Глава девятнадцатая
Я стоял посреди гостиной с телефоном в руке, все еще слушая тишину в трубке. Мысли в голове неслись галопом. Я должен добраться до Эйча, и как можно скорее. Должен помочь ему. Да, конечно, я еще очень молод и неопытен, но он уже слишком стар и наверняка потерял хватку. Я ему нужен, пусть даже он не хочет этого признавать. Впрочем, в одном он прав: я действительно не умею подчиняться приказам. Ну и ладно! Главное, появился еще один шанс спасти Нур! Может, лишь призрачная тень шанса, но я выжму из него все что можно.
Во-первых, нужно разыскать Эйча. По счастью, я знал, с чего начать: с той самой упаковки спичек, на которой был записан его телефон. На ней была реклама китайского ресторана где-то на Манхэттене. И когда я позвонил Эйчу на этот раз, в трубке отчетливо слышались всякие ресторанные звуки: шум, какой обычно стоит на кухне. И было ясно, что на звонок ответил кто-то из работников. Вероятно, Эйч живет над рестораном. А может, он его владелец. Название и адрес были на спичечной упаковке, так что найти ресторан не составит труда. Нужно только добраться до Нью-Йорка.
Я не стал собирать сумку, решил не брать с собой ничего особенного. Только сбросил одежду, в которой проходил много дней (она была в крови и уже изрядно попахивала), и переоделся в чистое. Покинув дом через черный ход, я добежал до садового сарая и вернулся в Дьявольский Акр. Я уже точно знал, куда идти дальше. Возвращаясь с мисс Сапсан из Нью-Йорка, мы вышли через дверь в середине коридора на верхнем этаже Панпитликума. Оставалось только вернуться туда, откуда мы пришли днем раньше. Бежать было нельзя, чтобы не привлекать к себе внимания, так что я просто пошел быстрым шагом, опустив голову и надеясь, что никто из путешественников, транспортных агентов или клерков меня не заметит. Я благополучно добрался до лестницы и поднялся на верхний этаж, и никто даже не остановил меня, чтобы взять автограф. Но стоило свернуть в нужный коридор, как передо мной выросла гигантская черная стена.
Стена заговорила, и в ее голосе нельзя было не узнать гулкий бас Харона.
– Портман! Мне казалось, ты сейчас должен чистить клетки медвегримов в новой петле мисс Королек для странных животных.
Мисс Сапсан накануне умчалась, не успев сообщить, какое мне назначено наказание, но Харон откуда-то уже это знал. Стыдные вести не ждут на месте.
– А вы откуда знаете? – спросил я.
– У стен есть уши, друг мой. Как-нибудь я тебе покажу: их надо регулярно чистить от серы.
Меня передернуло, и я попытался выбросить этот образ из головы.
– Я как раз туда и шел.
– Странно. Та петля внизу. – Харон скрестил руки на груди и наклонился ко мне. – Ты тут устроил большой переполох, ты в курсе? Взъерошил им перышки.
– Мы не хотели никого огорчить. Честное слово!
– А я и не говорю, что ты сделал что-то плохое. – Он понизил голос. – Ерошить перышки иногда даже нужно. Если ты понимаешь, о чем я.
– Угу, – пробормотал я, нервно сжимая и разжимая кулаки. В любой момент мимо могла пройти имбрина.
– Не всем по душе, как имбрины тут заправляют. Слишком уж они привыкли принимать все решения сами. Ни с кем не советуются. Ни у кого не спрашивают мнения.
– Я понимаю, о чем вы, – сказал я.
– В самом деле?
Конечно, я все понимал. Вот только говорить об этом у меня не было времени.
Харон наклонился еще ниже и зашептал мне на ухо. Дыхание у него было холодное и пахло землей.
– В следующую субботу вечером на старой скотобойне будет собрание. Приходи.
– Что за собрание?
– Да так, ничего особенного. Просто встреча единомышленников. Потолкуем о том о сем. Все будут очень рады, если ты придешь.
Я заглянул ему под капюшон. Там, как обычно, было темно, но в темноте я заметил слабый отблеск белозубой улыбки.
– Приду, – прошептал я в ответ. – Но не рассчитывайте, что я пойду против имбрин.
Улыбка под капюшоном стала шире.
– А разве не этим ты сейчас занимаешься?
– Все гораздо сложнее.
– Не сомневаюсь. – Харон выпрямился и шагнул в сторону, уступая мне дорогу. – И не волнуйся, я тебя не выдам.
Он протянул мне руку:
– Тебе это понадобится.
