Дежурные на Выборгской явно скучали: пришедших – ушедших и раньше было не больно много, а сейчас, так и вообще – Горшок оказался первым за полдня. Намолчались, поэтому старший из них двоих обрадовался и возможности поговорить, и самому Горшку, который жил на станции, пока не перебрался на Петроградскую.

– Мишка! Ты куда пропадал? А кот твой как? Мультик, вроде? Живой?

Кот, услышав, что его зовут, высунул голову.

– Жив, котяра. Что, так и катаешься у хозяина на хребтине?

Кошак муркнул, спрыгнул на пол и тут же пометил территорию.

– Брысь, сволочь лохматая! – второй дежурный попытался дать коту пинка, но Мульт ловко увернулся и зашипел на обидчика.

– Жень, да ладно тебе. Хоть и вонь, конечно, да от живого существа. А то нюхай тут креозот. Не надоело? И учти, коты, они злопамятные. Обоссыт ночью, что делать будешь?

– Поймаю и башку отверну.

Женька появился на Выборгской недавно, ни Мишку, ни его кота не застал, да еще и был в пресквернейшем настроении.

– Я те тогда яйца отверну! Да тебя за этого кота вообще отсюда попереть могут!

– Тоже мне, ценность! Кот. И станция ваша… Выгоните – уйду, потеря небольшая, тоже мне…

И Женька продолжил что-то там бурчать себе под нос.

– Ты на этого дурня внимания не обращай, молод еще, не понимает, что сейчас такие, как твой Мультик, – на вес золота. Говорят, что их тут где-то даже разводят специально, и продают. И выгодно. А то крысы совсем оборзели. Ты бы своему тоже невесту, что ли, подобрал. Котятки пошли бы. Я бы взял одного, с котом и драная палатка домом покажется…

Дежурный так и болтал бы до бесконечности, но к посту подходили люди.

Мишка прошел на станцию.

Со стороны «бара» – местной забегаловки – пахло едой. Так пахло, что у Горшка закружилась голова. Мультик свою проблему с голодом решил просто: терся об ноги, об ножки столов, изображал голодные обмороки и приступы обожания, другими словами – выпрашивал куски у посетителей. Кто-то гнал его, кто-то умилялся – киса – и подкармливал эту наглую рыжую морду. Уже через полчаса котей стал перебирать харчами. Наелся.

Но Горшок – не Мультик, ему за одну только милоту никто и крошки не даст. Да и милоты-то никакой нет и в помине. Раньше с едой и жильем проблем не было: амплуа юродивого и кормило его и позволяло не беспокоиться о крыше над головой. Можно было бы и сейчас повторить прошлый успех, да только Мишка поймал себя на мысли: все, был юродивый, да вышел. Ботаничка, а потом и питерские улицы начисто выбили из него желание кривляться. И как ему теперь быть, Горшок не имел представления.

– Мишка? Вернулся, надо же. А мы тут уж думали, что ты совсем сгинул у этих чокнутых. Как хоть они там? Гляжу, не обижали: отъелся, посвежел. Расскажешь что? Развлеки компанию, сделай милость.

Горшок не любил Леху. Впрочем, так его называл только он, для остальных это был Алексей Николаевич, «владелец заводов, газет, пароходов», вернее, гостиницы и этой забегаловки, которые давали неплохую прибыль. Человек, вроде, и не бедный, а скряга и жлоб. Мог пообещать, а сам обмануть, по принципу: по пятницам не подаю.

Но сейчас у Мишки особого выбора не было, и он подошел к столу. Увидев, что Горшок сглотнул слюну при виде закуси, Леха сделал воистину царский для него жест:

– Что уставился, жуй. А то на голодный желудок и врать-то скучно.

Уговаривать Горшка не пришлось. Но как бы голоден он ни был, все равно заметил, что здешняя стряпня и в подметки не годится тому, чем кормила его Аркадьевна.

– Ну, чем порадуешь?

Мишка уже знал, чем. Поверить – не поверят, это точно, а вот напугает он их тут до смерти. Хотя он ничего сочинять не собирался. Если только самую малость. Все рассказал, все одним махом вывалил. И про Хранителя, и про Царицу с Принцессой, и про то, как собственными глазами видел: скормил Хранитель своему кактусу ни в чем неповинного человека. И косточек от него не осталось. Все в красках и лицах, уж чего-чего, а рассказывать Горшок умел и знал, как заинтересовать, где рассмешить, а где – напустить жути. Постепенно вокруг Лехиного стола собралась небольшая толпа.

