Глава шестнадцатая
Мы не искали петлю. В те минуты мы и думать не думали о петлях. Мы хотели только одного: как можно скорее доставить Бронвин в больницу. Мы соскочили с поезда на следующей же станции, даже не посмотрев, как она называется, и поднялись по лестнице на поверхность. Лили держалась за руку Милларда, а мы с Эммой и Нур поддерживали Бронвин: та очнулась, но все-таки была очень слаба и едва переставляла ноги. Мы огляделись по сторонам: здания здесь были гораздо выше, а улицы полны людей. Это был Манхэттен!
Я полез в рюкзак за телефоном, чтобы позвонить в службу спасения, но Енох просто побежал по улице с криком: «Больница! Где тут больница?» И это помогло. Какая-то добросердечная дама тут же показала, куда идти, и пошла за нами сама, с озабоченным видом спрашивая, что случилось с Бронвин. Мы, разумеется, не собирались ничего ей рассказывать. И уж точно нам не хотелось, чтобы она дошла с нами до больницы или принялась выспрашивать, как нас зовут. Я живо представил себе, как придется звать на помощь имбрину, чтобы она стерла ей память… а заодно всем врачам и медсестрам, какие попадутся нам на пути. Поэтому мы сделали вид, будто просто пошутили насчет ранения, – и дама, не дойдя с нами до угла, развернулась и рассерженно зашагала прочь.
До больницы было рукой подать: я уже заметил ее вывеску. Но тут мне в нос ударил вкуснейший, неудержимо манящий запах еды, и я помимо воли замедлил шаг.
– Слышите запах? – спросил Енох. – Это розмариновые тосты с паштетом из гусиной печенки!
– Ничего подобного! – возразила Эмма. – Это пастуший пирог!
Я заметил, что остальные тоже как будто забыли о спешке.
– Я узнаю этот запах из тысячи! – заверила Нур. – Это досаи! Панир масала досаи!
– О чем это вы, ребята? – спросила Лили. – И почему вы идете так медленно?
– Она права, надо отвести Бронвин к врачу, – сказал Миллард. – Хотя, признаться, мне в жизни не встречался такой ароматный coq au vin…
Мы остановились перед витриной, которую наглухо закрывали жалюзи. Возможно, это был ресторан, хотя никакой вывески мы не увидели – только табличку с надписью «Открыто! Добро пожаловать!».
– А знаете, я вроде неплохо себя чувствую, – сказала Бронвин. – И тоже есть захотелось – ну, когда вы об этом заговорили.
На самом деле ей по-прежнему было плохо – она еле ворочала языком и все так же тяжело опиралась на наши руки. Но краешком сознания я отметил, что теперь воспринимаю этот факт отстраненно, будто сквозь слой ваты.
– У нее кровь идет! – сказал я. – А до больницы – всего два шага!
Бронвин посмотрела вниз, на свою рубашку.
– Не так уж сильно она идет, – сказала она, хотя красное пятно явно стало больше.
Во мне боролись два желания. Один голос кричал: «Идите в больницу, болваны!» – но я едва различал его за другим, куда более громким голосом, который был удивительно похож на папин. И этот второй голос, неестественно бодрый и назойливый, без устали твердил: «Самое время пообедать! Неужели мы не попробуем нью-йоркскую кухню, раз уж мы здесь? Черт побери, мы разве уже не имеем права перекусить по-быстрому?!»
И все, похоже, были с этим согласны, кроме громко возражавшей Лили, но и она понемногу стала уступать.
Я толкнул дверь и пропустил всю компанию внутрь. Это и впрямь был ресторанчик: маленький, старый, со скатертями в клеточку, плетеными стульями и автоматом с газировкой у стены. За стойкой стояла официантка в переднике и бумажной шапочке – и улыбалась так, словно целый день ждала именно нас. Кроме нас, посетителей в зале не было.
– Проголодались, детки? – спросила она, покачиваясь на каблуках.
– Не то слово! – подтвердила Бронвин.
Крови на ее рубашке официантка как будто не заметила. Но и сама Бронвин уже явно не помнила о ране.
– Похоже, вы прямо умираете с голоду, – сказала официантка.
– Да, – отозвался Енох странным, каким-то механическим голосом. – Умираем с голоду.
– А что у вас подают? – спросила Нур. – Мне показалось, я слышу запах панира.
– О, у нас есть все, – заверила Берника, изящно взмахнув рукой. – Все что душе угодно.
Откуда я узнал ее имя? Неужели она успела его назвать? В голове у меня была какая-то каша.
Тихий голосок, намекавший, что заходить сюда не стоило, превратился в еле слышный шепот. Лили тоже перестала возражать. Правда, напоследок она еще заявила: «Можете оставаться тут, если хотите, но я отведу вашу подругу в больницу!» – но все ее попытки взять Бронвин под руку и вывести на улицу оказались напрасны. Никому еще не удавалось сдвинуть Бронвин с места, если она этого не хотела.
– У нас нет денег, – сказал я, и разочарование при мысли о том, что вся наша наличность осталась в машине, было настолько острым, что я погрузился в беспросветную печаль.
