Так уж вышло, что поговорить с учеными, а прежде всего с профессором Сысоевым, как обещала Головану Забияка, никак не получалось. Сначала все время отнимали хозяйственные дела – наладить нормальный быт и взаимоотношения тринадцати «коллег» оказалось не таким уж простым делом. А еще часто и подолгу ходили на охоту, особенно когда делать это могли не все – раненые, разумеется, в походах не участвовали. Затем, когда в основном все вроде бы наладилось, ухудшилось состояние самого Юлия Алексеевича. Он перестал вставать, часто впадал в забытие, бредил. Илона с Игуменом и Грибком ухаживали за ним как могли, но девушка небеспричинно опасалась, что исход может оказаться плачевным. Перелом ситуации наступил, как ни странно, после того, как сталкеров снова «призвали» на бой с «урфинами». Что характерно, на Сысоева, пребывающего в тот момент в беспамятстве, «зов» не подействовал. Это немного утешило Забияку, которая не представляла, как выдержал бы пробежку по лесу, не говоря уже про само сражение, пожилой больной человек. Хорошо было и то, что профессор оставался в пещере не один. На Грибка, правда, надежды было мало – он тоже все это время сражался, только не с «урфинами», а с самим собой, точнее, с культей укороченной ноги, – зато Блямс пребывал не только в полном здравии, но и в ясном сознании. За последнее время он насмотрелся на то, как Грибок, Игумен и Илона ухаживают за ранеными, и сам теперь мог оказывать первую помощь.

– Давай… Блямсик… смо… три за ним… – с трудом выдавила Забияка перед тем, как неодолимая сила утащила ее вместе с другими сталкерами на бой.

«Богомол» утешающе блямкнул и принялся исполнять порученное. На сей раз это оказалось совсем несложно – профессор Сысоев спокойно проспал все три с половиной часа, что отсутствовала основная часть группировки. А когда все вернулись – к счастью, никто, даже легко, не был ранен, – Юлий Алексеевич раскрыл вдруг глаза и сказал, что хочет есть, а когда его накормили, совсем повеселел и даже принялся шутить.

– Ну, как прошел бой? Как ваши «Маши»? Не капризничали?

Илона даже не сразу поняла, что речь идет о штурмовых винтовках, которыми снабжали здесь сталкеров неведомые хозяева. Винтовки, на ее взгляд, и впрямь были неплохими, и она бы своему «Никелю» ни за что не изменила, но, увы, запас шестимиллиметровых патронов, взятых из прошлой Зоны, кончился, а «Маши» использовали патроны калибра пять пятьдесят шесть. Поэтому и ей, и тем ее друзьям, кто привык к «Печенгам», волей-неволей пришлось менять привычки.

– Не капризничали, – отозвался Аникей Тавказаков. – Только я считаю такое название несправедливым по отношению к другим женщинам. Почему «Маша»? Почему не «Света» или «Марина»?

– Согласен, – оживился профессор, у которого по-молодому заблестели глаза. – Если бы спросили мое мнение, я бы назвал эту винтовку «Анной».

– Она красивая?.. – подмигнув, улыбнулась Сысоеву Илона.

– Очень, – мечтательно ответил Юлий Алексеевич. – Идеал женской красоты. Высокая, стройная, с длинными темными волосами… Но самое главное – она умная. Не в том смысле умная, что как орехи щелкает интегралы, а настоящим женским умом, даже мудростью. С ней всегда хорошо, с ней никого больше не нужно. И ты уверен, что она чувствует то же, пусть даже на самом деле это не так. Рядом с ней ощущаешь себя мужчиной. Любимым, единственным… – Он вдруг тяжело вздохнул и добавил очень тихо: – И когда теряешь эту женщину, понимаешь, что теряешь все.

– Ничего, вы еще вернетесь к своей Анне, – тихо сказала Илона.

– Как?..

– А вот это мы как раз и хотели узнать, – послышался от входа знакомый голос.

