Павла Сыч (мама)
Август 1952
– Вы не имеете права нас разъединять! – кричу в лицо краснощекому, похожему на жирную свинью дядьке в сереньком мятом костюмчике с кожаным портфельчиком под мышкой.
– Я, деточка, как раз таки имею. – Грязно-серым платком дяденька то и дело пытался избавиться от выступающего из всех щелей на лице капель пота, который превращался в настоящие ручьи.
Через две недели после похорон бабушки от нас ушел Федор. Брат женился на вдовушке, старшей его на пять лет, по совместительству председательской дочке, и в отчий дом практически сразу забыл дорогу. Почти семнадцать лет Игната и мои неполные шестнадцать роли не играли – четырнадцатилетняя Ноябрина, шестилетняя Маруся и десятилетний Илья законным постановлением кого-то там должны были отправиться в детские дома, причем разные, находившиеся даже не в одном городе.
– Они не сироты, у них есть мы! – Я указываю в сторону Игната, стоявшего у калитки, скрестив на мощной груди руки, в полной готовности наброситься, если придется, на этого самопровозглашенного большого начальника.
– У всех в этой жизни кто-то да есть, но этого не достаточно. У вас нет главного – восемнадцати годков и работы. Как вы планируете выжить в этом мире, когда вас и самих-то не мешало бы еще пару годков в интернате каком повоспитывать?
– Я тебя сейчас за пару минут воспитаю! – закатывая на ходу рукава рубахи, доставшейся в наследство от отца, к мужчине разъяренным зверем несется Игнат.
– Э! Молодой человек, попридержи свои босяцкие выходки, а то не в школу, а в колонию загремишь. – Свин выставил впереди себя руку, сжимавшую носовой платок, будто этот жест мог остановить моего братца, мышцы которого от тяжелого труда давно раздулись до неприличных размеров.
– Вот сейчас вколочу тебя в землю, и можешь отсылать меня, куда хочешь!
– Игнат! – вмешиваюсь я, хоть и сама бы с удовольствием приняла участие в избиении непрошеного гостя. – Боюсь, этот прав, мы только хуже сделаем, если изобьем его до полусмерти. Разве только насмерть?
Свиной розовый окрас дяденьки моментально сменился на цвет побелки, глаза вылезли из орбит, а челюсть упала на землю. Неподдельный ужас был налицо. Предобморочное состояние, не иначе.
Игнат, в отличие от этого чиновника, понял, что я шучу, и одного взгляда на бело-красного поросенка хватило, чтоб взорваться заразительным смехом. Я тоже подхватила смешинку.
– Ну вы у меня дошутитесь! Посмеяться захотелось? Я вам устрою! Вы еще у меня поплачете. Ох, поплачете! – Угрожая нам своим платком, под пристальным взглядом трех пар глаз, наблюдавших за происходящим из окна кухни, в этот раз дядька ушел ни с чем.
Мы с Игнатом думали, что у нас есть некий временной запас, и мы успеем что-то придумать, в крайнем случае, сбежим из нашей деревни, но…
Уже на следующий день товарищ Свин прибыл к нашему дому в компании четырех вооруженных молодых мужчин при погонах. Без суда и следствия, прямо из-за обеденного стола на улицу вытащили Ноябрину, Илью и Маруську, они даже не успели доесть завтрак. Как каких-то преступников, их затолкали в грязного зеленого цвета микроавтобус, не дав возможности даже попрощаться.
Автобус быстро уехал. Я ору так, что, кажется, еще немного – и выплюну собственную глотку, но мой вопль никак не действует на довольно ухмыляющегося у белой «Победы» Свина.
– Что ж не хохочешь? Иль ты только смелая в компании братца-дегенерата? – Меня сдерживают две пары крепких рук, иначе я бы собственными зубами разорвала этот кусок мяса в клочья. – Я дорожу своей работой, которую всегда выполняю на совесть, и этот раз просто не мог быть исключением. Отпускайте эту несчастную. Дело сделано. Нам пора.
Свин быстро исчезает в салоне машины. Двое заталкивают меня в дом и спешат занять задние сиденья легковушки. Выбегаю на улицу и несколько километров бегу следом, вдыхая клубы пыли, падая, поднимаясь, но автомобили скоро исчезают из поля зрения. Продолжать бег больше не имело смысла.