На ладони у него лежал билет. На одной стороне было напечатано «Министерство временных дел», а на другой – «Везде».
– Американские петли охраняются, – пояснил Харон. – Ситуация напряженная, так что они не впускают кого попало.
Я хотел взять билет, но Харон зажал его в кулаке.
– Суббота, – многозначительно произнес он и снова раскрыл ладонь.
* * *
Путешествовать в одиночку оказалось куда проще, чем в компании. Не нужно было ни за кем присматривать и следить, чтобы никто не потерялся. Можно было спокойно идти через битком набитый зал, не оглядываясь на каждом шагу. Так что я легко проскользнул сквозь толпу и сунул билет клерку – здоровенному парню, примостившемуся на крохотном табурете за столиком. Клерк уставился на мой билет с надписью «Везде» с таким изумлением, словно никогда еще такого не видел.
– На вас современная одежда, – заметил он, окинув меня взглядом. – Костюмеры проверили вас на анахронизмы?
– Да, – кивнул я. – Они сказали, все в порядке.
– А квитанцию они вам дали?
– Ага, – и я принялся похлопывать себя по карманам. – Куда же я ее положил?..
За мной уже выстроилась очередь. Клерк, управлявший пятью дверями одновременно, не выдержал:
– За дверью найдете пальто. Просто накиньте сверху, – сказал он и взмахом руки велел мне проходить. – В кармане есть карта.
Я сказал «спасибо» и пошел к двери. Золотая табличка на ней гласила: «Универмаг Баллока, Нью-Йорк, 8 февраля 1937 года».
Я прошел туда, снял с крючка на внутренней стороне двери старое черное пальто (очевидно, висевшее там на экстренный случай) и набросил его поверх одежды. Затем закрыл дверь и прошел в крохотную пустую комнатушку. В глазах на пару секунд потемнело, и после уже привычного временного рывка я услышал, что шум за дверью изменился.
Я вышел в универмаг. Похоже, его недавно закрыли: повсюду тянулись пустые полки и стояли пыльные голые манекены. Из окон, заклеенных газетами, лился тусклый свет. У выхода на улицу сидел сонный охранник; по его униформе, очень похожей на те, которые носили клерки из Панпитликума, я понял, что это один из наших. Он проверял только тех, кто хотел отправиться в Дьявольский Акр, а до прибывших оттуда ему дела не было. Я был один и без багажа, и одного уверенного кивка хватило, чтобы спокойно пройти мимо.
Выйдя в пасмурный зимний день, я быстрым шагом пошел по Шестой авеню – мимо прачечной, выдыхавшей облака пара, мимо черных от городской грязи сугробов, мимо дрожащих, плохо одетых людей, которые выстроились в очередь, чтобы получить «горячий обед всего за цент», как гласила вывеска. Сунув руку в карман, я достал карту, грубо набросанную от руки. На ней был изображен универмаг с выходом из петли, а примерно в полумиле оттуда – внешняя граница петли, за которой начиналось настоящее. На карте была надпись: «После прочтения сжечь», – так что я швырнул ее в бочку с огнем, вокруг которой грелись какие-то люди в лохмотьях. К этому времени холод пробрал до костей и меня, и я перешел на бег.
Через несколько кварталов воздух стал разреженным и замерцал. А еще через несколько шагов я прошел сквозь оболочку петли и вернулся из 1937 года в настоящее. Тотчас же стало тепло и светло, а вместо приземистых домов меня со всех сторон окружили высотки.
Я поймал такси, назвал водителю адрес со спичечной картонки, и уже через десять минут мы подъехали к высокому кирпичному зданию, опутанному лестницами пожарных выходов. Китайский ресторанчик «У Хона» был здесь, на первом этаже. В витрине висели утки, а над дверью – красный фонарь с кистями. Я заплатил таксисту, вошел в ресторан и спросил официанта, как найти Эйча. Тот замялся, но я показал ему спички. Официант кивнул и вывел меня обратно на улицу.
– Четвертый подъезд, вход с той стороны, – сказал он, ткнув пальцем в переулок. – Напомните ему, что в среду пора платить за квартиру.
В переулке обнаружился таксофон – необычная для современного Нью-Йорка старомодная будка с раздвижной дверью. Он стоял посередине между черным ходом ресторана, откуда доносились типичные кухонные звуки: шипение масла на сковородках и звон посуды, – и обшарпанной дверью, за которой, по-видимому, находились квартиры. Дверь оказалась приоткрыта: кто-то подпер ее картонной коробкой. Я вошел и очутился в подъезде: по одну сторону висели почтовые ящики, а по другую я увидел два лифта (один – с табличкой «Не работает»).
