Глава седьмая

За спиной осталась охрана, вооруженная дубинками и шокерами, главный зал, напичканный экспонатами. Мы находились на втором этаже, у дальней стены. Мои спутники предвзято разглядывали правый угол (в котором, по поверьям, скапливается вся негативная энергия). Непосредственно в углу стояло старинное платье безутешной вдовы. Парящая над ним шляпка с вуалью наводила на мысль о человеке-невидимке – хотелось потрогать, что там под вуалью, не уткнется ли палец в чей-то бессмертный нос.

Я осмотрел колонны, поврежденные стеллажи, опустился на корточки, начал мысленно вырисовывать линии.

– Пентаграмму чертишь? – покосилась на меня Варвара.

– Да, вызову, кого следует… – Я поднялся, пожал плечами. – Просто удивляюсь, как нужно швырнуть прибор, чтобы так его разбить.

– Может, наступили на него в драке, – задумчиво посмотрел на меня Якушин. – К сожалению, камера наблюдения именно этот угол не охватывала, поэтому информацию имеем лишь со слов Ларисы и Аллы Михайловны. Давайте к делу, Никита Андреевич.

– Если к делу, Сергей Борисович, то нам нужна документация, – парировал я. – Откуда и когда поступили экспонаты. Она у вас есть?

– Документация будет… хотя, возможно, не на все экспонаты. Предлагаю провести пробный, так сказать, осмотр, послушать интуицию. Исключим все лишнее. Какой из данных экспонатов может оказаться нашим артефактом? Коллекцию моделей катафалков, конечно, опускаем, их изготовили мастера уже в XX веке. Африканские маски… м-м…

Мы разглядывали черных уродцев, висящих на стене. В принципе, африканская коллекция – во втором корпусе, но кое-что иногда смешивают. Бронзовые Будды соседствуют с православной атрибутикой, языческие боги – с валторнами похоронного оркестра. Не всегда понятна логика. В этом углу именно так и было – сущее «ассорти». Куски отшлифованного африканского дерева, снулые физиономии идолов с узко посаженными глазками, надменные взоры, вытянутые наплывы по краям – то ли уши, то ли косички. Полное отсутствие подбородков, зато гротескно длинные носы.

– Каждый африканский идол – это копия конкретного умершего человека, – пояснил Якушин. – Шаманы считают, что после смерти душа блуждает по миру и пакостит живым, пока не найдет рукотворную копию своего прежнего тела. Душа поселяется в ней и находит покой. Получаются «Аватары», так сказать. От идолов, изображающих врага, люди стараются избавиться. Продают, скажем, за копейки доверчивым туристам, а те потом с ними маются у себя дома. Постоянные неприятности, шумы по ночам, а утром идолы оказываются в другом месте. Шаманы умеют заряжать энергией подобные предметы. Не волнуйтесь, все проверено, злобные духи в этих поделках не сидят. А вполне нормальные духи… – Якушин вяло засмеялся, – главное, относиться к ним по-человечески, говорить добрые слова, не устраивать в их компании застолья. И еще важно, чтобы идолы не смотрели друг на друга.

– Знаете историю их появления здесь? – спросил я.

– Хороший товарищ привез из Чада лет пять назад. С этими фигурками все чисто – мы не самоубийцы, знаете ли.

– Может одна из них быть артефактом?

– Нет, – решительно качнул головой Сергей Борисович. – И даже не важно, откуда и когда их привезли. Это не сувениры, изготовленные в мастерской, а реальные посмертные идолы. Заряжать уже заряженное? Никакой уважающий себя маг до такого не опустится. А глупцов в советских частях «особого назначения» не было.

– В частях «очень особого назначения», – поправил я.

– Да, простите, – улыбнулся Якушин. – «Особое назначение» – по вашей линии. Эти фигурки мы также исключаем. Предлагаю добавить к списку также содержимое застекленной тумбы – броши, браслеты, прочие украшения, зонтики от солнца, дамские ридикюли и тому подобное. Уверен, это не то. Чем меньше вещь, тем больше вероятность, что она потеряется.

– Клепсидра? – ухмыльнулся я, разглядывая старинные водяные часы, напоминающие ворота в некое смутное измерение.

– Есть другое название – гидрологиум. Их использовали в Древнем Риме, украшали золотом, драгоценными камнями. Время измеряется количеством воды, вытекающей из отверстия. Откуда, по вашему мнению, возникло выражение «время истекло»? Это самое примитивное устройство, бывали и сложнее. Прибор ненадежный, требует обслуживания, присутствия «хранителя времени» и прекратил хождение с появлением песочных часов, за которыми не требовалось никакого ухода. Его держали в приличных домах лишь в качестве красивой мебели. Данный экземпляр – вполне рабочий, но не думаю, что его изготовили очень давно. Историю появления не помню, нужно поднимать документацию.

– Почему бы этого не сделать? – проворчал я.

– Сделаем, – уверил Якушин. – А теперь представьте, кто-то хочет поместить на хранение в музей тот самый артефакт. Неужели будет ненадежная документация? Мой вердикт – эта штука может быть артефактом.

