Часть третья,
в которой экспедиция значительно продвигается вперед, налетев на рифы

Одно из следствий моей бурной, богатой событиями жизни – невыразимый ужас перед беспомощностью.

Окажись я в опасности – и, пока я хоть как-то могу с ней бороться, все будет в порядке. Нет, меня это ничуть не обрадует: несмотря на все, что обо мне говорят, опасности не доставляют мне ни малейшего удовольствия, однако я смогу сохранить равновесие, а страх только поможет приложить все силы к тому, чтобы спастись. Эта тенденция сохранила мне жизнь в самых разных местах и обстоятельствах, от неба над Зеленым Адом до беспощадных склонов Мритьяхаймских гор.

Однако если я не в силах сделать ничего, дело намного хуже. Вот почему мои заклятые враги – болезни: больная, я способна разве что упорно отказываться умереть, а когда болен кто-то другой – не могу сделать и этого. Настолько беспомощной я оказалась в Выштране, когда погиб муж. Возможно, сей инцидент (а вовсе не общее развитие моей жизни) и вселил в меня этот ужас: с тех пор я никогда не забывала, что абсолютно ничем не смогла ему помочь.

Все это до некоторой степени объясняет, отчего с началом великого шторма, застигшего нас в Немирном море, для меня началась, пожалуй, самая скверная часть всего путешествия. Случалось мне бывать в передрягах бесспорно худших, но в тех случаях я могла что-либо сделать, а вот сейчас оказалась совершенно беспомощной.

Экинитос предупреждал о штормах, но до сих пор я видела только проливные дожди, обрушивавшиеся на нас с такой регулярностью, что хоть сверяй по ним карманные часы. Вот и в тот день вид туч на горизонте не вызвал у меня никаких опасений. Однако Экинитос молча рассматривал их минуты полторы, после чего резко кивнул, обернулся и приказал всем пассажирам покинуть палубу.

Не обладая тем же чутьем на погоду, что и капитан, и не понимая, что предвещает темное небо вдали, я спросила:

– Как долго мы должны оставаться внизу?

– Пока не минует опасность, – отвечал Экинитос.

Ответ не слишком-то обнадеживал. Во-первых, потому, что подразумевал грядущую опасность, во-вторых, оттого, что звучал неопределенно, а в-третьих – из-за шального огонька, вспыхнувшего в глазах Экинитоса при этих словах. Как я уже говорила, подобно мне самой, он предпочитал опасности, с которыми мог бороться изо всех сил. Он был отнюдь не настолько безумен, чтобы искать их намеренно, без надобности рискуя жизнями своих людей, но если этакий случай шел в руки сам, без колебаний бросался в бой.

– Мы чем-либо можем помочь? – спросила я, сдерживая досаду.

– Не путайтесь под ногами, – ответил Экинитос.

То была худшая из инструкций, какие он мог бы мне дать. К несчастью, мне оставалось только одно – подчиниться. За время пребывания на борту «Василиска» я успела обзавестись кое-каким зачаточным пониманием, что тут к чему, но чтобы оказаться полезной, сих знаний было бы недостаточно даже в тихую погоду. В шторм же я превращалась в обузу: подобные условия требуют от каждого делать именно то, что нужно, и именно в нужный момент – и чтоб никакие сухопутные крысы не лезли под руку.

Услышав, что его отправляют вниз, Джейк запротестовал.

– Я же не пассажир! – возразил он.

Я мысленно помянула недобрым словом уговор, согласно коему Джейк считался «корабельным юнгой», ныне внушивший ему подобные мысли. (Хотя винить сына в желании помочь никак не могу: в конце концов, мною руководили те же самые побуждения.)

Но Экинитос, как ни в чем не бывало, распорядился:

– Ты не пассажир, и потому подчиняешься моим приказам. Приказ таков: ступай в мою каюту и сиди там вместе с остальными.

Судите сами, насколько Джейк изменился благодаря нашему путешествию и этому уговору: он и не подумал продолжать возражения. Он принял упрямый вид, стиснул зубы, но спорить с логикой Экинитоса не стал. Вместо этого он повернулся ко мне и предложил мне руку со словами:

– Позвольте сопроводить вас вниз, мэм.

Эбби тихонько фыркнула, зажав ладонью рот.

Час спустя край шторма накрыл нас, и тут нам стало не до смеха. В бури мы попадали не раз – и за год плавания на «Василиске», и прежде. И во всех этих случаях Тому и Джейку было позволено помогать, а нам с Эбби не столько приказывали не путаться под ногами, сколько советовали отойти в сторонку, и мы занимались делом, разнося воду и пищу, когда условия позволяли. Однако на сей раз нас всех, включая Сухайла, втиснули в капитанскую каюту – единственное помещение, где все мы могли уместиться и никому не мешать.

Как правило, почти любая вещь на борту «закреплена по-походному». Это означает принятие определенных мер для того, чтобы во время бортовой либо килевой качки ничто не выпало за борт, не рухнуло на голову и не подвернулось под ноги. К примеру, книжные полки в нашей крохотной каютке были снабжены широкими плотными лентами, удерживавшими на месте книги. Естественно, в каюте самого капитана все было уложено и закреплено со всей возможной аккуратностью, и все же нам вскоре представился случай убедиться, что даже этих мер может оказаться недостаточно.

Все началось со зловещего скрипа и качки. Ветер усилился. Огни были погашены, но в сером сумраке, проникавшем внутрь сквозь кормовые окна, мы отчетливо видели, как – с каждым разом все шире – раскачивается подвесная койка и сумки под потолком. Так продолжалось, пока вбежавший в каюту матрос не закрыл ставни, чтобы уберечь нас от возможных осколков битого стекла. Взамен он оставил нам скромный фонарь. Последний мог послужить причиной пожара, но я была рада этому послаблению: в противном случае нам пришлось бы провести следующие двое суток в полной темноте.

Да, шторм не желал отпускать нас целых два дня. Впрочем, это могла быть и череда штормов, настигавших нас один за другим. Что творилось за стенами каюты, сообщить не могу: я этого не видела, а объяснения, полученные нами позже, не отличались полнотой, а местами попросту были мне непонятны. Нет, то был еще не ураган – будь все настолько плохо, «Василиск» наверняка пошел бы на дно, – но на нас с грохотом обрушился целый океан дождевой воды, залившей палубы и едва не утопившей людей, а ветер вздымал на море волны такой высоты, что рядом с ними корабль, должно быть, казался игрушкой в ванне. И против всего этого Экинитос и его люди боролись вовсе не затем, чтобы уйти в безопасное место – шторм застиг нас в такой дали от суши, что шансов на это не было, – но только ради того, чтобы удержать судно носом к волне. Если бы в какой-то момент корабль развернуло к волне бортом, следующая волна захлестнула бы нас, уложив «Василиск» мачтами на воду и погубив всех.

Случись поблизости гавань, мы могли бы попытаться дойти до нее и укрыться от шторма. Это, несомненно, обрекло бы «Василиск» на гибель (шторм разбил бы судно о берег и разметал обломки по всему Немирному морю), но мы сами были бы в большей безопасности. Однако в отсутствие такой возможности открытые воды стали для нас сущим благословением, позволяя двигаться по воле ветра и волн – до определенного момента… Однако я забегаю вперед.

Эти два дня мы впятером теснились в каюте Экинитоса – вдали от битвы на палубах, но тоже страдая на свой манер. В какой-то момент худо сделалось всем до одного – даже тем, кто никогда прежде не страдал от морской болезни. Для подкрепления сил у нас имелись только морские сухари и вода; надежд на горячую пищу в такой шторм не было и быть не могло – тем более что и кок был занят чем-то другим. Вонь вскоре сделалась невероятной. К запахам пота и немочи примешивалось благоухание ночного горшка в крохотном чуланчике – опорожнить его удалось лишь однажды, когда Джейк, презрев приказ капитана, украдкой выбрался из каюты и выплеснул содержимое в пушечный порт. Уснуть никто из нас не смог ни на минуту, и, если вам когда-либо доводилось провести двое суток без сна, вы знаете, что за безумие охватывает человека, переступившего границу усталости и оказавшегося в совершенно ином мире.

Напуганная, терзаемая тошнотой, вне себя от ярости на свою полную неспособность сделать хоть что-нибудь, я едва не сожалела о стойкости сына. Ударься он в слезы, я могла бы занять себя его утешением, что создало бы некую иллюзию полезности. Но сын, хоть и перепуганный, был сделан из материала слишком прочного, чтоб оказать мне такую любезность. Время от времени он уверял всех, что капитан – великолепный мореход и одолеет любой шторм, а в промежутках ухаживал за Эбби, расхворавшейся сильнее всех. Горжусь его поведением… одна беда: самой мне оставалось только смириться и терпеть.

Шторм грохотал так, что даже беседовать с Томом и Сухайлом было почти невозможно. К тому же, о чем нам было говорить? Найти прибежище в дискуссиях о драконах или археологии мы не могли: кто способен связно мыслить в таком хаосе? Коротко, обтекаемо говорили об условиях в каюте и о том, нельзя ли их как-либо улучшить, а более ни о чем. Через какое-то время Сухайл начал тихонько петь – наверное, затем, чтобы хоть как-то отвлечься от нашего положения. Голос его не отличался широтой диапазона, а ахиатские песни (по-моему, детские песенки и колыбельные) были мне незнакомы, однако от его пения почему-то стало уютнее.

Все эти двое суток не знали мы ни дня, ни ночи – лишь постоянный сумрак, да огонек одинокого фонаря, заправка коего всякий раз ненадолго повергала нас в недюжинный ужас. И вот, как только мы начали говорить себе, что ветер слабеет, нас встряхнуло, снизу раздался громкий удар… и «Василиск» с жутким скрежетом остановился.

– Что это?! – вскрикнула Эбби.

Я обменялась взглядами с Томом, Сухайлом и Джейком. Не сомневаюсь, все мы подумали об одном и том же, но вслух эти мысли высказала я:

– Нас выбросило на мель.

Во время шторма это может означать смертный приговор. Свободный, «Василиск» мог противостоять силе ветров, уступая ей. Застряв на мели или на рифах, корабль лишился сей возможности самозащиты. Теперь шторм будет теснить его вперед, на препятствие, пока что-нибудь да не поддастся – может, мачты, может, корпус, а может, и то и другое.

Утрата мачт превратила бы «Василиск» в калеку, а пробоины в корпусе могли погубить всех нас.

– Льяло, – сказал Том.

Сухайл кивнул, и оба двинулись наружу, а я еле успела перехватить бросившегося следом Джейка. Он забрыкался, рванулся прочь, но – юнга, или не юнга – никакой пользы принести бы не смог. Если пробито дно, матросам придется откачивать воду, не позволяя судну затонуть, а для такой работы Джейку не хватало сил.

(На самом деле матросы занимались этим все время шторма, меняя друг друга у ручных помп, откачивая из льяла воду и возвращая ее за борт. В те дни я еще не знала, что доски обшивки неплохо гнутся даже когда корпус в полной исправности, а множество течей в шторм – дело обычное. Тем не менее столкновение с рифами значительно увеличивало опасность.)