– Вам повезло, – сказала Берника. – У нас сегодня специальная акция. Все за счет заведения.
– Что, правда? – удивилась Бронвин.
– Чистая правда. Ваши деньги нам не нужны.
Мы бросились к стойке и расселись рядком на привинченных к полу пластиковых стульях. Каждый просто говорил официантке, чего он хочет, а та повторяла заказы погромче – надо полагать, обращаясь у повару на кухне, которого нам отсюда было не видно. Через несколько минут зазвонил колокольчик, и Берника принялась разносить еду – тарелку за тарелкой. Милларду достался петух, тушенный в вине. Нур – ее любимые панир масала досаи и манговый ласси. Эмме – порция жареного барашка с мятным желе. Мне – двойной чизбургер с картошкой и клубничный шейк. Бронвин – омар вместе с разделочными щипцами и фартуком, на котором тоже был изображен омар. Лили – горячий, исходящий паром корейский пибимпап, политый сырым яйцом. Такого разнообразного меню я не встречал еще ни в одном ресторане (и уж тем более не предполагал обнаружить его в унылой старой забегаловке с одним-единственным поваром), но внутренний голос, который с самого начала протестовал против происходящего, стал уже совсем тихим:
Не ешь этого!
Отсюда нужно уходить!
Это плохая идея!
Остановись, пока не поздно!
Как я съел свой двойной чизбургер и выпил шейк – не помню. Просто в какой-то момент я увидел, что стакан опустел, а на тарелке осталось лишь несколько жирных крошек. А голова внезапно стала очень, очень тяжелой.
– О, мои сладенькие! – Берника вышла из-за стойки и сочувственно смотрела на нас, прижав руку к груди. – Да вы совсем выбились из сил!
Так оно и было. Я и правда ужасно устал.
– Ох, до чего же я устала! – услышал я голос Эммы, и все мои друзья забормотали что-то в знак согласия.
– Так почему бы вам не подняться наверх и не вздремнуть немного?
– Нам нужно идти, – сказала Нур.
Она пыталась слезть со стула, но у нее ничего не получалось.
– В самом деле? – улыбнулась Берника. – А по-моему, никуда вам не надо.
– Джейкоб! – прошептала мне на ухо Эмма.
Голос у нее был, как у пьяной.
– Нам надо идти.
– Знаю.
Я понимал, что нас каким-то образом загипнотизировали. Сделали с нами то же, что пытались сделать в «Русалочьей стране чудес», – и на этот раз мы все-таки проглотили наживку.
– Наверху есть комнаты для гостей. Кровати уже застелены, только вас и дожидаются. Пойдемте, деточки…
Как только она это сказала, я обнаружил, что могу встать.
Все мы уже стояли. А Берника настойчиво подталкивала нас к двери, за которой виднелся какой-то странный коридор или туннель, выкрашенный в красно-белую полоску.
Мы не сопротивлялись. По мере того как мы приближались к коридору, он как будто вытягивался, делался все длиннее. Я услышал за спиной какую-то возню и обернулся: Берника вытянула руку, преграждая дорогу Лили.
– Эй, – произнес я, с трудом ворочая языком, – не трогайте ее.
Лили что-то говорила. Я видел, как шевелятся ее губы, как напрягается горло, – но ни единого звука до моих ушей не долетало.
– Мы скоро вернемся, Лил, – сказала Нур. – Просто подожди нас тут.
Разумеется, Лили не смогла бы последовать за нами, даже если бы ей разрешили пройти. Примерно на середине коридора в висках у меня застучало, желудок ухнул куда-то вниз, и всех нас затянуло в петлю.
Лили, стоявшая позади, исчезла, а впереди, в дальнем конце полосатого коридора, появилась лестница.
– Прямо наверху! – эхом донесся до нас голос Берники, хотя самой ее нигде не было видно.
Мы потащились вверх по лестнице: шаг вверх – приставить вторую ногу – отдохнуть – потом еще шаг… Когда мы, наконец, добрались до площадки, я почувствовал, что последние остатки воли меня покинули. Теперь мы целиком и полностью оказались во власти заманившей нас сюда сирены и могли только слушаться и подчиняться.
* * *
На лестничной площадке стояли на четвереньках две маленькие девочки. Они как будто осматривали дощатый пол – очень внимательно, методично, дюйм за дюймом. Когда мы подошли, они подняли головы и посмотрели на нас.
– Вы тут случайно куклу не видели? – спросила старшая из двух девочек. – Фрэнки потеряла одну из своих кукол.
Прозвучало это так, словно это была какая-то шутка, но девочка даже не улыбнулась.
– Нет, простите, – сказала Нур.
– Мы, кажется, заказали… вздремнуть? – с недоумением в голосе пробормотал Миллард.
– Вам сюда, – сказала старшая девочка, мотнув головой в сторону двери у себя за спиной.
Мы прошли мимо девочек. И мне почудилось, будто одна из них прошипела: «Бегите! Бегите отсюда, пока еще можете!» Но когда я обернулся, обе уже снова смотрели в пол, вернувшись к своим поискам. Краем сознания я отметил, что все мои движения стали очень медленными, как во сне.