– Как и напольные часы? – Я переместил взгляд. Это были обычные покрытые лаком часы с маятником и боем. Изрядно «сплющенные» – небольшая глубина по сравнению с высотой и шириной. Благородное темное дерево, покрытое лаком. Верхушка закругленная, повторяющая контур циферблата, украшена лепниной. Подножье утолщенное, массивное. За стеклом до самого подножья – удлиненный маятник и часть зубчатого механизма. Стекло открывалось, что продемонстрировал Сергей Борисович. Но часы не шли, обе стрелки сливались в одну в районе полуночи.

– Корпус с резными колоннами, цвет – «классический орех», дверца, украшенная сквозной резьбой. Пружинный механизм с ручным заводом.

– Но они не идут, – подметил я.

– Сломались, – объяснил Якушин. – В принципе, самые обыкновенные, в меру старые часы. Марка «Янтарь», выпущены Орловским часовым заводом, который просуществовал с 1952 по 2004 год. Наверное, подзаводятся ключом – точно даже не скажу.

– И давно они здесь?

– Лучше не спрашивайте, – улыбнулся Сергей Борисович. – Может, и не со дня основания музея, но давно. Документы посмотрим… если найдем. По правде, я небольшой любитель таких раритетов, подобных часов в музее несколько штук, плюс пара в крематории, но вроде стоят, ухода не требуют, в интерьер вписываются идеально.

– Ваш вердикт?

– Могут. Вносите их в «список подозреваемых».

– Платье?

Мы дружно разглядывали основной атрибут ритуального женского одеяния. Изделие явно на высокую даму. Черная шерсть, крытая крепом, строгий стоячий воротник, пышный подол с бахромой, узелками и кисточками. В принципе, наряд не пуританский – платье выразительно облегало формы его владелицы. Шляпка, идущая в комплекте, тоже не умаляла женственность, а скорее, ее подчеркивала.

– М-да, – сказала Варвара. – Как-то трудно такое представить. Впрочем, в качестве бреда…

– Платье, кстати, принадлежит «черной вдове» Анне Касьяновне Большаковой, жительнице города Новониколаевска, – с какой-то странной гордостью сообщил Якушин.

– Как это? – не понял я.

– О господи… – Варвара чуть не перекрестилась.

– Вы не знаете, что такое «черная вдова»? – не понял Сергей Борисович.

– Я знаю, что такое «черная вдова». Это роковая дама, чьи мужья, в большинстве не бедные, умирают с удивительной регулярностью по причинам, разумеется, не зависящим от роковой дамы.

– Совершенно верно, – согласился Якушин. – В 1903 году Анна Касьяновна, старшая дочь члена правления Новониколаевского пожарного общества, впервые вышла замуж за купца 1-й гильдии Большакова, взяв его фамилию, которая ей чем-то понравилась. Ей было уже под тридцать. Купец скончался через год от сердечного приступа, и безутешной вдове по наследству отошло немало, в том числе хороший дом с резными наличниками. Женихов у вдовы было много, но женщина была весьма придирчива в плане их отбора, и едва закончилась «активная фаза» траура, снова вышла замуж – теперь уже за престарелого господина Бейлица Давида Моисеевича, который держал прибыльное ателье недорогого платья для мещан. Из собственного дома на улице Кабинетной Анна Касьяновна переехала в 22-й, так называемый «еврейский» квартал, где молодые и зажили счастливой семейной жизнью. Угадайте, что сделал через год Давид Моисеевич? Правильно – умер. Во сне остановилось сердце. Снова похороны…

– Надеюсь, не в том же платье? – проворчала Варвара.

– Ну, что вы, это моветон – ходить на похороны в одном и том же платье. История умалчивает, по кому именно Анна Касьяновна носила траур в данном наряде, но принадлежал он точно ей. А следующим мужем после господина Бейлица стал некий Павел Артемьев – один из основателей мукомольного дела и хлеботорговли в городе. Этот достойный господин преставился спустя два года – погиб в аварии во время испытаний редкого по тем временам безлошадного колесного экипажа. Анны Касьяновны в тот день, разумеется, и близко не было, и жандармские урядники не смогли ей ничего предъявить. Дурная молва уже шла по городу, и венчаться в четвертый раз было как-то неприлично. Хотя, не поверите – ручеек желающих не пересыхал. К началу мировой войны Анна Касьяновна – обладательница к тому времени уже приличного состояния – покинула Новониколаевск в неизвестном направлении, а это платье осталось в комоде у ее кузины…

– И ваш приговор…

– Этот предмет может быть артефактом. Сомнительно, притянуто, смешно, не из той, как говорится, оперы, но – может. Разумеется, мы не рассматриваем отдельно шляпку и вуаль. Подобные предметы зарядить можно, но снова же риск утери, порчи, банального обветшания.

– Статуэтка Шивы?

Один из троицы верховных богов в индуизме, имеющий в данном воплощении четыре руки, был изображен танцующим в круге, символизирующем, по-видимому, огонь. Статуэтка была довольно увесистой, имела много граней, выступов, способных создать неудобство при упаковке и транспортировке.

Сергей Борисович задумчиво почесывал окладистую бородку.

– А я вообще не понимаю, почему этот предмет находится здесь. Индуистская коллекция расположена во втором корпусе, там и представлена вся божественная триада Тримурти. Как я устал бороться с этими людьми, – пожаловался Якушин. Варвара что-то пробормотала – из разряда «пора вводить порки и массовые увольнения», но Сергей Борисович даже ухом не повел.

– Этот парень имеет отношение к церемонии погребения? – спросил я.

