Часть II. «Святые» 90-е

Не стало Союза и реформаторы отпустили цены на продовольствие в свободное плавание. Грубо говоря, если вчера были стабильные цены и ты знал, что хлеб не может стоить дороже 26 копеек, то сегодня утром он уже стоит 1 рубль, в обед 1 рубль 50 копеек, вечером 2 рубля. И никто спекулянтам не указ, ставь какие хочешь цены, все можно. Все разрешено. Полная свобода.

Не так давно мне на глаза попался ролик с одного из современных митингов либеральной оппозиции. Особенно впечатлили кадры из Белгорода, где мальчишка в модных очках, по виду – типичный представитель поколения хипстеров, с важным видом вещал о том, что России нужен капитализм. И не просто капитализм, а «настоящий капитализм». Что если у нас будет «настоящий капитализм», тогда мы будем жить как в «благословенной Европе».

Эти детки выросли в сытых нулевых, для них 90-е нечто далекое, ничего страшного они в тех временах не видят. А для меня выражение «настоящий капитализм» – как красная тряпка для быка. Я хорошо запомнил, что из себя представляет дикий, первобытный капитализм. В своем первозданном виде. Капитализм как он есть. Тот самый «настоящий капитализм», о котором с важным видом вещал мальчишка-хипстер.

Все накопления, какие были у народа, сгорели мгновенно. Вчера ты мог купить на 5 тысяч рублей дом, а сегодня можешь купить пару осенних ботинок, а завтра на эти же 5 тысяч рублей ты сможешь купить только упаковку «ножек Буша», ибо деньги обесценились, в очередной раз.

В Ташкенте тогда еще действовала карточная система. Часть продуктов в государственных магазинах можно было купить по фиксированным ценам, что спасло многих от голодной смерти. В самом прямом смысле. Не будь тогда этих карточек, не факт, что я сейчас бы писал эти строки. Хоть пару килограмм мяса какой-то непонятной жуткой буйволятины, или какой-нибудь крупы, но можно было купить по ним, отстояв полдня в очереди.

Иногда в универмаг привозили какие-то продукты по фиксированным низким ценам, сверх положенного по карточкам. Тогда весь наш квартал выстраивался в очередь, в надежде пополнить скудные запасы продуктов. Так, однажды, завезли лапшу. Много ее было и совсем дешево продавали. Закупились этой лапшой тогда все, ее было действительно много. Целые горы. Мы тоже закупились, набрали побольше и только дома поняли – это некондиция. То ли ее из испорченной муки делали, то ли она отсырела где-то на складе и прокисла. Сырая она была. Когда ее просушили, она вся свернулась в какие-то фантасмагорические завитушки, с неприятным кислым запахом и привкусом.

Но эта кислая лапша позволила прожить нашей семье. Ели ее на завтрак, обед и ужин. Знаю, что так же питались наши соседи, семьи одноклассников. Все ели. Чего из этой лапши только не делали, даже «плов» готовили, когда заканчивался рис.

Рис тогда был особенный. Это сейчас купишь пачку, там ни единой соринки, ни одного камушка, а тогда… Тогда, при покупке риса в магазине, вся семья сидела и перебирала крупу. На килограмм риса грамм 100—150 камней, зерен ячменя и какой-то шелухи. То же было при покупке любой другой крупы. Берешь крупу, высыпаешь на стол и отбираешь: нормальную крупу в одну сторону, мусор – в другую.

Летом или осенью 1992 года пацаны из нашей школы начали сбегать с уроков на «мойку». Неподалеку от квартала проходил большой коллектор с водой. Ребята брали из дома тряпки, шли к этому коллектору и мыли подъезжающие на «мойку» машины. Труд пацанов стоил сущие копейки, но и эти копейки позволяли семьям жить. Родители ругали, учителя ругали, но все все понимали. Тогда шли массовые увольнения, сокращения, задержки зарплат на еще работающих предприятиях. Гроши, которые добывали подростки на «мойке» позволяли покупать хоть какие-то продукты домой. Хоть как-то прожить.

