Гнев – это хорошо. Так сказала Мария, когда я надевала пальто. Раз я наконец нашла в себе гнев, значит, я начала очень важную работу, начала распутывать и анализировать проблемы, погребенные слишком глубоко. Раньше мне не приходилось об этом думать, но, полагаю, до сегодняшнего дня я ни разу не испытывала настоящий гнев. Да, я раздражалась, скучала, грустила, но никогда не злилась. Мария, вероятно, была права: скорее всего, со мной произошло нечто такое, из-за чего я должна была разгневаться. Мне не доставляло удовольствия испытывать эту эмоцию, и уж тем более я не должна была направлять ее в сторону Марии Темпл, которая просто выполняла свою работу. Сразу после своей вспышки я горячо попросила прощения, и Мария отнеслась ко мне с большим пониманием и даже казалась весьма довольной. Но все-таки я не буду брать в привычку посылать окружающих к черту. Бранные слова – отличительный признак прискорбно убогого словарного запаса.

В довершение ко всему я пыталась найти для себя новые ритуалы, но это оказалось непросто. Больше девяти лет подряд я просыпалась, ехала на работу, возвращалась домой. По выходным пила свою водку. Теперь все это не годилось. Я решила тщательно убрать всю квартиру. Я видела, какая она неопрятная и запущенная. Она выглядела так же, как я себя чувствовала, – нелюбимой, всеми брошенной. Я представила, как приглашу к себе кого-нибудь на ланч, скорее всего, Рэймонда, попыталась взглянуть на квартиру его глазами. И поняла, что вполне могу внести некоторые улучшения – обойдутся они мне совсем недорого, но зато очень многое изменят. Новый цветок в горшке, несколько ярких подушек. Мне вспомнился дом Лауры, такой элегантный. У нее был дом для нее одной и работа, даже собственный бизнес. Лаура определенно жила, а не просто существовала. Она казалась счастливой. Значит, это возможно.

Звонок в дверь заставил меня подпрыгнуть и прервать уборку. Этот звук я слышала нечасто. Отодвигая задвижку и отпирая замки, я, как и обычно, была немного насторожена – сердце стучало чуть быстрее, руки слегка дрожали. Я приоткрыла дверь на длину цепочки и выглянула. На моем коврике, притопывая по нему ногой в кроссовке, стоял молодой парень в спортивном костюме. Все его тело вибрировало от бурлившей в нем энергии. Бейсболку он надел козырьком назад. Зачем? Я инстинктивно попятилась.

– Олифант? – спросил он.

Я опасливо кивнула. Он скрылся из виду, но уже через мгновение появился вновь с огромной корзиной цветов, завернутой в целлофан и обвязанной ленточками, и протянул ее мне. Я сняла цепочку и робко ее приняла, страшась какого-нибудь подвоха. Он порылся в кармане куртки и извлек какой-то черный гаджет.

– Распишитесь вот здесь, пожалуйста, – сказал он, протягивая пластиковое стило, хранившееся – о ужас! – у него за ухом.

Я воспроизвела свою уникальную подпись, на которую он даже не взглянул.

– Счастливо! – сказал он, уже устремляясь вниз по ступеням.

Мне еще не доводилось видеть человеческое тело, заключающее в себе столько энергии.

К целлофану был прикреплен крохотный, будто для хомячка, конверт. Внутри него обнаружилась визитная карточка – совершенно белая – со следующими словами:

Я взяла корзину и отнесла ее на кухню. Думают обо мне. Когда я сняла целлофан, из-под него хлынул сладкий и пьянящий запах летнего сада. Они думали. Обо мне! Я села, провела пальцами по лепесткам красной герберы и улыбнулась.

Аккуратно поставив цветы на журнальном столике, я продолжила свое медленное продвижение по комнатам и, отчищая их, размышляла, что значит обустроить дом. У меня не было опыта, на который можно было бы опереться. Я распахнула окна, нашла по радио ненавязчивую музыку и по очереди отдраила каждое помещение. Некоторые пятна на ковре не сходили, но большинство вывести все же удалось. У меня набралось четыре черных пластиковых мешка с мусором – старые кроссворды, засохшие ручки и уродливого вида безделушки, копившиеся у меня долгими годами. Книги я перебрала и сложила ненужные в стопку, чтобы отнести их (а в некоторых случаях и вернуть) в благотворительный магазин.

