – над вершинами в небо уходила тонкая струйка тёмного дыма. Прищурившись, горбун несколько мгновений смотрел туда, на юго-запад, а потом его рука неожиданно потянулась к небольшому серому кошелю-зепи, что висел на поясе. Расстегнув стягивавший зепь ремешок, Санделло натянул перчатку и осторожно запустил пальцы внутрь.

На свет появилась сперва тонкая чёрная цепочка, а затем и висевшее на ней кольцо тусклого жёлтого металла. Щека Санделло дёрнулась – то ли презрительно, то ли негодующе.

– Ищи, – негромко произнёс он, давая кольцу свободно повиснуть. Несколько мгновений ничего не происходило, и на лице горбуна уже начало появляться выражение привычного разочарования, когда кольцо неожиданно дрогнуло, и цепочка отклонилась от вертикали. Удивительный компас указывал прямо на юг, но горбун, сощурившись, поднёс снизу левую ладонь, словно беря кольцо в горсть.

– Не обманываешь? Nar báj-fûr!

Кольцо, конечно же, молчало.

Казалось, горбун колебался; он глядел то на юг, то на запад.

– Сделаем крюк, – наконец прошипел он зло; казалось, Санделло разговаривает с кольцом. – Ничего, успеем. Но я должен убедиться сам!..

На востоке поднималось солнце, далеко впереди лучи его коснулись угрюмых мордорских гор. Горбун решительно поднялся и, не теряя времени, поехал далее.

Если кто-то и преследовал Фолко со товарищи, то впустую; четверо друзей благополучно укрылись в зарослях на самой границе леса и степи, откуда открывался хороший обзор.

– Оторвались, – выдохнул Торин.

– Оторвались, – кивнул Малыш. – Заплутали где-то. Что-то ни собачек не слыхать, ни птичек не видать.

– Зато кое-что другое видно, – мрачно заметил Рагнур.

Далеко-далеко, на самом горизонте, утренние небеса пятнала тёмная завеса, словно облака, опустившиеся к самой земле.

– Что это? – вырвалось у хоббита, хотя он после всех боёв и походов отлично знал, «что это».

– Лезьте за мной, – кхандец уже карабкался на дерево. – Сами всё увидим…

Они последовали за Рагнуром.

С вершины дерева степь просматривалась далеко, и тёмная завеса вдоль горизонта виделась именно тем, чем была – бесчисленными дымами пожарищ.

Вот он, лагерь, чёрные росчерки валов, рвы, рогатки… скопища каких-то… телег, что ли?

– Выстраиваются, похоже, – заметил Рагнур, устроившийся чуть ниже Фолко: лёгкий хоббит поднялся на самую вершину, и ветви начинали опасно гнуться уже и под ним.

Да, невольники постепенно покидали лагерь; появились и харадские конные отряды, и пешие лучники, однако вперёд они отнюдь не спешили.

– Идут! – вытянул руку Малыш.

…Враги великого Тхерема и впрямь оказались куда ближе, чем можно было подумать. Степь шевелилась; там, в знойном мареве, угадывался слитный марш тысяч и тысяч бойцов.

Неведомое воинство растянулось очень широко, огромным серпом, насколько мог окинуть взгляд, и уверенным шагом наступало, приближаясь к тхеремскому лагерю с трёх сторон.

Там, вблизи от стены дыма, зелень степи исчезла, погребённая под серым колышущимся покрывалом. Мало-помалу хоббит смог различить отдельные ручейки и реки, что неумолимо текли на северо-запад, – людские реки. Это колыхание было исполинским войском – войском в невесть сколько сотен тысяч воинов. Куда там Саурону с его жалкими отрядами орков! Куда там Олмеру, что привел на Исенскую Дугу около ста тысяч!

Врагов, наступающих на один-единственный укрепленный лагерь тхеремцев, было больше.

– Эовин! – вырвалось у хоббита. – Она же сейчас там!

– Это наш последний шанс, – хрипло произнес Торин. – Подобраться в суматохе сражения…

– В случае чего – отобьёмся! – беззаботно подхватил Малыш. – Вот только Рагнур…

– Уж, наверное, не уступлю ловкостью тебе, коротышка! – обиделся кхандец. – Я не поверну назад, не думайте!

– Вот и хорошо. – Хоббит проверил, как выходит из ножен меч. Маленький Гном едва не подпрыгивал от нетерпения, дожидаясь, пока Торин и Рагнур приготовятся к бою.

Теперь они возвращались, бежали через равнину, почти не прячась и уповая лишь на удачу. Врагов они опережали, но как отыскать потом Эовин, когда начнется свалка?

– Ну вот и всё, – очень спокойно промолвил Серый, опуская поднесённую козырьком ко лбу ладонь. – Вот и всё. Они уже тут. Право же, рождённая в Рохане, на это стоит посмотреть!

Последние дни сотник обращал все свои речи исключительно к Эовин.

Отряд Серого оказался впереди других невольничьих сотен, и наступление серой армады открылось им во всей зловещей красе. В толпе раздались вопли ужаса, кто-то проклинал весь белый свет, кто-то падал ничком, закрывая голову руками. Разве могли выдержать такое зрелище бедные пахари и лесорубы Минхириата, никогда особо не рвавшиеся в бой?!

Эовин застыла неподвижно, закусив губу. Тёплый эфес лежал в ладони. Нет, она не опозорит роханскую кровь постыдными воплями и рыданиями! Если здесь ей суждено принять последний бой, что ж, да будет так. Пусть никто не сложит песен о её гибели, пусть её никто не оплачет (старшая сестра не в счёт; небось и приданое-то, мамой оставленное, давно уж себе прибрала)… Да, да, пусть! Она будет сражаться на этом холме так, как сражались герои Исенской Дуги и Хелмского ущелья!

Зато харадримы, похоже, нисколько не растерялись, они знали, с чем придется столкнуться. Засвистели бичи; стражники в полном вооружении наводили порядок.

Десятки и сотни рабов оказались перед множеством странных щитов в полтора человеческих роста, поставленных на широкие колёса, куда шире обычных тележных. Щиты были крепко сколочены из толстых и прочных досок, с внешней стороны – обиты шкурами. С внутренней были сделаны настилы и подмостки у бойниц, по бокам все эти конструкции имели крюки и цепи.

– Выводи! – орали харадримские стражники, из числа знавших всеобщий. – В линию! В линию! Своди, вместе своди, болваны!..

– Надо же, – с прежним холодным спокойствием сказал Серый. – Додумались.

– До чего? – робко пискнула Эовин. Её порыв схлынул, сменившись леденящим комком в животе и потными ладошками.

– Подвижные укрепления, – показал Серый. – Можно линию выстроить, можно круг, можно отдельные редуты…

– А это что?

Часть невольников толкала здоровенные шестиколёсные возы, закрытые со всех четырёх сторон.

– Это узлы, вокруг них весь этот… палисад ходячий и будет строиться, – Серый навалился на край поставленного на оси щита, тот заскрипел и сдвинулся.

– Сюда! В линию! Сцепляй! – орали харадские надсмотрщики.

Длинная изломанная линия щитов медленно отдалялась от лагеря.

Кое-где рабов, словно скот, гнали к очень странным возам с высоченными крутыми бортами и громадными колёсами с толстыми ободами и спицами. К их сторонам тоже пристёгивались щиты, но большинство из них катились сами по себе, выдвигаясь перед линией. Больше всего повозки эти напоминали поставленные на колёса деревянные коробки; и никаких признаков того, что в них должны запрягать лошадей. Кроме того, суетящиеся вокруг возов мастеровые быстро и сноровисто прикрепляли к ободам колёс длинные, сверкающие серповидные клинки, каждый длиной в три, а то и в четыре локтя. В верхней части шёл ряд узких отверстий, вроде бойниц. Борта обиты мокрыми шкурами. Сзади борт воза открывался, словно настоящие ворота. И длиной, и шириной эта конструкция, пожалуй, вдвое превосходила знакомые Эовин телеги. Снизу боевую повозку защищали подвешенные на цепях доски – чтобы не поразили стрелой.

