Глава девятая
Все благополучно становилось на места. И загадочное исчезновение этой парочки, и пустой «Камаро», прозябающий на парковке. На территорию крематория они не проникли, обратно тоже не вернулись. Местечко на задворках склада, рядом забор, длинные штабеля приготовленной к обработке древесины, ящики со стройматериалами, укрытые брезентом. Рядом свалка металлолома, тот самый колодец, ржавые жестяные листы, по которым мы вчера топтались…
Любопытствующие, слава богу, еще не собрались. Два заводских охранника, начальник службы безопасности Пургин – средних лет, коренастый, с проседью в коротких волосах, испуганный пожилой (но не дряхлый) сторож, который не мог найти себе места и постоянно потирал руки.
Тарапуньку со Штепселем прикончили, очевидно, здесь, а потом затащили в створ колодца, прикрыли железом. Они еще не пахли, но уже… попахивали, особенно вблизи. Тела не провалились в шахту. Усатый тип сложился пополам, застрял в колодце, расперев его плечами и коленями. Голова откинута, рот оскален. Малорослый напарник валялся тут же, вниз головой, затылок обагрился кровью. Огнестрельные ранения – определил я безошибочно. Кто-то шел навстречу, зная, что их дорожки пересекутся, именно здесь они и встретились. Стреляли с глушителем, можно не сомневаться. Местечко глухое, посторонних нет. Усатого пристрелили сразу – без прелюдий и разъяснения причин. Второй пустился наутек, получил пулю в голову и… в общем, тоже далеко не ушел.
Я сделал присутствующим знак, чтобы отошли подальше, опустился на корточки. Лица и руки убитых уже покрывали трупные пятна. Вокруг – каменистая глина, в принципе, сухая, никаких следов. Я поколебался, хотел запустить руку усачу за пазуху – ведь должны у него быть какие-то документы? Но передумал – полиция точно по головке не погладит. Это не важно, что у них в карманах. Вернее, не самое важное в сложившейся щекотливой ситуации. Пару минут я рыскал по округе, пытаясь что-то обнаружить. Но слишком много мусора – «индустриальные» задворки, чтоб их…
Сторож все выдал, как на духу:
– По нужде я сюда забежал, каюсь… Обычно не делаю такого, но в туалете кто-то сидел, а мне приспичило. Чувствую, запашок, думаю, может, крыса сдохла. Приподнимаю лист, а там…
Все было просто, как банный веник! Осталось выяснить: КТО? Убийца – местный, перебрался с территории крематория (а там хватает лазеек), или вообще пришел со стороны?
– Спасибо, – кивнул я, – теперь будете разговаривать с полицией. Борис, вызывайте ментов, нельзя с этим тянуть. И врать им тоже не надо, будем говорить, как есть.
«Просто некоторые частности можно опустить, – закончил я мысленно, – например, про Рязанова, про события, назревающие в музее…»
При условии, что в нем реально что-то назревает! Пургин испарился. Охранники периодически поглядывали на мертвецов – не каждый день случается такое. Варвара опустилась на колени, вытянула шею. Кто о чем, а вшивый о бане! Она положила руку на землю, пристально вглядывалась в мертвецов, бусинка пота стекала по переносице, дрожал подбородок. Варваре было страшно, но она держалась, делала, что умела.
– Нет, Никита, плохо понимаю, слишком быстро все произошло… Усатый даже испугаться не успел. Второй пустился наутек, но и двух метров не пробежал… Я чувствую его страх, он рядом, он еще остался… Как-то все молниеносно – всплеск паники, отчаяния, а еще он сильно удивился. Ну, словно стрелял в него тот, кто не должен был стрелять…
– То есть он знал стрелявшего?
– Возможно, не близко, но видел его когда-то, разговаривал с ним.
– О личности стрелка можешь что-то сказать?
– Ты за кого меня принимаешь? – Она попятилась, встала на ноги. – Я не вижу событий, Никита, поскольку души этих бедолаг не собираются мне ничего сообщать. Только их эмоции в последние мгновения жизни.
– Все, уходи отсюда. – Я подтолкнул ее в спину. – Я останусь, надеюсь, нас не будут мурыжить до конца недели.
До приезда полиции оставалось время, я позвонил Вадиму Кривицкому.
– Ну, что еще? – проворчал капитан полиции. – Позволь-ка догадаться. Тебе опять потребовалась помощь наших компетентных органов, иначе хрен бы ты позвонил. Несправедливо устроен мир, согласись. Полиция всегда срывается с места, помогает частному сыску, а от последнего – ни благодарности, ни информации…
– Уймись, – проворчал я, – никто не предлагает тебе срываться с места. Уже другие едут – им больше повезло. Ты помнишь парочку, с которой я бился перед твоим приходом на Железнодорожной? Их испугали твои выкрики про полицию, они прыгнули в тачку и убрались.
– И?
– Так вот, их больше нет. Но самое смешное, что крематорий и прочая епархия Якушина здесь совершенно не при делах.
Я рассказал «на скорую руку» все, что мог.