Недавно я дочитала огромный том по менеджменту, явно предназначенный для психопатов, напрочь лишенных здравого смысла (на редкость опасное сочетание). Я всегда любила читать, хотя никогда толком не понимала, как подобрать подходящий материал. В мире так много книг – как отличить хорошие от плохих? Как узнать, какая соответствует твоим вкусам и интересам? По этой причине я всегда беру первую попавшуюся книгу. Любые попытки производить отбор заранее обречены на провал. Обложки в этом деле не помогают, ведь на них пишут только хорошее, и я на своем опыте убедилась, что написанное редко соответствует действительности. «Головокружительно». «Поразительно». «Уморительно смешно». О нет.

Единственным критерием для меня является чистота книги, из-за чего я вынуждена игнорировать значительное количество чтива, выставляемого на продажу в благотворительных магазинах. По той же причине я не хожу в библиотеки, хотя не только в принципе, но и в действительности каждая из них представляет собой животворный дворец чудес. Библиотеки, дело не в вас, дело во мне, как принято говорить. Представлять, что книга прошла через множество немытых рук: ее читали в ванных, разрешали садиться на нее собакам, ковыряли в носу, оставляя на страницах козявки… Ели чипсы со вкусом сыра, а потом читали несколько глав, не помыв рук… Я просто не могу. Нет, мне интересны книги, побывавшие у одного-единственного аккуратного владельца. Вот в «Теско» книги всегда чистые и красивые. Порой в день зарплаты я иду туда и балую себя парочкой таких томов.

По окончании уборки квартира стала чистой и почти полностью пустой. Я налила себе чая, устроилась в гостиной и обвела ее взглядом. Надо всего-то повесить на стены пару фотографий или картин, а на пол бросить коврик. Несколько новых растений в горшках. Прости, Полли. Пока что эту роль выполнят цветы в вазе.

Я глубоко вздохнула, взяла пуфик и принялась запихивать его в мешок для мусора. Это была нелегкая борьба. Сражаясь с ним, я вдруг представила, как сейчас выгляжу со стороны: стою посреди гостиной, обвив руками огромную лягушку, и пытаюсь придавить ее к земле. Сначала я фыркнула, потом начала смеяться и хохотала, пока у меня не заболела грудная клетка. Когда я наконец встала и завязала мешок, по радио зазвучала бодрая поп-музыка, и я поняла, что чувствую себя… счастливой. Такое странное, необычное чувство – мирное и светлое, будто я проглотила солнечный луч. Еще утром я была в ярости, а теперь стала спокойна и счастлива. Я постепенно привыкала испытывать весь спектр доступных человеку эмоций, познавать их интенсивность и скорость, с которой они могут сменять друг друга. До недавнего времени каждый раз, когда эмоции, чувства грозили выбить меня из колеи, я заливала, топила их. Это позволяло мне существовать. Но теперь я начинала понимать, что нуждаюсь, хочу чего-то большего.

Я вынесла мусор, а вернувшись, почувствовала, что в квартире пахнет лимоном. Приятно было войти в нее. Я поняла, что обычно не замечаю того, что вокруг. Как на сегодняшней утренней прогулке до кабинета Марии Темпл. Когда останавливаешься, чтобы посмотреть по сторонам, увидеть всякие незначительные детали, на душе становится… светлее.

Возможно, если у тебя есть семья или друзья, они помогают обращать внимание на мелочи. Они могут даже указывать на них. Я выключила радио и теперь сидела на диване в тишине со второй чашкой чая. До моего слуха доносились лишь тихий шелест ветра, проникающего в открытые окна, да смех двух мужчин внизу. Была середина буднего дня. Обычно я в это время находилась на работе, смотрела, как стрелки часов приближаются к пяти, представляла, как съем пиццу с водкой вечером пятницы, а потом три раза подряд провалюсь в продолжительный сон в ожидании понедельника. Если не считать одной рюмки в пабе, водку я не пила вот уже несколько недель. Мне всегда казалось, что она помогает мне уснуть, но теперь я спала крепче и глубже, чем когда-либо, и меня не тревожили неприятные сны.

