Ташкент в это время стал меняться. Появились здания в стиле «евровосток», из стекла и бетона, но с закосом под восточный колорит. Дело вкуса, конечно, но мне этот стиль не очень. Тем более, что ради помпезных сооружений начали уничтожать парки, уродовать здания царской и сталинской постройки.

Например, городская мэрия (хокимият) была построена на территории детского парка имени Горького, любимого места отдыха нескольких поколений горожан. Парк, созданный еще до революции, будет долгое время закрытой территорией, охраняемой милицией. Для простого народа парк, заново, откроют лишь спустя два десятилетия.

В те годы власти заболели мостоманией. Все ключевые городские развязки начали перестраивать так, чтобы появились эстакады. По городу ходили слухи, что причиной стала поездка кого-то из шишек в Москву и впечатление, которое произвел МКАД. При этом, никакого резкого роста количества автотранспорта не наблюдалось, пробки отсутствовали как класс. Благодаря эпическим стройкам они появились…

Но при всех негативных явлениях и изменениях в худшую сторону, которые произошли после распада СССР, город я любил. Он, по-прежнему, оставался ярким и солнечным, зеленым и цветущим. У него была своя душа, и никакие косметические ремонты не могли ее уничтожить. Часто, по пятницам, я шел с работы пешком. Надо было пройти несколько кварталов, путь неблизкий. Но мне было в радость прогуляться по вечернему летнему Ташкенту. Как только солнце покидало зенит и начинало клониться к закату, спадала безумная жара и все наполняли фантастические запахи трав и листвы на деревьях. Эти запахи невозможно сравнить с запахами средней полосы России, они есть только на жарком юге.

Я знал, что скоро настанет моя очередь покинуть этот край и уехать на ПМЖ в Россию. По этой причине каждую пятницу я старался запечатлеть что-нибудь в памяти: скверик, аллею, проспект, палатки на ярмарке, запахи, вид родного района в лучах заходящего солнца. Шел с работы без спешки, наслаждаясь каждым мигом, каждой секундой. Доходил до метро и брал в одном и том же киоске потрясающе вкусную самсу, с пылу с жару. Пока доходил до своего квартала, она уже немного остывала, так что ее уже можно было есть не обжигаясь.

И уже неподалеку от дома забредал в любимую кафешку, где брал натуральное разливное пиво. Оно варилось из зерна, без консервантов. Вкус был резким, по сравнению с тем пивом, которое варят сейчас, но оно тогда еще было натуральным. Хранилось всего несколько суток, иначе начинало портиться, появлялся осадок. Пить его можно было литрами, оно не сшибало с ног, как нынешнее. Настоящее пиво, по советским рецептам. Его-то я и пил по пятницам, закусывая вкуснейшей самсой.

А по ночам можно было выйти на рынок и купить порцию ханыма или нарына. Почему-то именно по ночам местные кулинары готовили свои шедевры и выносили их на продажу. На улице темень, яркое звездное небо (потому что фонари включали на квартале редко, из экономии электричества), градусов 30 тепла, запах спелой вишни и черешни по всей округе. Красота… А ты идешь на базар через платановую аллею, берешь порцию ханыма и уминаешь ее за считанные секунды. Ибо безумно вкусно. А потом берешь еще порцию, чтобы уже неспеша покушать дома.

Весь город смотрел российское телевидение. С обычной антенны можно было поймать только несколько местных каналов, по которым практически все шло на узбекском языке. После кровавых московских событий в октябре 1993 гайки закрутили и местное телевидение стало ретранслировать российские каналы лишь несколько часов в сутки. Проблема была решена мгновенно, с помощью несчетного числа кабельных сетей. Если же не было возможности протянуть кабельное ТВ, оставался вариант с покупкой спутниковой тарелки. Еще был оператор ТВ, который вещал кодированный сигнал с городской телебашни и продавал свои антенны в сеточку, с ресиверами. Короче говоря, кто хотел, мог себе позволить смотреть российские каналы. Проще говоря, практически весь город.