Какой же мне нужно этаж? Я нажал кнопку лифта. Тот звякнул, и двери разъехались. И тут я почувствовал: где-то рядом пустóта. Возможно, прямо сейчас находится в этом здании, а может, приходила и уходила столько раз, что оставила заметный след. Наверняка это пустóта Эйча – иначе и быть не может.
Я вошел в лифт и нажал кнопку самого верхнего этажа, пятнадцатого. Двери со скрипом закрылись, кабина поехала вверх.
По мере того, как я поднимался, стрелка компаса у меня в животе постепенно отклонялась от вертикали. Когда я проезжал четырнадцатый этаж, она повернулась почти под прямым углом к полу, и стало понятно, что с пятнадцатым этажом я угадал.
Лифт остановился. Двери открылись. И я сразу заметил две вещи, которые мне страшно не понравились.
Во-первых, по коридору тянулся кровавый след. Заметив его, я посмотрел себе под ноги и увидел, что струйка крови уже затекла в кабину и застывает красной лужицей в дальнем углу.
Сердце у меня в груди отчаянно забилось. Кто-то ранен, и ранен тяжело.
Во-вторых, в дальнем конце длинного коридора было темно. То есть совершенно темно. Не так, как бывает, если просто перегорит лампочка. Я не различал ни стен, ни пола, ни потолка. И компас мой указывал именно туда, в темноту.
Все это означало, что там – Нур. И что случилось нечто ужасное. Я опоздал.
Я ринулся по коридору – туда, где кровавый след на полу исчезал в темноте. Стоило пересечь границу между светом и тьмой, как я временно ослеп. Пришлось вытянуть руки перед собой и идти медленнее, полагаясь на внутренний компас. Я завернул за угол, споткнулся о коробку, которую кто-то оставил в коридоре, протиснулся через тугую пожарную дверь. Сделал еще несколько шагов в темноте – и тут игла компаса резко качнулась влево, указывая на дверь одной из квартир.
За чуть приоткрытой дверью, по счастью, было светло. Я налег на нее плечом, она поддалась, хотя и оказалась на удивление тяжелой, словно бронированная. Пройдя через крохотную прихожую и кухоньку, загроможденную грязными кастрюлями, я очутился в настоящей берлоге – тесной, пыльной и грязной, заставленной растениями в горшках и пропитанной затхлым запахом.
В уши мне ударил странный звук: словно кто-то выл на высокой ноте.
На диване в углу свернулась калачиком Нур. От нее исходило неяркое оранжевое сияние, разливавшееся по комнате. Она не шевелилась.
Я подбежал к ней. Лицо Нур было скрыто волосами. Я осторожно перевернул ее на спину; на таком близком расстоянии свет, бивший у нее изнутри, почти ослеплял.
Я прижал к ее шее два пальца. Кожа оказалась очень горячей. Через пару секунд я нащупал артерию – и пульс! – и вздохнул с облегчением.
Эйч лежал на полу, лицом вверх на старом персидском ковре. Его пустóта сидела на нем верхом, одним из своих мускулистых языков обхватив его за пояс, а другими двумя – запястья. Выглядело все это так, будто она собирается вскрыть ему череп и слопать мозг.
– Пошла прочь! – крикнул я, и странный воющий звук оборвался.
Пустóта вздрогнула, обернулась и зашипела на меня.
Я понял, что она вовсе не намерена убивать Эйча. Ее друг умирал, и она его оплакивала.
Ей было грустно.
Я откопал в памяти несколько слов из лексикона пустóт, чтобы отогнать ее. Чудовище зашипело на меня снова, но затем подчинилось: неохотно размотав языки, оно отпустило Эйча и убралось на кухню.
Я наклонился к старику. Кровью уже пропиталось все – и его рубашка, и брюки, и ковер, на котором он лежал.
– Эйч! Это Джейкоб Портман. Вы меня слышите?
Он был в сознании. Взгляд его поблуждал немного и сосредоточился на мне.
– Черт возьми, сынок, – проворчал он, нахмурившись. – Ты приказы и в грош не ставишь.
– Надо отвезти вас в больницу.
Я начал приподнимать его, но Эйч застонал от боли, а пустóта откликнулась из кухни сочувственным воем.
– Бесполезно. Я потерял слишком много крови.
– Вы еще продержитесь! Нужно только…
Он вывернулся из моей хватки.