Меня напугал какой-то электронный звук, и я чуть не пролила чай. Пришла смс. Я побежала в прихожую за телефоном. На экране мигала небольшая иконка с изображением конверта:

Сюрприз! Я ответила немедленно:

Никто и никогда еще не просил разрешения меня навестить. Социальный работник просто назначал время, а техник, снимающий показания счетчика, являлся без предупреждения. Сознавая, что предыдущий визит не доставил Рэймонду особого удовольствия – как и мне, – я решила попытаться загладить неприятное впечатление. Надев телогрейку, я отправилась в магазин на углу. Когда звякнул электронный звонок, мистер Дьюан, читавший газету, поднял глаза. Должно быть, это беспрестанное тренькание здорово отвлекает.

Мистер Дьюан настороженно улыбнулся. Я взяла корзину, положила в нее молоко, пачку чая в пакетиках и лимон, чтобы порезать в том случае, если Рэймонд предпочитает пить с ним чай. Я провела немало времени между полок, так как глаза мои разбегались. В конце концов взяла печенье с изюмом и добавила к нему пачку розовых вафель – полагаю, хорошо предлагать гостям несколько угощений на выбор. Я задумалась, не предпочтет ли Рэймонд что-нибудь соленое, и положила в корзину крекеры и сырную нарезку. Все опции проработаны.

Я встала в очередь и даже не пыталась подслушивать, но все же невольно стала свидетелем разговора стоявшей передо мной пары. В конце концов я почувствовала необходимость вмешаться и предоставить им помощь.

– Тажин, – сказала я.

Никакого ответа. Я вздохнула и медленно подалась вперед.

– Tagine, – медленно и отчетливо произнесла я, с (как мне показалось) весьма приемлемым французским произношением.

– Простите? – спросила женщина, судя по тону, даже не думая извиняться.

Мужчина просто уставился на меня с видом, который можно было бы квалифицировать как слегка враждебный.

– Вы не смогли вспомнить название предмета, который вы описали как «керамический горшочек с островерхой крышкой», который некая «Джудит», кто бы она ни была, включила в список своих свадебных подарков, вследствие чего вы, – я слегка кивнула головой женщине, – определили ее выражением «претенциозная коза».

Теперь, когда я овладела этим жестом, мне очень нравилось шевелить пальцами, изображая кавычки.

Поскольку мне никто не ответил, я посчитала это приглашением продолжать.

– Тажин – это традиционный североафриканский сосуд для приготовления пищи, – с готовностью произнесла я, – обычно его изготовляют из обожженной глины и покрывают сверху цветной глазурью. Так же называется и рагу, которое в нем готовят.

Челюсть мужчины немного отвисла, в то время как губы женщины медленно вытянулись в одну тонкую, тугую линию. Она повернулась к своему спутнику, и они принялись перешептываться, то и дело бросая на меня взгляды.

Больше никто ничего не сказал, хотя, расплатившись за покупки и направившись к выходу, они продолжали на меня оглядываться. Ни слова благодарности. Я слегка махнула им рукой.

Когда я подошла к кассе, мистер Дьюан тепло мне улыбнулся.

– Масштаб грубости и совершеннейшее незнание правил приличия среди масс народонаселения не перестает повергать меня в уныние, мистер Дьюан, – сказала я, качая головой.

– Рад вас снова видеть, мисс Олифант, – ответил он, понимающе улыбаясь, – выглядите просто отлично.

Я почувствовала, что засияла в ответ.

– Большое вам спасибо, мистер Дьюан, – сказала я, – я тоже очень рада вас видеть. Замечательный сегодня день, правда?

Он с тем же радостным видом кивнул и стал пробивать покупки. Потом улыбка на его лице слегка померкла.

– Что-нибудь еще, мисс Олифант?

За его спиной в сиянии ламп искрились бутылки – красные, золотистые и прозрачные.

– Да! Чуть не забыла! – сказала я, потянулась к стойке с прессой и взяла «Телеграф».

Мне не терпелось вновь приняться за кроссворды.

Вернувшись домой, я включила газовый камин и выставила две чашки. Жаль, что они были не одинаковые, но я была уверена, что Рэймонду это не важно. Я нарезала лимон и выложила кружком печенье и вафли, чередуя их, на моей любимой тарелке с цветочным узором. Соленые закуски решила оставить про запас. Ни к чему слишком безумствовать.