Несмотря на десятилетие «узбекизации», город оставался русскоязычным. В Ташкенте можно было спокойно обходиться без узбекского языка, а вот без русского – никак. Во многих районах города единственным языком общения оставался русский. А тут еще латинизация узбекского алфавита с государственным языком сыграла злую шутку. Латиницу старшее поколение категорически отказывалось учить и понимать. Насколько знаю, до сих пор во многих случаях дают транскрипцию кириллицей. А в те времена, люди старших поколений, чуть ли не поголовно, требовали дать им бумажку либо на узбекском, но написанную на кириллице, либо сразу на русском языке.

Но самая большая проблема с переходом всего делопроизводства на узбекский была в самом литературном узбекском языке. Так вышло, что жители Ташкента его попросту не знали. В Ташкенте был свой разговорный диалект, на котором большинство общалось столетиями. А в основу литературного языка лег другой диалект, аж 16-го века, для ташкентцев неведомый и непонятный. Более-менее литературный язык понимали жители пары областей, для остальных регионов это был мертвый язык, мертвый диалект.

Кроме того, ввели кучу новых слов, для замены русских аналогов. И не только русских, кстати. Например, кому-то взбрело в голову заменить слово «аэропорт». Чем оно не угодило, никто так и не понял. Международное слово, которое исконно русским никогда и не было. Но его решили искоренить и ввели слово «тайорагох». Никто из знакомых узбеков не мог толком объяснить, чего оно конкретно означает. Они сами такого слова никогда не слышали.

Даже больше скажу, мало кто из знакомых мог перевести целиком текст гимна страны. Многие слова в нем были позаимствованы из настолько дремучего диалекта, что не только в Ташкенте, а вообще в республике не употреблялись. Гимн Узбекистана, в просторечии, ташкентцы стали называть «Сер куеш, хрен поймешь», по первым словам текста. Гимн играет, все его поют, но о чем поют, никому не ведомо.

Был забавный случай с литературным узбекским языком и у меня. Однажды я потерял студенческий билет и замдекана приказал методистам напечатать строгий выговор в личное дело. Замдекана в ту пору был жуткий буквоед, который развел какую-то дичайшую бюрократию. В Ташкенте всегда к законам относились постольку-поскольку, предпочитая делать все по договоренности, по-свойски, по-братски. А тут такая бюрократия, вплоть до каждой запятой. Ненавидел этого замдекана весь факультет, включая преподавателей, но терпели – начальство все-таки.

Приказ дан, методист начал печатать и тут началось… Проблема возникла с самого первого словосочетания, ибо методист (узбек) ни сном, ни духом не ведал, как на литературном языке будет «строгий выговор». Строгий ладно, это он знал, а выговор? Позвал он на помощь второго методиста. Ломали они головы полчаса, так и не вспомнили, как переводится «выговор». Позвали в подмогу преподавателя (родом из того региона, где литературный диалект употребляется в живой речи). Тот тоже не смог вспомнить это каверзное слово. Я глядя на это, еле давил улыбку и сдерживал смех. Но сдержаться так и не сумел, прорвало меня тогда, когда эта троица обратилась ко мне, не знаю ли я перевод. А как было удержаться, если три узбека спрашивают русского: как на узбекский язык переводится русское слово «выговор»? Комедия, да и только.

Потом они стали обзванивать другие факультеты, там тоже никто не подсказал. Заветное слово же им сообщил один древний узбек из ректората. Но радость их была недолгой, вскоре опять попалось заковыристое слово «утрата», перевода которого они опять-таки не знали. Потом попалось слово «вынести» и еще что-то подобное. Каждый раз консилиум совещался не менее 10—15 минут. В итоге, документик состоящий из двух предложений был напечатан только через два часа. Пожалуй, это были самые комичные два часа в моей жизни. Ни одна юмористическая программа или кинокомедия не сравнится с тем шоу.

Русских становилось все меньше. Заходишь в вагон метро или в автобус и ищешь глазами славянские лица. А их нет. Если же есть, на душе маленький праздник, что ты не один. Ради интереса глянул статистику, там указано, что в Ташкенте до сих пор около 20% русского населения. Теоретически может и так, да только мало доверия той статистике. Уж чего-чего, а рисовать красивые цифирьки Госстат там умеет.