Остальных рабов, включая и сотню Серого, подогнали к поставленным на колёса щитам. Оси можно было развернуть, и вся длиннющая линия медленно спускалась сейчас по склону, сокращая расстояние до вражьего войска.

Серый проворно расставлял своих людей по местам; к щитам тхеремцы подвозили ящики с оружием, неказистым, по большей части ржавым – копья и топоры, короткие луки, кривоватые стрелы, какими бить только разве что в упор.

Во второй линии разворачивались харадские сотни, конные и пешие.

Рабы растягивались длинной шеренгой за колёсными щитами, боевые повозки с косами – большинство впереди, но иные – сцеплены с отпорной чертой.

Серый расставлял людей по местам, ободряя, хлопал по плечу:

– Выстоим. Одолеем. Главное, не бояться – тычь себе копьём в дырку, и вся недолга!.. что они нам сделают? А ты не отставай, – бросил он Эовин.

Вокруг Серого собрались самые крепкие – и роханка, единственная девушка, оказавшаяся рядом с ним.

– Там, внизу, – орал снаружи тхеремский глашатай, – ваша свобода! Все, кто вернётся в лагерь, – станут полноправными тхеремцами! Все, кто струсит и побежит, – будут преданы лютой смерти! Выбирайте сами!

Во взгляде Серого что-то блеснуло.

– Они совсем обезумели, – шепнул он ничего не понимавшей Эовин. – Ничего не выйдет. Завязнет вся эта громада…

– Внутрь! Внутрь! Все внутрь! – прервал его речь вопль полутысячника.

На уровне груди от одного борта до другого тянулись поперечные жерди так, что можно было налегать и руками, и грудью. Над головами – дощатый потолок.

– Ну и придумают же!.. – Губы Серого кривились в усмешке.

– Ваше дело – катить всё это! – проорал командир-тхеремец. – Часть внизу – толкает. Часть наверху – бьёт врага стрелами и копьями!

– И всё? – спокойно осведомился Серый. – А как тут поворачивать?

Оказалось, что поворотной сделана передняя ось.

– За мной. – Серый первым шагнул внутрь.

Наверху и в самом деле нашлись луки, копья, топоры на длинных рукоятках и очень много стрел. Всей сотни Серого хватило лишь на четыре боевые повозки.

Наконец вдоль длинной гряды холмов выстроилась нескончаемая шеренга щитов и повозок. Все тхеремцы остались во второй линии. Началось ожидание…

– А может… – тихонько шепнула Эовин Серому, – может, всех харадримов… их же стрелами… да и бежать?

– Нет. – Серый даже не повернул головы. – Те, кто будет думать о спасении, – погибнут.

– Но почему… – начала было Эовин, и тут оказалось, что схожие мысли приходят в дурные головы одновременно.

С одной из повозок в харадримов густо полетели стрелы. Воз заскрипел и тронулся с места, направляясь прямо к группе харадских всадников. Двое или трое из них упало под стрелами – но оказалось, что тхеремские воители хорошо подготовились к подобным неожиданностям. Прямо под ноги невольникам полетели утыканные гвоздями доски – и не одна, а десятки. В мгновение ока мятежники оказались в колючем кольце. Крики и вопли наступавших с разбегу на гвозди… проклятия… и повозка остановилась. Затем началось самое страшное.

Подступиться к возу было невозможно, и вперёд выдвинулись харадские пращники, заложив вместо камней в ременные петли какие-то дымящиеся глиняные горшочки. Летели эти штуки недалеко и медленно, однако, разбиваясь о доски, вспыхивали чадящим ярко-рыжим пламенем.

Эовин вскрикнула от ужаса.

Воз запылал как-то сразу весь, от колёс до крыши, струи жидкого огня текли по сырым шкурам; воздух наполнило непереносимое зловоние. Дикий предсмертный вой рвался из рдяного нутра; людям осталось жить несколько мгновений, их прикончит даже не огонь – но едкий чёрный дым…

Остальные невольники, все, сколько их было, окаменев, смотрели на жуткое зрелище. Да, харадримы шутить не умели.

Крики стихли. Слышался только треск пламени. Девушка покосилась на Серого: сотник стоял, скрестив на груди руки, и молча взирал на пожарище. На лице его застыло странное выражение – словно он уже видел нечто подобное…

– Смотри-ка, запалили зачем-то? – удивился Маленький Гном при виде взвившегося впереди пламени. Что там творилось, за дальностью было не разглядеть.

– Запалили, и ладно, – махнул рукой Торин, – харадримы, что с них взять?

– Невольников за щиты поставили, в телеги загнали, – хоббит вгляделся из-под руки. – Что же нам теперь – заглядывать в каждый воз, за каждый заборчик: прошу прощения, судари мои, а нет ли здесь некой Эовин Роханской?

– Надо будет – заглянем, – посулил Малыш.

Им предстоял последний бросок. Но – по совершенно гладкой и ровной, как стол, луговине. Впереди торчало одно-единственное дерево, и на его ветвях уже обосновалась целая стая голошеих стервятников – пожирателей падали.

– То-то будет им поживы, – мрачно заметил Маленький Гном. – Ну, так что теперь? Встанем во весь рост – и вперёд?..

– Если в открытую – то пойдём, а не побежим. – Торин лишний раз тронул топор – легко ли вынимается. – Побежим если – даже последний глупец поймет, что дело неладно. А так… может, и проскочим.

– Совсем мы тут спятили, – сплюнул Фолко, не сводя глаз с пылающего воза. – Безумнее у нас только с Олмером выходило, у Болотного Замка!

– Если что, погодите в драку лезть, я сперва с ними поговорю, – торопливо бросил Рагнур. – Наплету что-нибудь, мы, мол, наёмники из Умбара, желаем сражаться… Хорошо? За железо схватиться всегда успеем!

Солнце меж тем поднималось всё выше и выше – и, словно стремясь за светилом, росла на горизонте дымная стена. Вражье войско было уже неподалёку. Только теперь Фолко вдруг подумал, что, наверное, Великому Орлангуру битвы людей и впрямь кажутся очень красивым зрелищем. Могучий, всё сметающий серый вал человеческих тел, накатывающий на поспешно возводимую тхеремцами запруду; длинный росчерк подвижной стены щитов, вереница высоких повозок со сверкающими сталью косами на ободах; строй верховых харадримов, на конях и велбудах, в блистающих бронях, в алых и золотых одеяниях; зелень степи – хотя ей давным-давно полагается быть иссушенной дожелта; голубизна небес; чернота вздыбившегося дыма. Пожалуй, впервые в жизни хоббит смотрел на разворачивающуюся перед ним драму чуть со стороны, словно немного и сам стал Великим Орлангуром.

Это было грандиозно. Страшно. Завораживающе. Гибельно. Разумом Фолко понимал, что эта картина, такая красивая, если стоять вне Добра и Зла, скоро исчезнет, сгинет, подобно утреннему туману под ветром. Развеется, едва лишь силы сшибутся. К трём основным цветам картины добавится четвёртый – алый, цвет крови. А она, похоже, разольётся здесь настоящим половодьем. Невольно хоббит вспомнил незабываемую атаку хирда в самой первой, победоносной битве с воинством Олмера на полпути между Аннуминасом и Форностом, вспомнил цветное лоскутное одеяло, бессильно повалившееся под ноги наступающим подземным копейщикам. Это случится и здесь… Только теперь серая волна врагов захлестнёт и похоронит под собой разряженные харадские тысячи. Четверым не остановить такое воинство. Успеть бы Эовин спасти – а там как Валар рассудят.

Широко раскрыв глаза, забыв и о сабле, и о луке, Эовин смотрела вперёд. Там, от края и до края земли, от гор до леса, развёртывалось покрывало из сотен тысяч живых существ. За их спиной был только дым. Передовые отряды подошли уже достаточно близко; можно было различить отдельных воинов, в лёгком вооружении, с короткими дротиками или топорами. Чувствительный тычок в плечо заставил девушку прийти в себя. Прищурившись, Серый пристально глянул на неё – и от одного этого взгляда из головы Эовин разом вылетел весь страх.