Тогда же, или чуть позже начались вылазки пацанов из окрестных кварталов во двор хлебозавода и молокозавода. Заводы стояли рядом, у них был общий двор. Туда выносили бракованную продукцию, которую должны были увозить в детдома, дома престарелых, войсковые части. Продукты были нормальные, но не годные для продажи: смятая упаковка у творога, скособоченная выпечка и т. д. Это и было заветным трофеем. Перелазили через забор и растаскивали со стеллажей «некондицию».

Охрана не зверствовала, хотя иногда ловила неудачливых «добытчиков» и сдавала в детскую комнату милиции. Участковый читал лекции, вызывал родителей, но этим все и ограничивалось. Никого не посадил, все понимал. Оказался нормальным человеком, в отличие от многих своих коллег, про которых речь ниже.

Недоедали в те годы практически все. Мне иногда кажется, что и на хлебозаводе с молокозаводом рабочие, специально, делали побольше бракованной продукции, чтобы хватало и на детдома, и на голодные семьи нашего района. Руководство заводов тоже все понимало и закрывало глаза, не нанимало дополнительной охраны. Хотя, это только мое предположение.

В 1992 году заболела мама, у нее обнаружили межпозвоночную грыжу. Лечилась она долго, больше года. Ей пришлось идти на инвалидность, работать она не могла. Наша семья в этот период жила на две пенсии: бабушкину пенсии по возрасту и мамину пенсию по инвалидности. Стало совсем туго. А я рос, каждый день, каждый месяц. Подростку нужна не только еда, нужны одежда, обувь. А на что ее покупать?

От отчима остались рубашки, брюки и куртки, их и донашивал. Мои сверстники тоже носили в эти годы все, что осталось от родителей, братьев и сестер. Хуже было с обувью, приходилось покупать. Для нашей семьи, тогда, новые ботинки на меня стоили целое состояние.

Что такое пирожное, печенье я тогда и не вспоминал. Варенье, либо хлеб с сахаром – предел мечтаний. Да и с сахаром не всегда все было нормально. Летом 1992 или 1993 во всем Ташкенте он попросту исчез. Ни в государственных магазинах, ни в коммерческих ларьках, ни на базаре сахара было не сыскать

В то время были разрушены многие экономические связи между бывшими республиками и внутри них. Уж не знаю по какой конкретно причине, но поставок сахара не было почти полгода. На дворе лето, пора консервации пришла, а сахара нет. В этот момент в свободной продаже появился заменитель сахара в пластиковых бутылочках. Если не ошибаюсь, назывался этот сахарозаменитель «Сукразит». Народ его сметал с прилавков коробками. Кто-то пустил слух, что с этим заменителем можно закрывать банки с вареньем, компотом, оттого и разбирали его как горячие пирожки. Народ успокоился, занялся консервацией, а осенью все банки с вареньем пришлось выкинуть. Так было в каждой ташкентской семье. Сотни, если не тысячи тонн консервации пошли в мусорку, по вине того самого сахарозаменителя.

До сахарной эпопеи я любил пить очень сладкий чай. Три-четыре ложки сахара на кружку чая уходило, за раз. А тут этот кризис, даже чая нормально не попьешь. Пробовал сахарозаменитель класть в чай – горчит, пить невозможно. Я отчетливо ощущал горечь от сахарозаменителя, хотя большинство ничего подобного не замечало. Со мной спорили, доказывали, что нет никакой горечи, вкус абсолютно идентичный сахару.

Прав оказался я, этот суррогат действительно горчил. В консервации горечь была просто ядреная. Есть и пить варенья да компоты было нереально. Сердце кровью обливалось, когда все выкидывали на помойку. Было отчего сокрушаться: столько продуктов было испорчено, столько напрасного труда было вложено, столько денег из нашего скудного семейного бюджета ушло. И все напрасно.