Последние годы в Ташкенте запомнились как раз тем, что русскоязычное население таяло день за днем. То одна знакомая семья уедет, то другая. Только раз в году я ощущал, что в городе еще достаточно много русского населения осталось. На Радуницу, или, как мы говорили в Ташкенте, в Родительское. В этот день даже из государственных организаций русских отпускали пораньше. Ходили специальные рейсы автобусов, до городских кладбищ.

Со всего города народ ехал на Боткинское и Домрабатское кладбища с куличами, крашеными яйцами. Цветы и венки можно было купить у входа на кладбище. Торговали ими чаще всего цыгане. По виду некоторых венков и цветов было заметно, что они уже б/у, позаимствованы с чьей-то могилы. Большинство такое покупать брезговало, но совсем малоимущие брали. А куда деваться, если денег хватает только на хлеб и воду…

Местные праздники обходили нас стороной. Чужие праздники они и есть чужие. Разве что Навруз был исключением. Весенний праздник, природа расцветает, настроение весеннее и соседи-узбеки пловом угощают. Чего бы и не отметить с хорошими людьми? Отмечали, правда, без фанатизма.

День независимости я и мои знакомые не отмечали вообще никак. Выходной есть и ладно. Он у меня ассоциировался с помпезным и однообразным празднеством, которое проходило на площади Независимости (бывшей площади Ленина) и транслировалось по телевизору. Народ туда попадал по разнарядке, абы кого на трибуны не пускали. Все шишки мечтали попасть в правительственную ложу и засветиться перед президентом. Ходили байки о немыслимых суммах, которые выкладывались за пригласительный билет в «высшее общество».

Старики же ворчали: а от чего независимость, от хорошей жизни, что ли? Странно, но за такую крамолу никого (кого я знаю) не посадили и даже на беседы по душам в СНБ и милицию не вызывали. Сотрудники правоохранительных органов в этих случаях усердно делали вид, что ничего не слышат.

Не находил ни малейшего отклика у моего поколения и праздник 14 января – день узбекской армии. Как ни пытались нам эту дату насаждать, а она оставалась чуждой. Старшее поколение тоже эту дату в упор не замечало. Все, по-старинке, отмечали 23 февраля.

На рубеже веков в Ташкенте появились первые музыкальные FM-радиостанции. Нового формата, отличные от традиционного формата радио «Маяк» и иже с ним. Недолгое время даже одна российская радиостанция вещала. Если не изменяет память, это была «Европа Плюс». Это была настоящая мечта меломана – современная мировая музыка, да еще в стереозвучании. Каждый вечер слушал и ловил момент, когда в эфир запустят песню группы Nana «Lonely» или No Doubt с песней «Don’t Speak», чтобы записать на кассету.

«Европу Плюс» в скором времени прикрыли, но осталось радио «Эхо долины». Котировалось оно ниже «Европы Плюс», но на безрыбье… выбирать не приходилось. Потом еще несколько FM-радиостанций появились. Вещание большинства осуществлялось на узбекском языке, но некоторые работали преимущественно на русском. Их город и слушал. Поймаешь такси (а точнее «бомбилу» – частного извозчика) и кто бы он ни был по национальности, радио в машине играет (в 8 случаях из 10) русскоязычное. Выбор объяснялся очень просто – музыка лучше.

Примерно в то же время город охватила клубомания, ночные клубы появлялись как грибы после дождя. По большей части это была смесь школьной и колхозной дискотеки, но и вполне достойные заведения попадались. С качественным звуком и неплохим интерьером. Это уже были не вертепы а-ля начала 90-х, а очень даже приятные места для молодежного досуга.

Неплохим тогда был местный КВН, игры которого проходили в Авиагородке. Были там команды «блатные», от крутых ВУЗов, были команды попроще, а были команды просто отвязные. Ребятам было плевать на цензуру, обходили ее как могли, а когда совсем их начинали зажимать – крушили любые запреты и жгли напалмом. В эфир ТВ такие шутки не проходили, но зал они рвали на лоскуты. Шутки мгновенно расходились по городу, уже в виде анекдотов.