Впереди линии щитов, набирая ход, катились вниз по длинному и пологому склону десятки боевых повозок.

Сверкали, сливаясь в гибельный круг, острые косы на ободах колес.

Воины Серого были уже готовы к бою. Наложены стрелы, из бойниц выставлены копья; всюду на подвижной черте щитов невольники спешили занять места.

Крылья наступающих оттягивались далеко, охватывая фланги оборонительной линии харадримов. Цепь катящихся вниз повозок растянулась на целую лигу.

– Не завидую я тем, кто сейчас там, – заметил Серый, стоя рядом с Эовин. – Не выживут.

Он замер в своей излюбленной позе – руки скрещены на груди – и невозмутимо взирал на быстро приближавшиеся вражеские цепи. Дикие орды наступали без всякого строя, подбадривая себя визгливыми боевыми кликами. Казалось, вид надвигавшихся повозок ничуть не смутил врагов Великого Тхерема; они словно бы ничего не замечали. Даже напротив – казалось, сверкание кос на ободах только притягивает их.

– Сейчас сшибутся, – вырвалось у Эовин. Прижавшись к бойнице, она с замиранием сердца смотрела, как неровная линия боевых возов накатывается на передние ряды вражьей рати. Серпы и косы бешено крутились, и, несмотря на ужас, Эовин не могла отвести от них взгляда. Сейчас брызнет горячая кровь, сейчас блистающее железо сделается алым, а разрубленные тела десятками будут валиться под колёса.

– Слишком далеко отпустили, слишком оторваться дали, – невозмутимо продолжал меж тем Серый. – Так наша линия бы их поддержала, а теперь их просто перебьют.

– Перебьют? – вздрогнула Эовин.

– Ну да, – равнодушно сказал сотник. – Кровью умоются, но перебьют. Гляди!

Волна худощавых высокорослых воинов с вытянутыми смуглыми лицами, в лёгкой кожаной броне, с плюмажами из перьев на шлемах, столкнулась с линией боевых повозок.

Вопли и крики смешались с жутким хряском – давя, рубя и калеча, повозки прокладывали дорогу через людское море, и борта их сверху донизу мгновенно окрасились алым.

Дикари частью кинулись на всё глубже врезавшиеся в их ряды боевые возы, но в большинстве хлынули меж ними, устремляясь к линии деревянных щитов, за которыми укрывались невольники, Серый и Эовин.

– Как я и сказал. – Серый повёл плечами. – Возы сейчас встанут, и всё. Глупо.

Атакующие бросались на постепенно замедлявшиеся повозки с ожесточением и яростью безумцев. Гибли, рассечённые косами, проткнутые пиками, пробитые навылет стрелами; каждый из боевых возов напоминал сейчас медведя, со всех сторон облепленного свирепыми псами. Борта топорщились множеством воткнувшихся дротиков; серпы вязли в кровавом месиве из разрубленных тел. Спереди и сзади повозок, где не было смертоносных кос, кипела особенно жестокая схватка. Враги выстраивали живые пирамиды, пытаясь вскарабкаться наверх; наконечники копий увязали в насаженных на них трупах. Стальные резаки рассекали пытавшихся грудью остановить повозки, но на место павших вставали всё новые и новые.

Однако куда больше воинов дикарской армии прорвалось в промежутки между возами; потрясая оружием, щитами и короткими копьями, они с воплями мчались прямо на харадскую линию, словно и не замечая её.

– Готовься! – коротко приказал Серый. Невольники подняли луки и копья.

Эовин натянула тетиву.

В свои пятнадцать она видела немало и крови, и смертей, и страданий. Девочки в роханских степях взрослели быстро и так же быстро учились владеть оружием. Кто постоит за тебя, когда все мужчины на войне? Будь готова встать рядом с мальчишками и защищать свою честь до последней капли крови!..

Да, эти люди, с криками бегущие вверх по склону, не сделали ей ничего плохого. Но им всё равно – они просто хотят убить и её, и Серого, и всех других, угодивших в жернова этой бойни.

– Либо ты – либо тебя. – Серый жёстко взглянул в глаза Эовин. – Стреляй, не медли!

Вражья волна кипела уже совсем рядом.

Свистнули стрелы, хотя лучников на той стороне оказалось не так много. Тхеремцы поскупились на доспехи, невольников защищали только их собственные лохмотья да грубые дощатые щиты.

Удар, удар, удар – стрелы звонко вонзались в дубовые доски. Иные летели над головами; вот первая случайно ворвалась в бойницу, и один из собратьев Эовин по несчастью молча рухнул, убитый наповал.

– Шевелись! – рявкнул Серый, и луки невольников загудели в ответ. Пусть короткие и слабосильные, но били они в упор по плотным рядам наступавших, и промахнуться было почти невозможно.

Над головой свистела шелестящая смерть. Одна из стрел, дрожа, воткнулась в край бойницы – грубое древко, кое-как укреплённое оперение, наконечник из кости – такими баловались роханские подростки, получив первый в своей жизни доспех из толстой бычьей кожи. «Эх, будь у меня кольчуга!.. Пусть не такая, как у мастера Холбутлы, пусть самая обыкновенная!..»

Первые из атакующих добежали до деревянной стены, визжа и завывая, попытались вскарабкаться наверх, но там их встречали топоры, булавы и дубины. Копья разили из бойниц, и земля стала быстро покрываться мёртвыми, ранеными и умирающими. Глухие удары потонули в истошных предсмертных воплях.

Эовин видела лица Диких совсем близко, безумные глаза, разорванные в крике рты; какая-то сила словно выпила весь их разум, погнав на верную смерть. Она выпила и разум, и души, отняла всё, кроме жизни – однако жизни отнимали теперь другие.

Стена щитов была, казалось бы, невысока, неровна, но обращённые к атакующим острые выступы рассекали их массу, заставляли скучиваться в промежутках, а с обеих сторон летели стрелы, разили пики, иной раз пробивая сразу по двое.

Дикие карабкались на щиты, подсаживали друг друга, однако лишь подставляли бока под удары. Тела валились и валились, и тут позади заорали, надрываясь, тхеремцы:

– Навались! Навались! Вперёд! Навались!

Скрипя, развернулись тележные оси, рабы налегли – и изломанная линия деревянных щитов медленно поползла вперёд, давя и подминая атакующих. Кое-где тем удалось перебраться через не слишком высокую стену, однако там вступили в дело харадские сотни, но вступили не просто так: их стрелы полетели и в спины дрогнувшим невольникам, и в лица Диким.

Все до единой боевые повозки впереди уже замерли. Часть горела, часть просто стояла, и нападавшие деловито пришпиливали снаружи к бортам защитников, не обращая внимания на вопли и мольбы о пощаде.

– Скоро, – бросил Серый. И добавил: – Меня держись!

Эовин держалась. Щиты кое-как перебрались через невысокий вал мёртвых тел, двинулись вниз по склону. Они ползли медленно, но пятились теперь и Дикие.

– Дави! Дави! Дави! – вопили позади тхеремцы.

– Недолго, – с прежним хладнокровием заметил Серый. Вместе с Эовин и избранными бойцами своего отряда он придвигался всё ближе к боевому возу, служившему чем-то вроде подвижного форта в линии деревянных щитов – или же крепостной башни. Дикие избегали лезть на его высокие борта, выбирая, как им казалось, более лёгкую цель.

– Чего недолго? – Эовин опустила лук. Всё это время она стреляла и стреляла через бойницы, почти не целясь и не желая видеть, попадают ли куда-то её стрелы.

– Продержатся недолго. – Серый коротко ткнул вверх пикой, и уже почти перевалившийся через стену Дикий с коротким воплем рухнул сотнику под ноги. Тот равнодушно перешагнул через тело.

…Как всегда, он оказался прав. Расправившись с повозками, дикари навалились на линию деревянных щитов всей массой, не щадя себя. Топоры и палицы, стрелы и копья как невольников, так и тхеремцев собирали обильную жатву, однако и по их сторону стены погибшие падали всё чаще. Дикие скапливались в мёртвом пространстве у самого щита, сами тыкали в бойницы короткими копьями; и всё лезли и лезли наверх.