– Ну, Горшок, и горазд ты врать. Молодец! Страху напустил – в темный туннель теперь одному не сунуться. Эй, Заварза, на три дня у этого чудика тут кредит открыт, спросит – накормишь.

Три дня – это хорошо, это даже много – три дня. Если Мишка посчитал все правильно, то Волков с тем мужиком должны скоро явиться. Или максимум – к завтрашнему вечеру. Но даже если и сегодня, то Горшок все равно пару раз тут отобедает. Если успеет. В запас. А то брюхо, оно такое, старого добра не помнит.

– А скажи, Горшок… Ты от них как, совсем сбежал, или просто в гости заглянул?

– В гости. Я в саду заблудился, городом до вас шел.

– А Петра видел?

Горшок аж похолодел: ничто не напугало его так, ни каменные истуканы в Ботаническом саду, ни лианы, ни даже голодные псы. Памятник… С истуканами ему со страху и померещиться могло. А Петр был реальный! Мишка на что угодно мог поспорить: этот памятник гуляет по городу, как ему заблагорассудится!

– Глянь-ка, аж позеленел. Точно, видел. Ну-ка, расскажи, давай, соври что-нибудь.

Мишка обиделся. Никогда раньше не обижался на «соври что-нибудь», а теперь его это задело.

– А ты сам сходи туда, и все увидишь.

– Ну-кась, что я там увидеть должен? Колись, Мишка, не молчи, а то кредит отменю.

– Отменяй. Только все равно не поверишь. Я мертвый был.

Компания дружно заржала.

– А потом Петр тебя воскресил! И тебя зовут теперь Иисусом.

И опять хохот.

– Зачем богохульствуешь?

Компания примолкла, с удивлением уставилась на высокого худого мужика в старой тюбетейке.

– А тебе-то что, Сугроб? Молись своему Аллаху, а нашего Христа не тронь, мы с ним сами поладим. Иди, куда шел, иди, давай.

– Бог един…

– Един, един… Только вали отсюда. Давай, Горшок, ври дальше.

«Ври дальше»… Да не врет он! Только все равно не поверят…

– Петр церковь караулит. Кто там ворует, того убивает. А я оттуда ничего не взял.

– …И он тебя пощадил.

И опять этот хохот!

– Горшок, а, Горшок, а Петро наш не сказал, как он их убивает? Душит или головы отрывает?

А на самом деле, как?

– От страха они помирают.

– А ты, значит, не помер? В корешах у него теперь, небось, ходишь, а?

– Я ничего в церкви не украл…

– Это мы слышали. Но ты ж говорил, что помер, да воскрес?

Компания потешалась. Что ж, шуты для того и существуют.

– Не веришь – не надо! Только там мужик лежал, жмур, скелет один остался! А рядом чашка, золотая! Из церкви!

Смеяться сразу перестали. И хмель куда только делся?

– А то не Конь часом? Он вроде к Сампсонию-то намыливался?

– Мишка, скажи нам, ты хоть его рассмотрел, жмура этого? Какой он был?

– Больно надо. Дохляк как дохляк. Волосы, вроде, рыжие.

– Конь. Говорили ему: не ходи один. В том районе три стаи кормятся!

Не поверили – их дело. Конечно, списать на собак проще… Только Мишка знал точно – Петр это. И Конь сам виноват: воровать не надо было.

Со стороны казалось, что Горшок бесцельно бродит по перрону. На самом деле, это было совсем не так, Мишка искал место, куда бы ему спрятаться. Так, чтобы Волков и остальные его не видели, а он, наоборот, имел возможность за ними наблюдать. Иногда его подзывал к себе кто-нибудь из старых знакомых, расспрашивал о жизни, о том, как его опять занесло на Выборгскую. Мишка отвечал односложно, и лишь когда от него ждали байку, повторял то, что уже рассказал Лехе. Но уже без настроения: Горшок каждую секунду ждал появления Волкова, а нужное место так и не выбрал. Зато кот просто купался в любви и внимании, со всех сторон только и слышалось: кис-кис, кис-кис. Ребятня тискала его, взрослые – кормили, если было чем. С ним играли, его целовали, и рыжая бестия окончательно почувствовала себя пупом вселенной. Вот сейчас он развалился посередине платформы и занимался своим любимым делом: вылизывался.