Мой лучший друг был участником команды ДК Авиагородка и втянул меня в КВНовскую жизнь. Сам я не выступал, но в меру сил пытался внести в сценарии команды какие-нибудь новые шутки, репризы, а потом ездил на игры, поддерживал ребят и следил за выступлениями их конкурентов.

Была неплохая команда из местного Политеха, которую прозвали «Питер желтой сборки». Они во всем копировали сборную Санкт-Петербурга, даже в одежде. Только майки были желтые, а не белые. Еще была неплохая команда еврейского культурного центра «Справа налево» и озорная женская команда «Ни-ни». Как говорили, полное название у команды «Ни себе, ни людям», но цензура это название забанила.

Но особенно запомнилась команда из Навои. Жаль, что дальше республиканского уровня их не пустили. Реально талантливые ребята там тогда подобрались. Шутили на грани фола, а то и за гранью, отпуская шутки про президента и его дочурок. У жюри волосы дыбом, а зал ревет от восторга. На различные фестивали за пределами республики их само-собой не выпускали, ибо слишком своевольные. Таких пусти в Алма-Ату или в Сочи, так потом можно вылететь со свистом с уютной и хлебной должности.

Примерно в эти годы на рынках выбор некоторых овощей и фруктов стал совсем скудным. Цены на них поползли вверх. До такой степени поползли, что купить килограмм черешни стало многим не по карману. Причина выяснилась быстро – фрукты и овощи идут на экспорт. Местные торгаши смекнули, что в условном Новосибирске могут персики продавать раз в 5—10 дороже, чем в Ташкенте. Нетрудно догадаться, куда они предпочли везти эти дары природы…

В воздухе витал дух какой-то депрессии, упадка. Вроде и не так плохо, как в начале 90-х, а все-равно не было у народа уверенности в завтрашнем дне. В экономике мрак творился после отмены свободной валютной конвертации, мелкий бизнес стали кошмарить поборами и проверками. А тут еще головной боли добавлял соседний Афганистан, где к власти дорвались упоротые исламисты из движения Талибан. Афганистан стал рассадником экстремизма, притоном для самых отмороженных боевиков со всего мира, в том числе из Средней Азии. И регулярно оттуда шли угрозы вторгнуться в Узбекистан, установить шариат, а всех «неверных» извести под корень. Угрозы эти совсем не радовали и оптимизма не добавляли, особенно после терактов 1999 года.

К этому примешивалась дремучая провинциальность. Да, бывшие республики стали независимыми государствами, но по большому счету, они остались в орбите России или перескочили на орбиту Запада. Если кто-то сколотил капитал в одной из бывших республик, то в большинстве случаев этот кто-то тут же стремился обзавестись недвижимостью и бизнесом в Москве и/или на Западе. Некоторые товарищи пускались во все тяжкие, чтобы сколотить стартовый капитал и сбежать с ним подальше от Ташкента.

Лично знал одного предприимчивого малого, который по протекции своего папы (офицера СНБ в высоких чинах) устроился на хлебную должность в престижной ташкентской гостинице «Интерконтиненталь», провернул там какую-то аферу и сбежал в Москву. На какую сумму он обставил гостиницу слухи ходили разные, но чаще всего называлась сумма порядка 100 тысяч долларов. По тем временам деньги огромные для Ташкента. В скором времени с радаров исчез его отец и тоже через некоторое время был замечен в Москве.

Уехать в Москву стало навязчивой идеей для очень многих. Она для жителей бывших республик стала чем-то вроде Изумрудного города. Сказочным городом, где сбываются мечты. Городом-магнитом для мечтателей и циничных прагматиков, для молодых и не очень молодых, для честных работяг и отчаянных проходимцев. Даже ташкентские жрицы любви косяком потянулись туда, на заработки. Для всех, кто стремился вырваться из болота, курс был один – на Москву.