Косморазведчик, который, слушая беседу подруги с профессором, слегка увлекся романтическими мечтаниями, не сразу понял, что здесь делают Голован с Бликом. Однако щетинистый сталкер тут же объяснил причину своего появления:

– Мы ж, это-во, договаривались, что будем иногда заглядывать, новостями делиться, узнавать, что ваши ум… ученые придумают. Вот и решили после боя к вам завернуть, чтобы уж заодно, лишний раз ноги не стаптывать.

– А мы пока даже и не говорили на эту тему, – развела руками девушка.

– Так отчего бы не поговорить сейчас? – сказал Плюх. – Как раз все на месте, и Юлию Алексеевичу лучше стало.

– Вы о чем? – обвел всех взглядом профессор.

Забияка рассказала ему о давнем разговоре с Голованом. Сысоев закивал:

– Конечно-конечно! Это давно пора обсудить. Просто необходимо! И я приношу извинения, что надолго выпал, так сказать, из общества. Но сейчас я готов. Может, как раз и поведаете мне, что изменилось, пока я был… м-мм… вне темы?

– Изменилось то, – первым начал Плюх, – что «урфинов» становится все меньше. Заметно меньше.

– И сталкеры, это-во, тоже перестали сюда попадать! – с воодушевлением добавил Голован. – Похоже, вы были последними, кто сюда прибыл.

– Значит, арги окончательно уничтожили прежнюю Зону, – сказала Забияка. – Оттого и не стало пополнений.

– То, что не стало пополнений, понятно, – сказал Юлий Алексеевич. – Собственно, мы и так ждали, что скоро той Зоны не станет. А вот почему «урфинов» стало меньше? Потому что они погибают во время боя?

– Не, – замотал лысой головой Блик. – Мы их убиваем, конечно, но не так же. Убили, скажем, за бой тридцать, а в следующий раз их на триста меньше.

– Кто-то их забирает, – сказал доцент Тетерин.

– Понятно, кто – хозяева, – глянула на него Илона.

– Я думаю, – задумчиво проговорил профессор Сысоев, – этот процесс как-то автоматизирован, иначе хозяева уже обеспокоились бы и прибыли принимать меры.

– Согласен, – кивнул Аникей Тавказаков. – Причем крутые меры, глобальные. Вплоть до закрытия ставшей малофункциональной Учебки.

– То есть, если мы ничего не придумаем, ее… закроют, – встревоженно произнес косморазведчик. – А говоря прямо, ее попросту уничтожат, как сделали арги с той Зоной. В лучшем случае прибудут хозяева и перед ее уничтожением или «ремонтом» превратят в «урфинов» всех имеющихся в ней на данный момент сталкеров. Всех нас! Согласитесь, это еще хуже, чем просто смерть.

– И что ты предлагаешь? – угрюмо проговорила Забияка.

– Нужно выяснить, куда исчезают «урфины». Проследить за ними после окончания очередного боя.

– Зачем ждать боя? – сказала сталкерша. – Сейчас и отправимся. Заодно Голована с Бликом проводим.

– Маленький шанс, что встретится кто-то, – покачал лысой головой Блик и натянул на нее кепку, которую держал до этого в руках. – В последнее время маленькими группами «урфины» вообще перестали ходить.

– Попытаться же никто не препятствует, – забросила за спину «Машу» Илона. – В крайнем случае, поохотимся. Мясо у нас заканчивается как раз.

– С этим тоже беда, – вздохнул Голован. – И зверья стало мало, никто больше оттуда, – ткнул он вверх пальцем, – не падает.

– Потому что неоткуда стало падать, – подал голос доцент Тавказаков, он же Беспалый, также беря автомат. – Юлий Алексеевич, я тоже с ними схожу. Если встретим «урфинов», пойдем за ними, глянем, что там да как.

– Только будьте осторожнее, прошу вас! – отозвался профессор.

Плюха даже умилил этот диалог. Будто сын отпрашивается у отца на свидание. Между тем Беспалый стал уже таким сталкером, что дал бы фору многим старожилам. Но Егор понял: Аникей хочет вернуть профессору уверенность, дать понять, что он по-прежнему их научный руководитель и его мнение много для них значит. Что ж, нормальный психологический климат в коллективе никогда еще делу не мешал.