Оставшись в каюте, Джейк, Эбби и я вслушивались в стоны «Василиска». Вполне понимаю, отчего о кораблях говорят, точно о живых существах: в содроганиях досок под ногами явственно чувствовалась боль. Однако ветер действительно слабел, и я уже начала надеяться, что мы спасены, но тут над головой раздался оглушительный треск, а за ним – удар, сотрясший всю корму.

Упала бизань-мачта – тот самый не раз и не два проклятый мною столб, занимавший столь много места в нашей крохотной каюте. Расшатанная двухдневным штормом, она, наконец, не выдержала, переломилась и рухнула на палубу, увлекая за собой всю свою оснастку. При этом один из матросов упал за борт, а капитан получил перелом ноги. Но, что касается ран, «Василиск» мог пострадать куда сильнее.

В тот момент мы ничего этого не знали. Мы понимали одно: случилось нечто ужасное, и беда эта, вполне вероятно, не последняя. Посему мы оставались в каюте, пока в дверь не заглянул Том.

– Шторм стихает, – сказал он. – Можно выходить.

Выйти наружу из маленькой темной каюты, просидев в ней двое суток… Это было все равно, что заново родиться. Все еще крепкий, ветер гнал вдаль последние тучи, небо прояснилось, очистившийся горизонт розовел предрассветным заревом. На палубу пришлось подниматься через центральный люк: ближайший к нашей каюте был перегорожен рухнувшей бизань-мачтой. Со всех сторон нас окружали белые гребни волн… и острова.

Острова поднимались над волнами, будто сплошные темные тени, силуэты огромных зверей, покрытых мохнатыми шкурами лесов. С восходом солнца их темнота превратилась в изумрудную зелень с жемчужным отливом по краю: песчаные пляжи были густо усеяны сломанными ветками пальм и грудами водорослей, выброшенных штормом на берег, однако так и искрились в солнечных лучах. К тому же, до островов было совсем недалеко. Возникни такая надобность, Сухайл и кое-кто из матросов могли бы добраться до берега вплавь.

Но необходимости покидать судно не было. Да, «Василиск» жестоко пострадал, налетев на рифы, однако даже не думал тонуть – по крайней мере, пока что. Вскоре на палубе вновь появился Экинитос. Ходить он не мог, но судовой врач наложил на поврежденную ногу лубок, и капитан, устроившись на троне из ящиков, начал отдавать распоряжения. Первым делом команда избавилась от сломанной бизань-мачты, плясавшей за кормой на волнах, отчего «Василиск» то и дело беспокойно вздрагивал, а затем взялась за оценку потерь и повреждений.

По крайней мере, ее успели начать. Вскоре после того, как сломанную мачту с плеском столкнули вниз, Джейк дернул меня за рукав и указал вдаль:

– Мама, смотри.

Я и смотрела в нужную сторону, но слишком высоко. Один мыс, возвышавшийся над морем, имел слишком уж правильную форму: деревьев на нем не было, а верхний угол казался подозрительно ровным, как будто кто-то выстроил на мысу каменную площадку. Джейк же указывал ниже, на воду. Два – нет, три каноэ, появившихся из-за мыса, полным ходом двигались к нам.

Острова оказались обитаемыми. Ничего удивительного, но… будет ли сей факт для нас благословением, или проклятием – это еще предстояло выяснить. Мы, несомненно, нуждались в помощи, но согласятся ли эти люди ее оказать?

Я поспешила предупредить Экинитоса. Тот приказал своим людям оставить все дела, кроме самых насущных, и матросы тайком вынесли наверх ружья и абордажные тесаки. Капитан не хотел проявлять враждебности, однако как знать, чем могла обернуться эта встреча? Я подозвала Джейка к себе; все ждали, что произойдет дальше.

Два каноэ остановились в некотором отдалении. Неторопливо шевеля веслами, гребцы удерживали суденышки на месте, носом к волне. Третье обогнуло «Василиск», очевидно, оценивая его состояние, вернулось к своим, и люди на борту о чем-то заговорили.

Вне всяких сомнений, это были пуйанцы. Набедренные повязки, лица покрыты татуировками, значения коих я понять не могла… и ни одного низкорослого. Пуйанцы вообще отличаются высоким ростом и крепким сложением, но эти люди даже по местным меркам были настоящими силачами.

– У них оружие, – негромко сообщил матрос, несший вахту в «вороньем гнезде» на грот-мачте. – Пращи, копья… и дубины с острыми камнями, клыками или еще чем-то вроде того.

Однако держат ли они оружие наготове? Об этом он не сообщил.

Одно из двух каноэ, ждавших невдалеке, выдвинулось вперед. Гребцы управляли им с необычайным мастерством. Человек, сидевший на носу, поднялся во весь рост и заговорил звучным, сильным голосом.

Я почти ничего не поняла. Он говорил не на упрощенном торговом атау, а на местном островном диалекте. Двое матросов и Сухайл негромко зашептались, сравнивая свои переводы, и передали результат Экинитосу. Прежде всего, человек в каноэ сказал, что хочет говорить с нашим вождем.

Экинитос позвал на подмогу мистера Долина и Кранби. Остальные столпились вдоль борта, закрывая обзор с воды, и не расходились, пока Экинитоса не вынесли вперед и не усадили на бочку, чтобы островитяне не сразу заметили его увечье. Затем капитан кивнул одному из переводчиков, и тот представил его гостям.

С грехом пополам продираясь сквозь неясности диалекта и изысканную пышность речи, к которой пуйанцы прибегают в официальной обстановке, Экинитос сумел объяснить, что нам удалось пережить сильный шторм, но наш корабль выбросило на рифы.

Последовавший ответ оказался крайне удивительным:

– Вы не йеланцы. Может быть, вы ширландцы?

Капитан был очень утомлен борьбой со штормом и сильной болью в недавно сломанной ноге, но ничем не выдал своего удивления – даже глазом не моргнул.

– Есть в моей команде и ширландцы, – ровным тоном ответил он. – Но сам я – никеец. А мои люди родом из многих стран.

Я от души порадовалась, что стою там, где меня не могут увидеть из каноэ. Мое замешательство, будто в зеркале, отразилось и на лице Тома.

– Все это выглядит не слишком дружественно, – шепнула я.

– Йеланцам здесь не рады – это понятно, – негромко пробормотал он в ответ, покачав головой. – В конце концов, Раенгауи и некоторые другие острова конфликтуют с ними. Но чем здешним жителям могли насолить ширландцы?

Возможности для этого, однако ж, имелись. Какая-нибудь воинственная торговая экспедиция, или шелухим, явившиеся проповедовать магистрианскую веру, и даже охотники вроде Велюа, хотя пуйанский регион мало чем может похвастать в смысле крупной дичи. Впрочем, кто-либо из последних мог прибыть ради добычи клыков морских змеев.

Между тем, Экинитос не сказал островитянам всей правды. Да, он был никейцем, однако «Василиск» являлся исследовательским судном Флота Его Величества и находился под властью ширландской короны. Украдкой взглянув вверх, я обнаружила, что на топе мачты нет и ширландского флага (позднее выяснилось, что шторм сорвал его и унес в море). Таким образом, о нашей принадлежности к данной стране можно было только догадываться.

Пока я раздумывала обо всем этом, переговоры продолжались. Экинитос заверил приплывших в наших мирных намерениях и попросил о помощи в ремонте «Василиска» и пополнении припасов.

Я прекрасно видела: необходимость просить причиняет ему немалую боль. На борту судна капитан – царь и бог, но грубая действительность заключалась в том, что выбор у него был небогат: просить о том, в чем мы нуждаемся, либо взять это силой. К последнему он был от природы не склонен, да и прагматические соображения подобного не позволяли. Мы не могли знать, сколь велико население этой островной гряды, однако островитяне, несомненно, одолели бы нас числом, несмотря даже на наши ружья.

К счастью, убедившись в нейтральности нашего происхождения, они согласились позволить нам высадиться на берег и поговорить с вождем. Ружья им были знакомы, и нам велели оставить оружие на борту, с чем Экинитос нехотя согласился.

Каноэ отошли в сторону, а мы спустили на воду одну из корабельных шлюпок, в которую погрузилась целая уйма народу: Экинитос, мистер Долин с четверкой матросов, я, Том, Сухайл, Эбби… и Джейк.

Вы можете усомниться в правильности решения взять Джейка с собой. Но, говоря с полной откровенностью, то был преднамеренный защитный маневр с нашей стороны. На всем белом свете, не исключая и Немирного моря, группа, целиком состоящая из взрослых мужчин, производит совсем иное впечатление, чем та, в которой имеются две женщины и ребенок. Я даже (правда, слишком поздно для переодевания) подумала о том, что мне стоило бы надеть платье, дабы подчеркнуть собственную безобидность и «штатское» состояние. А сын… Логика подсказывала, что в конечном счете со мной он будет в большей безопасности, чем на корабле, как бы ни обернулось дело.

Так, в сопровождении двух каноэ, прибыли мы на берега Кеонги.

Берег напротив «Василиска» казался бы абсолютно пустынным, если бы не каменная площадка на мысу. Как выяснилось, нас просто выбросило на рифы не с той стороны острова.

Сразу же за мысом располагалась небольшая, но процветающая деревня. По крайней мере, в первое время я думала о ней именно в этих терминах и лишь впоследствии поняла, что это – самое крупное поселение острова, а большая часть жителей рассеяна по фермам, соединенным меж собою пешими тропами. Здесь находилась резиденция вождя, здесь же жили и те из жрецов, что проводили церемонии на каменной площадке, оказавшейся великим храмом.

Мыс до некоторой степени защитил деревню от шторма, однако без ущерба не обошлось. Многие хижины стояли без крыш: ветер сорвал с них тростник и расшвырял его по всему берегу. Самые слабые из деревьев были повалены; одно из них, рухнув, разрушило амбар. Среди простого народа имелись раненые: конечно, островитяне прекрасно знали подобные штормы и приняли все возможные меры предосторожности, но немногие строения могут устоять перед такой силой. (Как я услышала позже, вождь со жрецами укрылись в старой лавовой трубке несколько выше по склону; в свое время ее предстояло посетить и мне.)

Мы высадились на берег, и нас отвели на открытую площадь перед большим зданием. Границы площади были отмечены рядом камней, а бревна и доски здания – украшены великолепной резьбой. Нам велели ждать у каменной границы, и вскоре вокруг собралась целая толпа зевак. Несколько успокаивало то, что среди них были женщины и дети, хотя все мужчины поголовно были чем-либо вооружены – пусть даже только ножами.

– Есть у нас хоть какое-то представление, где мы? – спросила я Экинитоса.

Его усадили на большой тюк: всякие попытки скрыть его увечье утратили смысл, как только мы покинули «Василиск».

– Думаете, какой-то там шторм может заставить меня забыть обо всем вокруг? – фыркнул он. – Если не ошибаюсь, мы на Кеонге.

Я видела это название на его картах. Идти сюда мы вовсе не собирались: этот остров располагался на самом краю группы островов Раенгауи, слишком далеко от нашего курса, чтобы его стоило посещать – особенно если учесть, каким коварством славятся местные воды. Однако прежде, чем я успела спросить Экинитоса о чем-либо еще, неподалеку громко запели, и это тут же заставило меня совершенно забыть о капитане.