Когда прозвенел звонок (чуть позже, чем предполагалось), я успела решить только половину кроссворда, несколько подрастеряв навыки. Из-за мук голода мне пришлось съесть несколько угощений, поэтому выложенный на тарелке круг теперь был неполным. Какая жалость.

В одной руке Рэймонд держал картонную коробку с ручками, в другой – здоровенный набитый пластиковый пакет. Вконец запыхавшись, он поставил на пол свою ношу, не спрашивая у меня разрешения, и стал снимать куртку, отдуваясь и дыша тяжело, как выбросившийся на берег кит. Курение убивает.

Куртку он протянул мне, и я на несколько секунд непонимающе уставилась на нее, пока не осознала, что мне полагается ее повесить. Ничего подходящего у меня не было, поэтому я попросту как можно аккуратнее сложила ее вчетверо и опустила на пол в углу прихожей. Вид у Рэймонда был не очень довольный, но я не могла понять почему. Эта куртка не казалась дорогой.

Я проводила его в гостиную и предложила чаю. Он казался очень возбужденным.

– Потом, потом! – сказал он. – Сначала, Элеанор, обещанный подарок.

– Давай, – сказала я, собираясь с духом.

Мой опыт сюрпризов весьма ограничен и назвать его особо положительным нельзя. Рэймонд сходил за картонной коробкой и поставил ее на пол.

– Учти, – сказал он, – тебе не обязательно в это ввязываться. Мама будет просто счастлива взять все на себя. Просто я подумал, что… в общем…

Он аккуратно открыл крышку, и я инстинктивно отступила на шаг назад.

– Ну, давай, маленькая моя, – промолвил он нежным, воркующим тоном, которого я раньше никогда у него не слышала, – не бойся…

Он засунул руки внутрь и вытащил из коробки самую толстую кошку, какую мне когда-либо доводилось видеть. Теоретически она была черная как смоль, причем эта чернота распространялась даже на нос и усы, однако густой мех покрывали проплешины, выглядевшие на его фоне еще светлее. Рэймонд прижал ее к груди, продолжая что-то ласково шептать на ушко. Кошка, похоже, была не в восторге.

– Ну, что скажешь? – спросил Рэймонд.

Я заглянула в ее зеленые глаза, она в ответ тоже посмотрела на меня. Я шагнула вперед, и Рэймонд протянул ее мне. На мгновение возникло замешательство, пока Рэймонд пытался переместить мне в руки этот живой комок, но потом вдруг все свершилось. Я держала ее, будто ребенка, прижимая к груди, и не столько слышала, сколько чувствовала звучное, утробное урчание. Ах, эта теплая тяжесть! Я зарылась лицом в ее подпорченную шубку и почувствовала, как она повернула ко мне голову и осторожно понюхала мои волосы.

Наконец я подняла глаза. Рэймонд доставал вещи из второго пакета: кошачий лоток, кроватку с мягкой подушкой и небольшую коробку корма. Кошка выгнулась у меня на руках и с глухим стуком грузно спрыгнула на пол. Вразвалочку подошла к лотку, присела и громко помочилась, упорно таращась на меня. Устроив потоп, она несколько раз лениво пнула задними лапками содержимое лотка, и кусочки наполнителя рассыпались по моему свежевымытому полу.

Дама себе на уме, презрительно отвергающая принятые в приличном обществе условности. Мы замечательно поладим.

Рэймонд отказался от печенья и чая и попросил пива или кофе, но у меня не было ни того, ни другого. Принимать гостей оказалось труднее, чем я думала. В конечном итоге он согласился на стакан воды, но даже к нему не прикоснулся.

Дези, сосед Рэймонда по квартире, спас кошку прошлой ночью на задворках их дома. Кто-то сунул ее в железный мусорный контейнер и поджег – Дези услышал вопли, когда возвращался с работы. Я вскочила, побежала в ванную и извергла из желудка розовые вафли. Рэймонд тихонько постучал в дверь, но я крикнула ему оставить меня в покое. Вернувшись я увидела, что они с кошкой сидят на противоположных концах дивана. Я села в кресло напротив, и они оба внимательно посмотрели на меня.