За дверью оказалась маленькая, чисто прибранная кухня. За столом сидел мальчик, а над ним стоял мужчина в галстуке-бабочке. На столе лежал пазл и высилась башенка, собранная из детского конструктора, но выглядело это все не как игра: мальчик будто сдавал какой-то экзамен. Услышав наши шаги, мужчина поднял руку и указал на следующую дверь:
– Туда.
На нас он даже не взглянул: его внимание было полностью приковано к мальчику.
– Sanguis bebimus, – произнес он. – Corpus edimus.
– Mater semper certa est, – отозвался мальчик, глядя прямо перед собой пустым взглядом. – Mater semper certa est.
– «Мать всегда достоверно известна», – перевел Миллард.
Внезапно учитель выпрямился и ударил кулаком в стену.
– Эй, вы там! А ну потише! – крикнул он, обращаясь явно не к нам. Я не понимал, что его так рассердило, пока мы не подошли к следующей комнате.
Я услышал, как кто-то мычит пьяным голосом на одной ноте: «С днем рожде-е-енья, крошка Фрэ-э-энки… с днем рожде-е-енья тебя-я-я».
Я бы бросился бежать без оглядки, если бы только мог, – да вот только ноги по-прежнему еле слушались. Пел человек в клоунском гриме и белом, как кость, парике. Он сидел на тахте за коктейльным столиком и наливал себе что-то из бутылки. Снова и снова он повторял одну и ту же последовательность действий, словно его заело: отпивал глоток из стакана в руке, доливал в стакан из бутылки и, промычав слова из песенки, делал еще глоток. Увидев нас, он поднял стакан и произнес:
– Чин-чин! С днем рождения, Фрэнки!
– С днем рождения, – машинально ответил я.
Клоун застыл с поднятым стаканом и открытым ртом, а потом откуда-то из глотки у него вырвался новый звук, странный и протяжный, в котором лишь с большим трудом я разобрал слова:
Я
хочу
спаааааать.
– А ну-ка все сюда! – пронзительно крикнул кто-то из следующей комнаты.
И мы пошли, все вместе, и очутились в спальне, битком набитой куклами. Куклы валялись на полу и на полках, которыми были увешаны стены, громоздились на кресле, стоявшем в углу, и на кровати с железной спинкой. Их было так много, что поначалу я не увидел среди них девочку. Та сидела на кровати, наполовину погребенная под лавиной маленьких фарфоровых лиц, и я заметил ее лишь тогда, когда она заговорила вновь.
– Сидеть! – скомандовала она и стала сбрасывать с себя кукол.
Мы сели прямо на пол, подчинившись приказу. Бронвин застонала: должно быть, ей стало хуже.
– Я не разрешала вам шуметь! – прикрикнула на нее девочка. В хлопчатой ночной рубашке и штанишках из желтого вельвета, она казалась родом из семидесятых или восьмидесятых. Когда она говорила, верхняя губа ее презрительно кривилась. – Ну? Кто вы такие?
Я почувствовал, что язык у меня развязался, и начал отвечать:
– Меня зовут Джейкоб, я приехал из Флориды, из городка…
– Скучно, скучно, скучно! – крикнула девочка и ткнула пальцем в Эмму. – Ты!
Эмма вздрогнула всем телом и заговорила:
– Меня зовут Эмма Блум. Я родилась в Корнуолле, а выросла во временной петле в Уэльсе, и…
– СКУЧНО! – завопила девочка и указала на Еноха.
– Я – Енох О’Коннор, – произнес он, – и у нас с тобой есть нечто общее.
Девочка заинтересовалась. Услышав эти слова, она встала с кровати, заваленной куклами, и подошла к нему.
– Я умею оживлять мертвые вещи с помощью живых сердец, – продолжал Енох. – Правда, сначала приходится разбирать их на части, но…
Девочка щелкнула пальцами, и рот Еноха сам собой захлопнулся.
– С виду ты милый, – сказала она, обводя пальцем его подбородок, – но стоит тебе заговорить, как сразу все портится. – Она нажала ему на кончик носа. – Би-и-ип! К тебе я еще вернусь.
Она повернулась к Бронвин:
– Ты.
– Меня зовут Бронвин Братли. Я очень сильная, и мой брат Виктор тоже был…
– СКУЧНО! – взвизгнула девочка. – ЭЙ, БОЛВАНЧИК!
За дверью послышались торопливые шаги. На пороге показался учитель с галстуком-бабочкой.
– Да?
– Я больше не хочу таких кукол, как эти, Болванчик. Ты только посмотри на них? Как по-твоему, весело с ними будет играть в «Монополию»? А?
– Э-э-э… нет?
– ВОТ ИМЕННО! НЕТ!
Она поддала ногой по горке кукол, и те разлетелись во все стороны.
– Правда, вот этот мне нравится, – она указала на Еноха. – Но остальные – СКУЧНЫЕ и просто УЖАСНЫЕ.
– Мне очень жаль, Фрэнки.