– Короче, вы достукались, – резюмировал Вадим. – Нет, я далек от мысли, что кто-то из ваших убил этих парней. Я, может, и мент, но не идиот. Но то, что вы допустили такую ситуацию… И зачем ты мне звонишь, если все равно не намерен делиться информацией? Произошло не на вашей территории? Ваши не пострадали? Оборудование и имущество цело? Секреты – живы и здоровы? Тогда какого хрена, Никита? Ты ведешь себя, как маленький испуганный ребенок.
– Да будут тебе секреты, – разозлился я. – Вот все закончится, соберемся, возьмем побольше пива, и все секреты по этому безумию станут твоими. Единственная просьба – держи руку на пульсе, минимизируй давление со стороны уголовки Дзержинского района, ведь именно они сейчас приедут. Если нас начнут мурыжить, то неизвестно, чем кончится.
– Терпи, казак, – хохотнул Вадим. – А ты хотел совсем без последствий? Так не бывает. Ладно, посмотрю, что можно узнать по вашим жмурам.
Минут через двадцать прибыла неспешная следственно-оперативная группа. Прибыли два «УАЗа» ППС, оперативники, криминалисты. В принципе, мы вообще могли сделать вид, что мы здесь ни при чем. Но если менты попадутся дотошные, выяснят, что покойные испытывали нездоровый интерес к музею Якушина, тогда, считай, пропало, прохода не дадут.
И вся эта бодяга снова растянулась до позднего вечера! Допрашивали работников завода, сторожа, охрану на турникете, которые, естественно, упомянули меня. Хорошо, хоть Рязанова не вставили в рассказ. Не скажу, что меня терзали с особым пристрастием, на роль убийцы я совсем не тянул (просто физически не имел такой возможности), но уйму времени и нервов убить пришлось.
Оперативник по фамилии Стрельцов, заполнявший протокол, никак не мог взять в толк, какое отношение частный детектив Ветров имеет к музею и крематорию, какое отношение к ним же имели убиенные и какое отношение частный детектив Ветров имеет к убиенным. Вопросы завязывались в хитроумный морской узел, и чем глубже мы погружались в этом маразм, тем меньше было шансов его распутать.
Впрочем, версию для правоохранительных органов я худо-бедно сочинил. Это преступники, замышлявшие ограбить музей. Отсюда их интерес к последнему и частые визиты, а также «всенощные» у шлагбаума. Ну, мозгов у ребят не хватало, бывает. А убили их сообщники, недовольные тем, что фигуранты засветились. Музею нечего скрывать, он открыт, и Сергей Борисович Якушин всегда чистосердечно ответит на любые вопросы. В конце концов, разве я должен распутывать данное преступление?
– Вы не волнуйтесь, – посмеивался оперативник, – мы все распутаем, дайте только срок. Признайтесь, Никита Андреевич, вы же что-то скрываете от нас? Это видно по глазам и сбивчивой речи – по тому, что вы не успели подготовиться.
– Так арестуйте меня, – рассердился я, – если считаете, что после такого события я должен быть спокоен, уравновешен и давать исчерпывающие и точные ответы. Угрожать неприятностями я вам не буду, поскольку не смогу их устроить, но то, что вы облажаетесь, и вам будет стыдно – с гарантией…
– Вы хотите сказать, что можете раскрыть это преступление раньше полиции? – осведомился он.
«Просто раскрыть, – подумал я. – Не раньше полиции».
Но озвучивать такие провокационные вещи явно не стоило. К счастью, в этот день я был не единственным, чьи показания заслуживали недоверия. Надеюсь, про меня забыли, накинувшись на работников предприятия, на территории которого, собственно, и произошло злодеяние.
Я потихоньку смотался, за мной Пургин и все остальные. Мы видели, как санитары в белых халатах грузят тела в машину. Впоследствии несколько человек, отягощенных полномочиями, были отмечены на территории крематория. Показательных акций никто не устраивал (очевидно, Сергей Борисович тоже совершил пару звонков), но глаза они мозолили, беседовали со строителями, с персоналом, заглянули в музей, но как-то дальше катафалка и лошади в попоне не пошли – сделали задумчивые лица, словно вспомнили что-то важное, и ретировались.
Сергей Борисович в собственном кабинете в здании крематория отвечал на неудобные вопросы. Блуждала озадаченная Алла Михайловна, а, встретившись со мной, признала, что такого «разгула» приключений в, казалось бы, тихом месте ну никак не ожидала. Что вообще происходит? «Убили кого-то на заводе», – лаконично объяснил я. Хорошо, что французские журналисты вовремя убрались – со всеми своими пунктиками о личной безопасности.
Вторая половина дня пролетела откровенно бездарно. Рязанов почти не высовывался из своей комнаты. Варвара сидела в Интернете и обрывала телефонные линии. Сергей Борисович позвонил мне в начале одиннадцатого вечера.
– Приветствую, Никита Андреевич. – Голос был уставший, но он шутил. – Еще не выплыли из омута удовольствий?
– Вы сейчас про какие удовольствия, Сергей Борисович?