– Кто мог такое сделать, Рэймонд? – спросила я, когда наконец обрела способность говорить.

И Рэймонд, и кошка казались печальными.

– Больные мудаки, – ответил он, качая головой, – Дези принес ее к нам домой, и мы убедились, что с ней все в порядке. Но у него аллергия, так что мы не можем держать домашних животных. Я хотел отнести ее в кошачий приют или спросить у мамы, не возьмет ли она к себе пополнение, но потом… даже не знаю… словом, подумал, что кошка может составить тебе компанию. Если нет, просто скажи. Я понимаю, это большая ответственность…

Это было непросто. С одной стороны, я не могла отрицать, что кошка внушила мне симпатию. Она обладала неоспоримым залихватским шармом, в значительной степени обусловленным ее проплешинами, и отличалась бесшабашным поведением, что могло бы растопить даже самое черствое сердце. Было очевидно, что эта особа не терпит глупостей. С другой стороны, это создание, уязвимое и ранимое, нуждалось в заботе и уходе. В этом заключалась проблема. Способна ли я?

Я вспомнила о сеансах психотерапии, как мы говорили о необходимости мыслить рационально, распознавать непродуктивные модели поведения и находить в себе мужество, чтобы пытаться поступить иначе. «Давай, Элеанор, – сказала я себе, – смелее». Это совершенно, даже близко не похоже на то, что было раньше. Перед тобой кошка, ты взрослая женщина и более чем способна о ней позаботиться.

– Да, Рэймонд, я принимаю на себя груз ответственности за это животное и обязуюсь осуществлять за ним самый тщательный уход, – твердо сказала я.

Он улыбнулся.

– Уверен, что так оно и будет. Она уже явно чувствует себя здесь как дома.

Кошка тем временем уже растянулась на диванных подушках и, без всякого сомнения, спала, хотя одно ушко беспрестанно подергивалось, следя за нашим разговором.

– Как ты ее назовешь? – спросил Рэймонд.

Я склонила набок голову и задумалась. Через минуту он встал.

– Пойду вниз покурю, – сказал он. – Дверь захлопну на защелку.

– Только не дыми в мои окна! – крикнула я ему вслед.

Когда он через десять минут вернулся, я сообщила, что кошку будут звать Глен. Он засмеялся.

– Глен? Это же мужское имя?

Я подумала обо всех этих красных этикетках, всех этих пустых бутылках.

– Это в честь одного старого друга, – сказала я.

На следующее утро я резко проснулась и увидела, что Глен лежит рядом со мной – голова на подушке, тельце под одеялом, прямо как человек. Она буравила меня взглядом своих огромных зеленых глаз, будто мысленно велела мне проснуться. Она проследовала за мной на кухню, где я налила ей немного воды, которую она проигнорировала, и насыпала корма, на который она набросилась и тут же срыгнула обратно на пол. Я полезла под мойку, чтобы достать тряпку и убрать за ней, а когда повернулась, увидела, что она заглатывает все обратно.

– Хорошая девочка, Глен, – сказала я.

Проста в эксплуатации.

Поскольку Рэймонд принес только самый минимум еды, когда Глен задремала на одеяле, я тихонько вышла из квартиры, села в автобус и поехала в торговый центр, где, по моим сведениям, располагался большой магазин товаров для животных. Там я купила своей питомице более габаритную и удобную кровать, подходящий лоток с крышей для большей уединенности, четыре вида сухого и консервированного корма, а также пакет органического наполнителя для туалетов. Плюс бутылку масла, вроде бы полезного для ее шкуры, – добавлять в пищу по чайной ложке каждый день. Лично мне было совершенно все равно, отрастет ее шерсть или нет – для меня Глен и так была в полном порядке, – но мне казалось, что ей может быть удобнее без проплешин. По моим впечатлениям, она не относилась к типу животных, любящих игрушки, но на всякий случай я все же взяла блестящий мячик и огромную, размером со стариковский тапок, пушистую мышь, набитую кошачьей мятой. Подкатив тележку к кассе, я поняла, что придется заказывать такси. Я почувствовала прилив гордости.

Водитель даже не подумал помочь мне отнести покупки наверх, поэтому мне понадобилось сделать несколько ходок. Когда я наконец втащила их в квартиру, по моему лицу струился пот. Поход в зоомагазин занял больше двух часов. Глен все так же спала на одеяле.