Первые приветствия выглядели ничуть не дружелюбно. Трое мужчин в набедренных повязках, с головы до ног украшенные затейливыми татуировками, грозно двинулись на нас, размахивая оружием. Пожалуй, единственным, что помешало нам ошибиться в их намерениях, был явно стилизованный характер их движений: они яростно топали ногами оземь, хлопали себя по груди и по бедрам и кривили лица в жутких гримасах.

– Стойте смирно, – негромко проворчал Экинитос. – Это просто испытание.

В который раз у меня возник повод порадоваться дисциплине его людей! Он оказался абсолютно прав. Островитяне грозили нам не менее минуты, но даже не подумали нападать, а затем все кончилось – столь же неожиданно, сколь и началось. Положив на землю перед нами пальмовые листья, вся троица приняла настороженный вид и отступила назад. Пение зазвучало на другой ноте, и нас поманили вперед, на огороженную камнями площадь.

Затем из большого здания вышла новая группа людей. Узнать среди них вождя было проще простого: по обе стороны от него держались двое мужчин с шестами, увенчанными пышными плюмажами наподобие огромных мухобоек, по-видимому, символизировавшими высоту положения вождя. Сам вождь был облачен в роскошный плащ из перьев, коему мог бы позавидовать любой койяхуакский князек. Мало этого: правителя, как водится повсеместно, сопровождала целая свита в великолепных нарядах, присутствие коей явно и недвусмысленно подчеркивало его величие.

Неторопливым шагом вождь вышел вперед, остановился в некотором отдалении от нас и – в манере, живо напомнившей мне о байембийском оба – заговорил с нами через глашатая:

– Кто вы, явившиеся на берег моего острова?

В сравнении с ним наша компания выглядела просто жалко. Никто из членов нашей делегации не имел возможности переодеться вот уже третий день, а единственной водой для мытья нам служил проливной дождь, без устали струившийся на моряков с небес. Мало этого: тому, кто говорил от имени всех нас, пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы держаться прямо, сидя на обернутом тапой тюке и выставив сломанную ногу всем напоказ. Однако оставить Экинитоса на корабле мы не могли: все известное нам о пуйанских обычаях гласило, что для беседы с вождем жизненно необходимо взять с собой самую важную персону, в каком бы состоянии оная персона ни пребывала.

Верной приметой улучшения отношений между Экинитосом и Сухайлом может служить тот факт, что последнему было разрешено говорить от имени капитана – хотя, конечно, и не без его руководства. Бесспорно, Сухайл был лучшим лингвистом среди нас, но еще два месяца назад Экинитоса могло бы не убедить даже это.

Представив всю нашу группу, Сухайл получил ответ в виде перечисления всех царственных предков вождя. Конечно же, это должно было внушить нам трепет перед могуществом человека, стоявшего перед нами, и чувство собственной незначительности в сравнении с ним. Повторить всего услышанного вам я не смогла бы даже при всем старании. Похоже, сам он носил имя Па-оаракики; так мы и звали его между собой. Позже нам сообщили, что он возглавляет одну из величайших династий вождей во всем архипелаге, уступающую только королевской, правящей соседним островом Алуко-о. Более того: сестра его матери была замужем за дядюшкой нынешнего короля, что делало Па-оаракики воистину великим человеком.

Вне всяких сомнений, ему уже доложили о наших несчастьях, однако Сухайл, приличия ради, подробно рассказал обо всем. Я из рассказа не поняла и половины – и вовсе не только из-за его стараний подробно описать ситуацию на «Василиске», что требовало великого множества технических терминов, которых я не узнала бы и до того, как Сухайл ухитрился передать их скудными средствами атау: моему утомленному разуму попросту не хватало сил для борьбы с чужим языком. Мой блуждающий взгляд обежал разоренную штормом деревню и скользнул вверх вдоль зеленого склона вулкана, на коем я смогла различить кусочки полей и крыши одиноких хижин…

И стайку существ, круживших в воздухе над деревьями! При виде этих легко узнаваемых силуэтов я разом очнулась от оцепенения.

Я сама не заметила, как вскрикнула от радости. Все взгляды тут же обратились ко мне. Щеки обдало жаром, и я, запинаясь, забормотала извинения:

– Простите. Я вовсе не хотела вмешиваться в разговор. Дело лишь в том, что я увидела там, в воздухе, ящериц-огневок.

Все это было сказано по-ширландски, и Сухайлу, конечно же, пришлось переводить мои слова островитянам. Ответом ему был глубокий женский голос, звучавший так ясно, что я поняла все без перевода:

– Что у тебя за интерес к ним?

Говорила крупная дама из свиты вождя – с виду примерно моих лет или немного старше. Казалось, взгляд ее вот-вот пронзит меня насквозь. По-видимому, при дворе она занимала некое особое положение – уж очень странным был ее вид: татуировки на лице сильно преувеличивают размеры глаз и рта, тапа, перекинутая через плечо, толста и тяжеловесна, а юбка, обернутая вокруг пояса, экстравагантно поднята на бедрах, словно подбитая конским волосом или ватой.

Я попыталась объясниться, но из этого ничего не вышло: усталость и слабое знание языка заткнули рот надежнее любого кляпа. Сухайл обернулся ко мне, вопросительно приподняв брови, и, когда я с радостью кивнула, заговорил сам.

– Она, – пояснил он островитянам, – желает узнать все, что только возможно узнать о существах наподобие ящериц-огневок.

Услышав это, дама из свиты вождя изумленно подняла темные брови. С великим запозданием я пожалела, что не придержала язык. Странствия по пуйанской части Немирного моря познакомили меня со словом «тапу», означающим ограничения и запреты, так или иначе связанные с вещами священными. С тапу, препятствующими моим исследованиям, я пока что не сталкивалась, но подобные верования от места к месту варьируются, и мой интерес вполне мог противоречить одному из местных тапу.

– Прошу вас, пусть это не мешает переговорам, – поспешно сказала я. – Я вовсе не хотела никого оскорбить. Для нас важнее всего починка корабля.

Не думаю, что кеонгане отказали бы нам наотрез. Архипелаг их весьма отдален от прочих земель, что сослужило нам добрую службу во время шторма – это значило, что «Василиск» свободно может идти, куда ветер гонит. Под стать изоляции своих островов, сами островитяне – также народ довольно замкнутый, к открытости не склонный (простите мне сию игру слов). Однако они вовсе не такие уж ксенофобы, чтоб убивать чужаков, которым хватает разума не чинить им зла. Напротив: подобно многим народам, живущим вне городов, они весьма высоко чтут гостеприимство. Однако пуйанцы еще и предприимчивы и вмиг поняли, что все преимущества на их стороне – ведь уплыть восвояси без их помощи мы не в состоянии.

Без бизань-мачты мы еще могли бы обойтись – внимательные читатели, возможно, помнят, что изначально «Василиск» строился как двухмачтовый и вполне мог ходить по морю без нее. Да, мог… однако далеко не так хорошо. И капитан, и команда знали его как барк, а не бриг-шлюп, и без реорганизации парусного вооружения и балласта великолепное быстроходное судно превратилось бы в медлительную неповоротливую калошу.

Но – хоть с бизань-мачтой, хоть без нее – мы никуда не могли бы уйти, не сняв «Василиск» с рифов, и, по всей вероятности, еще какое-то время после: коралл наверняка нанес судну такой урон, что без ремонта было не обойтись. Все это значило, что нам потребуется как минимум пользоваться гостеприимством кеонган до устранения повреждений, а, возможно, и прибегнуть к их помощи. Обо всем этом Сухайлу и пришлось торговаться, передавая Экинитосу требования Па-оаракики и отвечая на них контрпредложениями капитана.

Из-за языкового барьера и усталости я не понимала почти ничего. Оставалось только дивиться лингвистическому таланту Сухайла и силе воли Экинитоса: во время шторма капитану вряд ли удалось поспать хотя бы минутку, однако он, как ни в чем не бывало, сидел на тюке, обернутом тапой, выставив вперед поврежденную ногу, и торговался, что твоя моннаширская кухарка в базарный день! В результате нам предоставили кусок берега для житья и посулили помочь с ремонтом в обмен на часть груза и еще кое-какие мелочи… но при одном условии.

– Он настаивает, чтобы до окончания ремонта мы не покидали Кеонги, – сказал Сухайл капитану. – И вам, и всем остальным на борту запрещено переправляться на другие острова без его явно выраженного позволения. А как только «Василиск» сможет вновь выйти в море, нам надлежит уйти и более не возвращаться.

Странно враждебное требование – ведь во всех иных отношениях островитяне обошлись с нами вполне по-дружески. (У меня создалось впечатление, что Па-оаракики мог бы навязать нам условия куда менее выгодные.)

– А если нам понадобится лес или еще что-нибудь, чего на этом острове не найти? – спросил Экинитос.

– Я справлялся об этом. Он ответил, что все это нам могут доставить, но искать недостающее самим нам нельзя.

Экинитос крякнул, шевельнул пострадавшей ногой, однако хотя бы поморщиться от боли под столькими взглядами себе не позволил.

– Пожалуй, не самый суровый из запретов, – сказал он. – Я сообщу своим людям.

Спрашивать о причине (по крайней мере, прямо) он не стал – ни в этот день, ни впоследствии. Однако я прекрасно понимала, что требование Па-оаракики пробудило в нем немалое любопытство – как и во мне самой. Возможно, запрет вождя был связан с каким-нибудь тапу, а может, причина заключалась в чем-то другом, но нам в любом случае не хотелось совать нос во внутренние дела островитян. Тем не менее поставленное условие не могло не породить закономерных вопросов, хоть мы и держали их при себе.

Хоть это и внесет в мой рассказ некоторый беспорядок, вначале я должна поведать вам, что обнаружилось при осмотре «Василиска», так как именно сии обстоятельства и повлекли за собою все, что случилось во время нашего пребывания на Кеонге. Уйти до окончания ремонта корабля мы не могли, путешествовать по окрестным островам во время ремонта – тоже, и потому нашли иные способы занять время. Имей мы возможность отбыть раньше, многие из последовавших событий попросту не произошли бы.

Вода после шторма спала, и «Василиск» засел во впадине между двумя рифами, будто в седле. Такое положение было очень опасным: под ударами набегавших волн судно раскачивалось на этом «насесте», а коралл был беспощадно остер. Со временем море неизбежно разбило бы корабль в щепки.

К несчастью, снять «Василиск» с рифов немедля не представлялось возможным. Обсудив это с кеонганами, мы выяснили, что следующего прилива будет недостаточно, чтобы корабль освободился сам собой. Для этого пришлось бы дожидаться более высокого «сизигийного прилива», случающегося в новолуние и в полнолуние, а до новолуния оставалось более недели.