– Что будем с ними делать, Болванчик? – Она повернула голову и коротко взглянула на нас. – На самом деле его не так зовут. Просто я называю его Болванчиком – потому что могу называть кого угодно как захочу.
– Может, съедим их? – предложил Болванчик.
Фрэнки фыркнула.
– И почему ты всегда хочешь их съесть? Как-то это странно, Болванчик. И вообще, в последний раз у меня от этого живот болел.
– Ну, или можно продать их.
– Продать? Куда?
– Не куда, а кому, – поправил учитель, но тут же зажал рот рукой и побледнел.
Девочка рассвирепела. Она указала на него пальцем и быстро прочертила в воздухе невидимую линию сверху вниз. Учитель упал на колени, словно его дернули за ниточки.
– НЕ СМЕЙ. МНЕ. УКАЗЫВАТЬ.
– Да, Фрэнки. Слушаюсь, мэм. – Голос его дрожал. – Mater semper certa est.
– Верно. Совершенно правильно. – Целый отряд кукол уже маршировал к ним через комнату. – И потому что ты такой послушный, Болванчик, я разрешу им сжевать только одну твою ногу.
Учитель повторял одну и ту же фразу снова и снова, все быстрей и быстрей: «Mater semper certa est, mater semper certa est!» – пока слова не слились в нечленораздельную тарабарщину. Куклы набросились на него толпой, хватая его ручонками и клацая деревянными зубами. Учитель закричал, заплакал навзрыд, но даже не пытался сопротивляться. Казалось, он вот-вот потеряет сознание – и тут, наконец, девочка развела руки в стороны и громко хлопнула в ладоши. По ее хлопку все куклы обмякли и попадали на пол.
– Ох, Болванчик, какой же ты забавный!
Учитель собрался с духом, вытер слезы и, пошатываясь, поднялся на ноги.
– На чем я остановился? – Он прочистил горло. – Ах, да. Можно продать их Анимистам, Ментатам, Погодникам… – Он прижал дрожащие пальцы к шее, проверяя пульс, и тотчас спрятал руку за спину. – Но, как обычно, самую высокую цену дают Неприкасаемые.
– Фу-у-у! Терпеть их не могу! Но если только они сюда не явятся…
– Я свяжусь с ними и договорюсь о встрече.
– Но вот этого я не продам. – Она указала на Еноха и начертила в воздухе полукруг. Губы Еноха сами собой изогнулись в неправдоподобно широкой, гротескной улыбке.
– Отлично, Фрэнки. Очень хорошо.
– Я и сама знаю, что хорошо. Что будет с остальными, мне плевать. Только одно условие: если тот, кто их купит, будет делать с ними что-нибудь ужасное, я хочу посмотреть.
* * *
Я очнулся после долгого сна без сновидений и обнаружил, что привязан к стулу. Все мы сидели в ряд: ноги прикручены веревками к ножкам стульев, руки связаны за спиной. Эмма, Бронвин, Нур и даже Миллард – обвивавшие его веревки как будто висели в воздухе вокруг пустого стула. Только Еноха с нами не было.
Я поводил глазами по сторонам и понял, что мы сидим на сцене какого-то старого театра, за потрепанным желтым занавесом. Обернувшись, насколько смог, я увидел за спиной тросы и блоки для декораций, а наверху – прожектора на подвесках. Кляпов не было, но говорить я все равно не мог. Не мог даже заставить собственный рот открыться. По ту сторону занавеса слышались голоса. Похоже, разговор шел о нас.
– Они вторглись на мою территорию! Пытались меня обокрасть! – говорила та чокнутая девчонка, Фрэнки. – По закону у меня есть полное право их повесить, но я решила проявить милосердие. И заодно оказать вам всем услугу.
– Звучит забавно. Обычно это ты пытаешься нас обокрасть, – ответил хриплый мужской голос. – Последний экземпляр, который я у тебя купил, рассыпался в пыль всего через два дня.
– Если вы не способны позаботиться о них как следует, я тут ни при чем, – отрезала Фрэнки.
– Продавец не несет ответственности за ошибки покупателя.
Я узнал масленый голос Болванчика.
– Ты продала мне порченый товар и теперь должна дать одного бесплатно!
Судя по звукам, они уже собирались вцепиться друг другу в глотки, но тут какая-то дама постарше крикнула:
– Прекратите! Никаких драк на нейтральной территории!
Все стихло. Затем хриплый голос произнес:
– Я и так уже потратил на тебя полдня, Фрэнки. Давай начинай свое шоу.
– Отлично. БОЛВАНЧИК!
С громким скрипом, взметнув облако пыли, занавес стал подниматься. За ним обнаружился пустой и обшарпанный зрительный зал: драные сиденья и покосившиеся под опасным углом балконы – казалось, еще чуть-чуть, и они рухнут вниз.
На сцене собрались три группы. Все смотрели на нас, но при этом как будто не забывали приглядывать друг за другом. Каждая группа держалась на удалении от остальных. Фрэнки и Болванчик стояли ближе всего к нам. Фрэнки была во фраке и с жезлом в руке, точь-в-точь как ведущий циркового представления.