На «охоту» пошли, не считая гостей, Плюх, Забияка, Беспалый, Тетерин, Злыдень, Гор и Игумен. У Колыча палец заживал плохо, началось нагноение, опасались даже, как бы сталкер не потерял руку. С ногой у Брюля дело обстояло лучше, он уже довольно сносно, хоть и прихрамывая, ходил. Если бы не последний бой, который, ясное дело, не способствовал заживлению раны, он бы, возможно, уже полностью поправился. Так же его пока старались без особых причин не нагружать. Блямса, хоть он и очень просился, не взяли – с ним было бы трудно оставаться незамеченными во время слежки за «урфинами». Деда оставили тоже – как единственного здорового человека. Он даже не стал спорить. Вообще Николай Николаевич после инцидента с группировкой Голована заметно изменился: стал более сдержанным, вдумчивым, что ли… И стал куда меньше болтать. Но, бывало, срывался. Впрочем, иногда его непринужденная болтовня даже отвлекала от невеселых мыслей. Сейчас он, правда, попросил у Плюха устройство-переводчик, чтобы можно было общаться с Блямсом. Сам «богомол» отнесся к этой просьбе отрицательно, что-то недовольно заблямкал, но разведчик устройство Деду все-таки дал. Он подумал, что Катков решил наконец по-настоящему извиниться перед Блямсом за то, что сделал при их первой встрече, и вообще наладить с «богомолом» пусть и не дружеский, но хотя бы нормальный, взаимоуважительный контакт. И конечно же, Плюху такое намерение не могло не понравиться.

Едва охотники ушли, Дед нацепил на голову аргианскую гарнитуру и позвал Блямса наружу.

– Зачем? – недовольно блямкнул «богомол».

Остальные, особенно Юлий Алексеевич, тоже этим заинтересовались и смотрели теперь – кто прямо, кто искоса, – на Каткова в ожидании ответа. И тот ответил специально громко и отчетливо, чтобы слышали все:

– Я хочу кое-что прояснить в наших личных отношениях, – слово «личных» он выделил голосом. – И рассказать анекдот. Неприличный. – В последнем слове «личный» он тоже выделил. И про анекдот сказал, конечно же, просто так, назло, чтобы не пялились.

– Ты винтовку только взять не забудь, – сказал ему Брюль. – А то анекдот несмешным получится. Вышел как-то Дед во двор поболтать, а болталку-то ему и откусили. Тут и сказке конец. Хороша анекдотулина? – И Брюль оглушительно заржал.

– Потише, прошу вас, – поморщился Сысоев. – Голова болит.

– Грибок, слышал? – тут же перестроился на серьезный лад Брюль. – У профессора голова болит. Дай ему чего-нибудь! А ты иди давай, коли собрался, – кивнул он Деду. – И винтовку не забудь!

– Говорил уже! – буркнул тот, но «Машу», разумеется, взял, забывать о ней он и не собирался.

Когда вышли из пещеры. Николай Николаевич хорохориться перестал, будто бы даже сдулся, стал меньше ростом.

– Ты… это… – проговорил он, стрельнув взглядом по Блямсу и тут же убрав глаза. – Ты прости. Я не со зла, клянусь. Я правда думал, что ты из этих, из хищных. И я правда специально ранил, не хотел убивать. Ну ты сам подумай, откуда я мог знать, что ты разумный?!

– Те «богомолы», за которых ты меня принял, – сказал Блямс, – тоже разумные, только находятся на другой ступени развития.

– Но я же не знал! И я ведь только ранил!

– Можно было выстрелить в воздух. Но ты хотел большего эффекта. Ты ранил меня не из-за необходимости, а потому что так захотел.

– Да-да, согласен! – вскинул Дед руки. – Я был не прав! Прости меня, очень тебя прошу. Буду тебе обязан. Что-нибудь попросишь, даже то, что мне очень не захочется делать – все равно выполню!

– Хорошо. Я запомнил. Я попрошу. Потом.

– Но ты меня простил?..

– Но ты же еще не выполнил.

– Э-ээ… – растерялся Катков. – Но ты хотя бы на меня больше не сердишься?