Для тех, кто остался на борту, новости сии были ужасны. Сменяясь на помпах, они успевали откачивать воду, заливавшую трюм, но работать так круглые сутки в течение недели с лишком было бы выше человеческих сил. К счастью, кому-то пришло в голову соорудить «пластырь» из куска парусины, наполненного пенькой и смолой. Напором рвущейся внутрь воды пластырь вдавило в пробоины и, таким образом, они – хотя бы частично – оказались заделаны. Вдохновленный успехом, Экинитос велел наделать побольше таких пластырей и закупил у островитян огромные количества лыка и тапы – с тем, чтобы подложить их под корпус «Василиска» в тех местах, где обшивка терлась о коралл сильнее всего. Конечно, их требовалось часто менять, однако это берегло судно от лишних повреждений.

Снять «Василиск» с рифов стоило немалых трудов – и не только морякам, но также кеонганам: тем пришлось вывести в море множество каноэ, взять нас на буксир и грести изо всех сил. Здесь мы столкнулись с новой проблемой: лишившись хоть деструктивной, но все же опоры, «Василиск» тут же начал тонуть всерьез. Началась настоящая гонка – море против гребцов (не говоря уж о матросах на помпах в трюмах), коим предстояло увести корабль в безопасное место, прежде чем он безнадежно затонет. Для этого «Василиск» требовалось довести до бреши в кольце рифов, сквозь которую он мог войти в лагуну, а затем вытащить на сушу как можно дальше, но так, чтоб не лишиться возможности впоследствии вновь спустить его на воду. Процедура эта называется кренгованием; в отсутствие сухого дока более мы ничего поделать не могли.

Корабельный плотник и еще несколько человек, знавших толк в плотницком деле, нырнули за борт, дабы оценить повреждения, а остальные смогли взглянуть на них только после отлива. Увидев, что сталось с кораблем, я не смогла сдержать дрожи. До этого я и не знала, что «Василиск», подобно многим судам, оборудован «фальшкилем» и внешней обшивкой из тонких досок, защищающей киль и дно от корабельных древоточцев и прочих бед, включая столкновения с мелями и рифами. Налетев на рифы, мы лишились большей части фальшкиля и внешней обшивки и получили множество пробоин. Услышав подробный рапорт, Экинитос добрых десять минут ругался на невероятной смеси языков, впечатлившей даже Сухайла. Смысл всего этого был предельно ясен даже такой лингвистически беспомощной сухопутной крысе, как я: плыть дальше мы сможем очень и очень не скоро.

Сей простой факт занимал наши мысли все время вынужденной задержки на Кеонге. Иначе и быть не могло: пока матросы изо всех сил старались привести судно в пригодный для плавания вид, огромный корпус и накренившиеся – вначале на один борт, затем на другой – мачты «Василиска» возвышались прямо над нашим лагерем. Впрочем, они не только ежеминутно напоминали о нашем несчастье, но и вселяли надежду на возвращение домой.

Мы точно знали, что находимся на Кеонгских островах, но более – почти ничего.

В те времена этот район Немирного моря был почти незнаком антиопейским мореплавателям. Более того, секрет проникновения туда был неизвестен почти никому, кроме пуйанцев, так как для этого следовало провести судно сквозь целый лабиринт мелей, рифов, подводных скал и коварных течений, способных легко утопить неосторожного, если только сего неосторожного не гонит вперед ураганный шторм. На картах Экинитоса, спасенных из его каюты, имелись лишь смутные пометки, свидетельствовавшие о том, что картограф не имел ни малейшего понятия даже о количестве островов в этой гряде, не говоря уж об их размерах и очертаниях берегов.

За точные карты этого архипелага и окрестных вод Ширландская Географическая Ассоциация, не задумываясь, отдала бы левую руку, и далеко не одну. Увы, строгий запрет Па-оаракики не позволял нам порадовать их. Осторожно расспрашивая островитян, мы выяснили, что вокруг имеется одиннадцать островов, достойных заселения, и еще с десяток голых вулканических скал, лишенных пресной воды атоллов и прочих клочков суши, непригодных для человека в силу иных причин. Крупнейшим из них был соседний Алуко-о, лежащий к северо-западу от Кеонги, владения самого короля архипелага.

Остров же, у коего мы потерпели крушение, оказался собственно Кеонгой. Гряда была названа в его честь благодаря местной мифологии, приписывающей огромное религиозное значение паре вулканов, которые и создали этот остров. Находятся они в некотором отдалении друг от друга, и, судя по всему, изначально были отдельными островами, но лавовые потоки, сливавшиеся воедино посреди, образовали меж ними относительно низкую перемычку, седловину. В силу ориентации этой седловины, расположенной параллельно направлению преобладающих ветров, здесь часто идут дожди. Можно сказать, Кеонга – житница всего архипелага (конечно, в переносном смысле: зерна островитяне не выращивают, у них в ходу корнеплоды, фрукты, сахарный тростник и некоторые овощи).

В древние времена гряду островов делили между собою множество вождей, этаких местных царьков, но последние несколько поколений все подчинялись власти одного человека. С самим королем мы встретились лично только перед самым отбытием: отправиться на Алуко-о, дабы представиться по всей форме, мы не могли, а явиться приветствовать нас самому – такое персоне столь августейшей было бы вовсе не по чину.

– У него есть дела поважнее, – сказал Том еще до того, как «Василиск» был снят с рифов и отбуксирован на берег. – Помните Ваиканго, пиратского короля с Раенгауи, о котором рассказывал Экинитос? Похоже, он схвачен йеланцами.

– Но здесь его власти нет, разве не так? – спросила я.

Мне было известно, что Ваиканго изо всех сил расширяет сферу влияния, но я не думала, что он уже успел дотянуться и до этого отдаленного архипелага.

– Нет, – подтвердил Том, – но жена короля – двоюродная сестра Ваиканго.

Если так, догадаться, отчего местные не питают любви к йеланцам, было несложно. Но чем их могли обидеть наши соотечественники? Первым делом мне вспомнилось посольство принцессы Мириам, которое должно было прибыть в Йелань вскоре после моей депортации. Газеты наперебой трубили о том, что цель ее визита – «упрочить узы дружбы, связующие две великих нации», однако все понимали: это всего лишь вежливый способ сказать, что она едет поглядеть, сможет ли Ширландия хоть как-то поладить с Йеланем. Возможно, если так оно и вышло, пуйанцы Немирного моря сочли это знаком враждебности? Но я и представить себе не могла, чтобы принцессе так быстро удалось добиться взаимопонимания. Может быть, дело в самом факте визита?

Спросить было некого. Тем, с кем мы имели дело, незачем было следить за подобными материями, а вождь с приближенными избегали нас, как могли. Вдобавок к этому у нас имелись и собственные дела.

Большая часть работ, связанных с «Василиском» – вначале на рифах, а затем и на берегу, – велась под началом мистера Долина, так как сломанная нога сильно ограничивала Экинитоса в передвижениях. Однако еще до того, как мы смогли уйти, капитан вновь встал в строй. Утрату дееспособности вследствие травмы он воспринял крайне тяжело и в лагере на берегу сделался сущим тираном. Все сверхштатные пассажиры были в приказном порядке приставлены к посильной работе – даже Джейк.

– Он – член команды! – прорычал Экинитос в ответ на мои протесты (практически все это время он не говорил, а рычал: казалось, вынужденная оседлость превратила его в медведя). – Если хочет уйти отсюда на «Василиске», будет работать. Что же до вас, миссис Кэмхерст, когда мое судно не в порядке, гоняться за драконами не время. Искать древние руины – тем более.

Последнее, конечно же, было адресовано Сухайлу, хотя тот и не думал протестовать. Заявление капитана немало возмутило меня, однако он был совершенно прав: восстановить способность к передвижению было сейчас важнее всего. Ни на ремонтных работах, ни в чем-либо, требовавшем физической силы, от меня проку не было, однако я вздохнула и вместе с Эбби занялась превращением нашего лагеря в место, пригодное для житья. Если уж нам действительно предстояло застрять здесь надолго, я предпочла бы устроиться как можно уютнее и основательнее.

Не стану делать вид, будто расположились мы с полным комфортом (для тех, кто привык к образу жизни благородной ширландской дамы, в отсутствие мягких кресел ни о каком комфорте и речи быть не может). Однако климат Кеонги более чем приятен, а возможность вытянуться во весь рост после года жизни в тесноте табакерки-каюты – просто-таки райское наслаждение! К тому же, я обнаружила в себе особую любовь к шуму волн, набегающих на берег: по-моему, более успокаивающего, умиротворяющего звука не найти во всем мире. Именно времени, проведенном на Кеонге, я обязана приобретенной в последние годы привычке отдыхать в Прании – теперь-то я могу себе это позволить.

Конечно же, кеонгане проявляли к нам недюжинный интерес. Большая часть нашего официального груза пошла в уплату за припасы и помощь, но моряки, располагавшие собственным имуществом, начали с островитянами бойкую торговлю: и тем и другим хотелось заполучить друг от друга то, что им казалось экзотикой. Вскоре многие из туземцев сделались гордыми обладателями пенковых трубок, свистулек и сломанных карманных часов, а матросы увлеченно состязались в роскоши цветочных венков или дубин, утыканных акульими зубами.

Я во всем этом участия не принимала: большая часть моего имущества состояла из исследовательского оборудования, без которого я обойтись не могла, и образцов, собранных для изучения и сравнения. Однако я старалась как можно больше беседовать с островитянами, старательно вколачивая в мозг фонетические и грамматические особенности, отличавшие их язык от освоенного мною торгового пиджин. Темой же для разговоров и расспросов, как вы, возможно, догадались, послужили драконы.

Интерес мой был разделен между морскими змеями, что, безусловно, должны были обитать в данном регионе, и ящерицами-огневками, которых я видела воочию. Поначалу туземцы не понимали моих слов. Затем, когда слова стали разборчивыми, не поняли моих целей. Чем больше я расспрашивала, тем сильнее меня сторонились. Их дружелюбие таяло на глазах.

– Может, я их чем-то оскорбляю? – спросила я у Сухайла, понимая, что его познания в местном языке намного превосходят мои. – Я знаю, у них много обычаев, с которыми я не знакома и потому вполне могла нарушить какой-то из них. Может, напрасно я начала расспрашивать о драконах?

Сухайл задумчиво сдвинул брови и покачал головой.

– Я ни о чем таком не слышал. Да, у них есть темы, на которые запрещено говорить – по крайней мере, с мне подобными, но в таком случае они предупреждают об этом прямо. Впрочем, я могу попробовать выяснить.

– Прошу вас, сделайте одолжение.

Мысли о том, что я из-за простого неведения могла непоправимо захлопнуть перед собою двери, которые нужны мне открытыми, мне отнюдь не нравились. Но как соблюдать местные тапу, если не знаешь, в чем они состоят?

Уже по привычке я взглянула вверх, на склон ближайшей горы. В воздухе вновь кружили крохотные силуэты. Ящерицы-огневки… Мне очень хотелось понаблюдать их, но, пока я не выясню, в чем же дело, лучше было сделать вид, будто их там нет… невзирая ни на какие муки.

Отвернувшись от огневок, я увидела в отдалении, на полпути к деревне, ту самую женщину из свиты вождя. Я уже знала, что ее зовут Хили-и. Она нередко шныряла вокруг нашего лагеря, наблюдая за нами.