– Он ко всему имеет отношение, – проворчал Якушин. – Особенно огненная стихия, с которой Шива зачастую ассоциируется. В Индии считается, что тело после смерти удерживает душу. Единственный способ ее освободить для перехода в следующую жизнь – это полностью уничтожить, сжечь тело. Когда человек скончался и идут приготовления к похоронам, рядом с телом горит лампа. Это огонь, присматривающий за душой в момент перехода. Мертвое тело моют, чистят, окружают цветами, травами, ценными предметами. Потом мертвеца переносят на погребальный костер, где и происходит, собственно, кремация. Главный плакальщик на церемонии, как правило, старший сын умершего. Он всем управляет, совершает священный обряд, а потом разжигает погребальный костер. Во время сжигания этот человек совершает один из главных похоронных ритуалов – раскалывает бамбуковой палкой череп покойного. Это означает, что душа теперь свободна, может покинуть тело. Несколько дней кострище никто не трогает. Потом плакальщик возвращается, собирает пепел с остатками костей, все это помещается в урну, чтобы позднее похоронить в водах Ганга… Да, Никита Андреевич, теоретически этот парень в кольце может быть артефактом, но следует выяснить, где он находился в 91-м году.

– Небольшое уточнение, Сергей Борисович. Где именно проходила процедура зарядки аккуму… тьфу, артефакта? Понимаю, что вы при этом не присутствовали, но все же – есть догадки?

– Думаю, все вертелось вокруг столицы – Московский регион, прилегающие территории соседних областей. Все было сосредоточено там – общественная жизнь, экономическая, политическая, духовная… Сложно представить, что это происходило, допустим, в Калининграде или Хабаровске. Точно сказать не могу, но большая доля вероятности, что именно там. Возможно, не сама Москва, но определенно рядом – Серпухов, Ивантеевка, Зеленогорск…

– Что скажете по поводу настенного мемориала?

Взгляды присутствующих переместились на овальное застекленное изделие, обрамленное узорчатым окладом.

– Не знаю, что сказать, – признался Якушин. – Оплывшие свечи, пламя, задуваемое ветром, кленовые листья, православный крест… Трогательная семейная вещица, оставшаяся без хозяев. Принадлежала пожилой семейной паре из Бердска. Когда они скончались, вещицу привез их дальний родственник – любитель денег и выпить. Я купил ее за несколько тысяч рублей – красивая милая вещь. В честь кого был выполнен мемориал, парень не знал, он просто распродавал вещи родственников. Подобные изделия производились и в советское время, и после. При коммунистах оно, понятно, не поощрялось, но и не было под строгим запретом. Раньше это делали в подпольных мастерских, сейчас – вполне легально. Мой вывод: эта вещь может быть артефактом, но с изрядной долей скепсиса. Она хрупкая, ненадежная. Если разобьется стекло и не вставится новое, мемориал попросту растеряется, сломается, порвется.

– Картина?

Это произведение реально приковывало взгляд. Какая-то пронзительная, щемящая, где-то прописанная тщательно, до последней складочки на женском платье, где-то – небрежными мазками, схематично, словно художник торопился – и все равно, соединенное вместе, все смотрелось цельно и гармонично. Больше всего привлекало внимание чувственное женское лицо – скорбно поджатые губы, трогательная ямочка на щеке, большие глаза, в которых теснилась боль. Все, что находилось за ее спиной – фрагмент кладбища с античной колоннадой, – казалось химерическим, парящим в воздухе. Полотно было выполнено вертикально, обрамлено в серебристую рамочку. Размеры небольшие – полметра в высоту, сантиметров сорок в ширину.

– Это, безусловно, может являться артефактом, – допустил Якушин. – Вещь из советской эпохи, написана после Великой Отечественной войны. Мастер неизвестен, но, несомненно, человек талантливый и наблюдательный. Происхождение картины будем проверять, но там, подозреваю, все запутано.

– Осталось немного. – Я сделал шаг в сторону. – Погребальные урны, статуэтка ангелочка со сложенными крыльями…

– Решительно не советую рассматривать, – покачал головой Якушин. – Урны глиняные, ненадежные, разобьются – уже не склеишь. То же самое касается ангела. Как, позвольте спросить, кремлевские маги собирались все это сохранить на долгие десятилетия? Любое неловкое движение, человеческая неуклюжесть, удар при транспортировке – и артефакта нет. Материал очень тонкий – в отличие от той же, допустим, клепсидры, у которой есть известный запас прочности…

– Простите, перебью, – сказал я. – Рязанов явно собирался что-то поджечь. Глиняные урны, статуэтки, водяные часы, а тем более, металлического Шиву – разве можно поджечь?

Мои спутники колебались, думали – вопрос действительно имел смысл.

– Поджечь можно все, – неуверенно вымолвила Варвара. – В сильном огне все оплавится, лопнет и придет в негодность. Не забываем, что Рязанов действовал по установке – он вооружился бензином, но только в последний момент понял, что нужно уничтожить. Да, звучит не очень, но на основании твоего вопроса круг подозреваемых отнюдь не сужается.

– А это что за кадр? – кивнул я на очередную «скульптурную композицию», приютившуюся под урнами и не бросающуюся в глаза. Изделие лепили из глины и явно не месяцами. Центральное место композиции занимала корявая фигурка человека. Голый шишковатый череп, одежда до пят, уродливый, искривленный, он замахивался молотом на длинной рукоятке. Вокруг него грудилось что-то бесформенное – имея воображение, можно представить, что это стая крупных птиц.