Серый бился, словно боевая машина, холодная, расчётливая, бесчувственная. Каждый его удар укладывал насмерть врага; вокруг него сбились самые сильные, упрямые и злые. Они держались, но вокруг них то тут, то там стали возникать прорывы, которые бросались затыкать харадские панцирники.

Ни одного олифанта так и не появилось.

А потом всё как-то разом изменилось.

Враг перехлестнул через преграду одновременно в десятке мест, и бросившиеся в бой харадские подкрепления уже не смогли его отбросить. Невольников начали оттеснять от линии щитов.

Серый снёс голову очередному дикарю, показавшемуся над стеной и в тот же миг скомандовал:

– За мной! В повозку! Руби привязь! – и сам первым рубанул по толстому железному крюку, перебив его с одного взмаха.

В повозке решили было, что пришла помощь; однако Серый немедля погнал всех уцелевших вниз, толкать её вперёд; его собственные бойцы заняли место наверху.

– Пошли! Бегите, как никогда в жизни не бегали! – в первый раз за всё сражение поднял он голос, и крик его показался Эовин отчего-то таким страшным, что она сама чуть не кинулась вниз, где невольники оторопело, но со старанием налегли на поперечные брусья, упираясь ногами в землю и двигая повозку.

Освобождённый воз покатился вниз по склону, набирая ход; засверкали крутящиеся косы, с хряском и хрупаньем рубя кости и плоть; и без того забрызганная кровью, повозка превратилась в истинную колесницу Смерти.

Сотник дождался одного-единственного верного момента.

Момента, когда дикари сцепились уже не только с невольниками, но когда в дело пришлось вступить всему харадскому войску. Когда никто уже не мог их преследовать и забрасывать горшочками с огнетворной смесью, которые сейчас щедро летели в перебирающихся через щиты Диких.

Воз Серого оставлял за собой широкую дорогу, вымощенную мертвыми телами; наверное, воины иных народов остановились бы, попытавшись справиться с врагом как-то иначе, но – не эти. С непонятным безумством они лезли и лезли на верную смерть. Оцарапанное случайной стрелой плечо Эовин кровоточило, но девушка даже не чувствовала боли. Развернувшееся избиение было страшным, неестественным, и юная роханка с трудом удерживалась, чтобы не упасть без чувств. Невольники из сотни Серого отлично справлялись без неё. Крепость на колесах прокладывала себе путь сквозь толщу вражеских отрядов и теперь вся, без остатка, была залита горячей человеческой кровью.

Дикие лезли на повозку со всех сторон, словно хотели остановить её голыми руками. Топорики пытались рубить потемневшие от крови серпы – бесполезно, воины бросались под колеса, чтобы уцепиться за торчащие копейные навершия и взобраться наверх – и тогда им кроили головы длинные топоры воинов Серого. Сам сотник не притронулся ни к копью, ни к луку. Не обращая внимания на кипящую вокруг бойню, на взлетавшие брызги крови, он смотрел по сторонам, отдавая команды. Самое опасное – застрять в грудах мёртвых тел, потерять ход и остановиться.

Но и враги уже убавились числом, и у них тоже не было сил преследовать одинокую повозку; прорвавши поневоле редкий их строй, боевой воз стремительно катился вниз по холму, и Серый властно направлял его бег в сторону, подальше от поля боя, туда, где виднелись какие-то заросли, до которых не добрался огонь.

– Налегай! – рявкнул вниз сотник, и толкавшие повозку невольники разом удвоили усилия. – Право! Ещё правее бери!

Здесь вновь начинался пологий склон, впереди, за полосой вытоптанной земли, виднелись края зарослей; чуть дальше и левее полыхали пожары, горели кустарники и сухая трава.

А далеко слева, за спинами воинства дикарей, Эовин разглядела небольшую кучку всадников. Деталей различить она не могла; и вдруг на их месте что-то ослепительно засверкало, жарким колючим светом, до боли в глазах, словно она пыталась смотреть прямиком на дневное светило.

Серый тоже смотрел туда, смотрел, не отрываясь и не мигая, словно ярчайший свет не резал ему глаза. Как у него так получалось?..

В жизни своей Фолко не видел ничего страшнее.

Он прошёл через множество битв, познал чёрное отчаяние на башнях обречённой крепости Кирдэна, когда казалось, что рушится весь мир. Изведал смертную горечь после поражения на Исенской Дуге, когда под ноги воинства Олмера легло тридцать тысяч роханских храбрецов. Он дрался с призраками и нежитью, стоял лицом к лицу с самой Ночной Хозяйкой, чувствуя, как злобное чародейство высасывает из него жизнь. Десять лет он мерил шагами всё великое Средиземье от Вод Пробуждения на восходе до Синих Гор на закате, сражаясь под знаменами Рохана, Беорнингов, Гондора, Эсгарота, родной Хоббитании, но никогда не испытывал такого ужаса и потрясения.

Укрывшись за стеной брошенного харадского лагеря, Фолко Брендибэк видел, как катились вниз по склону боевые повозки харадримов. Скрип колёс, лязг чудовищных серпов и кос, боевые кличи, смешанные с предсмертными воплями, наполняли воздух. За каждой из повозок оставался широкий кровавый след – настоящие курганы изрубленных и раздавленных тел. Только что это мёртвое мясо было живой плотью живых людей, невесть зачем ринувшихся навстречу собственной гибели… Фолко не чувствовал к ним ненависти, напротив – неожиданно для самого себя ощутил, что жалеет их.

– Дьюрин милостивый, – выдохнул вовсе не склонный к впечатлительности Торин.

И тут Фолко с неожиданной ясностью понял, для чего они пришли сюда, на Дальний Юг. Нет, не только для того, чтобы вытащить из плена увязавшуюся с ними Эовин. И даже не для того, чтобы понять природу загадочного Света, сводящего с ума, предвещавшего всеобщую погибель.

Нет, их привела сюда сама Судьба, что превыше эльфов, людей и гномов, превыше магов и призраков, превыше Орлангура и Валар, превыше даже самого Единого. Привела для того, чтобы хоббит и два гнома убили бы эту войну. В прошлый раз им не удалось остановить Олмера. С великой щедростью Судьба дарует им второй шанс.

Гномы и кхандец молча стояли рядом. Фолко был уверен, что его спутники думают и чувствуют сейчас то же, что и он.

Было что-то завораживающее в этом грандиозном кровавом спектакле, равного которому не случалось со времен Войны Гнева.

Воинство дикарей, нахлынув неостановимым прибоем, быстро скрыло кровавые просеки, что оставили боевые повозки. Сейчас они стояли мёртво в людском движущемся море, и страшно было подумать, что стало с их защитниками. А орда наступала и наступала, и уже подкатывалась к стене из громадных щитов, зигзагообразно выстроенной наверху пологого холма.

– Сметут, – пробормотал кхандец.

Орда двигалась, точно исполинский рой, точно лавина, и в редких разрывах её было видно, что поле густо усеяно трупами.

Однако эта стихия разбилась о щиты, остановилась, и у подножия их начал быстро расти вал мертвецов, щедро обагрённый кровью. С другой стороны тоже появились точки неподвижных тел.

– Не сметут? – с сомнением проговорил Маленький Гном.

Однако прошло совсем немного времени, и то тут, то там оборона стала прогибаться. Дикари брали не умением, а числом, лезли через горы тел, словно их гнала вперёд неведомая, неодолимая сила. Вот они прорвались в двух местах разом, однако харадримы, выстроившие регулярные войска во вторую линию обороны, сумели отбить эту атаку. И тут же – новый прорыв, ещё шире, и вновь в дело вступила армия Великого Тхерема, отбрасывая орду назад. Но щиты уже начали падать под безумным натиском нападавших, защитников становилось всё меньше, и кровавые холмы из тел погребали под собой рухнувшие укрепления.

Харадские конные отряды и тяжёлые панцирники, выстроившиеся за спиной защитников оборонительной линии, однако всё чего-то ждали, не вступая в прямое столкновение.