Или, скорее, не за нами, а за мной. Теперь я в этом не сомневалась: Сухайл отправился к берегу, а она продолжала смотреть на меня. Я машинально кивнула ей в знак приветствия, и она рассмеялась – я видела ее движения, хотя звука на таком расстоянии расслышать не могла. Затем она развернулась, двинулась по тропинке наверх и вскоре растворилась в сгущавшихся сумерках.

О Хили-и среди моряков ходило немало слухов. Как я уже отмечала, внешне она сильно отличалась от прочих кеонгских женщин – и татуировками, и экстравагантным нарядом. Говорили, будто она живет с мужем на середине склона Ома-апиа, вулкана, у подножия коего ютились мы, но через некоторое время в лагере пошел шепоток, будто замужество ее – какое-то не такое, как у всех. Мужчины истолковали это вполне предсказуемо, и посему при каждой встрече с ней (каковые, с учетом ее склонности шнырять вокруг лагеря и следить за мной, случались нередко) приветствовали ее все более и более недвусмысленными предложениями, каковые она со смехом, игриво, но твердо отвергала.

Очевидно, от обычных повседневных дел кеонганок она была свободна. Местные женщины проводили некоторое время, ухаживая за огородами, но в основном занимались изготовлением различной мануфактуры – канатов, бечевок и особенно лубяной тапы, что среди них считается высоким искусством. Крупномасштабные сельскохозяйственные работы, охота и ловля рыбы, строительство каноэ и большинство военных аспектов – сфера деятельности мужчин (сюда же, кстати, относится и приготовление пищи, что я поначалу нашла очаровательным поворотом, поскольку сама никогда не любила сего занятия). Не похожа она была и на жрицу. Как и во многих обществах, кеонгское духовенство происходит из особых династий, состоящих в родстве с династиями вождей и короля; жрецы проводят время в собственных делах, наподобие толкования знамений и свершения ритуалов. Вдобавок, они живут рядом с правителями, в домах с опорными столбами и коньковыми балками, украшенными великолепными резными изображениями немалой важности. Все это к Хили-и также совершенно не относилось.

Напротив, будь я вынуждена описать ее положение в обществе одним только словом, словом этим оказалось бы «изгой». Ее муж, парень по имени Мокоане, был малость нелюдим, но с виду ничем не выделялся на фоне прочих кеонган. А вот Хили-и, в противоположность супругу, не вписывалась ни в какие рамки. Однако ее вовсе не чуждались. При встрече островитяне – в отличие от наших матросов – приветствовали ее со сдержанным почтением. Что все это может означать, я понять не могла, как не могла и отыскать вежливого способа спросить, зачем она следит за мной.

Верная себе, я решила: раз уж вежливость не помогает, следует действовать прямо. Возможно, вы сочтете это неразумным, но поймите мое положение. Расспросы о драконах я прекратила, и даже в сторону вершин, над коими парили ящерицы-огневки, старалась не смотреть, однако враждебность туземцев росла день ото дня. Сухайл попробовал выяснить, не нарушила ли я ненароком каких-либо тапу, но безуспешно.

– Все отвечают «нет», – сообщил он. – Вот только это «нет» из тех, что означают «не о том спрашиваешь». А о чем следует спрашивать, никто не говорит.

Предположив, что дело может оказаться не в вопросе, а в вопрошающем, я попыталась спросить о том же сама. Говорю «попыталась», так как никто меня даже не дослушал, не говоря уж об ответе. Все пятились назад с жестами, по-видимому, предназначенными для защиты от зла. К моей досаде начал примешиваться страх. Однажды я уже навлекла на себя враждебность выштранских крестьян, по незнанию сунув нос куда не следовало, и в результате нас едва не выставили из деревни, грозя вилами. Здесь же даже бежать было некуда. Если бы отчуждение переросло в насилие, я уничтожила бы отнюдь не только собственные исследовательские надежды.

Единственным исключением из общего правила была Хили-и. Нет, она не подходила ко мне и не вступала в разговоры, но, если остальные отводили взгляды и старались отойти от меня подальше при первой же возможности, она то и дело появлялась неподалеку, наблюдала…

– Знаю, в вашем списке подлежащих выполнению дел это не значится, – сказала я Экинитосу, – но я хотела бы попробовать поговорить с ней.

В какую сторону склоняются настроения туземцев, он знал не хуже меня.

– Ступайте. Да смотрите, чтоб вас не прикончили, – ответил он (как я уже говорила, настроение у него было – отвратительнее некуда).

Естественно, прежде чем затевать разговор, я приняла некоторые меры предосторожности. Видите ли, тапу распространяются не только на определенные темы, но и на людей, и на манеру общения с ними. И, если для людей простых тапу не так уж много (например, мужчинам и женщинам запрещено есть вместе, что, к счастью, выяснилось прежде, чем мы успели шокировать туземцев испорченностью нравов), для персон важных их гораздо больше. Определить положение Хили-и в местном обществе я до сих пор не смогла, но расспросила, кого возможно, не нанесу ли ей непростительного оскорбления, заговорив с нею. (В стране, где наступить на тень короля есть преступление, караемое смертью, это отнюдь не пустые опасения.)

Ожидала я, в лучшем случае, неохотного разрешения, в худшем же – твердого отказа. И в кои-то веки оказалась пессимисткой: на лице женщины, к которой я обратилась с вопросом, отразилось, ни много ни мало, явное облегчение. Двух мнений быть не могло: очевидно, я подтвердила некие скрытые подозрения, но для нее это означало скорое разрешение проблемы.

Поэтому я, взяв с собой Джейка, а Эбби оставив наслаждаться заслуженным отдыхом, отправилась в путь к хижине Хили-и.

Ведущая туда тропа была неплохо ухожена, расчищена от растительности, а в низких местах, становившихся топкими в дождь, засыпана щебнем. Подобные тропы встречаются на этих островах повсеместно: самые широкие огибают острова по периметру, а те, что поуже, служат границами между округами и ведут в глубину, к различным примечательным местам. Склон был слишком крут для посевов, и по обеим сторонам тропы возвышался лес, однако базальтовые выступы, то и дело попадавшиеся на пути, напоминали о том, что мы на склоне вулкана, причем – отнюдь не угасшего. Струйки дыма, курившегося над его жерлом, говорили об этом яснее всяких слов.

Хили-и оказалась дома – сидела у хижины и плела что-то из веревок. Прервав работу, она уставилась на нас с откровенным любопытством. Должно быть, для нее мы – бледнолицая женщина в облегающих одеждах с ног до головы и смуглый, как орех, мальчишка в штанах и рубашке не по росту (с начала путешествия Джейк вытянулся почти на десять сантиметров) – представляли собой крайне странное зрелище. Ничем не напоминая пуйанцев, мы не были похожи и на матросов из команды «Василиска».

Поприветствовав ее на кеонгский манер, я заговорила:

– Прошу простить мое невежество. Мне очень хотелось бы быть вежливой, но я не знаю, как к тебе следует обращаться.

Ее брови качнулись вверх, что я истолковала как признак удивления, недоумения и веселья. (Во время разговора Хили-и нередко смеялась надо мной, но я так и не сумела определить, в какой степени это могло быть реакцией на мою глупость.)

Она помолчала, обдумывая мои слова, но без настороженной враждебности – в отличие от множества остальных.

– Кто ты?

– Я Изабелла Кэмхерст, а это Джейк, – ответила я, подтолкнув сына вперед.

Хили-и покачала головой.

– Нет. Кто ты такая?

– Мы прибыли на «Василиске». На том корабле у берега, – медленно проговорила я.

Смешно было и думать, будто она могла позабыть это, однако я совершенно не понимала, что еще могло иметься в виду.

Язык тела в разных культурах неодинаков, однако, по-моему, ее наклон головы был чем-то сродни поднятым к небу глазам – обращением к богам с просьбой ниспослать ей терпения в общении со столь невежественной гостьей.

– Я не могу сказать, как с тобой говорить, пока не узнаю, кто ты. Где твое место, кто твои предки, какова твоя мана.

С последним термином я уже несколько раз сталкивалась. Для поверхностного представления о его значении этого было довольно, но как оценить собственную «мана», дабы ответить на ее вопрос? Об этом я не имела ни малейшего представления, однако на два первых вопроса ответить могла – по крайней мере, частично.

– Моего отца можно назвать воином из дружины вождя. А мой покойный муж был младшим сыном другого вождя, намного мельче, – лучших эквивалентов для «рыцаря» и «младшего сына баронета» я подыскать не смогла. – Что до меня самой, я не из матросов с «Василиска» и не слуга капитану, хотя, конечно, повинуюсь его власти на борту корабля. Я и мои спутники путешествуем с ним, занимаясь собственным делом – изучением и постижением многих вещей на свете.

– Твои спутники, – немного поразмыслив, сказала Хили-и. – Кто из них над тобой главный? Тот, весь красный, или другой?

В Мулине Том получил прозвище «Эпоу», что означает «красный». На островах Немирного моря не настолько жарко, и сейчас он был совсем не так красен, как в те времена, но все же достаточно, чтобы сей эпитет вернулся к жизни. «Другим», судя по всему, был Сухайл, чью смуглую кожу кеонгане не сочли приметой, достойной упоминаний.

– Тут все не так просто, – ответила я. – Мы с Томом – то есть с тем красным человеком – работаем вместе. Мы с ним…

Равенство положения пришлось изобразить при помощи рук. Я, как всегда, опускаю здесь многочисленные запинки и пробелы в своем словаре, не говоря уж о безнадежно скверной грамматике, благодаря чему наш разговор выглядит куда более беглым, чем на самом деле.

– Ну, а Сухайл с нами недавно. У него свои цели.

В ответ на мое сообщение о Томе она поджала татуированные губы. Очевидно, я, сама того не желая, поставила ее в тупик. Вдобавок, к ответу на изначальный вопрос о том, как мне к ней обращаться, мы тоже не приблизились ни на шаг. Учитывая, что между нами еще не решена столь фундаментальная проблема этикета, разговор, можно сказать, затянулся.

Джейк слушал нас в оба уха. К стыду и гордости своей, должна признать, что местным языком он, по всей видимости, владел лучше, чем я: детский разум усваивает такие вещи значительно легче. Вдобавок и его отец в свое время справился с выштранским куда успешнее, чем я… Однако в некоторых других вещах Джейк разбирался вовсе не так хорошо и посему спросил:

– Что такое «мана»?

Хили-и взглянула на него, как я могла бы взглянуть на ребенка, спросившего, что такое дракон. Я открыла было рот, чтобы ответить, но тут же столкнулась с целым рядом препятствий. Во-первых, я и сама поняла сию концепцию лишь отчасти, и потому вряд ли сумела бы объяснить его должным образом – особенно по-кеонгски, а переходить на ширландский сочла крайне неучтивым по отношению к собеседнице (хотя благодаря этому любые допущенные мною ошибки могли бы пока что остаться незамеченными). Во-вторых, вопрос Джейка был адресован Хили-и, а уж та наверняка могла объяснить все лучше, чем я.

Однако объяснений не последовало. Вместо этого Хили-и взглянула на меня и сказала:

– Расскажи, что ты сделала в жизни.