– Эту штуку лучше не рассматривать, – поморщился Якушин. – Слишком специфичное и ломкое изделие. Творение посвящено рогьяпе – главному персонажу так называемого небесного погребения в Гималаях. Ритуал, мягко говоря, необычный, проводится в горах, где нет деревьев, чтобы сжечь останки, а почва слишком твердая и каменистая, чтобы вырыть могилу. Буддисты верят, что душа после смерти отделяется от тела, а само тело после этого – бесполезный и пустой кусок плоти. Вроде пустой бутылки, из которой выпили все содержимое. Небесные похороны проводят вдали от населенных пунктов. Лама читает молитвы над телом, а потом могильщик рогьяпа ножом и кувалдой расчленяет останки и разбрасывает их по округе. Тут же слетаются падальщики, которые быстро все подъедают. Огромные такие птицы-стервятники. Они всегда сидят поблизости, ждут, пока человек закончит приготовление еды. Если очень голодные, то не ждут – слетаются, галдят, путаются у него под ногами, выхватывают куски мяса… Процедура, конечно, далека от христианской с ее бережным отношением к телу усопшего. От тела после этих похорон остается только скелет, рогьяпа ломает кости, измельчает их, смешивает с мукой и маслом. А это уже лакомство для мелких птиц – и оно быстро уничтожается. От человека не остается ничего, только воспоминания и душа, живущая по своим законам. Такие похороны считаются идеальным актом жертвоприношения, ведь птицы получают пищу, которой мало в горах, и поддерживается круговорот веществ в природе. Подобные церемонии, кстати, устраиваются не только в Гималаях. Иногда тела поднимают в горы, уносят в лес и там оставляют для съедения животными…

И снова продолжительное молчание. Мы обсудили все, что могли. Кроме, как оказалось, одного… Сергей Борисович аккуратно извлек из бокового кармана прибор господина Рязанова, и мы с Варварой вытянули шеи. За спиной послышалось глухое покашливание. Алла Михайловна собиралась войти, что-то спросить по своей работе, но растерялась, стала пятиться. Прибор был обмотан резинкой, иначе бы развалился.

– Только не говорите, Сергей Борисович, что ваши люди его не вскрывали, – пробормотал я.

– А толку? – хмыкнул он. – Единственная плата просто раздавлена. Прибор измеряет что-то специфичное – определенный вид энергии, излучения. Звуковые, световые волны – в некоем особом диапазоне, который в остальных случаях не применяется.

– Что им могут измерять? – пожал я плечами. – Дальше ваттметра и вольтметра мои познания не распространяются.

– Есть много приборов для измерения энергии и волн, – сказал Якушин. – Болометром измеряют энергию электромагнитного излучения в диапазоне длин волн от нескольких метров до нескольких сантиметров. Калориметр – для измерения тепловой энергии. Радиометр – тот же дозиметр – замеряет радиоактивность, энергию световых лучей. Существуют энергометры – для замера по величине газообмена суммарного расхода энергии организмом человека или животного… Но это, увы, не относится к неодушевленным вещам.

– Вы уверены, что мы должны искать этот предмет? – решился я на вопрос. – Тема деликатная и опасная, заметьте, больше для вас, чем для меня. Ищем неприятности?

– Боишься, что найдем? – усмехнулась Варвара. – Не тот случай, Никита, когда все можно пустить на самотек. Сергей Борисович имеет право знать, что происходит на его частной территории.

– В сущности, да, – кивнул Якушин. – Думаю, лишние знания не повредят. Ну, все, молодые люди, мне надо бежать, – заторопился он. – Ждут на заводе и в лаборатории. Проводится апробация нового препарата для бальзамирования, и я должен присутствовать на встрече с парочкой ушлых субъектов из областной судебной экспертизы. Это важная встреча, вынужден откланяться. Вам тоже не мешает выйти на свежий воздух…

Свежий воздух в этот час был действительно лекарством. Он продувал мозги и холодил кожу. Мы с Варварой сделали круг почета вокруг Парка Памяти, возвращались по центральной аллее к крематорию. Было тихо, не считая рабочего лязга в правом крыле. Трудились строители, подъехала машина с облицовочным кирпичом, оборудованная краном. Сновали фигурки в комбинезонах. До окончания работ в купольном зале оставалось немного времени.

– Подведем итоги? – предложила Варвара, критически поглядывая, как я закуриваю вторую сигарету.