– Нет. Рассказывай анекдот.

– Какой анекдот?.. Ах, это… Да я просто так ляпнул, чтобы они на меня не пялились.

– Расскажи. Я много раз слышал слово «анекдот», но я ни разу не слышал самого анекдота.

– Да это же так, глупости всякие. Короткие смешные истории. Часто неприличные.

– Ты и сказал, что анекдот неприличный. Что значит «неприличный»? Тоже не понимаю. Не понимаю сразу два слова. Если расскажешь неприличный анекдот, я узнаю сразу два слова. Высокий КПД. Рассказывай!

– Да я и не вспомню так сразу… – замялся Дед. – Ну разве что… Только он не сильно неприличный. Слово лишь одно неприличное используется. Пойдет?

– Пойдет. Рассказывай.

Николай Николаевич почесал в затылке, вздохнул и начал:

– Спит Иван на печи…

– На чем спит мужчина по имени Иван? – перебил его Блямс.

– На печи. Это в деревнях такие… бытовые устройства. В них еду готовят.

– Мужчина Иван – еда для других особей? – удивился «богомол». – Но как он может спать, когда его готовят? Это же больно. Или его усыпили специально, во избежание мучений?

– Да нет же! Готовят внутри печи, а не снаружи. А снаружи она просто нагревается, и на ней тепло лежать. Засыпается быстро.

Блямс долго молчал, а потом выдал:

– У данного устройства специально нарушен теплообмен, чтобы на нем было тепло спать? Но тогда нужно совмещать приготовление пищи со сном, что не просто неудобно, но и невозможно в принципе.

– Не одновременно же! Приготовил, поел, а потом и ложись. Кирпич долго остывает.

– Это устройство выполнено из кирпичей?! – закачался «богомол». – Но ведь это же…

– Прими это как должное, ладно? – скрипнул зубами Дед.

– Хорошо… Но ведь на кирпичах спать очень жестко, особенно вам, поскольку строение ваших тел…

– Тоже прими как должное. Пожалуйста! – засопел Катков.

– Все крайне нелогично, но… Ладно, я принял вводные с большим, правда, допуском. Продолжай.

– А его старушка-мать… Нет, давай сначала, а то как-то уже далеко… Значит, так. Спит Иван на печи, а его старушка-мать сидит на лавке и латает его портки… в смысле, штаны. А Иван ей и говорит…

– Погоди, – поднял лапы Блямс. – Латает – это значит «преобразует в латы»?

– Пусть будет так… – шумно выдохнул Дед.

– А почему только штаны? Нелогично. Большинство жизненно важных органов человека расположены выше.

– А Иван больше нижними дорожит!

– Нелогично.

– А вот такой он нелогичный, этот Иван. Иван-дурак.

– В смысле ругательства или в смысле диагноза?

– Во всех смыслах, – начал закипать Николай Николаевич. – Он такой дурак, каких свет не видывал. Почти как я, который решил тебе рассказать… ха-ха… анекдот… ха-ха-ха!.. – пробрал его нервный, болезненный смех.

– Ты не дурак. Не очень сильно дурак. Не критично дурак для выполнения основных жизненных функций. А твой анекдот сложен для понимания, но тем даже интересен. Продолжай.

– А Иван ей и говорит…

– Подожди. Ты сказал, что Иван спит. Как он может при этом разговаривать? Нет-нет, я знаю, что некоторые люди разговаривают во сне, но при этом они не обращаются к кому-то конкретно, а Иван…

– Хорошо!!! Он проснулся!!! Ему стало горячо, и он проснулся!

– Не кричи. Я очень хорошо тебя слышу. Продолжай.

– А Иван проснулся и говорит ей: «Мама, рыбы хотите?» Мать ему отвечает: «Хочу, Ванечка, как не хотеть?»

Дед замолчал, искоса поглядывая на Блямса. «Богомол» замер безмолвным изваянием. Катков с опаской продолжил:

– А Иван ей: «Тогда пойдите и наловите». Мать ему: «Да как же я ее наловлю-то, Ванечка? Я ведь уже старенькая». А Ваня ей с печи: «Тогда сидите и не… гундите!»