Хоббит и его друзья взирали на эту бойню в совершенном ужасе. Второго такого избиения, подумал Фолко, верно, в Средиземье не будет уже до Скончания Дней.

– Нам надо отыскать Эовин, – услыхал хоббит собственный голос.

Малыш аж подпрыгнул.

– Ты чего несешь, а?! Где мы её отыщем – там? – Он ткнул пальцем в сторону смертного поля.

– А разве у нас есть выбор? Если она там… что бы с ней ни случилось…

– С ума спрыгнул! Пойми – мы её потеряли! – Малыш не на шутку разозлился, кажется, но в эту секунду харадские рога сыграли сигнал атаки.

Ровная линия конницы неспешным шагом двинулась вниз. Часть воинов подняла луки, часть – приготовила копья; рога пропели ещё раз, и скакуны тхеремцев все как один сорвались с места.

– Пошли! – крикнул Фолко, но на этот раз его остановил Рагнур:

– Погоди, пусть харадримы в бой ввяжутся…

Перед ними всё ещё длился бой. Упрямо отвоёвывая лишние мгновения жизни, не прекращали драться несколько уцелевших боевых повозок, встроенных в оборонительную линию – хотя дикари уже облепили их со всех сторон. Внезапно одна из них сорвалась с места и, набирая скорость, покатилась вниз по склону. Толкавшие её как могли старались уйти от скоплений мёртвых тел и безжизненно застывших впереди боевых возов, и заворачивали при этом вправо, ближе к друзьям.

– Ловкие какие, – заметил Торин. – Выждали, время рассчитали.

Повозка уходила, явно не собираясь ни с кем сражаться.

– Умно, – процедил сквозь зубы кхандец. – Хоть бы получилось у них… Гляньте, а что это там сверкает?

В отдалении, за ордой Диких, остатки которой сейчас дрались с тхеремцами, и впрямь что-то вспыхнуло нестерпимо-режущим светом, не различишь, что именно. Так бывает, когда зеркало внезапно отражает солнечный луч, и он бьёт в глаза многократно усилившись, обжигая и ослепляя. Но тут было не отражение, тут – словно звезда упала на землю и продолжала гореть злым белым пламенем, заслонившим даже оранжевый свет пожара, подступавшего всё ближе к кипящей битве.

Свет был такой, что Фолко сразу понял – это он! Он, тот самый опаляющий Средиземье свет из его видений, явившийся с юга! Хоббит машинально схватился за рукоять клинка Отрины – потеплела? Или только показалось?..

Сбежавшая повозка тем временем уходила всё дальше и дальше от битвы, хотя казалось, что движение её замедляется и она словно бы через силу начинает заворачивать прямо к огню, пожиравшему степь. Огонь же подступал как-то слишком быстро и слишком близко, словно и ему не терпелось урвать свою долю крови от проливающейся сегодня на смертном поле.

А его взметнувшиеся выше деревьев языки и густой чёрный дым пронзали узкие яростно-белые лучи Света.

Словно и впрямь последние дни приходят, оторопело подумал Фолко.

Над бортом повозки поднялись головы, люди, сидевшие внутри, явно забеспокоились – и над повозкой, подхваченные порывом ветра, поплыли светлые, как солнце, волосы.

– Эовин… – так и выдохнули друзья все вместе.

Эовин там, на этом возе!.. Она вырвалась из битвы!..

– Малыш! – завопил хоббит. – Смотри, наша Эовин жива! А ты говорил!..

Эовин на мгновение ослепла, глянув прямо в яростное сверкание впереди.

А когда в глазах перестали плавать цветные пятна, с ужасом увидела, что навстречу им по сухой степи текут, расползаются огненные змеи, вьются по земле, жадно пожирая всё на своём пути.

Повозка забирала всё больше вправо, уходя от гибельного пламени, однако огонь словно гнался за ней, не желая упускать добычу.

Эовин пригнулась, зажмурилась – яростный и режущий Свет, блиставший в рядах тех, кого она сочла «начальствующими» над войском дикарей, словно торопил пламя, и оно спешило исполнить приказ, преследуя единственную уцелевшую повозку; земля горела даже там, где, казалось бы, гореть уже нечему.

– Быстрее! – рявкнул Серый.

Ветер пронёсся над их головами, рванул волосы Эовин; сухая грязь, которой она маскировала природный цвет, отпала, и золото заструилось, словно знамя.

– Спрячь! – рыкнул сотник, но Эовин уже и сама торопилась прибрать разлетевшиеся пряди.

Невольников и так не надо было подгонять. Повозка мчалась, заворачивая всё круче, и в этот миг огонь решил, что игры кончились.

Словно громадный пламенный дракон вдруг расправил крылья; облако огня само собой оторвалось от земли, воспарило, растягиваясь клубящейся струёй, нацеливаясь пастью на пытающийся ускользнуть воз.

– Скорее! – Серый зло оскалился, глядя на приближающуюся смерть.

Эовин вцепилась в борт.

И за миг до того, как вокруг них всё вспыхнуло, ощутила, как жёсткая рука сотника дёрнула её за талию, он сильно-сильно прижал её к себе.

– Эовин!..

Повозка изо всех сил старалась уйти от пожара; однако и огонь не отставал, разбегался быстрыми змейками по земле, стремился пересечь беглецам путь. А потом вдруг всклубился, взлетел огненным драконом, раскинувшим над степью раскалённые крылья.

Повозка рванулась. Эовин уже не было видно за чёрно-рыжей пламенной завесой; белые яростные лучи, прорывавшиеся сквозь огонь, резали глаза.

– Эовин!.. – закричал Фолко, сам себя не слыша. Безумная надежда охватила его: нет, они вырвутся, непременно вырвутся, не может быть, чтобы Эовин, пройдя через все опасности, погибла сейчас!..

А потом повозку накрыло пламенем. Исполинская огненная змея дотянулась-таки раскрытой пастью, и беглецы влетели прямо в полыхающее пекло.

– Нет!.. – кажется, сейчас кричали все четверо.

Пламя сомкнулось сплошной стеной, дым затянул уже и зенит, и колыхался громадным траурным покрывалом. Ветер пах гарью и смертью.

Всё. Всё, теперь можно было никуда не спешить.

Дальше Фолко мало что помнил. Кажется, Торин тянул его куда-то, Маленький Гном ругался сквозь зубы, кхандец угрюмо молчал. Кажется, они куда-то шли, спотыкаясь, кажется, ехали – прочь от этого жуткого места, от пожара, от яростно-белого неведомого Света, от Эовин.

Хоббит пришёл в себя уже в темноте, на привале. Перед ним на сухих ветках плясал небольшой костерок, но свет его терялся в красно-оранжевых отблесках догорающей степи. Никто из друзей не спал, но и гномы, и Рагнур молчали, как будто слова отныне утратили смысл.

Всё, всё было зря.

Давно остались позади истерлингские степи и Голубые леса Прирунья. Перед Санделло лежал восточный Мордор – заброшенная, опустевшая земля. Однако она хоть и плохо, но кормила осевших на ней после падения Барад-Дура мордорских орков, сменивших меч воина на плуг пахаря или кельму строителя. Десять лет назад все здешние племена, вспомнив былое, дружно поднялись, встав под знамёна вождя Эарнила. С ним они шли от победы к победе, покорив Запад, дойдя до последней эльфийской крепости, где и нашли свою гибель. Выведенные Олмером из боя истерлинги наслаждались плодами долгожданной победы в каменных городах Арнора, а орки… орки двинулись за своим вождём на решающий приступ и оказались в самом сердце чудовищного взрыва, когда Серые Гавани погибли вместе с торжествующими победителями.

Земля Мордора после этого совсем опустела. И если в истерлингских степях знали, что их сыновья, братья или просто родовичи живы-здоровы в новой могучей державе – королевстве Терлинга, то обитатели Мордора так же твёрдо знали, что их близкие стали кормом для рыб…

Горбун въехал в приграничную деревушку. Орки, как и хоббиты, неохотно расставались с многолетней привычкой жить под землёй и дома строили лишь в силу необходимости. В восточном Мордоре – пустынной, всхолмлённой земле – было мало лесов, и дома поневоле строились из камня.