Сейчас мне трудно в это поверить, но тогда я еще понятия не имел, кто такие остальные. И, пожалуй, это было к лучшему: будь мне известна их репутация, я бы испугался так, что не сумел бы мыслить ясно. Фрэнки предложила нас на продажу самым ужасным бандам странных, промышлявшим в Нью-Йорке, и на ее приглашение откликнулись трое главарей. Впереди, в центре сидел на стуле молодой парень с волосами дыбом, застывшими у него над головой, словно гребень волны, и с тонкой опасной улыбкой. Он был в костюме с иголочки, но на ботинках запеклась красная грязь. Звали его Крах Донован. Позади него стояли двое подручных: чопорного вида девица, читавшая газету, и мальчишка, который, похоже, читать вообще не умел, – с пустым взглядом и челюстью, отвисшей в тупом удивлении.
Впившись в меня взглядом, Крах о чем-то спорил с девочкой в безупречно-белом платье, подвязанном на талии огромным шелковым бантом. Волосы у нее были длинные, но тщательно завитые и уложенные локонами вдоль спины, лицо – молочно-белое, гладкое и совершенно холодное, а рот изгибался подковкой вниз, точно зеркальное отражение улыбки Краха. Губы непрерывно шевелились, как будто девочка что-то жевала или беззвучно говорила сама с собой. Но самым странным в ней было облако черного дыма, парившее у нее над головой и плечами и медленно вращавшееся, но не рассеивавшееся в воздухе. Звали ее Анджелика, и она пришла одна.
Крах терпеть не мог фотографироваться, но много позже мне все-таки попался нечеткий снимок, на котором он сидел точно так же, как сейчас, забросив ногу на ногу. Анджелика, наоборот, любила покрасоваться перед камерой, и один из ее портретов, где она качается на качелях, а дымное облако над ней немного сбилось в сторону, получил большую известность среди американских странных. Некоторые даже вставляли его копии в рамку и вешали на стену – как мишень для стрельбы или с подписью «Разыскивается».
Крах и Анджелика спорили о ком-то, кто еще не пришел, – о представителе Неприкасаемых, без которого Фрэнки отказывалась начинать.
– Даже не надейтесь, что он покажет сюда свою лохматую рожу, – говорил Крах. – Или куда бы то ни было еще в этом городе.
Голос у него был мелодичный, с легким ирландским акцентом.
– А жаль, – заметил его подручный, мальчишка с лицом идиота. – Я бы его связал и потребовал выкупа.
– А я бы еще приплатила за такое зрелище, – сказала Анджелика. – Даже если вы его схватите, не видать вам выкупа, как своих ушей. Песья Морда и его клан вас не боятся. Это вам не Лео с его тупыми громилами.
Говорила она с придыханием и чуть нараспев: с каждой новой фразой голос как будто взмывал к потолку, а под конец предложения плавно опускался на пол.
Крах бросил взгляд на карманные часы и встал.
– Слушай меня, Фрэнки: если через минуту мы не начнем, я забираю своих и ухожу.
– Болванчик! Заставь его сесть! – крикнула Фрэнки.
– Сядьте, пожалуйста, мистер Донован, – сказал учитель.
– Я не подчиняюсь приказам человека, который позволяет ребенку звать себя паршивыми кличками, – заявил Крах.
– Ты пожалеешь, что так говорил обо мне! – завизжала Фрэнки. – Однажды ты будешь умолять меня о прощении!
Казалось, вот-вот вспыхнет ссора, но тут двойные двери с грохотом распахнулись, и в зал бегом ворвался какой-то маленький человечек.
– А вот и он! – воскликнула Фрэнки. – Говорила же я вам: он придет!
Новоприбывший уже несся по проходу, на бегу срывая шляпу и пальто с высоким воротником, скрывавшим его лицо.
– Простите за опоздание! – с пронзительным нью-йоркским акцентом выкрикнул он. – Пробки – просто кошмар!
Он взбежал по ступенькам и остановился в свете прожекторов. Это зрелище меня потрясло: передо нами стоял совсем еще юный мальчик, но все его лицо – до последнего миллиметра, кроме глазных яблок и губ, – было покрыто густой, длинной шерстью. Это и был Песья Морда, главарь Неприкасаемых с Элдрич-стрит, самого презираемого и ненавистного клана странных в Нью-Йорке.
– Песья Морда! – воскликнул Крах. – Я, признаться, не верил, что тебе хватит пороху сюда явиться после той трепки, которую мы задали тебе на прошлой неделе.
– Вот, значит, как ты это называешь? – хмыкнул Песья Морда и, облизнув два пальца, приклеил ко лбу клок шерсти, падавший на глаза. – Забавное дело. Если я правильно помню, из ваших к костоправу увезли троих, а у меня – всего двоих.
– А я-то думал, ты разучился считать, – сказать Крах. – Просто держись подальше от моей территории, иначе тебя отвезут не к костоправу, а прямиком к трупарям.
– Уа-уа-уа! – передразнил его лохматый мальчик, изображая обиженного младенца. – Держись подальше от моей территории! Кое-кому пора поменять подгузник.