Вновь повисло молчание. Но прервал его Дед:

– Это все.

– Как все?! – подпрыгнул Блямс. – А где смысл?

– Где-то там.

– Но там его нет! Зачем Иван обвиняет родительницу в том, к чему сам же ее и подвел? Разве он не знал, что его мать имеет сильно ограниченный по функционированию возраст?.. Ах да, мужчина же умственно болен… Но тогда это вовсе не смешная, а грустная, даже трагическая история. На неисправном устройстве для приготовления пищи спит умственно отсталый мужчина. Ему становится горячо, но вместо того, чтобы слезть с устройства, он затевает лишенный смысла разговор с обессиленной, голодной старой женщиной, когда-то родившей его, а теперь мастерящей защиту для его…

– Не продолжай! – взмолился Дед. – Я все понял! Я рассказал плохой анекдот. Прости… – Катков заплакал.

– Не отчаивайся, – решил утешить его «богомол». – Возможно, переводчик плохо справился со своим функциями. Такое уже бывало. Но можно я задам один вопрос?

– Всего один? – всхлипнул Катков. – Правда?..

– Честное слово.

– Задавай.

– Что в этом анекдоте неприличного? Латы на нижнюю часть тела или сон на устройстве для приготовления пищи?

– Не то и не это, – признался Дед. – Если честно, в оригинале вместо «не гундите» немного другое слово. Вот оно как раз неприличное.

– А почему ты его заменил? Это неправильно. Возможно, именно поэтому анекдот потерял смысл и стал не смешным, а грустным.

– Вряд ли.

– И тем не менее. Я настаиваю! Иначе это нечестно. Ты просишь у меня прощения, а сам…

– Ладно! – молитвенно сложил руки Катков. – Но я тебя предупредил. Не обвиняй меня потом в том, что я неприлично выражаюсь.

– Не обвиню. Даю еще одно честное слово.

Дед приблизился к «богомолу» и прошептал ему оригинальную концовку анекдота.

– А что это значит? – спросил «богомол». – Это производное от чего-то?

– Да, – закатил глаза сталкер и прошептал Блямсу то существительное, от которого произошел глагол.

– А это еще что такое? – продолжал любопытствовать Блямс. – Я иногда слышу это от сталкеров, но…

Деду все настолько осточертело, что он прямыми словами, как есть, разъяснил «богомолу» суть.

Тот опять закачался и стал причитать:

– Это невозможно! Это невозможно физически! Она бы просто не смогла это сделать! Таких звуков ей было бы не издать! Или я ошибаюсь? Когда придет Забияка, я попрошу ее…

– Я вот тебе попрошу!!! – завопил Николай Николаевич, кидаясь на Блямса. – Я лучше задушу тебя сейчас, и пусть меня расстреливают!!!

На шум из пещеры выбежал Колыч.

– Что тут у вас такое?!

– Ничего, – буркнул Дед. – Я ему, вон, анекдот рассказал.

– А! Так это вы смеялись! Ну-ка, расскажи тогда и мне.

– Один дурак другого принял за умного и сильно ошибся. А тут третий вылезает и говорит: «Что тут у вас такое?»

– Да ну тебя! – сплюнул Колыч, поморщился от боли в руке и скрылся в пещере.

– Дед, ты прости, – сказал вдруг Блямс. – Я кажется понял, что тут неприличное. И если я это скажу Забияке, будет так сильно неприлично, что ты даже готов и меня убить, и сам умереть.

– Вот именно, – буркнул Катков.

– Тогда я ей не скажу. Вообще никому не скажу. Все равно в этом нет смысла, а зачем говорить то, в чем нет смысла?

– Правильно. Не такой ты и дурак. Но только вот что я тебе на будущее скажу… Ты, если услышишь вдруг, что где-то анекдоты рассказывают, ты туда не ходи. А то анекдот в мозг попадет, совсем плохо будет. Я-то тебя убивать не стал, потому что ты свой. Да и то с трудом удержался. А другие… Другие, брат, не удержатся, факт.