Санделло спешился. Деревенька ему встретилась крошечная – десяток домов, из которых три явно заброшены. А в остальном… селение «кровожадных» орков, столь долго наводивших ужас на всё Средиземье, ничем особенным не отличалось, скажем, от дальних выселок истерлингов-пахарей. Те же дети, играющие по краям единственной улочки, те же старики, греющиеся на солнце…

Сидевший возле крайнего домишки старый орк, подслеповато щурясь, вгляделся в застывшего пришельца, окутанного чёрным как ночь плащом. Вгляделся – и дёрнулся, как от удара, попытавшись вскочить и поклониться. Правая нога не гнулась, рассечённая клинком, – орк пошатнулся, нелепо взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и…

Твёрдая рука Санделло поддержала старика.

– Господин… господин… – прохрипел орк, с ужасом глядя в лицо горбуна.

– Времена изменились, Горбаг, – спокойно заметил старый мечник. – Тебе не следует называть меня господином.

Орк оскорблённо выпрямился, глаза блеснули гневом.

– Я служил великому вождю Эарнилу. Я знаю, кто был его правой рукой! И до смерти своей не забуду этого! И я помню, как надлежит обращаться к командиру!

– Тогда я приказываю тебе забыть об этом, – вздохнул Санделло.

– …Так вот мы и живём с тех пор. Ни один из парней с войны не вернулся. Только я, калека, которого не взяли в последнюю атаку! – Горбаг опустил голову, чёрные волосы упали на плоское, иссечённое рубцами лицо. Санделло знал, что на этом лице оставили свои метки и стрелы роханцев, и копья гондорцев, и мечи Арнора…

Они сидели в домишке старого орка, за древним, потемневшим от времени дощатым столом. Невольно горбун подумал, что точь-в-точь такой же стол, покрытый царапинами, изрезанный ножом, никогда не знавший скатерти, был у него самого в брошенном на произвол судьбы доме – там, на северо-востоке, в Цитадели Олмера…

– Ты знаешь что-нибудь о дороге на юг? – Санделло расстелил на столешнице карту. – Мы проходили этими краями, но сильно восточнее… Мне не хотелось бы делать крюк.

– Было дело – заратились с Кхандом, – прокряхтел Горбаг. – Теперь никто и не упомнит из-за чего. Кто-то на кого-то набегом пошел, другие – в ответ… Порубили друг друга, да всё равно при своих остались…

Санделло терпеливо слушал.

– Это я к тому, что до Южной Стены дорога чистая, а вот дальше, через Кханд, можно и не проехать. А у нас запросто… Вот только надо западнее взять. Здесь деревень наших мало.

Они замолчали. Старый орк опустил глаза – тяжело было ему смотреть в лицо бывшему командиру. А может, он что-то и чуял – эхо знакомой силы, за которой когда-то ушёл, покинув родные края.

– На ночлег-то… – заговорил было Горбаг, но мечник уже поднялся:

– Благодарю. Мне пора.

Слегка кивнув в ответ на низкий поклон, Санделло шагнул за порог.

Взгляд бывалого воина вновь обежал деревню. Да… С такими сейчас много не навоюешь. Мальчишки! Учить их ещё и учить…

Появление горбуна в деревне, разумеется, не осталось незамеченным. У жилища Горбага собрались в основном женщины средних лет да старухи. Орки помоложе теснились в задних рядах.

– Ты что же это, бурцгул, опять к нам притащился?

Страшная на вид старуха вышла вперёд. Скрюченные от непосильной работы пальцы, ввалившиеся щёки, торчащие клыки… Но осанка оставалась гордой.

Санделло молча смотрел на говорившую.

– Опять парни наши понадобились? Слушай меня, чёрный снага, убирайся отсюда по-хорошему! Ты ловок с мечом, я знаю – но и у нас найдётся чем ответить!

Позади неё с ноги на ногу переминались несколько лучников, все – очень молодые.

Санделло молчал. Старуха распалилась ещё больше:

– Только-только в себя приходить стали, только-только внуки взамен сыновей выбитых подросли – а ты опять тут как тут! В прошлый-то раз дурачьё это ревело «Вперёд!», да «Пошли!», да «Вождь Эарнил!». Теперь никто реветь не станет. Поумнели, хвала Лугбурцу! Нечего тебе делать здесь!..

Горбаг появился за спиной Санделло:

– Гость он мой, Гарра.

– Гость… – не унималась старуха. – Знаем мы таких гостей. Небось опять ятаганы наши понадобились. Что, снова мстить?

– Нет, почтенная, – негромко ответил Санделло. – Я просто еду на юг. Мне не нужны ни ваши ятаганы, ни ваши стрелы. Но я предвижу и предсказываю, что скоро они понадобятся вам. А теперь – прощайте! Гаакх голуг наркуу гимбубут лат!

– Постой! – внезапно встрепенулся Горбаг. – У тебя… с тобой… я… чувствую… – Он шумно втянул воздух широкими ноздрями.

– Часть Силы моего – и твоего, Горбаг! – господина, – спокойно ответил Санделло, коснувшись кошеля на поясе. – Если окажется, что я прав… то эта вещь ещё увидит свет, а вам придётся вострить ятаганы и счищать ржавчину с копейных жал!

Деревня проводила горбуна зловещим, недобрым молчанием. Молчал даже Горбаг. Санделло вскочил в седло, и вскоре селение скрылось за поворотом.

Заночевал он в чистом поле, вдали от жилья. Августовская ночь выдалась ненастной и дождливой, словно Владыка Ветров всё ещё гневался на эту несчастную страну, раз за разом посылая полные слёз Ульмо тучи от закатных пределов к берегам мрачного Нурнена. Дождь немилосердно хлестал и без того полёгшие, тощие хлеба, великим трудом орков-землепашцев поднятые на скупых, словно бы лишённых Благословения Йаванны землях. Горбун спал в палатке из шитых мехом наружу шкур. Она кое-как защищала от косых холодных струй, но костёр не разведёшь… Санделло долго сидел, глядя на жёлтый ободок кольца. Когда-то Олмер сделал этот Талисман для своих командиров, одно время им владел Отон… Потом Вождь вернул кольцо себе, словно бы усомнившись в верности дэйловца. Перед последним боем он отдал его Санделло, а тот – передал Олвэну…

Горбун медленно освободил от плена ветхих тряпок завёрнутый в них меч. Не тот, что служил ему повседневным оружием и который взял немало вражеских жизней, – а иной, всегда намертво притороченный за спину. Даже устраиваясь на ночлег, Санделло не расставался с этим клинком.

Давние, очень давние дни видел этот меч, хоть и не столь известный, как Кольцо Барахира или Скипетр Гейдара. Во мраке Нан Элмута Эол Тёмный Эльф выковал его из упавшего с небес крылатого железа, слив в пламени горна с иным своим дивным творением гэлворном, рукотворным металлом, что не уступал мифрилу. Сын его Маэглин тайком унёс клинок из Нан Элмута, когда бежал оттуда вместе со своей матерью Аредель, сестрой Тургона. Чудесное оружие попало в Гондолин; Туор с Идрил спасли его из развалин пылающего города, а через Эарендила, их сына, клинок попал к Элросу, первому королю Нуменора.