История с сахаром имела неожиданное, для меня, продолжение. Когда через полгода сахар вновь появился в продаже и бабушка его купила, я с таким предвкушением налил себе чай, насыпал и размешал сахар, сделал глоток и… вылил чай в раковину. За полгода я настолько привык пить чай без сахара, что перестал воспринимать вкус сладкого чая. Этот чай мне показался такой гадостью, что комом в горле встал. С тех пор пью чай, исключительно, без сахара. Столько лет прошло, а так и не научился заново понимать и наслаждаться вкусом сладкого чая.

Люди сидели без работы, продавали на стихийных блошиных рынках все что можно. Лишь бы выжить, лишь бы копеечку заработать и принести домой хоть немного продуктов. И со всего, что заработал надо отдать мзду местному менту, «за крышу». Он ничем не брезговал, за копейку готов был сгноить.

В ту пору озолотились перекупщики драгоценностей. В прямом смысле озолотились. Чтобы как-то прожить народ продавал семейные драгоценности, а перекупщики этим пользовались. За сущие гроши скупали золотые изделия.

Тогда же доллар стал единственной твердой валютой. Все у кого были свободные средства тут же переводили их в доллары. Сейчас это дико звучит, но тогда 10 долларов были серьезными деньгами. Зарплата в 50 долларов считалась фантастической и недостижимой для большинства.

Еще в памяти отпечатался момент, когда после долгого перерыва появились в продаже макароны. Серые, из низкосортной муки, но какими же вкусными они тогда казались. После года поедания кислой лапши эти макароны были настоящим деликатесом. В тот момент для меня ничего вкуснее на свете не существовало.

Еще запомнился период, когда практически исчез хлеб. Не было достаточного количества муки и несколько городских хлебозаводов простаивали. Работал на старых запасах муки хлебозавод в пригороде. Когда с этого завода привозили в магазин хлеб, чуть до драк не доходило. В провинции с хлебом было еще хуже. Жители пригородов приезжали в Ташкент и скупали по 20—30 буханок хлеба для себя, родных и соседей. Оголодавшие городские жители их готовы были на части порвать за это.

Представьте себе ситуацию: очередь человек в 50—70, приезжает грузовик с хлебом и на десятом-двадцатом человеке хлеб заканчивается. Потому что его весь раскупили приезжие, каждый из которых взял по 20 буханок. И это повторялось день за днем. Как тогда не вспыхнул хлебный бунт, остается только догадываться.

Ситуацию, отчасти, спасла неизвестно откуда взявшаяся маца. Видимо, Израиль прислал гуманитарную помощь. Мацы было много и стоила она недорого. Хлеба порой не получалось купить несколько дней подряд, в эти дни на выручку и приходила маца. Кстати, вполне неплохой вкус у нее был. Но хотелось-то обычного хлеба. Тем более, что хлеб с сахаром был единственным доступным десертом. Булочки мама и бабушка пекли тогда только по большим праздникам, пирожные и торты были чем-то недостижимым, из другой реальности.

В те годы появились первые бомжи. Появились в огромном количестве нищие, просящие милостыню. Но самым гнетущим было такое новое (для некогда процветающей страны) явление, как лазание по помойкам. Особенно тогда тяжело приходилось одиноким пенсионерам с маленькой пенсией, они чаще всего этим делом и занимались. Мне было стыдно это видеть, хотелось как-то помочь несчастным старикам и старушкам, но помочь я ничем не мог. Сами жили впроголодь, не имея ни единого лишнего гроша за душой.

Вспоминаешь это время и диву даешься, как же мы все тогда выжили. Жуткие годы. Годы тотальной нищеты, безработицы, голода и отсутствия какой-либо надежды на лучшее.

Совсем недавно (во время лечения) произошел случай, о котором я решил упомянуть в повести. Он касается темы данной главы. Со мной в палате лежал пациент из бывших милицейских шишек 90-х (полкан в отставке) и попробовал навести в палате свои казарменные порядки (отбой по расписанию – свет можно гасить не раньше 22:30 и т.д.). Наглый такой, самоуверенный, считающий, что все ему должны и все обязаны исполнять любую его прихоть.