– Только предварительные, – отозвался я. – Из разряда «вилами на воде». В Шиву я не верю, но допустим, пусть остается в списке. На настенный мемориал я бы тоже не поставил. Основные «фигуранты»: картина, писанная масляными красками; клепсидра; напольные часы марки «Янтарь»; траурное платье «черной вдовы»… что еще? Содержимое витрины отметаем, а также модельки катафалков, африканских идолов, ангела, урны, гималайского могильщика…

«Уважаемая, должно быть, профессия, – подумал я. – Всю жизнь резать мертвецов, ломать кости да общаться с полчищами стервятников…»

– Пожалуй, все, – предположила Варвара. – Остаток дня будем копаться в документации, надеюсь, это позволит нам исключить что-то еще. Итак, пока мы имеем шесть предметов…

Порыв ветра заставил ее замолчать. Мы поднялись по лестнице к крематорию. Слева остались корпуса музея, нарядные фасады колумбариев. Напротив входа возвышались на массивных постаментах каменные урны, скульптурные изваяния святых. Мы машинально подались направо, в сторону парковки. Двери в основное здание были распахнуты для удобства строителей, оттуда доносился монотонный гул. Внезапно что-то треснуло, тревожно закричали люди. Истошный вопль:

– Поберегись!!! – Шум, гам…

Мы встревоженно переглянулись. Что еще такое? Хорошо, что в это время дня не проводились ритуальные церемонии. Я заспешил к боковому входу, маневрировал между грудами битого кирпича, какими-то ящиками. Варвара кинулась за мной. Узким коридором я выбежал в фойе, заваленное мешками со строительными материалами, оттуда – в купольный зал, основная часть которого уже фактически сияла.

Здесь была великолепная акустика. Работы еще не завершились у дальней стены. Там валялся инвентарь, «зацементированные» ведра, возвышались в три яруса леса для рабочих по отделке стены. Вернее, возвышалась только часть лесов – другая обвалилась. Ругались люди в комбинезонах, махали руками. Что произошло, догадаться несложно: очевидно, лебедкой подняли что-то тяжелое, дощатый пол не выдержал. Все остались живы, отделались испугом. Нецензурно выражался прораб Гулямов Павел Афанасьевич – у человека от эмоций даже усы встали дыбом.

Плечистый лысоватый детина с перекошенным лицом наезжал на худого паренька. Очевидно, первый едва не пострадал, а второй был невольным виновником. В выражениях добропорядочная публика не стеснялась. После оскорблений в устной форме здоровяк перешел к физическому прессингу: схватил паренька за грудки и потряс, как грушу. У того от страха стучали зубы, безвольно висели руки.

Павел Афанасьевич пытался сыграть роль третейского судьи – оттаскивал детину от паренька, но большого успеха не добился. Остальные были тоже возмущены действиями недотепы, не препятствовали развитию событий.

Я хотел вмешаться, но передумал – обычные производственные отношения. Парень сам виноват. А детина отчетливо почувствовал конец своего земного пути – зелень с физиономии не смывалась. Они покосились в нашу сторону и… разбирательства продолжились. Здоровяк передумал оттачивать мастерство боксерских ударов – усилия прораба возымели эффект.

– Эх, кабы я была царица… – вздохнула Варвара. – Я б того богатыря…

– …мордой о мраморную плиту, – поддержал я. – Пошли отсюда. Все живы, здание устояло.

– Варвара Ильинична, Никита Андреевич, подождите! – Мы уже были на улице, когда нас догнал прораб Гулямов. Он запыхался, часто дышал – возраст был уже неподходящий для пробежек. – Прошу простить… Вы что-то хотели?

– Просто гуляли, услышали шум, – объяснил я. – Все хорошо, что хорошо кончается, верно, Павел Афанасьевич?

– Да, обошлось, слава богу. – Прораб выглядел сконфуженным. – Ваш тезка, Никита Андреевич, отмочил… Загрузил в подъемник четыре мешка, лебедка и оборвалась, а она к столбу лесов крепилась, ну и… Савельев чуть реально богу душу не отдал, хорошо, успел ухватиться за соседнюю балку, сполз по параллельному столбу. Вы уж не говорите Сергею Борисовичу, ладно? – Гулямов сделал жалобное лицо. – Глупая случайность, мы никогда такого не допускаем. Все идет размеренно, быстро, с опережением плана, в выходные должны закончить. Не стоит расстраивать человека, договорились?

– Хорошо, не скажу. – Я покосился на Варвару. Та пожала плечами.

– Вот и славно, – обрадовался Гулямов. – Спасибо большое… А там у вас все нормально? – кивнул он подбородком в сторону музея.

– В каком смысле? – не понял я.

– Да охраны вроде больше, чем обычно… – прораб смутился. – Или нет?

– Нет, – улыбнулся я.

– Меры предосторожности, Павел Афанасьевич, – объяснила Варвара, делая хитровато-отстраненное лицо. – Скажу вам по секрету, есть опасность рейдерского захвата нашего холдинга, вы же знаете, у нас в стране достаточно конкурентов и даже врагов, а также лиц, точащих зубы на процветающие предприятия Сергея Борисовича. Угроза отнюдь не умозрительная, есть определенная информация…

– Да вы что? – оторопел прораб, с натугой включая клетки серого вещества. – Это что же значит… скоро может смениться руководство этого… предприятия?

«И вы не получите обещанное за работу вознаграждение», – мысленно закончил я.

– Успокойтесь, Павел Афанасьевич, Варвара Ильинична преувеличивает, – уверил я. – Ничего плохого не происходит. А если все же враг придет к нашим стенам, то мы все дружно, в едином порыве, как за Родину-мать…

– Да ну вас в баню, все шутите. – Прораб махнул рукой и, слегка подрумяненный, отправился прочь – руководить вверенным коллективом.

– Ты же шутишь? – Я пытливо уставился на Варвару.

– Я преувеличиваю, – поправила она. – А вообще мое утверждение основано на реальных событиях и никакое не шуточное. Звоночки были, но уверена, что руководство холдинга не доведет до греха. Такой поворот событий был бы попросту невероятен. Ладно, пошли отсюда.