– Они у нас с вами общие. С одной стороны, появилась хоть какая-то определенность об этих людях, с другой стороны – новые загадки. Полиция уже уехала, оставив после себя интригу: намерена ли она проводить серьезное расследование?
– Все зависит от того, кем формально являлись эти двое. Если у них документы представителей силовых ведомств, то придется напрячься…
– Я поговорил со своими знакомыми в правоохранительных структурах. Вот информация, известная следствию. Фамилии: Грубис и Шагин. Имели паспорта, согласно которым они зарегистрированы в городе Дубна Московской области. Оба неженаты. По мнению эксперта, паспорта могут быть поддельными – требуется экспертиза, которую проведут явно не сегодня. Также водительские права и удостоверения сотрудников службы безопасности Московского банка реновации и развития, филиал которого есть в Дубне. Только незадача – ни в одном из отделений упомянутого банка по всей стране нет сотрудников с такими фамилиями. Хотя их машина, как я уже говорил, числится именно за этой структурой – вот же парадокс. Так что ребята липовые, прибыли в город ненадолго, для выполнения некой миссии. Об их прикрытии нам ничего неизвестно, но оно должно быть – если это люди из той организации, о которой нам лучше не говорить… – Сергей Борисович тяжело вздохнул. – Еще есть чеки и ключи из гостиницы «Сибирь», но там они, похоже, появлялись нечасто. У обоих имелось оружие – компактные девятимиллиметровые пистолеты «LC-9» фирмы «Ruger», у каждого по запасной обойме и глушители. Разрешения на ношение оружия, кстати, тоже имелись – так что формально они никаких законов не нарушали. То, что проникли на территорию завода, – не бог весть какое нарушение… У вас есть мысли, кто до них добрался?
– Тут только два варианта, Сергей Борисович. Либо их противники, которые не хотят уничтожения артефакта и перемещения его в другое место. Либо их сообщники, решившие, что их товарищи засвечены и проще их убрать, чем как-то иначе вывести из игры.
– Согласно вашей версии, их тут целая армия.
– Это не новость, Сергей Борисович, кто-то есть. И с той, и с этой стороны. И все чего-то ждут.
– Звучит не очень оптимистично, Никита Андреевич. Вы намерены выяснять обстоятельства сегодняшнего инцидента?
– Считаете это нужным? Лично мне до лампочки, кто убил этих ищеек. Пока не возникнет угроза организации и людям, не считаю нужным что-то выяснять. Так мы можем пропустить что-то более важное.
– Соглашусь… – закряхтел Якушин. – Да уж, попали в переплет, причем достаться может с любой стороны. Что посоветуете?
– Совет один – усилить концентрацию людей с дубинками. Советую на ближайшие несколько дней закрыть музей для посетителей. Спокойной ночи, Сергей Борисович.
– И вам, Никита Андреевич…
Утром в пятницу, 17 августа, вышло солнце и немного потеплело. Парк Памяти вымер, у здания крематория – никакой активности. У правого крыла лязгала бетономешалка, визжал перфоратор. На входе в музей висела табличка, извещающая, что персоналу очень жаль, но музей закрыт по техническим причинам. Двери, впрочем, не запирали – своеобразный компромисс.
Варвара подскочила с постели раньше меня и, оставив записку, что у нее «ну, очень важные дела», убежала на работу. В принципе, чужие головы мне и не требовались. Я собирался все обдумать и пообщаться с интуицией.
На втором этаже было два охранника. Они помялись и вышли, оставив меня в одиночестве. Я пристально разглядывал артефакты, отбросив подальше эмоции и глухой протест. Не важно, какая в них энергетика, что там зашито и как это вызвать к жизни. Дело не в этом. Я упускал что-то другое, важное, и требовалось срочно восполнить знания.
Я медленно вышагивал по залу, собирая и склеивая клочки информации. С визитами в музей Константина Рязанова (пока он еще не стал нашим) было связано что-то необъяснимое. Вернее, НЕОБЪЯСНЕННОЕ. Когда он приходил – в пятницу, в субботу, в воскресенье? В понедельник тоже пришел, и его взяли… В первые дни прибор что-то чувствовал, реагировал то одним, то тремя индикаторами. Уверенности не было, явного всплеска показаний – тоже. Допустим, первый раз он не дошел до артефакта, второй – тоже. Но в воскресенье Рязанов находился в этом зале, подошел с прибором именно туда, куда нужно. Прибор не зашкалил – хотя должен был. Почему? Рязанов ретировался, в понедельник снова возник с приклеенными усами, и в этот раз прибор взыграл! Потом была драка, всем известные события, потеря памяти… Как это можно объяснить? В понедельник артефакт стоял (или висел) на своем месте – именно там же, где и сейчас. А в остальные дни на этом месте его не было? Но индикаторы работали, значит, он находился рядом. Совсем рядом и все же недоступен? Это как? За стенкой, что ли?