Крах, к тому времени снова усевшийся на стул, вскочил и бросился на Песью Морду, но подручные его удержали. Песья Морда даже не вздрогнул: только похохатывал себе в усы, пока Крах разыгрывал представление, для виду сопротивляясь своим прихвостням, которые старательно усаживали его обратно, чтобы предотвратить стычку.
– На твоем месте я бы даже не пытался, – отсмеявшись, сказал Песья Морда. – У меня трое ребят за дверью. И ушки у них на макушке. Стоит мне только гавкнуть – и ты покойник.
– Хватит уже распускать хвосты! – вмешалась Анджелика. – Надоело!
Лицо ее оставалось безмятежным, но облако дыма над головой сгустилось и стало вращаться быстрее.
– Да-да, пожалуйста, прошу вас, давайте начнем, – подхватил учитель.
Все расселись. Между главарями по-прежнему чувствовалась молчаливая враждебность, но постепенно все они сосредоточились на мне и моих друзьях.
– Ну, что на этот раз, Фрэнки? – спросил Песья Морда, потирая руки. – Очередные олухи из захолустья?
– Цирковые собачки мне больше не требуются, – заявил Крах. – Я хочу кого-то с настоящим талантом.
– Это точно, – ухмыльнулся Песья Морда. – Бесполезных кретинов у него и без того хватает.
Крах метнул на него злобный взгляд.
– Нет-нет, товар что надо, – заверила Фрэнки. – И обойдется вам недешево.
– Там видно будет, – проворчала Анджелика.
– Меня только одно интересует: получатся из них грабители или нет? – сказал Крах. – Мне нужны крепкие мускулы. И хорошие дозорные.
– А мне нужны хамелеоны, – сказал Песья Морда. – Моих людей в последнее время стали замечать нормальные. Кое-кто едва унес ноги.
– Вот этот – невидимка! – сообщила Фрэнки и, развернувшись, ткнула своим жезлом в Милларда. Тот пискнул.
Мы все еще не могли говорить.
– Хм-м… – произнес Крах, составив кончики пальцев вместе и постукивая ими друг о друга. – Возможно, меня это заинтересует…
– Они недостаточно уродливы для твоей шайки, – перебил Песья Морда. – Лучше оставь их мне.
– Мне, как всегда, нужны погодники, – вздохнула Анджелика. – Ветродуи, тучегоны. Знающие свое дело.
– Ладно, можете говорить, – разрешила Фрэнки, поведя жезлом в нашу сторону. – Расскажите им, что вы умеете.
Судорога, сводившая мою нижнюю челюсть, вдруг отпустила, а занемевший язык словно закололо иголками. Поначалу говорить было трудно. Слова выходили изо рта скомканными. Бронвин тоже попыталась что-то сказать, но будто забыла, как выговаривать согласные.
Песья Морда в отчаянии вскинул руки:
– Они что, идиоты?
– Конечно! Или ты думаешь, Фрэнки смогла бы их изловить, будь они умные? – ухмыльнулся Крах.
– Больше меня сюда не зовите, – бросила Анджелика и, развернувшись, двинулась к выходу.
– Да у них просто языки устали! – попыталась остановить ее Фрэнки. – Не уходи!
И, набросившись на Бронвин, принялась колотить ее своим жезлом:
– ГОВОРИ КАК СЛЕДУЕТ!
При виде этого меня охватила такая злость, что в голове словно что-то щелкнуло и расслабилось. Дар речи вернулся.
– ПРЕКРАТИ! – заорал я на Фрэнки.
Та повернулась и в ярости двинулась на меня, подняв руку с жезлом. Но чтобы добраться до меня, ей надо было пройти мимо Эммы, а Эмма успела прожечь свои путы, пока никто не обращал на нее внимания. Ноги ее по-прежнему были привязаны к стулу, но это не помешало ей рвануться вперед и повалить Фрэнки на пол.
В следующий миг я увидел, что Эмма одной рукой схватила Фрэнки за горло, а другую руку, охваченную пламенем, держит прямо у нее перед носом.
– Прекрати! Прекрати это! – визжала Фрэнки, извиваясь и пытаясь вывернуться из захвата. Похоже, свою телекинетическую власть над Эммой она потеряла – и, как ни старалась, больше не могла восстановить.
– Отпустите нас, или я расплавлю ей лицо! – крикнула Эмма. – Это не шутки! Я так и сделаю!
– О, будь так любезна, – сказала Анджелика. – От нее столько проблем.
Остальные засмеялись. Неожиданный поворот событий, похоже, их удивил, но не особенно расстроил.
– Чего вы смотрите? – завопила Фрэнки. – Убейте их!
Песья Морда закинул ногу на ногу и переплел пальцы за головой.
– Ну-у-у, не знаю, Фрэнки… – протянул он. – Это становится интересно.
– Согласна, – кивнула Анджелика. – Наконец-то мне перестало казаться, что день прошел зря.
Эмма раздраженно оглянулась по сторонам.
– Неужели никому из вас не будет жаль, если она умрет?