Другой пациент захотел спать в 9 вечера, ему на утро была назначена химия и он, с моего согласия, свет в палате выключил. Тут же отставной полковник истошно вереща потребовал обратно включить освещение – есть распорядок и все по нему должны жить. Отбой в 22:30 и точка! За это он и был мной послан куда подальше – здесь не казарма и вы не комендант, здесь все равны. Захотел человек спать – пусть спит, ему силы перед химией нужны.

Товарищ попробовал меня пристыдить и даже угрожать:

– Не рамси пацан! Я требую уважения! – бубнил он как заевшая пластинка.

Вот тут меня и прорвало, если до этого еще держал себя в руках, то после этих слов я просто взорвался:

– За что тебя уважать? За что я тебя, гнида ты оборзевшая, должен уважать? За то, что ты дважды в 1991 нарушил присягу и палец о палец не ударил, чтобы спасти страну от катастрофы? За то, что в 1993 ты и подобные тебе, за деньги, пошли убивать защитников Белого дома, чтобы на троне усидел упырь Ельцин? За то, что ботаешь по фене как бандос? Ты – оборотень в погонах, давай, рассказывай сказки про то, как оберегал меня – крышуя бандитов, барыг торговавших паленой водкой и цыган, которые барыжили героином. За что тебя уважать, гнида? За то, что из моего поколения от передоза и отравления метилом до 30 не дожил каждый третий, если не каждый второй? За то, что ты под шансончик зависал по кабакам с братками, а после этого ехал в сауну и трахал малолетних шлюх, которые не имели права отказаться от «субботника»?

У тебя, тварь, было счастливое советское детство, у моего поколения его не было. Из-за таких как ты его не было, из-за сидевших на жопе ровно и не разогнавших скачущих на крышах БТРов дебилов, в августе 1991. Мое поколение в 12 лет стояло на морозе и мыло машины на «мойке» – возле коллектора с водой. Таким как ты мыло, может даже тебе, потому что там регулярно останавливались ментовские тачки. И нас, голодных, замерзших пацанов заставляли делать «скидку», а по сути бесплатно мыть машины вам, таким мордастым, пузатым, наглым тварям.

Мое поколение воровало картошку на рынке, и хлеб в «комке» чтобы с голоду не подохнуть, и шоколадку, потому что полгода ничего сладкого не ел. Пацаны моего поколения в 13 лет становились даунами из-за клея. Это из моей школы девки в 12—13 лет шли в проститутки, чтобы прокормить себя и братьев-сестер, пока родители ширяются и бухают. И возможно ты или твои кореша им срывали «целки» на «субботниках», за просто так. За разрешение «работать» на точке.

Лучше за три километра меня обходи, я к тебе такое уважение испытываю, что готов в морду плюнуть и руки-ноги переломать, если вякнешь еще хоть слово.

Заткнулся. В мою сторону даже смотреть перестал, а утром его выписали. Знаю, что наговорил ему много лишнего. Вряд ли он жил в Ташкенте в начале 90-х и вряд ли он приезжал на нашу «мойку», но любой из моего поколения может вспомнить подобных майоров да полковников и то, что они тогда вытворяли. Прошло много лет, но их повадки, отношение к людям ничуть не изменились. Они все те же менты из 90-х, которые считают себя хозяевами жизни.

Я увидел в нем того самого офицера милиции, которому мыл машину. От которого несло перегаром, возле которого увивалась и хихикала шлюха. Который был на распальцовке, в золоте, понтовался перед шлюхой баксами, а нам почти ничего не заплатил за работу. Грозился нас «закрыть» в колонию для малолеток, если что-то сделаем с ним или его машиной. Вот потому я и взорвался, высказал товарищу бывшему полковнику все, что накипело.

Полковник, если ты был не из таких, то я приношу извинения. Но что-то мне подсказывает, что ты был именно таким…