Долго хранилось оружие в королевской сокровищнице, но Элрос, верно, не слишком любил этот меч, сотворённый руками Эола и помнивший предателя Маэглина. Никогда первый владыка Нуменора не опоясывался им; никогда не обнажал в битве. И, словно по молчаливому согласию, все последующие нуменорские короли избегали касаться дивного клинка. Говорят, что в первой войне с Сауроном, в 1701 году Второй Эпохи, великую славу снискал Эрнелдур, тогдашний Лорд Андуне, и Тар-Минастир едва ли не с радостью избавился от зловещего сокровища, наградив им полководца. Быть может, всё это не более чем сказки, не лежал никогда этот меч в королевской сокровищнице, а с самого начала покоился у хранителей Западной Гавани Нуменора…

С кораблями Элендила Высокого меч Эола попал в Средиземье. И вновь судьба уготовила ему долю узника дворцовых кладовых. На битву короли Гейдара выходили с иными мечами, сберегая драгоценный клинок. Отгремели войны с истерлингами, затем – с умбарскими корсарами, еще позже – с харадримами, и наконец, после Войны за Кольцо, мечу Эола суждено было внезапно обрести свободу…

Санделло вздохнул и устало смежил веки. Тонкие длинные пальцы горбуна скользили по тёмному лезвию, старому воину казалось, что он словно наяву видит тот день в столице победоносного Гондора, три века тому назад…

«Веселье и радость царили в Городе. Ненавистный враг пал. Тьма навсегда повержена, новый, Истинный Король вновь объединил под своей царственной дланью Северное и Южное Королевства, время страха и безнадёжности кончилось, пришла пора отстраивать разрушенные города и поднимать заброшенные пашни.

Говорят, однажды король Арагорн, Элессар Эльфийский, вместе с прекрасной супругой своей, Арвен Ундомиэль, Вечерней Звездой эльфов, сидели в тронном зале, верша суд. А в те времена, говорят, к Великому Королю попасть было совсем не трудно, не то что в последующие годы! И вот стражники привели к королю некоего юношу, черноволосого и благородного обликом. Не кланяясь, стоял он перед троном Владык, дерзко взирая на Элессара.

– Что привело тебя сюда, о юноша? – с такими словами, говорят, обратился Арагорн к пришельцу. – Лицо твоё странным образом знакомо мне…

Усмехнулся юноша и молча показал Великому Королю две половинки разрубленного рога, что был оправлен в серебро.

– Рог Боромира? – вскричал Арагорн, и даже пресветлая Арвен с изумлением взглянула на гостя. – Откуда он у тебя?

– Приглядись повнимательнее, правитель, и ты тоже, правительница!

Сдвинул грозно брови Великий Король, ибо дерзким казалось ему поведение гостя; но Арвен Ундомиэль подняла на него глаза, и кроткий её взгляд смягчил сердце Элессара.

– Он сын Боромира, сына Дэнетора, последнего Наместника Гондора, – промолвила Арвен, ибо умела, как и все Перворождённые, читать в человеческих сердцах. – В душе этого юноши гнев на тебя, мой король. Не отвечай ему тем же, прошу тебя. Будь с ним ласков, и тогда грозная тень, которую провижу я, быть может, минует нашу страну…

Тихим голосом произнесла всё это Владычица Арвен, и не знал гость, о чём идёт речь между повелителями; и необузданный нрав, унаследованный от отца, заставил юношу отверзнуть уста:

– О чём шепчетесь, вы, обманом захватившие престол Гондора? О чём шепчетесь, вы, не помешавшие моему деду погибнуть мучительной смертью на костре? О чём шепчетесь, вы, из небытия явившиеся в этот город, который предки мои блюли поколение за поколением?..

И ещё много иных слов произнёс сын Боромира, гневных и неразумных, обвиняя Великого Короля в захвате власти. Молча внимал ему Арагорн.

– Почему погиб мой отец – погиб от руки жалких орков, в то время как все остальные живёхоньки? Почему ты не оказал ему помощь, когда он звал тебя? Ведомо мне, ты хотел его смерти! Потому что по древнему праву должен был он, отец мой, Боромир, сын Дэнетора, править Минас-Тиритом, а не ты, посаженный на престол этим бродягой в серых лохмотьях!

Сильно гневался Правитель Арагорн, Истинный Король, носитель Возрождённого Меча – но Владычица Арвен взглядом всякий раз сдерживала его. И не став возражать гостю, так молвил Король Элессар:

– Скорбь помутила твой разум, юноша. Боромир был доблестным воином и пал тоже доблестно. Да поразит меня проклятие Валар, если хоть словом или даже мыслью оскорблю я его память! Приходи ко мне снова через семь дней, когда рассудок твой возобладает над чувствами.

– Ага! – воскликнул гость, так и не назвавший королю своего имени. – Ты боишься спорить со мной! Значит, всё, что я говорил, – правда! Ты боишься осквернить уста ложью здесь, в священном зале Гондора!

– Нет, воистину горе слишком сказалось на тебе, – покачал головой Правитель Арагорн. – Завтра ты устыдишься сказанного, я не сомневаюсь. Ты противоречишь сам себе. Если я такой ужасный лиходей, едва ли меня остановила бы святость этого зала. Я не спорю с тобой не потому, что мне нечего сказать, но потому, что слушать ты сейчас всё равно не будешь. Можешь уйти невозбранно, а через семь дней, как я и сказал, возвращайся! Я очень хотел бы помочь тебе…

– Скорее я бы принял помощь Саурона! – последовал гордый ответ.

И юноша ушёл, а три дня спустя вызвал Великого Короля на поединок.

«Боромир, сын Боромира, сына Дэнетора, законный Наместник Гондора, – гласил свиток, доставленный Великому Королю, – вызывает на бой до потери жизни Арагорна, сына Арахорна, именующего себя Королем Арнора и Гондора».

Никто не ведает, что говорила царственному супругу Владычица Арвен, но Великий Король принял вызов.

Говорят, что на широком дворе Цитадели сошлись они, и ничьи глаза не видели их поединка. Но Мудрым ведомо другое: прежде чем закрылись ворота, поднял молодой Боромир меч высоко над головой, гордо вопрошая Арагорна, ведом ли ему этот клинок?

Одного взгляда хватило Властителю Элессару, чтобы узнать оружие. Знаменитый меч Эола Тёмного Эльфа, невесть как оказавшийся в руках молодого и неукротимого воина. Пожалуй, силой своей он превосходил даже Андарил короля. Но не стал Арагорн уклоняться от схватки или требовать замены оружия на равное, хотя и имел с собой простой, ничем не примечательный клинок.

– Украденное не приносит счастья, – лишь заметил он спокойно, и это было последнее, что слышали люди в Цитадели, прежде чем ворота захлопнулись.

А потом ворота открылись, и вышел из них только Король Арагорн…

Слуги видели пятна крови на камнях двора, но никто не дерзнул спросить Правителя Элессара, чем же закончился поединок и куда исчезло тело несчастного Боромира, которого с тех пор никто не видел ни в Гондоре, ни в Арноре, ни где-либо ещё в пределах Закатных Земель. Вместе с юношей бесследно исчез и меч.

Никому и никогда, до самой смерти, так и не рассказал Великий Правитель о том, что же произошло тогда во дворе Цитадели, кроме одной лишь супруги своей, королевы Арвен Ундомиэль, но и она свято хранила тайну…»

Санделло рывком поднял голову. Да, так оно всё и было – или почти так. Никто уже не разберётся теперь в событиях трёхвековой давности. Но меч Эола в свой час достался Олмеру, золотоискателю из Дэйла – задолго до того, как он сделался вождём Эарнилом и Королём-без-Королевства…

А теперь этот меч лежал перед горбуном Санделло.

Лицо старого воина было мрачно. Порой казалось, что он взирает на оружие без всякого благоговения, едва ли не с ненавистью. Да, Санделло берёг его, но при этом, быть может, ненавидел сильнее, чем проклятое Кольцо, сгубившее его повелителя, и потом, уже после победы, по доброй воле отданное невысоклику Фолко Брендибэку.

– Куда ты ведёшь меня на сей раз, меч? – прошептал горбун, почти касаясь губами холодного чёрного металла. – Какая сила там, на Юге, вернула тебя к жизни, вновь вдохнула в тебя жажду крови? Я знаю, мне ведомо, что тёмная душа твоего создателя всё ещё живёт в тебе… Я знаю, что лишь рука моего господина достойна была твоего эфеса! Я знаю, что ты радовался, разя эльфов у стен Серой Гавани, ибо не простил ты им гибель выковавшего тебя мастера!.. Так поведай же мне – что случилось?.. Что произошло?..