Мысль была шальная. Но, в принципе, реалистичная. Нам никогда не приходило в голову, что в первые визиты Рязанова артефакта в зале просто не было. Списывали на что угодно – на человеческий фактор, на недостаточную точность техники… В каком-то глупом смятении я подошел к стене, зачем-то потащил на себя штангу с платьем «черной вдовы». Вешалка отъехала – она была на роликах. Я нагнулся, обхватил часы, попытался их поднять. Они весили килограммов десять – не такая уж и тяжесть. Я пристроил их обратно, обернулся через плечо и царапнул ногтем картину в угловой части. Под ногтем осталась краска, на полотне – маленькая царапина, да простит меня Сергей Борисович…
Не то я делал. Я отодвинул платье еще дальше, потрогал зачем-то стену. Обычные стеновые панели. Что я хотел найти? Лаз в соседнее измерение? Я привстал на цыпочки и приложился ухом к стене.
За стеной что-то глухо скрипело и постукивало. Потом перестало. Потом вроде кто-то кашлянул. Отрывистый шаркающий звук – словно точили что-то рашпилем.
Там действительно был затаенный мир. Я стал вертеться, чувствуя, что, возможно, наткнулся на что-то дельное. Из зала должен быть второй выход – любой, даже тот, которым не пользуются. Так предписано правилами пожарной безопасности, и нарушать их Якушину нет никакого резона. Что-то было – за утюгами и колонной, между православным иконостасом и буфетом из красного дерева, за вычурной маскирующей драпировкой. Там находилась узкая дверь пожарного выхода, и она не была заперта на ключ! Действительно, а если реально пожар? Какой с нее толк, с запертой?
Я пролез через бахрому портьеры, переступил порог. Узкий коридор, тусклая лампочка под потолком…
Осененный, я чуть не хлопнул себя по лбу. Вот же ротозей! Для чего тебе голова? Чтобы есть? Коридор поворачивал направо, выходил на заднюю лестницу, она спускалась к заднему выходу из музея. Я прекрасно знал про этот выход и про эту лестницу. А также про пару подсобных помещений, в которые можно было выйти с лестницы.
В дальнем закутке хранились экспонаты, по той или иной причине не участвующие в экспозиции (большей частью поврежденные), в другой располагалась небольшая мастерская: пара верстаков, миниатюрный сверлильный станок, резаки по металлу и дереву. Там производили мелкий текущий ремонт – если дефект или повреждение было незначительным. Там чинили мелкие миниатюры, ремонтировали модели катафалков и прочие «уменьшенные» образцы, латали силиконовые манекены, деревянные изделия. Там хранился инструмент на все случаи жизни. Что-то вроде «кают-компании» – там пили чай и болтали за жизнь местные мастеровые, электрики, водопроводчики, проводили время свободные от смены охранники. Стены были толстые, скрывали звуки.
Я стоял перед дверью, пытался сориентировать в голове эти помещения. А ведь вполне возможно, мастерская и выставочный зал являлись смежными помещениями, у них имелась общая стена.
Еще не понимая, что это дает, я пролез в дверь, забрался в помещение, где плотность всевозможных вещей была выше, чем в лавке китайского старьевщика. Забитые полки, стеллажи, открытые шкафы. Куклы, сундучки, маски, статуэтки, настенные часы с кукушками…
Во втором помещении что-то поскрипывало. Я пролез туда. Там горела настольная лампа. У верстака колдовал местный мастер на все руки Федор Михайлович Левтун. До выхода на пенсию ему оставалась пара лет. Немногословный, исполнительный мужик, про себя он не любил распространяться, но говорили, что где он только не работал – и в ремонтных цехах ТЭЦ-2, и в институте ядерной физики, и в куче исследовательских контор, и в оборонном институте измерительных приборов, вытачивая напильником высокоточные детали для ракет и спутников. Сегодня он возился с какой-то старой шкатулкой – мазал кисточкой с клеем, прикручивал разболтавшиеся петли. Он покосился на меня поверх очков.
– Привет, Никита. Прости, занят. Ты по делу или как?
– Привет, Михалыч. Извини, что отвлекаю. С меня пачка чая. Вспомни конец той недели, ты же работал? Напольные часы марки «Янтарь» или полотно 50х40, на нем скорбящая мамзель в траурном платье, ниче такая. Не имел с ними дело?
– Вот об этом я и хотел поставить вопрос перед Сергеем Борисовичем, – ворчливо отозвался Левтун. – Ладно, принимаю вещи на ремонт без сопроводительных листов, но почему я их таскать должен? Ладно, хоть знал, где стоят эти часы…
Колени задрожали, пот потек по спине. Подобные состояния, кажется, называются «моментами истины».
– Ты говори, Михалыч, говори, – пробормотал я. – Я передам Сергею Борисовичу все, что у тебя накипело.
Мастер вещал, не отрываясь от работы, и меня уже конкретно прошибал пот. Почему я сразу не подумал о явном? Ведь простейшая логическая цепь…
Кажется, в прошлую пятницу это было, как в мультфильме про Винни-Пуха – «когда обед уже закончился, а ужин еще не наступил» – Федор Михайлович отлучился по делам в поселок Восход. А когда вернулся, на верстаке стояли те самые часы! Не заметить невозможно. Кто принес, он не знает. Но зачем принесли, вполне понятно. Задняя крышка оторвалась, там дерево прогнило. Сзади ведь годами никто не смотрит. А тут, видимо, посмотрели.