– Нет! – Голос и руки у него оказались на удивление сильными, но на этот рывок старик потратил последние силы и мешком рухнул обратно на пол. – Прекрати, иначе мне придется натравить на тебя Горацио. Вся округа кишит парнями Лео. Стоит мне только высунуть нос на улицу, они начнут пальбу.
Из угла донесся тихий стон. Я посмотрел туда: Нур шевельнулась на диване, но глаза ее по-прежнему были закрыты.
– С ней все будет хорошо, – заверил Эйч. – Сонной пыли на нее не пожалели, но скоро она проснется.
Старик поморщился, и глаза его слегка затуманились.
– Воды.
Я вскочил и бросился на кухню. Но не успел я сделать и трех шагов, как оттуда протянулся один из языков пустóты, крепко обвитый вокруг полного до краев стакана. Я помог Эйчу сесть, а пустóта поднесла стакан к его губам. Необъяснимая нежность, которую та явно питала к старику, поражала до глубины души.
Эйч сделал несколько глотков, и пустóта поставила стакан на кофейный столик. Аккуратно на подставку для стаканов!
– Здорово вы его выдрессировали, – не удержался я.
– Неудивительно – за столько-то времени, – ответил Эйч. – Шутка ли, сорок лет вместе. Вроде старой супружеской парочки. – Он чуть приподнял голову и посмотрел себе на грудь. – Господи, я как швейцарский сыр! – Он закашлялся, брызгая кровью.
Пустóта испустила стон и принялась раскачиваться на корточках. Пока я был занят, она успела прокрасться из кухни обратно и теперь неотрывно смотрела на Эйча. Из ее черных глаз катились маслянистые слезы, стекая по щекам на грязный носовой платок, повязанный вокруг шеи.
Я посмотрел на Эйча и внезапно сам чуть не заплакал. «Ну вот, опять, – подумал я, чувствуя, как к горлу подступают слезы. – Сейчас я потеряю еще одного».
Я подавил рыдание и заставил себя спросить:
– Что случилось?
– Я думал, это будет плевое дело, – сказал старик. – Элементарное извлечение объекта, никаких проблем. Но если бы не Горацио, который принес сюда нас обоих, мы все сейчас сидели бы у Лео под замком. – Он вздохнул. – Наверное, я постарел.
– Почему вы не разрешили помочь вам?
– Не мог тобой рисковать, – объяснил он, глядя мимо меня в потолок и словно что-то высчитывая в уме. – Ты же у нас особенный мальчик Эйба. Малютка Моисей в тростниках.
– Что это значит? – растерялся я.
Старик повернул голову и посмотрел на Нур.
– Теперь можешь помочь мисс Прадеш. Я умираю, так что все равно больше некому.
– Что я должен сделать? Куда нам идти?
– Куда угодно, только подальше от Нью-Йорка.
– Я могу отвести ее в Дьявольский Акр.
– Нет. Птицы вернут ее Лео. Они не знают, насколько она важна. – Он уже угасал, и слова выходили скомканными. – Она и сама не знает.
– Но чем она так важна?
– Пока ее не достали сонной пылью, она сегодня раза три успела спасти мою задницу. Представляешь? Хотя это вроде как я должен был ее спасать. – С его губ сорвался слабый смешок. – Жаль только, что ее фокус со светом не останавливает пули.
Мысли у него уже путались, глаза начали закрываться.
Я положил руку ему на щеку, поросшую колючей щетиной, и заставил посмотреть мне в лицо.
– Эйч! Что в ней такого важного?
– Я поклялся твоему деду… не втягивать тебя…
– По-моему, уже слишком поздно.
Он печально кивнул:
– Похоже на то. – И, прерывисто вдохнув, добавил: – Она – одна из семерых, чье пришествие было предсказано.
Уж чего-чего, а этого я точно не ожидал!
– Одна из семерых? Что за семеро?
– Они станут спасителями странного мира. Так сказано в «Апокрифоне».
– Что это такое? Какое-то пророчество?
– Одна старая книга. Появление Нур – знак того, что наступает новая и очень опасная эпоха. – Лицо Эйча исказила гримаса боли, веки сомкнулись. – Вот почему Организация за ней охотится.
– Это те люди с вертолетом и на черных машинах?
– Они самые.
– Это тоже один из кланов?
– Нет. Гораздо хуже. Это группа нормальных – очень старая, очень секретная. Они хотят подчинить нас и… – Он снова поморщился и с трудом втянул воздух сквозь зубы. – …и управлять нами. – Старик уже едва дышал, паузы между словами становились все длиннее. – На уроки истории нет времени. Отвези девочку к Ви. Она – последняя из нас. Последняя из охотников.