– А где Маруська? И почему Илья не накосил травы для Матроны? А Ноябрина спит? – В полдень домой на обед явился Игнат и застал пустой дом и меня, лежащую на кухонной кровати у печки.
– Их больше нет, – отвечаю мертвым голосом.
– Что значит – нет? – Брат бросает на табурет кепку, а сам усаживается за обеденный стол, на котором все еще стоят три тарелки не до конца съеденного супа, одна общая со свежими овощами, вторая – с яичницей.
– Их забрали, – все тем же голосом говорю я.
– Как?! – Только сейчас до Игната дошло. Табурет летит ко всем чертям, а брат пулей несется к двери. – Да я их… Да я им… Да чтоб они!
Выбежав на улицу, Игнат почти сразу возвращается:
– Кто забрал? Когда? На чем? Куда увезли? Как ты позволила? Почему меня не позвала? – Я неподвижно лежу. – Павла, отвечай!
Впервые в жизни брат больно толкает меня в плечо, а его взгляд режет изнутри хлеще любого ножа.
– Свин забрал! И не кричи на меня! Он не один приехал. Их было четверо. Четверо вооруженных мужчин. Уехали на двух автомобилях – микроавтобусе и белой «Победе». Одна против пятерых мужчин я ничего не могла поделать. Звать тебя не было ни времени, ни смысла. Ты бы тоже со всеми не справился.
– Я бы справился! Я бы со всеми справился, и мы бы сегодня же сбежали из этой деревни в другую, каких тысячи. Мы бы выжили в другом месте и оставались семьей до конца! А ты… Ты… Ты всегда нас всех ненавидела! Думаешь, я не знаю, что Маруську ты первые несколько лет, кроме как «смерть», про себя никак не называла? Думаешь, я не догадываюсь, что Семену ты помогла уйти, ножичек подсунув? Да и Светка бы осталась в живых, если б ты ухаживала за ней нормально!
– Прекрати! Хватит! Прошу… – Я вскочила с кровати, будто от жуткого ночного кошмара. Мне кажется, что собственные уши начали обманывать, ведь мой любимый брат не мог произнести всех этих ужасных обвинений, тем более он не мог так думать! – Игнат, ты в самом деле винишь во всем меня? Думаешь, я на короткой ноге с Богом?
– Нет, скорее с Чертом. – Игнат схватил со стула кепку и, прежде чем надеть, несколько секунд теребил в руках. – После того как умерла мамка, ты возомнила о себе слишком много. Великомученица святая Павла. Да вот только святые все делают по зову души и сердца, а ты вынуждена была играть в эту игру добродетели и хранительницы домашнего очага. Знаешь, сколько раз я слышал, как по ночам ты плакала и проклинала свою жизнь? Что ж, можешь теперь вздохнуть с облегчением – у тебя осталась только ты, а я отправляюсь искать брата и сестер. И я отыщу их, чего бы мне это ни стоило! И мы снова станем одной семьей, только ты об этом никогда не узнаешь.
Это было последнее, что произнесли жестокие губы брата, а затем он надел кепку, смахнул со щеки скупую слезу и исчез.
Всю следующую неделю, чем бы я ни занималась, в ушах назойливо звенели слова Игната, заставляя меня рыдать не переставая. Смириться с жестокостью брата было непросто, но еще сложнее было осознать, что он был во всем прав. Я ненавидела свою жизнь. Ежедневный тяжелый труд не оставил места для нежностей и сестринской любви, тем более когда некоторые из братьев были наглядным пособием по безразличному отношению к любому из родственников. Пусть я плохая сестра, но, по крайней мере, не сбежала из семьи, как Федор, не спилась, как Владлен, не укоротила свой век, как Семен. Рыдая по ночам в подушку, я продолжала тащить свой крест. Но Игнат прав – у меня теперь осталась только я, и строить жизнь теперь я могу по собственным правилам, желаниям и потребностям. В конце концов, Маруська с Ильей и Ноябриной не пропадут, за ними присмотрит государство. Игнат тем более. А у меня наконец появилась возможность начать жизнь с чистого листа.