Федор Михайлович поскрипел зубами. Но и в голову не пришло ничего странного, быстро отремонтировал. Снял крышку, где надо, подклеил, наждаком прошелся, заменил проржавевшие шурупы, все собрал и замазал лаком «под натуральный орех». Снял часы с верстака, убрал в сторону. Тут же забыл про них, день прошел, другой, третий. Потом запнулся об эти часы, злость взяла. Почему не забирают? Позвонил Ларисе, у нее занято было. Еще раз о них запнулся, чуть заново не сломал. С детства впитал: если хочешь что-то сделать – сделай сам! Чертыхаясь, обнял часы, поволок в зал короткой дорогой (которой я пришел). Он знал, где часы стояли. В зале было пусто – некому высказать претензии. Пристроил их на место, отодвинув платье и побрел обратно. В какой день это было? Да в понедельник, когда же еще? В воскресенье он не работал. Уже забыл про этот случай. А вот я напомнил…
Я задыхался от волнения. Вот и стало все понятно. Кто-то из персонала отнес в мастерскую сломанные часы. И фактически три дня они стояли за стенкой! Оттого в первые визиты Рязанов пребывал в недоумении. Объект был рядом, прибор сигнализировал, но не на полную мощность! Во-первых, стенка, во-вторых, расстояние метра три. Откуда Рязанову знать про эту мастерскую? В понедельник, когда он нарисовался, часы снова стояли на выставке, и прибор сработал!
– Никита, ты нормально? – проворчал, уставившись исподлобья, Левтун. – Чего волнуешься-то так?
– Все в порядке, Михалыч, огромное спасибо тебе, человеческое…
Я прыжками бросился прочь, едва не выбив затылком раму дверного проема. Пробежал по переходу, пролез через портьеру, стыдливо прикрывающую облезлую дверь пожарного хода, и снова очутился в зале.
Здесь находилась Варвара. Тоже взмыленная, взволнованная. У нее поблескивали глаза. Сегодня она одевалась наспех, натянула жакет, никак не гармонирующий с длинной складчатой юбкой, забыла причесаться. Дамская сумочка висела на плече – девушка держалась за ремешок, словно часовой за ремень автомата.
Мы заговорили одновременно, осеклись, раздраженно уставились друг на друга. Снова открыли рты… В этот момент в помещение быстрым шагом вошел Сергей Борисович. Он тоже был взволнован! Мы словно сговорились!
С внешним видом у Якушина был полный порядок, но волнение плескало через край, он учащенно дышал, блестели глаза. Он обрадовался, что мы оба тут, и не успели мы снова заговорить, как он приложил палец к губам. Варвара изумленно отвесила подбородок. Я все понял. Ведь подозревал что-то подобное, но так и не собрался с идеей обжиться и провериться.
Я молча кивнул, показал Варваре кулак. Она возмущенно засопела. Женщины не любят выглядеть глупее окружающих. Якушин сделал знак – на выход, прошептал: «На улицу», и мы послушно потянулись за ним.
Но выйти из музея оказалось сложнее, чем нам представлялось. Каждому из нас хотелось говорить, но все в этот час было против! Сергей Борисович торопливо спускался по лестнице, держась за перила. Мы следовали за ним, словно хвост за собакой, Варвара пыталась обогнать, наступала на пятки. Михаил поднимался навстречу, держа наперевес, словно базуку, папку с документами. Приметив Якушина, он тоже возбудился.
– А я ищу вас, Сергей Борисович… Во-первых, звонили из московской ассоциации танатологов, срочно хотели вас услышать, ваш сотовый телефон почему-то оказался недоступен… Во-вторых, вы должны расписаться – это бумаги в налоговую, в санэпидемслужбу и несколько потерявшихся листов по дилерскому договору с барнаульским заводом.
Я бы с удовольствием протаранил этого парня, дабы не мешался тут! Но Сергей Борисович был человек дисциплинированный, ответственный и чуткий. Он не сказал ни слова, прислонился к перилам и принялся бегло расписываться услужливо протянутой ручкой. Михаил забрал папку и снова хотел что-то сказать. Этому парню я тоже показал кулак и провел соответствующую жестикуляцию: дескать, сгинь с пути, а то я за себя не отвечаю! Михаил удивленно заморгал, но решил не искушать судьбу, освободил дорогу. Мы прогремели мимо него, словно группа захвата, идущая на дело, спустились в зал.
– Сергей Борисович, у меня несколько вопросов, вы сильно заняты? – оторвалась от иконы Марка-Гробокопателя Алла Михайловна Незнанская. Она что-то «стенографировала» в блокноте, но краем глаза отметила движение и тоже приняла стойку.