Но клинок по-прежнему хранил молчание. Что ему, помнившему все три эпохи Средиземья, этот горбатый смертный мечник! Что ему, знавшему руки Маэглина, Туора – да что там Туора, самого Тургона! – Санделло, нынешний его хранитель? Одного, только одного признавал он над собой хозяина – но хозяин этот уж десять лет как покоился на дне новосотворённого залива, что на крайнем западе Средиземья…

Меч лежал на коленях верного сподвижника Олмера, а в левой руке горбун держал желтоватое кольцо.

Ночь шумела за стенками крошечной палатки, шуршала дождём, барабанила каплями по натянутым шкурам, и казалось, в мирные эти звуки вплетаются совсем иные голоса.

Холодные, пустые, бесплотные. И близко – и словно очень-очень далеко.

Санделло слушал ночь.

А незримые пальцы мрака осторожно касались чёрного клинка, несмело и бережно, точно лаская тёмную сталь.

И сталь отзывалась – отзывалась гневно, как будто голоса эти наполняли её яростью.

– Не ладите, – скрипуче проговорил Санделло, нимало не боясь оказаться услышанным. – Меч Эола – и вы…

Непохоже было, что он страшился, нет. Лишь костяшки белели на стиснутых кулаках.

Горбун не сомкнул глаз до рассвета. Иногда губы его шевелились, и тогда казалось, что он с кем-то беседует; но, похоже, ответ так и не пришёл… Утром он свернул свой крошечный лагерь и поскакал дальше. На юг, на юг, глядя прямо в лицо солнцу, словно воин, идущий биться грудь на грудь с врагом…

На покрытой пеплом равнине не осталось ничего живого. Несколько уцелевших харадских сотен, подобрав, сколько успели, раненых, поспешно отступили по дороге, бросив на поживу огню свой громадный лагерь.

Огонь прошел ещё сколько мог на запад; но там дорогу ему преградили бастионы лесов, а ближе к полуночи из сгустившихся туч хлынул проливной дождь. Последние искры умирали под натиском тугих водных струй; на земле оставалась лишь отвратительная жидкая грязь – размокшие зола и пепел.

Маленький отряд Фолко укрылся от непогоды под раскидистым деревом, которое кхандец назвал альбаломом, деревом путешественников. Широкие и плотные листья надежно защищали от льющейся сверху воды, земля возле самого ствола оставалась сухой. На мощных, сильно выдававшихся из почвы корнях было очень удобно сидеть, да что там сидеть! Даже лежать…

Дождь барабанил по плотной листве над головой, мерцал огонёк костра, распространяя вокруг сухое, приятное тепло, и под сенью дерева путешественников сделалось почти уютно. Торин пристроил над пламенем закопчённый котелок и пригорюнился, подперев голову могучим кулаком; остальные молчали.

За вечерними походными хлопотами они старательно отгораживались от мысли, что потеряли Эовин. Нет, нет, не могло остаться даже малейшей надежды… Никто не мог выжить в том пекле, что бушевало над равниной всего лишь несколько часов назад.

Хоббит лежал на спине, и жёсткий корень альбалома казался мягче самой лучшей хоббитанской перины. Он словно наяву видел вспыхнувшую золотую искру волос Эовин – за миг перед тем, как пламя накрыло повозку. Эовин… тонкая, словно тростинка, – и крепкая духом, точно стальной клинок. Эовин, бросившая Рохан ради приключений и ради… нет, об этом лучше не думать! Её нет. Теперь им суждено встретиться разве что после Второй Великой Музыки Айнур, когда замысел Единого будет наконец воплощён здесь, в Арде, затерянной среди бесчисленных звёзд Эа…

«Ты виноват в её смерти, Фолко, – с беспощадной прямотой сказал себе хоббит. – Ты и никто другой. Мог ведь не брать девчонку с собой – но нет, поддался на уговоры гномов, а почему? Да потому, что хотел поддаться. Уж больно льстил восторг, с каким глядели на тебя…»

Тянущая, сосущая боль не отступала, и он знал, что теперь боль эта останется навечно – до самого конца его земного пути, а быть может, не отпустит и по ту сторону Гремящих Морей…

Но всё-таки надо было жить, и надо было решать, что делать дальше.

– Друзья, – проговорил Фолко с усилием, – друзья… Эовин не вернуть. Надо уходить отсюда.

– Надо, – прервал молчание Торин. – Но куда? К Морю, как хотели?

– К Морю я провести берусь, – заметил Рагнур. – На юг – едва ли. Я здешних путей не знаю…

Фолко опустил голову. Да, их первоначальный план – выйти к Морю и дождаться помощи от Морского Народа – был, наверное, самым верным. И всё же хоббиту отчего-то думалось, что дорога на юг отсюда окажется легче, несмотря на то, что идти пришлось бы через изглоданную и опустошённую огнём землю.

– Значит, решено! – Малыш хлопнул ладонью по корню альбалома, на котором сидел. – Утром двинемся. Что уж тут… делать-то ещё…

Торин глубоко вздохнул, неколебимо веривший в Судьбу Рагнур развёл руками – мол, против высшей силы не попрёшь.

Фолко опустил голову. Если в погоне за невольничьим караваном его вела надежда, что Эовин жива, что она ждёт спасения и непременно дождётся, то сейчас для него будто солнце угасло. Остался только режущий белый Свет, явивший себя в конце битвы, что сейчас скрылся вместе с остатками орды Диких, да тени сгустились и надвинулись. И ему казалось, будто снова где-то на пределе слуха слышится звон шпор и замогильные голоса, шепчущие, зовущие, ждущие.

– Совсем плохо, – проворчал Торин. – Что ж, Фолко, мы все виноваты, не ты один. Но что сейчас поделаешь…

– Битва уж больно странная была, – через силу вымолвил Фолко, только чтобы отвлечься от тяжких мыслей. – Что их гнало вперёд, этих Диких, на верную гибель? Неужели тот самый Свет? Тогда он ещё страшнее, чем мне думалось…

– Это же не настоящий Свет, – уточнил Торин. – Не истинный. То, что там сверкало – уж больно злое было.

– Не, – покачал головой Малыш. – Не злое. Солнце тоже глаза режет, коль зенки на него вылупишь без соображения.

– Помните, мы ещё за ним идти хотели? – проговорил хоббит. – А вышло так, что за Эовин кинулись. А теперь Свет этот сам к нам пришёл.

– Ты хотел за ним идти, – уточнил Малыш. – Но правда твоя, брат хоббит, страшная штука этот самый Свет. Ежели он эдакую армию на убой погнал просто так, из дальних земель, из родных краёв выведя – то что дальше-то будет?

– Никто не знает, но ничего хорошего, – кивнул Фолко. Разговор сам собой ушёл от Эовин, и боль отступила, спряталась в тени, словно тать, ожидая подходящего часа. – И никто этой беды не ожидает и не видит. Никто, кроме нас, понимаете?

– Ты к тому, что за Светом пойти – теперь наш долг? – хмыкнул Торин. – Так вроде и не спорит никто…

– Именно долг, – твёрдо сказал хоббит. – Хоть так мы искупим вину свою – и перед Эодрейдом, и… и перед Эовин.

Четвёрка друзей переглянулась, и спорить не стал даже Маленький Гном. Только кхандец спросил:

– А как же к Морю?

– Свет важнее, – хоббит взглянул в глаза проводнику. – Нельзя нам пока что «к Морю». Надо за Дикими, на восток.

– Я дорог тамошних не знаю, – предупредил Рагнур.

– А там и знать нечего. Дикие прямо на восход подались, кто уцелел, Свет с ними. Будем горы держать по правую руку, не собьёмся.

Кхандец только головой покачал.

– Нельзя сейчас возвращаться, – вздохнул Фолко. – Никак нельзя.

– Ладно, ладно! – вскинул руки Рагнур. – Что смогу, сделаю. Места вдоль гор богатые и дикие, проберёмся. Давайте только отойдём подальше да отдохнём день-другой, глядишь, коней каких-никаких поймаем. От тхеремцев тут много чего осталось. Что ж нам свои ноги трудить, бежать за ордой вдогон, если кони есть?

На том и порешили.