– Мультик, молоко будешь?

Кот в его сторону даже голову не повернул.

– Ну все. Хватит наглеть!

Мишка подхватил Мультика, засунул его за пазуху, пошел к ближайшей палатке. Она стояла таким образом, что за ней можно было укрыться, пока Волков и его команда не покинут станцию. Пока так, а потом он что-нибудь сообразит. По обстоятельствам.

«Эй, Там-Тамыч! Что молчишь? Назначил меня Бэтменом и бросил? А если я не знаю, что делать? Тогда подсказывай, что ли!»

– Ты куда полез?

Что за непруха? Мишка так надеялся, что его никто не заметит… Высокий тощий мужик, тот самый, что с Лехой поцапался, имя такое странное: Сугроб.

– Спать хочу. А на палатку денег нету.

– Что, не пускает Леха? Не понравились байки?

– Угу.

Мужика этого Мишка раньше тут не видел, видать, пришел после его ухода. Плохо это, или хорошо, Горшок пока еще не решил.

– Твой кот тут шухер навел?

– Мой, Мультик.

– Хорошо, что у тебя кот, ты не один.

– А ты один? – сказал и тут же пожалел об этом: вот черт за язык дернул! Лезешь в душу грязными лапами!

Но Сугроб ничего, не обиделся, и даже ответил.

– Не один. Жена есть, русская. Дети, взрослые уже. Не тут, не на этой станции. Воюют, солдаты. Жена умрет, буду один.

Мужчина говорил спокойно, без эмоций. А Мишке вдруг стало так тоскливо…

– Болеет жена?

– Сильно болеет.

Они помолчали. Потом мужик опять заговорил.

– Меня Сухроб зовут.

– Я Мишка. Горшков. Горшок.

– Ты про Петроградскую правду говорил?

Горшок замялся.

– Почти. Вообще они нормальные. Меня не обижали. Только пунктик у них на кактус этот.

– А как же жертвоприношения?

– Не, тут я наврал.

Почему-то Мишка решил не говорить Сухробу правду.

– Война сейчас. Не сегодня-завтра она сюда дойдет. Детей, женщин прятать надо, а некуда. Только на Петроградскую. Жену тоже отправлю.

– А сам что?

– Я – мужчина, и мне всего сорок два! Я буду воевать.

– Против Вегана?

Сухроб посмотрел на него с удивлением.

– Их солдаты тоже смертны.

Горшок, по дурости, забрел как-то на Елизаровскую, еле унес оттуда ноги, и теперь упоминание об империи вызывало у него ужас, ни чуть не меньший, чем от встречи с памятником Петра Первого.

– Сюда каким ветром занесло? Да еще и через город?

Мишка замялся.

– Не хочешь – не говори. Если тайна.

– Да не тайна. Только зачем я тебя своими проблемами грузить буду?

Сухроб неожиданно рассмеялся.

– Везет мне. Дня два назад подошел ко мне пьяненький один, время убить. Я его прогнать хотел, а вместо этого – всю свою жизнь ему рассказал. А потом он меня помочь ему попросил. Я сделал, что он хотел. Теперь у тебя проблемы. Мне понравилось помогать. Живу не зря. Расскажешь, и тебе помогу.

Поможешь… Можно ли ему вообще помочь?

Сухроб, кажется, догадался, о чем подумал Горшок.

– Иногда просто послушать человека – и то помощь.

Время поджимало, как в несколько слов уместить все, что с ним произошло?

– Мне тоже сорок с хвостиком. Но у меня нет ничего и никого, кроме этого кота. И я ничего не умею, только воровать и рассказывать байки. Выпить люблю, поесть. А мне говорят – иди и спасай человечество. Я не пошел. Тогда меня погнали силой.

– Раз сказали, значит – придется спасать.

– Знать бы кого. И что делать.

– Как кого? Человечество. А что делать – узнаешь. Кто назначил, тот и подскажет.

– Я не сумею.

– Сумеешь. Просто надо поверить. И рискнуть.

Сухроб замолчал. А Мишка вдруг почувствовал, как он устал: шутка ли, столько всего случилось!

– А про Петра как, правда?

– Угу. Не врал ни капельки. Можно я подремлю тут?

И Мишка устроился прямо на полу, свернувшись клубочком. Котей пристроился рядом с ним.