– Ви, – повторил я, пытаясь унять бешеную скачку мыслей. – Из «Журнала» Эйба? Та, которую он сам обучил?
– Да. Она живет в большом ветре. Не хочет, чтобы ее нашли, так что будь очень осторожен. Горацио, карта в сейфе…
Пустóта заворчала, метнулась к стене и отодвинула висящую на ней картину, за которой обнаружился маленький сейф. Пока язык пустóты крутил колесико замка, я снова повернулся к Эйчу и сжал его руку.
– Эйч, мне надо кое-что выяснить. – Я чувствовал, что жизнь его покидает, и мысль о том, что эта последняя и самая крепкая нить, ведущая к тайнам моего деда, вот-вот будет разорвана, вынудила меня вспомнить нечто важное и ужасное, о чем я старался забыть с тех самых пор, как услышал. – Почему моего деда называют убийцей?
Эйч напрягся и посмотрел на меня так пристально, словно к нему опять вернулись силы:
– Кто тебе это сказал?
Я наклонился еще ниже. Старика била дрожь. Я рассказал ему – так быстро, как только мог, – о тех безумных вещах, в которых Лео обвинял Эйба. Что Эйб якобы похитил его крестницу. Убивал людей. Не просто людей – маленьких детей!
Эйч мог бы ответить: «Это все подстроили твари». Мог бы даже просто сказать: «Это неправда». Но он не сказал ни того, ни другого.
– Значит, ты знаешь, – произнес он.
На мгновение у меня потемнело в глазах. А затем нахлынули сомнения:
– Что вы имеете в виду? О чем вы говорите?
Я схватил Эйча за плечи и затряс его. Пустóта взвизгнула, захлестнула мое запястье языком и отшвырнула прочь – с такой силой, что я пролетел через полкомнаты и ударился о ножку стола.
Мне было страшно как никогда. Неужели Лео говорил правду? Неужели секрет деда заключался именно в этом? И на самом деле Эйб защищал меня вовсе не от утраты нормальности, не от пустóт и не от какой-то загадочной банды врагов, разъезжающих на черных машинах? Что, если на самом деле он защищал меня от самого себя?
Пошатываясь, я поднялся на ноги. Пустóта шипела, склонившись над Эйчем и заслонив его от меня. На языке пустóт я приказал ей отойти, но она сопротивлялась. Или, может, теперь они сопротивлялись вместе: и пустóта, и Эйч.
Я бросился вперед с криками: «Уйди, уйди, отпусти его!» – и пустóта, как ни странно повиновалась. Она отскочила в сторону, а потом подпрыгнула и повисла на люстре, уцепившись за нее языками. На секунду меня отвлекло удивительное зрелище: весь потолок был увешан вентиляторами. Ну, разумеется! Эйчу приходилось бороться с запахом. Ведь пустóта жила прямо здесь.
Я встал на колени и наклонился над Эйчем.
– Извините. – На этот раз я не стал к нему прикасаться. – Пожалуйста, простите. Расскажите, чем он занимался.
– Они нас провели. Семь раз! Семь раз им удалось оставить нас в дураках!
– Кто? Кто вас провел?
– Организация.
Но мне сейчас не было до этого дела. Я хотел знать только одно:
– Мой дед убивал детей?
– Нет. Нет.
– Похищал?
– Нет. – Лицо старика исказилось от боли и сожалений. – Мы думали… – Он снова умолк и начал хватать воздух ртом. – …мы их спасали.
Я откинулся на пятки: от облегчения у меня закружилась голова. Значит, он не был убийцей. Не был злодеем. Только теперь я понял, как на меня это давило. Насколько тяжела была сама мысль о том, что это могло оказаться правдой.
– Мы сделали много хорошего, – сказал Эйч. – Иногда мы ошибались. Но сердце у Эйба всегда было, где надо. И он очень, очень тебя любил, – прошептал он замирающим голосом.
Глаза у меня защипало от слез.
– Простите меня!
– Нет, не извиняйся. – Собрав остаток сил, он коснулся моей руки. – Эстафета теперь у тебя. Я жалею только об одном: что помочь тебе почти некому.
– Спасибо, – сказал я. – Постараюсь, чтобы вы оба могли мной гордиться.
– Я знаю, – улыбнулся Эйч. – Ну все, пора. – Он посмотрел на потолок. – Горацио, спускайся!
Пустóта напряглась, сражаясь с моей волей.
– Позволь ему спуститься, – попросил Эйч. – Давным-давно я кое-что пообещал этому несчастному существу. И слово надо сдержать, пока я еще жив.