– Да, Сергей Борисович страшно занят, просит извинить! – чуть не синхронно воскликнули мы с Варварой, а последняя поспешила взять Сергея Борисовича под локоть. Он замешкался, вроде хотел остановиться, но Варвара повлекла его дальше, а мне пришлось вести арьергардные бои, прикрывая отход колонны.
– Что-то случилось, Никита Андреевич? – бросила в спину Незнанская. – Может, пожар или наводнение?
– Эвакуацию объявили, Алла Михайловна, – чисто по-военному пошутил я. – Бомбардировщики уже в пути, взлетают с Чкаловского аэродрома. Все в порядке, просто срочные дела. Сергей Борисович непременно к вам подойдет, когда освободится.
А вот пройти безнаказанно мимо съемочной группы французского телевидения оказалось нереально. Эти люди обладали жесткой хваткой. Оператор Антуан Лепьен снимал крупным планом восточную стену, стараясь охватить все ее содержимое. Камера была здоровая, профессиональная, позволяющая вести съемку даже для прямого эфира. Под ногами путались провода, горели переносные лампы.
Объясняться журналистам приходилось с Ларисой. Сотрудница музея говорила в микрофон, который держала перед ней Мари Ксавьер. При этом непонятно, кто кому давал интервью – Мари постоянно перебивала, задавала вопросы, ответы на которые даже толком не выслушивала. Лариса была вполне подготовленной девушкой и могла бы выдержать любое нашествие. Она терпеливо общалась с представителями прессы, не стирая с губ вежливой улыбки. Но кого-то французской журналистке определенно не хватало. Обнаружив скользящего мимо надгробий Якушина, она обрадовалась и устремилась к нему, путаясь в шнуре от микрофона.
– Сергей Борисович, мсье Якушин… пожалуйста, всего лишь несколько слов, мы кое-что не понимаем… – Она умела делать свою работу, соорудила такую мордашку, что остановился бы и скорый поезд без тормозов. К тому же она бесцеремонно заступила нам дорогу, и свободы для маневра фактически не осталось.
– Хорошо, Мари, – любезно улыбнулся Якушин, – но только несколько слов, хорошо? Мы с коллегами должны решить одну проблему, а потом я весь к вашим услугам.
– Да, да, Сергей Борисович, только несколько минут. – Журналистка лучезарно улыбалась.
– Все в парк, – шепнул мне Якушин, – да проверьте все на себе, поняли, о чем я?
Варвара неласково поглядывала на Мари, вломившуюся в нашу деликатную работу. Мы обогнули журналистку и с потерями покинули здание. Я быстрым шагом направлялся к парку, свернул на дорожку, спускающуюся к центральной аллее. Она семенила сзади, несколько раз порывалась что-то сказать, но я раздраженно отмахивался.
Я плюхнулся на лавочку в безлюдном месте, снова приложил палец к губам. Она всплеснула руками – и этот туда же! Я стащил с себя ветровку, осмотрел ее, пристроил рядом. Прощупал брюки, потом взялся за борсетку с деньгами и документами. Вроде ничего. Варвара, кажется, сообразила, сняла жакет, как-то стыдливо глянув по сторонам, стала проверять складочки и карманы.
А я с любопытством воззрился на ее сумочку, которую она поставила на скамейку. Обычная небольшая сумочка – что-то из высокой моды, фирмы «Baldinini» (впрочем, я в этом не силен), прямоугольная, вытянутая вверх, с ремешком. Характерная особенность – четыре сантиметровые лапки в нижней части, что позволяет ее ставить на любую горизонтальную плоскость, и нет нужды класть на бок. То есть «брюхо» сумочки фактически никогда не демонстрируется… Я взял ее, приподнял. Варвара что-то протестующе пискнула и осеклась.
Мы с интересом разглядывали приклеенного к днищу полусантиметрового «клопика» – маленький серый наплыв с липкой нерабочей поверхностью. Варвара открыла рот от изумления, вопросительно уставилась на меня. В принципе, умно. Приклеить незаметно может любой, если сумочка висит у женщины на плече, а обнаружить трудно, хотя микрофон совсем рядом. Выходит, нас постоянно подслушивали?
Я осторожно отодрал ногтем шпионское приспособление, прогулялся до отстоящей урны, опустил его на самое дно. Потом вернулся, снова сел. Варвара обескураженно опустилась рядом – ноги не держали.
– Теперь можно говорить?
– Говори, – великодушно разрешил я. – Впрочем, упреждаю, это был сверхчувствительный миниатюрный микрофон со встроенным аккумулятором длительного срока действия. А приемное устройство может находиться где угодно, скажем, в смартфоне того, кто нас подслушивал. Дальность действия, полагаю, не меньше пары сотен метров.
– Но зачем? – Она сглотнула.
– А ты догадайся.
К нам размашисто шагал Сергей Борисович. Его возбужденное лицо представляло собой жирный вопросительный знак. Довольно быстро ему удалось избавиться от журналистки. Он сел рядом, не спуская с меня пристального взгляда.
– Микрофон, – лаконично отчитался я. – На сумочке Варвары. Уже избавились.
Он испустил облегченный вздох, расслабился. Как-то недоверчиво покачал головой.