– Подождите! Никита? Я правильно запомнил ваше имя? – к нам спешил широким шагом подтянутый молодой рабочий, которому я намедни даровал несколько сигарет. Кажется, Олег Николаев, рабочий на местной стройке.

– Здравствуйте. – Он протянул руку, я пожал ее. Рабочий мельком, но как-то не без интереса глянул на Варвару. У него были светлые волосы и располагающая, немного стеснительная улыбка.

– Я Олег Николаев, помните, я занимал у вас несколько сигарет? Вот держите, отдаю долг. – Он протянул мне запечатанную пачку «Винстона». – Берите всю, даже не спорьте, мы сегодня богатые, нам аванс выдали.

Я хотел возразить, вернуть пачку – какая глупость, право слово, можно подумать, я тут крохобор! Еще смешнее вскрывать, отсчитывать, сколько я там ему занимал. Но спорить с этим парнем было бесполезно.

– Все, забыли, Никита, проехали. Жест доброй воли, так сказать, за проявленное вами великодушие. Вдруг еще придется воспользоваться вашими услугами? – Он засмеялся, обнажив в меру прокуренные зубы. – Ну, пока. И вам, мэм… – Он изобразил шуточный жест почтения в сторону Варвары. – А, еще хотел спросить, Никита. Там все нормально, без проблем? – кивнул он в сторону музея. – Мы с мужиками, когда курили, видели много охранников. Целая «Газель» подъехала, все такие важные, с дубинками. Даже поспорили: случилось что или гостей ждут – из мэрии или областное начальство?

Варвара набрала воздуха, чтобы ответить. Я опередил, проглотив смешинку:

– О нет, Олег, в этом чинном месте разве может что-то произойти? Ни вооруженных ограблений, ни попыток рейдерского захвата, ни утомительных визитов высокого областного или московского начальства…

– Ну, почему же, – надулась Варвара. – Постоянно наезжают крупные гости…

– Но не сегодня? – засмеялся Николаев. – Ну, и ладно, значит, показалось, так и скажу мужикам. Вы это самое… – он натянул на лицо гримасу досады, – сделайте вид, что не заметили тот инцидент с Савельевым, хорошо? Ну, когда он на Петрова набросился. Сошел немного парень с рельсов, бывает. Петров придурок – сам виноват, а вместо того, чтобы повиниться, давай оправдываться. Савельев и вскипел – попала, как говорится, искра от болгарки в мазут… Ну, ладно, бывайте… – Весьма довольный, что избавился от обременительного «долга», парень заспешил на рабочее место. Мы с легким недоумением смотрели ему вслед.

– Вот надо же, – неуверенно заметила Варвара. – Какой ответственный и порядочный молодой человек.

– Подумаешь, – фыркнул я. – В нашем ЖЭКе, например, есть сантехник – молодой, образованный и интеллигентный, очки носит. Одевается – как на конференцию по IT-технологиям. Очень доброжелательный, лишнего не берет, и его все любят и в пример ставят. Он белая ворона. Все остальные же наши сантехники, хм… Как и основная масса рабочих на стройках…

– Ладно, скоро все равно закончат. – Варвара устремила какой-то молитвенный взгляд на купол крематория. – Видел, какой красивый пол сделали? И купол изнутри такой, что глаз не оторвать. Можешь не верить, но этот купол – место силы, портал в другие миры, а том числе в мир мертвых… в чем, кстати, нет ничего плохого, а только хорошее, – пресекла она мои возможные выпады. Но мои мысли были далеко, я не реагировал. – И это не только я подметила. Он что-то дает – реально. Открываются чакры, энергия бодро бежит по твоим каналам. Там еще до ремонта по договору с Якушиным проводились литургии, священники отпевали умерших. Пару лет назад владыка Тихон прибыл по своим делам, решали с Сергеем Борисовичем вопросы, так даже он не удержался, запел – там ведь акустика лучше, чем в церкви. Ладно, Фома неверующий, пойдем заниматься делами.

От этих непонятных дел у Варвары разболелась голова. Она отправилась в комнату для отдыха – «поработать», как она выразилась. На всякий случай предупредила: если сильно заработаюсь, то не будить.

День пролетел, как всегда, незаметно, подступал вечер. Я в задумчивых чувствах блуждал по второму этажу, ощупывал напольные часы, которые вполне могли оказаться искомым артефактом, даже отодвинул их, чтобы осмотреть заднюю стенку. Прощупал траурное платье, убедился, что под вуалью не прячется невидимка. Посмотрел по сторонам, чтобы не выглядеть полным идиотом, достал из заплечной сумки бутылочку с минералкой, стал наполнять клепсидру, чтобы запустить ход времени. Водяные часы не шли – жидкости оказалось мало, и отверстие давно расточилось, вода выливалась из него, как из обычной воронки. За этим глупым занятием меня и застал телефонный звонок.

– Никита Андреевич? – каким-то севшим голосом сказал Якушин. – Чем занимаетесь?

– Умственным трудом, – не растерялся я.

– Бросайте его. Тут такое дело… Мне только что позвонили охранники на воротах. Они опять засекли «Камаро», представляете? Им все неймется! Машина на территорию не заезжала, ее бы не пустили. Она проехала дальше, мимо ворот – там большая парковка завода специальных изделий, в тех же зданиях несколько фирм, газовое оборудование продают, что-то еще… Обратно не выезжали, да и моим людям будет трудно их задержать – те вооружены, а у моих – только шокеры и добрые намерения. Вы не сотрудник нашей фирмы, с вас взятки гладки, можете что-нибудь предпринять?