– Мне будет, – возразил учитель, но без особого энтузиазма.
– Ты не можешь так со мной поступить! – закричала Фрэнки. – Ты моя! Я тебя поймала!
Руки и ноги у меня уже начали оживать, как и язык. Чары этой зловредной девчонки явно рассеивались. Я быстро оглядел своих друзей и увидел, что они тоже начинают шевелиться.
– Поделим их по-честному. – Крах вытащил из-за пояса пистолет с толстенным стволом и взвел курок. – Вам – по одному, мне – трое.
– У меня идея получше, – сказал Песья Морда и, упав на четвереньки, испустил свирепый рык. – Я забираю всех.
– Только не думай, что это будет легко, – предупредила его Анджелика.
Облако у нее над головой озарилось белой вспышкой и раскатисто заворчало. То, что я до сих пор принимал за клубы дыма, оказалось грозовой тучей.
– И даже не пытайся направить свой огонь на нас, – добавила она, повернувшись к Эмме.
– Никто нас никуда не забирает, – сказал я. – Мы не продаемся.
– Когда Совет имбрин узнает, что вы тут вытворяете, у вас у всех будут очень серьезные неприятности, – произнес Миллард.
Судя по удивленно поднятым бровям, такого от нас не ожидали. Крах сделал шаг вперед, и в голосе его внезапно прорезалось уважение:
– Вы нас неправильно поняли. Мы вовсе не покупаем людей. Подобные сделки давно уже признаны незаконными. Но время от времени мы в аукционном порядке вносим денежный залог за странных людей, совершивших уголовные преступления. При условии, что эти странные люди нам понравятся.
– Какие еще уголовные преступления? – возмутился Миллард. – Это вы – преступники!
– Вы вторглись на полянку Фрэнки, – пояснил Песья Морда, и Фрэнки, все еще слишком перепуганная, чтобы выдавить из себя хоть слово, энергично закивала.
– Она сама нас заманила! – крикнула Бронвин. – Накормила нас едой с каким-то наркотиком!
– Ignorantia legis neminem excusat, – изрек учитель. – Незнание закона никого не освобождает от ответственности.
– Итак, мы вносим за вас залог, – продолжал Крах. – Спасаем вас от тюрьмы. Вы отрабатываете долг в течение трех месяцев. И после этого многие решают с нами остаться.
– Те, кто выживет, – добавил Песья Морда с ехидной улыбкой. – Посвящения у нас не для слабонервных.
– Вы, мисс, – чрезвычайно одаренная девушка, – промолвила Анджелика, осторожно подступая к Эмме на шаг и легонько кланяясь. – Думаю, у нас вы почувствуете себя как дома. Мы работаем с природными стихиями, как и вы.
– Давайте кое-что проясним, – сказала Эмма. – Я никуда с вами не пойду, и мои друзья – тоже.
– А я думаю, пойдете, – возразил Песья Морда.
С громким треском веревки, удерживавшие Бронвин, лопнули, и она тоже вскочила со стула.
– Не двигаться! – заорал Крах. – Я буду стрелять!
– Выстрелишь – и я ее сожгу, – пригрозила Эмма, поднося к лицу Фрэнки горящую руку.
– Делайте, как она скажет! – заскулила Фрэнки.
Крах подумал секунду-другую и отвел дуло от Бронвин, хотя руку с пистолетом так и не опустил. Что бы они там ни говорили, на самом деле им вовсе не хотелось, чтобы Фрэнки погибла. Или, может, они не хотели убивать нас.
Бронвин подошла к Нур и разорвала ее путы.
– Спасибо. – Нур поднялась, растерла запястья и взмахнула рукой. Прожектор под потолком не погас, но слепящий луч его теперь обрывался высоко у нас над головами. – Так-то лучше. – Сложив ладони, она скатала собранный свет в комок и запихнула его себе за щеку, словно жвачку.
– Боже мой, – пробормотал Крах.
– Да кто же вы такие, а? – взмахнул руками Песья Морда.
Бронвин между тем разорвала веревки Милларда и пошла ко мне.
– Они точно нездешние, – сказала Анджелика. – Иначе все бы их давно уже знали – с такими-то странностями!
– Тварей еще не забыли? – спросил Миллард.
– Шутишь? – обиделся Крах.
– Это благодаря нам они теперь все мертвы или за решеткой.
– В основном благодаря ему, – уточнила Бронвин, сорвав веревки с моих запястий и вскинув мою руку в победном жесте. – Мы – подопечные мисс Сапсан. И когда она и другие имбрины узнают, что вы тут творите, они обрушат на ваши головы такой ад, что от вас мокрое место останется!
– В жизни не слыхал такого бреда! – выдохнул Крах.
– С такой бурной фантазией они к нам отлично впишутся, – заметил Песья Морда.
Я понимал, что расстановка сил изменилась. Мы вынудили главарей отнестись к нам с толикой уважения, но они по-прежнему оставались настороже, опасаясь и друг друга, и нас. Крах так и не убрал пистолет, Эмма так и держала горящую руку перед носом у Фрэнки. Песья Морда стоял на четвереньках, готовый в любую секунду броситься в бой, а туча Анджелики рокотала громом и роняла ей на голову и плечи крупные капли дождя. Мы все как будто танцевали вокруг динамитной шашки с уже подожженным запалом.