Я поднялся, отступил на пару шагов и отпустил пустоту. Та упала с потолка.
– Иди сюда, Горацио. Я чувствую, что ухожу. Иди сюда.
Пустóта поползла к нему. Старик попытался отвернуться, чтобы я не видел его лица.
– Не смотри. Не хочу, чтобы ты запомнил меня таким.
Пустóта села ему на грудь. Я честно постарался смотреть в сторону, но не мог. Когда я понял, что сейчас случится, я попытался отогнать пустóту, снова закричал на нее. Но чудовище мне больше не подчинялось.
Я услышал, как Эйч ему шепчет:
– Ты был очень хорошим мальчиком, Горацио. Не забывай, чему я тебя учил. Ну, все. Давай.
Пустóта заскулила и задрожала всем телом.
– Все хорошо, – ласково сказал Эйч и погладил монстра по клешне. – За меня не бойся.
В тот самый миг, когда это произошло, я все-таки отвернулся, но никогда не забуду звука, с которым пустóта это сделала. Когда я снова повернулся, у Эйча уже не было глаз. Только глазницы, похожие на две надкусанные спелые сливы. Пустóта жевала, плечи ее тряслись. По звукам, вылетавшим из ее пасти, нельзя было понять, что она сейчас испытывает: то ли страшную боль, то ли блаженство. Потом она поднялась и отвернулась, как будто ей стало стыдно.
– Я прощаю тебя, – произнес Эйч. – Я прощаю тебя, брат.
Казалось, он сказал это не своей ручной пустóте, а просто в воздух. Как будто разговаривал с призраком.
А потом он умер.
* * *
Мы с пустóтой уставились друг на друга. Тело Эйча лежало между нами. Я попытался взять чудовище под контроль:
Сесть.
Мне казалось, теперь, когда хозяин умер, управлять пустóтой станет легче. Но она не послушалась приказа.
Я попытался в другой раз, и в третий – безрезультатно. В голове у меня завертелись колесики: надо убить эту дрянь, пока она не покусилась и на мои глазные яблоки или не добралась до Нур. Я быстро оглядел комнату. Если Эйч был похож на моего деда, где-то здесь наверняка склад оружия.
Пустóта между тем разинула пасть, вывалила все три языка наружу и издала чудовищный звук – оглушительный визг, и такой высокий, что я испугался, как бы оконные стекла не полопались. Искать тайник с оружием не было времени: я решил, что сгодится любой тяжелый предмет, какой подвернется под руку, и схватил со столика бронзовое пресс-папье.
Но пустóта и не думала нападать. Она медленно пятилась назад и через несколько шагов уткнулась в стену. И тут моя обычная боль в животе, служившая стрелкой компаса, внезапно начала быстро слабеть. И в тот же миг языки монстра словно бы начали отмирать: за считаные секунды они усохли, съежились и потемнели, а затем отвалились, точно увядшие листья.
Пустóта привалилась к стене, опустила голову и дышала так тяжело, словно только что пробежала марафон. А потом рухнула на пол и затряслась, корчась в ужасных судорогах.
Я медленно двинулся к ней – очень осторожно, маленькими шажками: вдруг это какая-то уловка? Но не успел я подойти, как судороги прекратились – так же внезапно, как начались. И в ту же самую секунду я понял, что живот у меня больше не болит.
Пустóта слегка пошевелилась. Подняла голову и посмотрела на меня. Глаза ее менялись: два черных озерца, истекающих слезами, уже посерели и с каждой секундой становились все светлей и светлей, превращаясь в сплошные белые пятна без зрачков.
Чудовище преображалось: оно становилось тварью! С минуту я просто стоял и смотрел на него со странной смесью отвращения и восхищения. Пресс-папье я по-прежнему держал в руке, чтобы успеть размозжить монстру голову, если он на меня бросится.
Но это было удивительно: почти как наблюдать за рождением ребенка!
Новое существо начало извиваться всем телом – по-видимому, непроизвольно. Внутренние органы у него наверняка тоже менялись. Дыхание, влажное и рваное, постепенно успокоилось и стало равномерным.
И вот существо село. И посмотрело на меня.
Я отступил на шаг, и тут меня осенило. Эта пустóта много лет прожила с Эйчем. Наверняка она многое видела и слышала. А теперь она стала почти как человек. Интересно, что она помнит? Если вообще помнит хоть что-то… Сохраняют ли твари какие-то воспоминания о своей прежней жизни, когда они были пустóтами? И если да, то как быстро возвращается к ним память?