Минуту назад я утверждала, что обладаю по крайней мере поверхностным пониманием данной концепции. Нет, в полной мере объяснить вам, что такое мана, я не в силе, так как сама не понимаю этого до конца. Тема сия подробно раскрыта в работе Генриха фон Кляйста, но, за отсутствием оказии вновь посетить Кеонгу или любую иную часть Пуйанских островов со времен плавания на «Василиске», я так и не прочла его фундаментальный труд в полном объеме.

На Кеонге мне удалось понять, что эта концепция создает среди людей определенную иерархию с учетом таких аспектов, как общественное положение, происхождение, возраст, уважение окружающих и сила духа, и иерархию эту следует чтить, иначе можно не только нанести собеседнику оскорбление, но и сверхъестественным образом причинить ему зло. Постоянный приток мана обеспечивает прямое родство с богами (именно это возвышает королей над простонародьем) или старшинство по рождению. Однако мана отнюдь не статична. Ее можно утратить по причине неосторожности, либо дурного поведения, либо злонамеренных действий окружающих (отсюда и тапу, ограничивающие определенные аспекты жизни). Кроме этого, ее можно заслужить – или, точнее сказать, продемонстрировать, верша великие деяния. К примеру, мана младшего сына, ставшего могучим воином и военачальником, значительно выше, чем мана старшего, поленившегося совершить что-либо примечательное.

В этом-то и заключался смысл всей предыдущей беседы: Хили-и не знала, какое место во всей этой схеме отвести мне. По умолчанию я, не-пуйанка, связанная с местными богами менее, чем самый последний простолюдин, была лишена мана начисто. Однако иноземцы вовсе не вычеркнуты из этой системы целиком и полностью: например, Экинитос, как капитан корабля, обладал в глазах местных некоей толикой мана, а далее следовали его офицеры.

Назовись я главой экспедиции, Хили-и приписала бы в своем мысленном гроссбухе чуточку мана и мне. Но обойтись так с Томом я не могла: я слишком хорошо понимала, с какими трудностями ему пришлось столкнуться в силу плебейского происхождения. После долгих лет партнерства я решила не претендовать на превосходство над ним ни на каких основаниях – тем более на основании высокородности.

А вот насчет того, что я сделала в жизни… тут я вполне могла кое-чем похвастать.

– Э-э… я путешествовала по свету, изучая драконов, – заговорила я.

Это должно было послужить лишь первым залпом, первой строкой саги о моей жизни (если бы скудные познания в кеонгском позволили мне сложить нечто наподобие саги). Однако, услышав это, Хили-и встрепенулась и округлила подведенные татуировкой глаза.

– Значит, так и есть, – сказала она. – Ты – ке-анакаи.

Беззвучно шевеля губами, точно пробуя слоги на вкус, я повторила за ней последнее слово. Слово «накаи» мне было знакомо, только в других районах Пуйанских островов звучало как «натаки». В зависимости от местонахождения, оно могло относиться к самым разным существам, от морских змеев до простых ящериц, но в моем мысленном словаре получило основное значение «дракон». Что же до приставки…

– Одержимая драконом? – пробормотала я по-ширландски.

Конечно, Хили-и не могла понять этого, и тем не менее устремилась вперед. Три быстрых шага – и она положила руку мне на грудь, над сердцем. Я еле смогла сдержать порыв отшатнуться.

– Там, – сказала она. – Я и не думала, что один из них может возродиться в теле иноземки.

Поначалу я пришла к заключению, что «одержимая драконом» в устах Хили-и должно означать мой сильный интерес к драконам. Однако ее слова, по всей видимости, следовало понимать более буквально.

– Ты думаешь, во мне…

Тут я споткнулась об очередную брешь в моем словаре, не в силах придумать способ сказать «живет дух дракона».

Но Хили-и закивала, улыбаясь от уха до уха. Однако фразы-то я не закончила, и соглашалась она вовсе не с тем, что я хотела сказать. Обхватив ладонями мою голову, она привлекла меня к себе – так, что наши носы и лбы соприкоснулись – и сделала глубокий вдох, словно вбирая в себя мой запах.

– Я чувствую его в тебе, – сказала она, не спеша отстраняться. – Я тоже не человек.

– Прошу прощения? – сказала я, подавшись назад.

Островитянку такая реакция отнюдь не смутила.

– Я слышала, что иноземцы не знают, в чем правда жизни. Твой дух явился с Рауаане. Оттого-то ты и восхищаешься огневками и морскими змеями.

Джейк таращился на нас обеих, раскрыв глаза во всю ширь. Я взглянула на сына, словно он мог как-то объяснить сей странный поворот беседы, но он лишь покачал головой.

– Кто – или что – такое Рауаане? – спросила я.

Но Хили-и не стала торопиться с ответом.

– Скверная из меня хозяйка, – сказала она. – Входите, присядьте в тени. А я принесу кокосов, чтоб накормить и напоить вас.

Не убедившись, что она в своем уме, я была не слишком-то склонна воспользоваться ее гостеприимством, но и заставить себя отправиться в обратный путь, не разгадав сей тайны до конца, тоже никак не могла. Поэтому я села там, куда она указала, усадив рядом и Джейка.

Из-за скверного знания языка продираться к сути ее ответа пришлось довольно долго. Не успевала она сказать и полудюжины слов, как мне приходилось просить объяснить последнее из них. В объяснениях я вскоре сталкивалась с новым незнакомым словом, и к тому времени, как дело доходило до фразы, понятной мне целиком, мы совершенно забывали, с чего все началось. Джейк помогал, чем мог, и зачастую понимал, что хочет сказать Хили-и, раньше, чем я, но рисковать недопониманием в вопросах столь очевидной важности я не могла, и потому, прежде чем продолжать, просила ее подтвердить его догадки. Вот, вкратце, что мне удалось выяснить.

Выше я упоминала, что в Кеонгском архипелаге насчитывается одиннадцать обитаемых островов. Однако это вовсе не все острова, пригодные для жизни. Есть и двенадцатый – вполне приемлемого размера, изобилующий всем, необходимым для человека… но любой кеонганин скорее согласится отдать себя на милость морских змеев и акул, чем ступит на его берег. Этот-то двенадцатый остров и называется Рауаане.

Объяснения Хили-и начались с пересказа мифа. На заре юности мира Вали, бог моря, и Апоа, богиня земли, возлегли друг с другом, и их союз положил начало людскому роду. К этим богам восходят родословные всех кеонган. Более того, все местное общество, от беднейшего из крестьян до самого короля, делится на два огромных клана (этнографы называют их фратриями), один из коих почитает себя наследниками Вали, а другой – Апоа. В тот день Хили-и об этом не сказала, но позже я узнала, что браки внутри фратрий запрещены: «морской» мужчина не может жениться на морской женщине, а «земной» – на земной. Их дети, достигая совершеннолетия, выбирают фратрию, к которой будут принадлежать, и соединяются с кланом отца либо кланом матери на всю жизнь.

Однако сей божественный союз породил не только людей. Однажды ночью Апоа, против обыкновения, легла на Вали сверху, и после этого родила на свет «накаи». И вновь я мысленно перевела это как «дракон», но, судя по объяснениям Хили-и, более верным было бы слово «чудовище». Добротой накаи отнюдь не отличались. Поселившись на Рауаане, они держали в страхе жителей других островов, пока великий герой по имени Ло-аламаоири не отправился туда и не обратил их всех в камень. Но даже после этого Рауаане не перестал считаться проклятой землей, островом смерти.

– Я вправду родилась на острове, – сказала я, – но отсюда до него придется плыть много дней – так много, что и не сосчитать. А о вашем Рауаане впервые слышу.

Но Хили-и настаивала на своем:

– И все же ты – ке-анакаи, хоть и иноземка. Все в тебе говорит об этом. Я спрашивала. Ты одеваешься, как мужчины твоего народа. Ты делаешь мужскую работу. Ты стоишь между землей и морем. В точности как я.

На сей раз я поняла все ее слова до единого, но вот их общий смысл от меня ускользнул.

– Я думала, в ке-анакаи меня превращает интерес к ящерицам-огневкам и морским змеям, а вовсе не манера одеваться. К тому же, ты утверждаешь, будто и сама точно такая же, однако не одеваешься и не ведешь себя по-мужски.

– Конечно, – ответила Хили-и, глядя на меня, будто на самое несмышленое дитя в деревне. – Я одеваюсь и веду себя по-женски.

Не знаю, сколь долго я просидела с разинутым ртом. Высокий рост, сильное тело… Татуировки, преувеличенно подчеркивающие глаза и губы, будто косметика… Громоздкие по меркам кеонган одежды, преувеличивающие размеры бюста и бедер…

– Ты мужчина?! – выпалил Джейк.

– Нет, – возразила Хили-и. – Я – ке-анакаи.

Будь кеонгский язык иным, я заметила бы это раньше. Но в нем – единственном из всех пуйанских языков – местоимения, определенно указывающие на мужской или женский род, хоть для предметов одушевленных, наподобие мужчин и женщин, хоть для неодушевленных, вроде кокосовых орехов, употребляются только в третьем лице! Подобно всем прочим с «Василиска», я называла Хили-и «она»… основываясь лишь на собственных домыслах.

Впрочем, домыслы эти были вполне закономерны. В конце концов, Хили-и была замужем, а Мокоане, несомненно, являлся мужчиной (купаются кеонгане без одежды). От одного из участников Летучего Университета я знала, что в древней Никее и ряде прочих культур любовь и интимная близость между мужчин считались чем-то возвышенным, но никогда не слышала о подобных браках.

Но Хили-и (о коей я, за отсутствием лучшего варианта, буду и далее писать по-ширландски в женском роде), конечно же, мужчиной не являлась. По крайней мере, с точки зрения кеонган. Что бы ни скрывалось под ее юбкой из тапы, она была кем-то иным – существом третьего пола, не принадлежащим ни к мужчинам, ни к женщинам, ни к земной фратрии, ни к морской.

Встречаются ке-анакаи крайне редко. Кеонгане различают их в детстве – порой по физическим признакам (если гениталии новорожденного не вполне соответствуют стандартам мужских или женских), но чаще по поведению, не укладывающемуся в рамки общепринятых обычаев и тапу. Считается, что эти люди – духи мертвых с Рауаане, возродившиеся в человеческом теле, и посему очень опасны.

– Люди тебя боятся, – сказала Хили-и. – Ты не замужем, а значит никак не связана с человеческим обществом… – ее жизнерадостный смех эхом раскатился в зарослях. – Иноземная ке-анакаи, гуляющая на воле без узды – кто бы мог в такое поверить? Неудивительно, что ваш корабль разбился. Кеонгане выкинули бы тебя за борт в самом начале шторма, лишь бы умилостивить богов!

Возможно, она и находила это забавным, но я с ней была не согласна.

– Вообще-то я была замужем, – возразила я, указав в подтверждение своих слов на Джейка. – Но мой муж погиб.

– Муж? – с ужасом переспросила Хили-и, отпрянув от меня и уставившись на Джейка во все глаза. – Только не говори, что это твой сын, – не дожидаясь моего согласия, она замахала руками. – Нет. Нет, он никак не может быть твоим сыном. Счастье, что другие этого не слышат, не то тут же послали бы за жрецами. Всем говори, что он – сын кого-то другого. Красного человека, или той женщины с корабля.