– Предлагаете рассмотреть силовой вариант?

– Да, Никита Андреевич, это уже переходит все границы.

– Где они сейчас? – Я принял боевую стойку. Почему бы не взять, к чертовой матери, этих ребят и хорошенько не допросить?

– Мои люди ведут наблюдение. «Камаро» втиснулся между машинами, припаркованными напротив проходной завода. Из салона никто не выходил…

– Пусть ждут, я скоро буду.

Сообщать Варваре, видимо, не стоило – снова будет нервничать, грызть мой мозг. Я бросил телефон в карман, переместил ремешок сумки за голову, чтобы не свалилась с плеча, и припустил прочь из зала. Скатился с лестницы, вписался в узкий проход между катафалком и надгробными плитами. Охрана озадаченно смотрела мне вслед. Брать ее с собой, понятно, не стоило. Лариса за стойкой удивленно приоткрыла рот, на всякий случай прикрыла ладонями бумаги, в которых делала пометки. Я сделал ей знак: мол, все штатно (падаем), выскользнул на улицу. В нескольких метрах от крыльца похаживал с мрачным (но выспавшимся) видом Константин Рязанов, исподлобья поглядывал на сфинкса, стерегущего вход в музей погребальной культуры. Рязанов насторожился, заморгал.

– Выспались, Константин? – осведомился я. – Реабилитироваться хотите?

– Я совершил преступление? – проворчал он.

– Формально – да.

– Вы любитель формального подхода к делу?

– Ладно, не цепляйтесь к словам. Хотите помочь – присоединяйтесь. Но придется бежать, на бегу все объясню…

Он размышлял недолго – догнал меня, как только я повернул за изгиб аллеи. Бегать Рязанову приходилось нечасто – он тяжело дышал, грузно топал. Впрочем, говорить ему не пришлось – говорил я. Мы пробежали по короткой пешеходной дорожке до ворот, мимо живописных клумб и постриженного кустарника. Прохожих не было, никому не пришлось шарахаться и удивленно смотреть нам вслед.

К шлагбауму мы подошли уже отдышавшиеся. Навстречу из будки вышел Головин с блестящими глазами, сегодня опять была его смена.

– Не уехали? – спросил я.

– Не уехали, Никита, мы бы заметили. – Головин с удивлением смотрел на Рязанова (которого недавно отслеживал и был свидетелем, как мы с Кривицким утрамбовывали его в машину), но никак не прокомментировал это явление. – Там Шевченко, он прячется, мы с ним на связи… – Алексей неопределенно мотнул головой. – Короче, запоминай, Никита. Напротив проходной завода три ряда припаркованных машин. «Камаро» в среднем ряду, восьмая машина отсюда, ее не видно за фургоном. Там кто-то выехал, и эти типы встали на освободившееся место. Шевченко божится, что из машины никто не выходил. Но он не может все видеть – кто-то выезжает, приезжает.

– Я понял, Алексей. Все, свяжись с Шевченко, пусть отступает, но не светится. Подстрахуйте нас с Константином, но в бучу не лезьте.

– А ты полезешь? – растерялся он.

– Мы с Константином не в штате Якушина, – улыбнулся я. – Какие к нам претензии?

Рязанов в качестве напарника работал неплохо. Было что-то в этом мужике, у которого вторая половина жизни пошла под откос. Мы разделились. Он полез через кусты и брошенные на газоне машины – чтобы обойти парковку с дальней стороны. Я медленно шел с «фронта», сделал знак охраннику, тоскующему за небольшим грузовичком: дескать, большое спасибо, но свали. Жестикулировать дважды не пришлось – работник оперативно удалился.

Я не спешил, попыхивал табачным дымом, сканируя видимую часть парковки. Машины стояли плотно, в три ряда. Все, что находилось за проходной и каменным забором, не имело отношения к крематорию – либо относилось опосредованно. К владениям Якушина с западной стороны примыкали приземистые хозяйственные корпуса, административные здания, склады, завод специальных изделий – он входил в холдинг, занимался изготовлением надгробных памятников, похоронной атрибутики. Там имелись слесарные мастерские, цеха деревообработки. Помимо специализированных производств, там располагались фирмы, торгующие газораспределительным и сантехническим оборудованием, автозапчастями, оптовики продавали канцтовары, мебель.

Особо успешные организации в такой глуши не селились, и «народонаселение» было неплотным. И все же жизнь кипела – прямо по соседству со смиренной обителью Сергея Борисовича. Количество машин это подтверждало. На парковке теснились навороченные джипы и скромные творения тольяттинского завода, подержанные и видные иномарки.

Я насторожился – с обратной стороны парковки объявился Рязанов, отыскал меня глазами, кивнул. Мы одновременно начали движение, стараясь не бросаться в глаза, но и не выглядеть идиотами. Мы шли по среднему ряду, прижимаясь к капотам машин. «Камаро» еще не появился, его прикрывал рослый фургон. Я нащупал в кармане травматический «Удар» – оружие не бог весть, огнестрельному не конкурент, но…

Еще два шага. Я протиснулся между фургоном и серой «Вистой», чтобы зайти к оппонентам сзади, перехватил удивленный взгляд зевающего у проходной сторожа.