– Скажи что-нибудь, – приказал я. – Говори.
Полутварь просто таращилась на меня, и все. Даже не ворчала. Может, они рождаются несмышлеными, как домашняя скотина? Могут стоять и даже бегать, но еще не умеют говорить и не знают вообще ничего?
Внезапно существо протянуло руку, оперлось о стену и медленно поднялось на ноги. Потом проковыляло к столу и сдернуло с него скатерть. На секунду я подумал, что оно сейчас повяжет ее вокруг пояса – как будто до него вдруг дошло, что оно совсем голое, и это его смутило. Но ничего подобного. Шатаясь на нетвердых ногах, полутварь подошла к Эйчу, встала на колени и накрыла скатертью его лицо.
Значит, она что-то помнила. Не забыла, что Эйч был ее хозяином.
– Ты можешь говорить? – спросил я. – Я хочу услышать твой голос.
Существо повернулось ко мне, слегка покачиваясь. Его лицо обмякло, челюсть отвисла. Изо рта вырвался звук:
– Э-э-э-э-э-э…
Просто стон, ничего осмысленного. Но все же лучше, чем ничего.
– Хорошо, – похвалил я. – Как тебя зовут?
Полутварь замотала головой, отчаянно пытаясь выдавить из себя хоть одно внятное слово, но, похоже, в мозгах у нее царил полный сумбур.
Наконец, она снова раскрыла рот. Набрала воздуху…
И тут тишину разорвал оглушительный визг. Я обернулся и увидел, что Нур уже сидит на диване – и что она до смерти перепугана. Взгляд ее метался между тварью и мной, между мной и мертвым Эйчем, укрытым скатертью.
– Все в порядке! – крикнул я. – Все хорошо!
Но мой напряженный тон и все, что Нур видела, говорили об обратном. Претерпев метаморфозу, пустóта стала видимой для всех – не только для меня одного. И для очнувшейся Нур это оказалось ужасной неожиданностью. Свет, мягко пульсировавший внутри нее, пока она спала, теперь разгорелся яркой звездой и двигался вверх через горло, уже подступая ко рту. Я двинулся к ней, повторяя, что бояться нечего, но она только качала головой и, похоже, не могла вымолвить ни слова. Несмотря на мои уговоры, Нур боялась. Но не меня, не преобразившейся пустóты и не мертвого тела, а того, что творилось у нее внутри. Она не могла это остановить. Ведь она была новичком и еще не умела управлять своим странным даром в полной мере.
Я бросился на пол и прикрыл голову руками, но все же подглядывал в щель между пальцами. Нур схватилась за спинку дивана и повернулась ко мне в профиль. А потом как будто чихнула концентрированным светом: ослепительный луч, точно реактивный выхлоп, вырвался у нее из носа и изо рта, с ревом пронесся через комнату и скрылся в кухне. Стены, пол, все здание затряслись. Волна жара прокатилась у меня над головой, опалив волосы на затылке. Из кухни послышался звон трескающихся тарелок и лопающегося металла, а за ним последовала ослепительно-яркая вспышка, заставившая меня зажмуриться.
Наконец, все стихло. Я поднял голову и огляделся: освещение изменилось. На смену красновато-оранжевому сиянию, которое исходило от спящей Нур, пришел обычный дневной свет, льющийся через открытое окно. Из кухни валил дым. Полутварь куда-то исчезла. А Нур лежала на полу за диваном, куда ее швырнуло отдачей, и тихо постанывала.
– Нур? – я медленно сел. – Ты цела?
– Голова раскалывается, – услышал я, а затем из-за дивана показалось ее лицо. – А в остальном… – Она быстро оглядела себя и подвела итог: – Дырок нет. – Изо рта ее вырвалось облачко дыма. – А ты?
– Я-то в порядке, – заверил я. – Не знаю, помнишь ты меня или нет, но…
– Джейкоб. – Девушка уже стояла на ногах и внимательно меня разглядывала. – Что ты тут делаешь?
Я постарался сесть чуть прямее.
– Я пришел помочь тебе.
– Желание мне помогать до добра не доводит, – отрезала она и, посмотрев на Эйча, нахмурилась. – И вот наглядное тому доказательство. – Нур упала обратно на диван и пробормотала куда-то в подушки: – Я себе все время повторяю, что все это – просто страшный сон. Да только проснуться никак не получается. – Она вновь посмотрела на меня: – Черт побери. Ты все еще здесь.
– Это не сон, – сказал я. – Несколько месяцев назад я сам через это прошел. Так что я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь.