– Сейчас я задам вам один вопрос, и в ваших же интересах ответить на него правдиво, – сказал Крах. – Такие люди, как вы, не приехали бы сюда без серьезной на то причины. Итак: что вы здесь делаете?
Наверное, в тот момент я решил, что могу говорить с ними как с равными, но сейчас, задним числом, я просто не понимаю, что на меня нашло. Так или иначе, от этой скрытой похвалы я совсем потерял голову, и правда просто вывалилась из меня наружу сама собой.
– Мы приехали помочь ей, – ответил я, кивком указывая на Нур. – Она совсем новичок в странном мире, она в опасности, и мы хотим увезти ее с собой.
На мгновение повисла напряженная тишина: пытаясь переварить эту информацию, главари кланов молча переглядывались между собой.
– Говоришь, она новенькая? – переспросил Песья Морда. – То есть… до вас с ней еще никто не вступал в контакт?
Он начал подниматься с четверенек и больше не рычал, а говорил нормальным голосом.
– Именно так, – подтвердила Эмма. – А что?
Анджелика покачала головой, стряхивая с подбородка дождевые капли:
– Это плохо.
– Черт побери! – воскликнул Крах и ударил кулаком воздух. – Черт побери! А я ведь уже точно решил, что возьму себе эту огненную…
– О чем это вы? – не удержалась Бронвин.
– Да, о чем это вы? Что случилось? – подхватила Нур.
Фрэнки расхохоталась.
– Ох, ну вы и влипли! – проговорила она сквозь смех.
– А ты заткнись! – рявкнула Эмма.
– Похищение странного, ранее не имевшего контактов со странным сообществом, – это тяжкое преступление, – пояснил учитель. – Очень, очень серьезное.
– Никто меня не похищал! – возразила Нур.
– Вы – чужаки, – сказал Крах. – И вы перевозите через территориальные границы странного человека, не имевшего контактов с сообществом. А это означает… – Он резко выдохнул сквозь зубы и топнул ногой. – Ух, до чего это мерзко!
Песья Морда наконец встал и отряхнул руки.
– Это означает, что нам придется вас сдать, – закончил он. – Иначе нас объявят соучастниками.
– А может, не надо? – спросила Анджелика. – Они мне все больше и больше нравятся.
– Шутишь? – возмутился Песья Морда и принялся нервно мерить шагами сцену. – Ты представляешь, что будет, если мы не сообщим куда следует, а Лео об этом прознает? За наши жизни никто и ломаного гроша не даст!
– А я-то думала, ты никого на свете не боишься, – заметила Анджелика.
Песья Морда рванулся к ней и заорал:
– Чтобы не бояться Лео, надо быть полным придурком!
И отвернулся, а когда повернулся обратно, в руке у него появилось какой-то приборчик – вроде маленького мобильного телефона.
– Вы даже не представляете, до чего мне самому это противно. Я уже настроился с вами работать. Но, боюсь, выбора нет.
Он нажал несколько кнопок на своем аппаратике, и секунду спустя завыла сирена. Казалось, звук идет отовсюду разом – от стен, с потолка, прямо из воздуха. Мы с друзьями переглянулись, потом посмотрели на американцев. Те неподвижно стояли, опустив руки, никто больше и не пытался нам угрожать. Казалось, они просто огорчены.
Эмма отпустила Фрэнки, и та рухнула на пол.
– Где наш друг? – заорала на нее Эмма. – Что ты сделала с Енохом?
Фрэнки торопливо поползла к американцам, подальше от нас.
– Он теперь в моей коллекции! – крикнула она, выглядывая между коленями Краха. – Вы его не получите!
Уговаривать ее было без толку, и ничто нас больше здесь не удерживало. Сирена продолжала выть. Мы с друзьями огляделись.
– Думаю, надо отсюда выбираться, – сказал я.
– Самое время, – поддержала Эмма.
Мы с Эммой и Нур подхватили под руки Бронвин, которая почти уже пришла в себя, но все-таки немного пошатывалась, и побежали вниз со сцены и через проход к дальним дверям – так быстро, как только могли (то есть довольно медленно). Американцы даже не пытались нас задержать. Мы выскочили на улицу, где уже сгущались сумерки. Навстречу нам неслось человек пять-шесть в костюмах 1920-х годов, вооруженных ручными пулеметами столетней давности. Подняв свое оружие, они закричали: «Стоять! Ни с места!» Пули ударились об асфальт и рикошетом брызнули во все стороны.
Мы остановились. Один из нападавших пнул меня по ногам, и в следующую секунду я уже лежал ничком на тротуаре, а в затылок мне упирался сапог.
– В колпаки их! – скомандовал кто-то.
На голову мне натянули какой-то шершавый мешок, и стало темно.
Назад: Глава пятнадцатая
Дальше: Глава семнадцатая