Во взгляде Джейка мелькнул испуг. Упоминание о жрецах мы поняли абсолютно одинаково: от их визита ничего хорошего ждать не стоило. По-видимому, ке-анакаи не разрешалось иметь детей.

– Мисс Эбби, – предложил Джейк.

Я согласно кивнула. Она была его гувернанткой, и посему присматривала за ним большую часть времени – следовательно, островитяне легко могли поверить, что он не мой сын, а ее. (Уже и матросы порой забывали, что это не так.)

– Хорошо, – со вздохом облегчения сказала Хили-и. – Ведешь ты себя, по большей части, как надо – и одеваешься, и действуешь по-мужски. Даже волосы коротки, как у мужчины.

Рука невольно потянулась к остриженной голове, обнажившейся, когда я, очутившись в тени, под крышей дома Хили-и, отложила в сторону шляпу.

– Не хватает одного, – продолжала она. – Тебе нужна жена.

Джейк громко расхохотался. Возможно, сбрасывая накопившееся напряжение, возможно, представив себе мать в роли сурового мужа рядом со смущенно краснеющей невестой… однако пока что краснеть пришлось мне.

– Это же просто нелепо!

Веселья на лице Хили-и как не бывало.

– Ты должна вступить в брак, – сказала она. – И не с мужчиной. Иначе… даже не знаю, что они сделают.

Кеонгане… Они были уверены, будто я – вернувшийся к жизни дух с Рауаане, вернувшееся к жизни чудовище. Отправившись к Хили-и, я несколько ослабила их тревогу, однако это не означало, что всем их тревогам конец. Несмотря на тропическую жару, по спине побежали мурашки.

– Хили-и, я не могу. Ведь я не из твоего народа! Я не поклоняюсь вашим богам, не знаю ваших обычаев… Ты ожидаешь, что я проведу здесь всю оставшуюся жизнь? Или, уезжая, заберу какую-нибудь несчастную девушку с собой?

На это она только пренебрежительно фыркнула.

– Я слышала, какова твоя родина – похоже, там слишком уж холодно. Плыть с тобой туда… таких дур среди кеонгских девиц не найдется. Нет, перед отъездом вы расторгнете брак, а там, если боги разгневаются, наше дело – сторона. Пусть с этим разбирается ваш вождь.

– Какая очаровательная практичность, – ни в коей мере не очарованная, пробормотала я по-ширландски и только после этого сумела вновь заставить ошеломленный разум переключиться на кеонгский. – И все же это невозможно, Хили-и. Меня интересуют мужчины. Я не могу стать мужем женщине… э-э… в телесном смысле. Я этого просто… не умею!

Многие люди годами обвиняли меня в отсутствии стыда. Окажись они в тот день рядом, на склоне Ома-апиа – в ту же минуту поняли бы, сколь глубоко заблуждаются. Есть, есть на свете такое, на что я не могу пойти даже ради драконов.

Хили-и расхохоталась вновь. На миг во мне затеплилась надежда, что все это – не более чем грандиозный розыгрыш… но не тут-то было.

– Думаешь, я сплю с мужем? Конечно, нет!

Я едва не заметила, что в некоторых культурах это дело вполне обычное, но вовремя прикусила язык. Обсуждать сексуальные традиции и поведение всех народов на свете здесь было неуместно – ведь речь шла только о наших.

– Но справедливо ли это по отношению к девушке, кем бы она ни была? Жениться на ней, так сказать, для вида, а перед отъездом прогнать прочь… Представить себе не могу, кто на такое согласится!

– Это, – ответила Хили-и, – только потому, что ты с ней еще не знакома.

На островах вести могут распространяться очень быстро – пока рядом есть те, кто не против прыгнуть в каноэ и догрести до деревни адресата. Моя потенциальная жена явилась в наш лагерь на следующий же день.

Спутникам я о сложившейся ситуации не сказала ни слова и Джейку строго-настрого велела держать рот на замке. Любая попытка представить себе, как я объясняю все это Тому, заканчивалась полным провалом: воображение впадало в ступор. Я не оставляла надежд, что все это – некая грандиозная шутка, о коей можно будет забыть, как только она завершится, но увидев Хили-и с двумя молодыми людьми на буксире, поняла: все совершенно серьезно.

Оба, и парень, и девушка, были молоды – по всей видимости, не старше шестнадцати. Хили-и представила их, как Капо-оно и Лилуакаме с соседнего острова Лаана. Я приветствовала их на ломаном кеонгском. Но кто же этот юноша – брат «невесты», или, может, кузен? Если так, сходства между ними практически не наблюдалось.

– Лилуакаме тебе прекрасно подойдет, – сказала Хили-и, едва с формальностями было покончено. – Она будет тебе женой до отъезда.

Сбитая с толку, я утратила всякую способность к вежливости. С прямолинейностью, свойственной тому, кто вынужден изъясняться на чужом языке, коим владеет из рук вон плохо, я обратилась к девушке:

– Ты представляешь себе, что здесь происходит?

Лилуакаме робко покосилась на Капо-оно и, избегая смотреть мне в глаза, ответила:

– Ты нам очень поможешь. Понимаешь, я хочу выйти за Капо-оно замуж…

Ей пришлось повторить это дважды, прежде чем я смогла убедиться, что все понимаю правильно.

– Но как, скажи на милость, брак со мной может помочь тебе выйти за него?!

– Я еще недостоин ее, – запинаясь, объяснил Капо-оно. Очевидно, он был смущен не меньше, чем я. – Мой дядя собирается взять меня в торговое путешествие на Тоаанае, и там я разбогатею. Но до тех пор родные Лилуакаме не отдадут ее за меня.

– А пока он будет в отъезде, – добавила Лилуакаме, – боюсь, меня выдадут за другого. Есть один человек с Опаваи… конечно, акулой он не окажется, но замуж за него я не хочу. Я хочу стать женой Капо-оно.

«Акулу», по-видимому, следовало понимать, как бранный синоним скверного мужа.

– Но, если ты станешь моей женой… то окажешься в безопасности до возвращения Капо-оно?

Лилуакаме кивнула. Я едва сумела сдержать порыв спрятать лицо в ладонях.

– А знаешь ли ты, что Хили-и уверена, будто я ке-анакаи?

– Так оно и есть, – ответила Лилуакаме, словно бы подтверждая, что небо действительно голубое. – Это все знают.

Я была отнюдь не в настроении оспаривать всю концепцию в целом, но вот возможные последствия оговорить стоило.

– А это значит, что во мне живет дух какой-то бесчеловечной твари с Рауаане. И ты не боишься выйти замуж за него?

– Не боюсь, – твердо ответила Лилуакаме.

Я перевела взгляд на Капо-оно, и тот заверил нас обеих (впрочем, больше Лилуакаме, чем меня), что вовсе не против жениться на той, кто побывала замужем за одержимой духом дракона. Что до Хили-и, та все это время так и сияла, словно только что совершила настоящее чудо. Ее энтузиазм был понятен: ведь она отыскала именно ту, что подойдет для моих нужд как нельзя лучше.

Вот только «идеальной пары» это вовсе не гарантировало.

– А что скажут твои родители? – спросила я. – Мы на Кеонге гости. Я не могу рисковать разгневать кого-либо, как бы это ни помогло нам обеим.

Возможно, вы заметили, как изменилось направление моих мыслей. Поначалу я вела речь обо всех факторах, в силу коих предложение Хили-и могло стать невозможным… однако по ходу дела незаметно для самой себя перешла к препятствиям, способным помешать добиться успеха. А все – моя ненормальная практичность: возможно, договариваться о временном браке с едва знакомой женщиной и абсурд, но, если уж приходится идти на такое, мне непременно требовалось сделать все как надо!

– Я их уговорю.

Ответ Лилуакаме меня ничуть не обнадежил, однако втроем они сумели уговорить меня хотя бы познакомиться с ее родителями. Затем на меня обрушился целый шквал инструкций относительно этикета, чтоб я никому не нанесла обиды, и после этого я встретилась с родителями Лилуакаме возле той самой площади, где в день прибытия нас встретил вождь, с бутылкой принадлежавшего Тому бренди в качестве подарка и подходящими к случаю почтительными приветствиями. Все это привело к некоторому успеху: родители Лилуакаме отреагировали бурным весельем – примерно те же чувства вызвал бы у меня спаниель в цилиндре, явившийся на порог и попросивший прощения за беспокойство.

Далее выяснилось, что причина, побуждавшая их выдать Лилуакаме за жениха с Опаваи, состояла в опасениях, как бы дочь не оскандалилась, прослыв старой девой: ждать возвращения Капо-оно из торговой экспедиции Лилуакаме предстояло довольно долго. (На это она ответила пылкими уверениями, что против ожидания ничуть не возражает.)

– Но не навлечет ли на нее позора брак со мной? – спросила я, усомнившись, что жизнь в фиктивном супружестве с одержимой злым духом иноземной травести лучше славы старой девы.

Мать семейства с сомнением взглянула на Лилуакаме.

– Я бы не пожелала ей такой судьбы, – сказала она. – Но, укротив тебя, она заслужит великое множество мана.

О правильности толкования слова, переведенного как «укротив», я могу только догадываться: оно было мне незнакомо, а впоследствии я его просто забыла и не смогла проверить своих догадок. Однако общий смысл был вполне ясен. Не будучи укрощены, обузданы таким цивилизующим институтом, как брак с человеком, ке-анакаи очень опасны, и посему успех в подобном деле являл собою признак великого мужества и силы.

Похоже, все до одного взирали на наш союз благосклонно. За исключением меня самой.

Вы можете подумать, будто причиной сей несговорчивости была абсолютная нелепость того, о чем меня просили. Естественно: брачный союз, заключенный лишь ради общего удобства с тем, чтоб расторгнуть его, едва позволят обстоятельства, противоречит самой сути брака. Мало этого – брак с женщиной для меня был немыслим как в собственном обществе, так и во время пребывания в чужом. И то и другое являлось бесспорными основаниями для сомнений в разумности подобного поступка.

Однако ни одно из них не было для меня столь веским, как третье – исключительно личное. Я завидовала двум юным кеонганам, стоявшим передо мной, так же, как той супружеской паре те лен в горах Йеланя. Мой собственный муж погиб, от сына пришлось отречься, дабы островитяне не сжили нас со свету, а вот теперь мне, ради собственной безопасности и безопасности спутников, велят пройти через какую-то злую пародию на мой первый, истинный брак, да еще с едва знакомым человеком!

– Мне необходимо время на размышления, – сказала я и поспешила вернуться в лагерь.

Когда я, предварительно позаботившись о том, чтоб отойти с Томом подальше от лагеря, рассказала ему обо всем, он поспешил спрятать лицо в ладонях.

Я то смотрела на него, то смущенно отводила взгляд. Плечи его тряслись – по-видимому, от сдерживаемого смеха (возможно, истерического сорта). Наконец, не в силах более вынести молчания, я сказала:

– Я понимаю: все это крайне необычно…

– Ну нет, – глухо проговорил Том, не отнимая ладоней от лица. – Необычное – это, к примеру, броситься ради драконов со скалы. Необычное – это все, что вы проделывали до сих пор. А вот сейчас… это уже нечто большее.