День я провела за незначительными, но приятными делами. Глен оказалась хорошим товарищем: она была спокойна, сдержанна и по большей части спала. Вечером, когда я с чашкой чая устроилась слушать радиоспектакль, Глен запрыгнула ко мне на колени и принялась тыкать в мои ляжки своими лапами, немного выпустив когти. Это было не особенно приятно, но я наверняка знала, что она делала это любя. Минуту спустя Глен осторожно улеглась у меня на коленях и уснула. Через двадцать минут мне захотелось в туалет – естественную потребность усугубил тот факт, что она, далеко не худышка, всем своим весом надавила на мой мочевой пузырь. Я попыталась мягко отодвинуть ее в сторону, но она не далась. Я попробовала еще. С третьей попытки моя красавица медленно поднялась на ноги, выгнула спину, протяжно и неодобрительно вздохнула и направилась к своей новой постели. Устроившись там, она пристально смотрела мне вслед, когда я выходила из комнаты, и встретила меня тем же взглядом, когда я вернулась. Она сверкала глазами весь вечер, но меня это ничуть не заботило. Мне приходилось сталкиваться с куда более жуткими вещами, чем возмущенная кошка.

Несколько дней спустя Рэймонд приехал опять, посмотреть, как устроилась его протеже. Я пригласила и его мать – он как-то сказал, что миссис Гиббонс была бы рада меня навестить, а я, зная, что она сходит с ума по кошкам, полагала, что ей будет приятно увидеть Глен. В любом случае, после предыдущего визита Рэймонда у меня осталось достаточно сладостей, так что я не предвидела никаких проблем.

Они приехали в черном такси, чем миссис Гиббонс была явно очень довольна.

– Ах, Элеанор, водитель был просто душка, правда, Рэймонд? – сказала она.

Тот кивнул, и мне показалось, что я уловила крохотный намек на усталость, будто она уже не первый раз заводила этот разговор во время их короткой поездки с южной в западную часть города.

– Сама любезность, помог мне сесть, потом выйти, придержал дверцу машины, пока я возилась со своими ходунками…

– Все так и было, мам, – сказал Рэймонд, пристраивая ходунки в углу гостиной, в то время как миссис Гиббонс усаживалась на диван.

Глен, неисправимая бунтарка, юркнула в постель – мою постель, – как только гости показались на пороге. Теперь о ее присутствии свидетельствовал лишь посапывающий под одеялом комок. Миссис Гиббонс расстроилась, но я дала ей посмотреть на моем телефоне фотографии, а сама пошла заваривать чай. Рэймонд присоединился ко мне на кухне и прислонился к столешнице, глядя, как я наливаю кипяток. Рядом он поставил пакет из супермаркета.

– Так, ничего особенного… – сказал он.

Я заглянула внутрь. Там обнаружилась белая картонная коробка из кондитерской, перевязанная ленточкой, и небольшая баночка какого-то кошачьего деликатеса.

– Как здорово! – в восторге воскликнула я.

– Я плохо знаю твои вкусы, но приходить с пустыми руками не хотелось… – Рэймонд залился краской. – Мне подумалось… ты должна любить красивые, приятные вещи, – сказал он, глядя мне в глаза. – Ты этого заслуживаешь.

Как странно. Должна признать, что на несколько мгновений я даже потеряла дар речи. Заслуживаю?

– Знаешь, это забавно, Рэймонд, – ответила я. – Мое детство с мамочкой сформировало очень искаженную картину мира. Иногда она давала нам красивые и приятные вещи, иногда… нет. То есть, одну неделю мы макали перепелиные яйца в сельдерейную соль и извлекали из раковин устрицы, а на следующую голодали. В самом прямом смысле, страдали от нехватки еды и воды.

Рэймонд вытаращил на меня глаза.

– Она признавала только крайности – крайности и больше ничего, – продолжала я, кивая самой себе. – Я тосковала по нормальности. Знаешь, трехразовое питание, обычная еда, вроде томатного супа, картофельного пюре, кукурузных хлопьев…

Я развязала ленточку и заглянула в коробку. Бисквитный торт внутри оказался настоящим произведением кулинарного искусства, по шоколадной глазури были рассыпаны яркие бусины малины. Это была обычная роскошь, которую Рэймонд выбрал специально для меня.