– Как вы догадались, Сергей Борисович?
– Мне кажется, это элементарно, Никита Андреевич. Вас не посещала подобная мысль?
– Посещала. Но не задержалась, к моему великому стыду.
– Если честно, Пургин подсказал… У него пунктик по этим шпионским игрушкам. Не будем вдаваться в подробности, друзья мои. То, что случилось, суровый медицинский факт, и не будем гадать на кофейной гуще. Я хочу рассказать одну занятную историю по поводу нашего артефакта.
И тут мы снова заговорили все вместе! Якушин сделал протестующий жест.
– Стоп, стоп, ребята, давайте говорить по очереди. Никита Андреевич, начинайте.
Я рассказал свою историю, в которой фигурировала дверь пожарного хода, лестница и мастерская Федора Михайловича. А также напольные часы Орловского часового завода, которые и являлись искомым артефактом! И пусть хоть кто-нибудь попробует возразить!
– Да мне и так понятно, что это часы, – фыркнула Варвара.
– С какой это стати, моя любезная? – обиделся я.
– А с той, что я тоже не праздно проводила время, – отрубила Варвара. – Я прошла всю цепочку владельцев картины. Ее написал в 50-х годах некто Шубин, преподаватель Владивостокской школы искусств, вполне, кстати, одаренный мастер, но так и не ушедший со своими работами дальше Дальнего Востока. Его полотна выставлялись во Владивостоке, в Хабаровске, на Сахалине. Эту картину он посвятил своей супруге, одновременно потерявшей при пожаре отца и мать. И это полотно только в 95-м году было вывезено с Дальнего Востока! Его приобрел один из «новых русских» – у него была сентиментальная супруга, та уговорила купить картину. Не важно, где после 95-го года кочевал этот предмет искусства, но в 91-м году он со стопроцентной гарантией находился во Владивостоке, то есть никак не мог быть заряжен «кремлевскими» экстрасенсами! Из этого следует, что у нас остается только один подозреваемый предмет – напольные часы! Разве не логично?
– Ну, примерно, – как-то ревниво допустил я. – Моя версия убеждает больше, но и твоя сойдет.
– Да, никаких сомнений, это часы, – подтвердил Якушин. – Лично я пришел к этой мысли совершенно другим путем. Во всем виновата моя память, вернее, отсутствие таковой. Почему я сразу не смог вспомнить этот случай? Ведь даже документация не оформлялась. Просто озарило сегодня ночью, вспомнилось все до последней мелочи…
Это было шесть лет назад, в тот год, когда мы открыли музей. Сколько всего произошло с тех пор, сколько лиц, достойных выставочных образцов и предметов, не представляющих никакого интереса… Ведь именно таковым мне данный предмет и показался! Это всего лишь часы, молодые люди, что в них выдающегося? Ко мне пришли двое воспитанных вежливых мужчин, попросили об аудиенции, так сказать. Один намекнул, что является бизнесменом, переезжает в центральную часть страны и избавляется от большей части своего имущества. Есть старые советские часы с историей, мол, достались от отца, а отцу от деда, стояли в кабинетах первых лиц, видели чуть не Ставку Верховного Главнокомандования в 40-е! Ему не нужны деньги, он просто хочет отдать часы в «добрые руки». «У вас музей, не могли бы вы поместить их в свою коллекцию? На вечное хранение, так сказать?» Я не испытывал недостатка в экспонатах, а часы – это всего лишь часы. У меня подобных часов уже было несколько штук! Я сделал попытку вежливо намекнуть, что нам этого не надо. Странная история: это двое не были никакими бизнесменами. И если дороги, как память, так возьми их с собой! Это же не танк. Но они настаивали, упрашивали. Потом спросили: вам требуется спонсорская помощь? Я не чувствовал себя особо нуждающимся, но денег в тот год ушло немало. «Как насчет аллеи с голубыми елями между корпусами?» – поинтересовались мужчины. Я был в недоумении, что бы это значило? Часы проверили – фона не было. Криминальный след? Не тот, знаете ли, предмет. Так и решили: они выполняют работы, а я беру часы в музей на вечное хранение. Условия постоянно экспонировать, кстати, не было, лишь бы находились в музее. Договор мы не подписывали – устное джентльменское соглашение. Прибыли рабочие, привезли саженцы, все сделали. Елочки на алее стоят до сих пор, уже выросли, вы можете ими ежедневно любоваться.
– И вы забыли про эту историю? – не поверил я.
– Забыл, – согласился Якушин. – Потому что никогда не ставил задачу ее запомнить. Масса артефактов, множество бесед, и не такие странные истории происходили, разве все упомнишь? Да, моя история не является сама по себе неопровержимой уликой, но вкупе с вашими… Любопытно, да?
– И мы не видим ничего, что опровергало бы ваше предположение о грядущей активации, – пробормотал я. – Вокруг музея сгущаются тучи, происходят убийства, действуют мутные компании, а тут еще «жучок» у Варвары…
– Я чувствую, что напряжение усиливается, – прошептала Варвара. – Скоро что-то произойдет. Одна из сторон победит, другая проиграет. А мы посреди этого. Избавиться от часов не можем – будут последствия, обратиться в органы – хороший повод поместить нас в психушку.