– Хорошо. Я понимаю: все это – полный абсурд.

– Это уже вернее, – сказал он, опустив руки и покачав головой. – Помнится, в Эриге я подшучивал над тем, что вы привлекаете матримониальный интерес, где бы ни появились, но такого, признаюсь, вовсе не ожидал. Без этого никак не обойтись?

Вопрос, тяготивший меня все это время, мог бы сравниться тяжестью с якорем «Василиска».

– Думаю, да. Иначе островитяне решат, будто с человеческим обществом меня не связывает ничто.

Том понимающе кивнул. Неприязни, с коей относились ко мне кеонгане, не мог бы не заметить даже слепой. С тех пор, как я поднялась на гору, дабы нанести визит Хили-и, страсти несколько улеглись, но вовсе не исчезли. На меня смотрели, словно на пляшущую в воздухе искру, от которой вот-вот вспыхнет пламенем вся деревня. Я была ке-анакаи, не связанной никакими людскими законами. Сиди я смирно в своей хижине, возможно, дело и ограничилось бы всего лишь отчуждением. Однако любая попытка заняться исследованиями могла перепугать их настолько, что дело обернется кровопролитием.

В сравнении с этим фиктивный брак казался не столь уж высокой ценой.

Мысли Тома явно устремились в том же направлении.

– Пожалуй, это куда менее опасно для жизни и здоровья, чем некоторые другие ваши подвиги.

И уж точно куда менее опасно, чем оставаться в текущем положении…

– Прошу вас, вы только не рассказывайте никому, – сказала я (отнюдь не без жалобной нотки в голосе).

– Да кто мне поверит? – фыркнул в ответ Том.

Я еще раз мысленно взвесила собственный страх перед столь странным поступком и страхи островитян… Путь, коим мне предстояло пройти, был дик и нелеп за гранью вообразимого и обещал повлечь за собою множество отнюдь не радужных воспоминаний… но в конце этого пути меня ждали драконы.

– Тогда я поговорю с Хили-и, – сказала я.

Я никогда не пыталась скрывать, что дважды в жизни была замужем.

Однако до сих пор ни разу не удосужилась упомянуть о том, что в промежутке была жената.

Свадьба оказалась простенькой церемонией, вряд ли заслуживающей даже именоваться таковой. Впрочем, оно и к лучшему: благодаря сей простоте и необычности всего действа, мне было легче отделить этот поступок от свадьбы с Джейкобом Кэмхерстом. Сын при сем не присутствовал. Нет, не потому, что не одобрял, но просто из-за того, что мы делали вид, будто он – сын Эбби. Более того – его все это скорее позабавило, нежели огорчило (дети, особенно обладающие богатым и разнообразным опытом, способны принять как норму самые странные вещи). Кроме него, обо всем знали Том, капитан и Эбби. (Подозреваю, последняя мысленно отнесла меня к женщинам того сорта, что ищут в обществе других женщин не просто дружеского общения – вывод, конечно, ложный, однако вполне закономерный.)

Несмотря на это, все мои попытки удержать происходящее в секрете от команды провалились с треском.

По зрелом рассуждении, не стоило и пробовать. Скрыть от матросов временное отречение от сына я не могла: без их поддержки обман раскрылся бы тут же. Не могло остаться незамеченным и появление Лилуакаме – ведь в качестве моей жены, сколь бы ни номинален был сей статус, островитянке надлежало вести мое хозяйство. К тому же, ее отец и брат построили для нас, а также для Джейка и Эбби, основательную хижину, что также привлекло всеобщее внимание, и вскоре в лагере уже вовсю судачили о том, что бы это могло означать. Вначале я пыталась положить слухам конец – и, естественно, чем больше усердствовала, тем вернее убеждала всех в том, что происходит нечто из ряда вон. Куда успешнее оказался подход Джейка: он принялся выдумывать обо мне небылицы – одна нелепее другой, хороня истину под грудами откровенного вздора.

Именно поэтому, дражайший читатель, россказни о моей жизни на Кеонге намного абсурднее всех прочих выдумок обо мне. Раскрывать правду «Уинфилд Курьер», не говоря о родных, я не собиралась ни при каких обстоятельствах и, в конечном счете, предпочла принять тактику Джейка, сочиняя невероятные истории о своих похождениях в личных беседах, но полностью умалчивая о них в печати. В результате кеонгские события обросли головокружительной мешаниной неправд, и, раз уж я решилась раскрыть в этом томе мемуаров одну тайну, раскрою и другую. В конце концов, вокруг меня давным-давно не возникало приличных скандалов, а между тем, привыкнув к ним, от респектабельной жизни начинаешь скучать.

С тех пор как я в борьбе со слухами обратилась к методике Джейка, тревожило меня одно – возможная реакция Сухайла.

Он в это время был занят собственными делами – нырял в неглубоких водах лагун, отделявших берега от окружающих остров рифов. Конечно же, он искал следы затопленных драконианских руин. В погоне за ними он отправился в путешествие вокруг острова, занявшее около недели – той самой, в течение коей я открыла для себя истинную природу Хили-и и неожиданно обзавелась женой. По возвращении он с головой увяз в трясине слухов, затопившей лагерь, и, естественно, обратился за объяснениями ко мне.

Ему я поведала правду – со всею возможной откровенностью. Выражение, появившееся на его лице по завершении моего рассказа, оказалось для меня полной загадкой.

– Вы полагаете, это… правильно? – спросил он.

– Насколько могу судить, вреда от этого никому нет, – ответила я. – Для Лилуакаме и Капо-оно – сплошная выгода. Я получила возможность заниматься исследованиями, не нарушая туземных обычаев. Моим собственным брачным перспективам – за полным отсутствием таковых – все это тоже ничуть не повредит.

Сказать откровенно, после гибели Джейкоба мне делали предложение трижды, но все – не из тех, над коими стоило бы задуматься хотя бы на минуту. Рассчитывать же на что-либо лучшее вдове под тридцать, отнюдь не богатой, зато успевшей снискать весьма скандальную славу, было бы просто глупо.

– Но вы ведь не верите в то, что они вам говорят?

– В «ке-анакаи»? – после разговора с Хили-и я много думала на эту тему и пришла к неожиданному заключению. – Если говорить о том, верю ли я, будто являюсь реинкарнацией некоего бесчеловечного драконоподобного существа из пуйанских мифов, то – нет, конечно же, нет. Но если понимать данный термин проще… то – да, пожалуй, я действительно одержима духом дракона.

Сухайл изумленно поднял брови.

– Я с детства без ума от драконов, – пояснила я, – а это, по их словам, и есть признак ке-анакаи. Еще подобные люди склонны нарушать общественные нормы – в частности, те, что определяют схему поведения на основании пола. Под этот признак я тоже вполне подпадаю. И… – я сделала паузу. – Знаю, это прозвучит странно, однако моя любовь к драконам, неодолимое желание постичь их… Порой из-за этого мне думается, будто я и сама – немного дракон. Где-то там, в глубине души. Конечно, никакого мистического смысла я в это не вкладываю; я – такой же человек, как и вы. Но в переносном смысле – да, можно сказать, я действительно «одержима духом дракона».

Сухайл выслушал все это молча. На лице его – как всегда в минуты раздумий – обозначились глубокие морщины.

– И вы действительно полагаете, что не являетесь ни мужчиной, ни женщиной?

На это я едва не ответила грубостью, но вовремя прикусила язык. Интеллектуальные споры с Сухайлом успели войти в привычку, и я слишком дорожила ими, чтоб навсегда отвергнуть этот обычай под влиянием минуты.

– Пока наше общество отказывается принять концепцию, позволяющую женщинам заниматься тем, чем занимаюсь я… да, до тех пор можно утверждать, что я – нечто среднее.

Это не вполне совпадало с кеонгской концепцией третьего пола, однако Сухайл кивнул – не столько соглашаясь, сколько в знак того, что я подбросила ему серьезную тему для размышлений, – и мы временно прервали этот разговор.

Боюсь, я оказалась для Лилуакаме не слишком хорошим мужем.

Отчасти потому, что вскоре начала воспринимать ее едва ли не как служанку. Находясь в поле, я привыкла заботиться о себе самостоятельно, однако более-менее приличное жилье и помощь в хозяйственных делах помимо воли заставили вспомнить домашние привычки. Но, думаю, главную роль в переходе к этакому образу мыслей сыграли не внешние обстоятельства, а мои собственные треволнения. Мне просто легче было видеть в ней не супругу, а служанку: последнее не требовало духовной близости.

К счастью, не требовалась она и Лилуакаме. До тех пор, пока я относилась к ней с уважением – а уж за этим я следила со всем возможным тщанием, – о большем она и не помышляла и, судя по всему, была только рада возможности довести до совершенства свои хозяйственные навыки в преддверии грядущего брака с Капо-оно. В общем и целом, она была очень хорошей женой. Благодаря усилиям ее родственников-мужчин, наш ветхий шалаш вскоре заменила настоящая хижина с полом из плоских камней, с дверями и окнами, устроенными по всем правилам – так, чтобы внутрь беспрепятственно проникал освежающий ветерок. Вознамерься я поселиться здесь навсегда, Лилуакаме разбила бы и огород, но за отсутствием такой надобности она трудилась на огороде родственников Хили-и, принося домой бананы, сладкий картофель, кокосы, плоды хлебного дерева, а также клубни таро с полей, возделываемых мужчинами.

Единственным домашним делом, возложенным – по крайней мере отчасти – на меня, оказалось приготовление пищи. Как я уже говорила, на Кеонге кулинария – епархия мужчин. Кое-что готовят и женщины, но именно мужчинам надлежит присматривать за вырытыми в земле очагами, на коих приготовляются самые существенные блюда. И вот теперь я, будучи ке-анакаи, живущей как мужчина, к немалому своему огорчению обнаружила, что это – моя обязанность. Конечно, от меня, как и от Хили-и, никто не ожидал исполнения всех обязанностей, присущих моему мнимому полу… но, кроме меня, в хозяйстве всех этих блюд готовить было некому. Джейк уже достиг возраста, в коем ему полагалось бы покинуть нас и поселиться среди неженатых юношей, однако он не прошел подобающих ритуалов посвящения и потому все еще принадлежал к миру женщин (то есть, на практике, к миру Эбби).

В странности моего положения имелось по крайней мере одно бытовое удобство: как ке-анакаи, я могла садиться за стол с кем угодно, не нарушая тапу. Таким образом, я получила возможность завтракать, обедать и ужинать хоть с сыном, хоть с Томом, хоть с Экинитосом (когда ремонт корабля пошел своим чередом, и настроение его изменилось к лучшему) – за исключением, конечно же, тех дней, когда занималась исследованиями вдали от дома.

К исследованиям мне не терпелось приступить не только из-за естественных наклонностей характера: научная работа позволяла избегать многих семейно-бытовых неловкостей. Втроем с Томом и Хили-и мы задумали поход на вершину Ома-апиа: согласно ее заверениям, там можно было наблюдать ящериц-огневок сколько душа пожелает.

Такие перспективы привели меня в восторг. Однако прежде мне нужно было уделить время некоторым другим материям – в море.