– Спасибо, – сказала я, чувствуя, что из глаз вот-вот брызнут слезы.

Говорить что-либо еще было не нужно.

– Спасибо, что пригласила нас, Элеанор, – ответил он. – Мама любит куда-нибудь выходить, но ей это редко удается.

– Я в любое время буду рада видеть вас обоих, – искренне сказала я.

Я поставила торт на поднос и хотела взять его в руки, но меня опередил Рэймонд. Я пошла следом и отметила, что он подстригся.

– Как ты себя чувствуешь, Элеанор? – спросила миссис Гиббонс, когда мы устроились за столом. – Рэймонд говорил, что в последнее время тебе немного нездоровилось.

На ее лице отражалась умеренная, вежливая озабоченность, ничего более, и я с благодарностью поняла, что Рэймонд не стал посвящать ее в подробности.

– Я чувствую себя намного лучше, спасибо. Рэймонд обо мне позаботился. Мне очень повезло.

Рэймонд выглядел удивленным. Миссис Гиббонс – нет.

– У моего мальчика золотое сердце, – сказала она, кивая.

Лицо Рэймонда приняло такое же выражение, какое было у Глен, когда она увидела, что я наблюдаю за ее безуспешными попытками запрыгнуть с дивана на подоконник. Я засмеялась:

– Мы тебя смущаем!

– Вам бы самим смутиться, – буркнул он. – Трещите обо всякой ерунде, как две старые сороки. Кому еще чаю?

Он потянулся к чайнику, и в этот момент я увидела на его губах улыбку.

Мать и сын Гиббонсы были легкими, приятными гостями. Мы все слегка удивились, как быстро пробежало время, когда примерно час спустя снизу донесся несколько раздраженный сигнал заказанного заранее такси. Из-за этого прощание получилось немного скомканным.

– Жду вас в гости, Элеанор, – сказала миссис Гиббонс, с трудом двигаясь к выходу на своих ходунках, пока Рэймонд натягивал куртку.

Я кивнула. Она быстро чмокнула меня в щеку – ту, что со шрамом, – но я даже не вздрогнула.

– Приезжай как-нибудь в воскресенье вместе с Рэймондом, – прошептала она, – попьем чаю, посидим немного.

Я опять кивнула.

Рэймонд неуклюже протиснулся мимо меня, а потом, прежде чем я успела опомниться, наклонился и поцеловал меня в щеку, точно так же, как его мать.

– Увидимся на работе, – сказал он и ушел, со всей осторожностью помогая матери передвигаться на ходунках вниз по лестнице.

Я приложила к лицу ладонь. Они были любители поцелуев, эти Гиббонсы, – в некоторых семьях так принято.

Когда тарелки и чашки были вымыты, наконец соизволила явиться Глен.

– Это было не очень-то вежливо, Глен, – заметила я.

Она подняла на меня глаза и издала короткий звук – почему-то больше похожий не на мяуканье, а на чириканье. Его содержание – а именно, что она плевать хотела, – было предельно ясно. Я положила в ее миску несколько ложек принесенного Рэймондом деликатеса. Этот жест был встречен с немалым энтузиазмом, хотя манеры Глен вести себя за столом, к сожалению, напоминали ее благодетеля.

На стуле в гостиной Рэймонд оставил дешевый журнал – к несчастью, у него была привычка носить их в свернутом виде в заднем кармане. Я принялась его листать, в надежде обнаружить более или менее приличный кроссворд, но остановилась на девятой странице, привлеченная заголовком.

Читая эту статью, я будто оказалась в другом месте и превратилась в другого человека: человека, которым старалась стать, безуспешно пытаясь изменить себя и свою жизнь. По сути, дело было не в музыканте; Мария помогла мне это понять.

В своем стремлении измениться, сблизиться с кем-то я выбрала неправильную цель, неправильного человека. По обвинению в том, что я была чудовищем, неудавшимся человеческим существом, я, с помощью Марии, начала признавать себя невиновной.

В статье не было ни слова о том, чем сейчас занимается Джонни Ломонд. Впрочем, это не имело никакого значения. Я сложила газету – позже можно будет застелить ею лоток Глен.