– Почему ваши «спонсоры» настаивали, чтобы часы находились именно здесь? – спросил я.
– Думаю, дело в куполе крематория… – Сергей Борисович с усилием сглотнул. – Это ведь маги, они все понимают, знают про каналы, порталы, центры скопления силы… А вообще мы молодцы. – Якушин вяло улыбнулся. – Все втроем пришли к одному выводу, но разными путями.
– И когда… рванет? – Я поежился. – Не пострадает ли музей?
– Не знаю, уместно ли слово «рванет», – поморщился Якушин, – затрудняюсь объяснить, как такое происходит. Данное явление – не физического порядка, поэтому материальные предметы пострадать не должны.
– Часы стоят, но выставлены на полночь. Это что-то значит?
– Это всего лишь стрелки, – пожал плечами Якушин. – Мы можем их вращать, куда нам вздумается. Не знаю, Никита Андреевич, хотя, возможно, это намек…
– Подумайте в последний раз. Может, избавиться от артефакта?
– Я бы избавился, – признался Якушин. – Но боюсь последствий. Артефакт под наблюдением. «Жучков» может быть больше, чем один, и откуда нам знать, какие «группы быстрого реагирования» отслеживают ситуацию? Какая партия подкинула микрофон Варваре, нам также неизвестно. Но они уже знают, что мы его нашли.
– Вы не ответили, когда это может произойти?
– Есть предположение… – Якушин колебался. – Не знаю, в теме ли вы. Вы тогда были слишком молоды… Август 91-го года. Создается ГКЧП – Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР. Это произошло в ночь с 18 на 19 августа. Замешаны высшие государственные лица СССР: Язов, Янаев, Павлов, Пуго, Лукьянов, председатель КГБ Крючков… Попытка государственного переворота путем отстранения президента СССР Горбачева, который в это время нежился в Форосе.
– Ну, почему же, все знают про эту историю, – пожал я плечами. – Ввели войска, танки, включили «Лебединое озеро» по всем каналам…
– И это все, что нужно знать про ГКЧП, – усмехнулась Варвара.
– История также называлась «августовский путч», – продолжал Якушин. – Топорная, неуклюжая, совершенно дурацкая попытка удержать СССР от развала, ну, и позволить, разумеется, высшим лицам сохранить свои посты. Явление стало нарицательным и посредством пропаганды приобрело негативную окраску, хотя цели у многих участников были благие – сохранить великую страну, не позволить учредить какое-то мутное Содружество Независимых Государств. Да, изжившая себя коммунистическая идеология, вызывающая только тошноту; драконовские советские порядки, тотальный дефицит, нищета населения. И все же все согласятся, что это была великая страна! И пусть нам говорят что угодно, но БЫЛИ способы ее сохранить, пусть в измененном, даже урезанном виде… Путч провалился, в стране началось «демократическое» безумие. В ноябре 91-го, когда проводилась операция «Питомник», СССР еще держался. На ниточке, но держался. У меня появилась мысль: почему в память об этом событии активацию не могли назначить на данную дату? А именно – попытку скинуть Горбачева и Ельцина?
– Вы имеете в виду…
– Именно полночь. Очень символично. Маги и экстрасенсы не чураются памятных дат и привязок к ним, это считается верным знаком. То событие, что все принимают за негатив, для них наполнено светом и оптимизмом. Возня вокруг музея это подтверждает. Что-то назревает. Я освежил события с помощью Интернета. Восемнадцатого августа в 23.25 Янаев подписывает указ о временном возложении на себя полномочий президента, а Горбачев объявляется неспособным управлять страной по состоянию здоровья. Через полтора часа подписываются документы о формировании ГКЧП, сочиняется «Обращение к советскому народу». В «отдельных областях СССР» вводится чрезвычайное положение сроком на полгода, запрещаются митинги, демонстрации, забастовки, приостанавливается деятельность политических партий (кроме КПСС), общественных организаций и так далее… И именно в эту полночь кое-кто надеется, что ситуацию можно исправить, воспрепятствовать распаду. Поэтому мне больше импонирует ночь с 18 на 19 августа. Потом для устроителей путча все было печально. Не хватило опыта, решимости, слаженности – путч разгромили, действующие лица загремели за решетку…
– Сегодня пятница, 17 августа, – мрачно заметил я. – Причем далеко не утро.
– Нам уже сказали, – хмыкнула Варвара. – Сергей Борисович, что будем делать?
– Ничего, – пожал плечами Якушин. – Мы выявили артефакт. Легче стало? Трогать его нельзя, я в этом уверен. Наша задача – обезопасить учреждение, персонал и лично нас с вами. Если вам интересно, встанем ли мы на чью-либо сторону… Я бы не стал делать резких заявлений. Над нами и так опасность, и неизвестно, чем все закончится. На вашем месте, Варвара Ильинична, я бы не выходил из комнаты отдыха.