– Ничего ты не понимаешь, – проворчала она. – Лучше объясни по порядку, что за хрень тут творится.
– На это уйдет несколько часов. Но вот тебе краткая версия: плохие парни хотят до тебя добраться, но я – из хороших парней, и нужно увезти тебя из Нью-Йорка. Как можно скорее.
– Ты ведь меня даже не знаешь! Почему ты хочешь мне помочь?
– С ходу трудно объяснить, но считай, это семейный бизнес. – Я оглянулся на Эйча. – Кроме того, я дал слово.
– Ты вообще когда-нибудь выражаешься понятно?
– Со временем ты все поймешь, – пообещал я и подошел к дивану. – Идти можешь?
Она схватилась за край дивана и, опираясь, встала. Затем нерешительно шагнула вперед.
– А бежать? – спросил я.
Нур покачнулась на нетвердых ногах и рухнула обратно на диван.
– Сначала надо собраться с силами, – пояснила она. – А куда именно мы собираемся бежать?
– Надо кое-кого найти. Ее зовут Ви. Она работала с Эйчем и с моим дедушкой. Вот и все, что я знаю.
– Черт знает что! – Нур рассмеялась и покачала головой. – Это какое-то сумасшествие.
– У нас так всегда. Со временем привыкаешь.
Позади кто-то шумно завозился. Обернувшись, мы увидели сгорбленную белую спину существа, которое раньше было пустóтой, но еще не до конца превратилось в тварь. Оно взобралось на подоконник и сидело там на корточках, словно горгулья, вцепившись обеими руками в раму и подавшись вперед, как будто собиралось спрыгнуть.
Нур вжалась в спинку дивана.
– Что это?
– Его зовут Горацио, – сказал я. – Раньше ты его не могла видеть, но он всегда был рядом со стариком.
– Е-е-е-е-е-е-е, – простонала полутварь, обернувшись на нас через плечо. Она словно пыталась что-то сказать. – Ш-ш-ш-ш-ш…. есть.
– Шесть! Ты говоришь «шесть»? – Я взволнованно шагнул к окну, но Горацио предупреждающе рыкнул и начал разжимать пальцы.
Я застыл на месте и вскинул руки вверх:
– Не надо!
Это существо казалось одновременно и новорожденным, и невообразимо старым. И очень, очень усталым. Убедившись, что я не двигаюсь, оно снова открыло рот:
– Дэ-э-э-э-э-э.
Нур подалась вперед.
– Это что, буква «Д»?
– Пя-а-а-а-а…. ать.
– Он с нами разговаривает! – воскликнул я, переглянувшись с Нур.
– Похоже на координаты, – сказала та. – Е-6, Д-5. Как на карте.
Как на Карте Дней!
– Внутри бури, – высоким, дрожащим голосом произнесла полутварь. – В сердце… бури…
– Что? Что в сердце бури?
– Та, кого ты ищешь.
Повиснув на одной руке, существо подняло вторую и указало на стену. Только теперь я заметил, что там был сейф – и дверца его висела на одной петле.
Я подбежал к сейфу. Взрыв, который устроила Нур, сорвал дверцу и разметал по полу содержимое: пачку денег, пачку счетов, какую-то фотографию, книжку, старую потрепанную карту… Я наклонился и подобрал фотографию. Черно-белый снимок маленького городка. Грозовое небо и черная воронка торнадо, маячащая вдали.
В сердце бури. В большом ветре.
Я распрямился, поворачивая фотографию к окну:
– Это сюда мы должны отправиться?
Но на подоконнике больше никого не было: только занавеска раскачивалась на ветру.
Я повернулся к Нур:
– Что случилось?
Та уже бежала к окну, вытаращив глаза от ужаса:
– Он просто… разжал руку.
Снизу доносились крики. Нур бросилась к окну – посмотреть.
– Нет! – прошипел я. – Тебя могут увидеть.
Нур опомнилась и присела под окном, пряча голову, – но, видимо, слишком поздно.
– По-моему, уже увидели.
– Ничего страшного. Мы выберемся.
Я подобрал с пола карту, деньги и фотографию и присел на корточки перед Нур. Наши колени соприкоснулись; ветер из окна ерошил нам волосы.
– Готова? – спросил я.
– Нет.
Но когда она встретилась со мной глазами, в ее взгляде не было страха.
– Ты мне доверяешь?
– Нет, конечно!
– Ну, с этим мы как-нибудь справимся, – рассмеялся я и протянул руку.
И Нур приняла ее.
notes
Назад: Глава восемнадцатая
Дальше: Сноски