Мы объявились у машины с двух сторон, почти одновременно, имея все шансы взять фигурантов тепленькими! Задний капот остроносого «Камаро» покрывали пятна грязи – за машиной не следили. Я первым метнулся к водительской двери, Рязанов за мной. Я распахнул ее, чтобы схватить шофера за шиворот. Но там никого не было! На пассажирском сиденье тоже, Рязанову напрасно пришлось делать суровое лицо. На заднем сиденье тоже пусто! Я перехватил растерянный взгляд Рязанова. Поблизости – ни одной знакомой физиономии.

– Никита, я, конечно, дико извиняюсь, – проворчал Рязанов, – но что мы делаем?

– Дурью маемся, – буркнул я, извлекая телефон. Головин отозвался сразу. – Алексей, в машине никого, ее не ставили на сигнализацию. Припарковались и ушли. Спроси у Шевченко, они точно тут сидели?

– Хорошо, спрошу… – удивленно пробормотал Головин. – Он как раз рядом… Да, Никита, божится мамой и своей опупенной зарплатой, что они там точно были. Вернее, он воочию их не видел, но не сама же машина приехала?

– Все ясно, – бросил я. – Провели, как лохов. Просто пригнулись, выходя из машины. Ладно, оставайтесь на месте.

Я двинулся к проходной, опуская телефон в карман. Рязанов пристроился в «кильватер». Зевающий сторож сообразил, что мы идем по его душу, сразу подобрался.

– Приветствую, уважаемый, – поздоровался я, показывая зачем-то неразвернутую лицензию. – Служба безопасности похоронного холдинга (слегка приукрасил, ну, и бог с ним…).

– Ага, я видел вас как-то с Якушиным, – неуверенно пробормотал страж турникета.

– На него и работаем. Люди на «Шевроле-Камаро» докучают, мутные они, – объяснил я. – Подъехали минут десять назад. Наши люди уверяли, что из машины никто не выходил. Но внутри никого нет.

– Ага, я видел, как вы там рылись, – кивнул сторож. – Хотел полицию известить, потом вижу, вроде лицо знакомое.

– Вы наблюдательный, – похвалил я. – Заметили, как они выходили из машины? Их предположительно двое, один повыше, другой пониже.

– Да хрен ее знает, товарищ майор, – по-простецки протянул сторож. – Я же внутри сидел, а когда покурить вышел, вы уже в чужой машине ковырялись… Но мимо вертушки эти двое точно не проходили, в последние минут двадцать тут вообще никто не проходил. Подождите, я у Ленчика спрошу, он постоянно в окно пялится.

Допрашивать Ленчика, к счастью, не пришлось. Он все вспомнил, рассказал напарнику, а тот уже нам, не поленился снова выйти. Действительно, в окно смотрел, думал о своем – служба такая, и зарплата соответственная. Ушла спортивная машина, на ее место тут же другая задом въехала. Толком он не видел, все же еще ряд машин заслоняет. Сперва из «Камаро» никто не вышел, словно ждали чего-то, потом одна дверь отворилась, за ней вторая, мелькнули две макушки. Но в полный рост они не распрямились, а как-то зависли, потом пропали – словно передумали выходить и двери за собой закрыли. Со стоянки как раз высокий джип с прицепом выезжал – тянулся, как пассажирский поезд. А через минуту-другую, глянь – движение краем глаза: двое пеших справа на парковке образовались и быстро пропали с глаз. Там как раз забор заворачивает, кусты, овраг. Ручаться бы он не стал, что эти двое из «Камаро», но один повыше, другой пониже, у первого усы, у другого темные очки.

– И вы не стали интересоваться, куда пошли эти двое посторонних? – разозлился я.

– Да бог с тобой, мил человек. – Сторож не растерялся, рука дернулась, чтобы покрутить пальцем у виска, но тут же вернулась обратно. – Какое нам дело, кто там ходит? Тут всякие посторонние каждый день шныряют. Здесь наша линия обороны, – кивнул он, – проходная, турникет, два метра от крыльца.

Шипя от злости, я вернулся на пустырь, связался с начбезом Якушина Пургиным, предупредил, что есть вероятность вторжения на территорию вражеского войска. Охрана спать не должна, пусть следит за периметром. Приметы «лазутчиков» известны. Хозяйство Якушина от обширной территории завода специзделий ограждал не очень высокий забор.

Пургин невозмутимо парировал: не вы одни там работаете, Никита Андреевич, нас тоже не пальцем делали, так что считайте, что граница на замке. Но на всякий случай усилим бдительность, будем осматривать все помещения и закоулки большой территории.

Резонные сомнения в способностях гражданской охраны у меня имелись, но портить отношения не хотелось. Мы с Рязановым дошли до угла, свернули и встали, озадаченные. Овраг, заросший зеленью, почти вплотную примыкал к забору. Объект был не режимный, колючая проволока по верху ограды, к сожалению, отсутствовала. Именно здесь эти паршивцы и перелезли на завод! Горкой стояли пустые деревянные ящики. Теперь понятно, что они пришли не нужду справить. А с завода – рукой подать до юдоли скорби…

«Зачем пришли? – терзала мысль. – Что им надо?»

– Я ведь знаю этих парней, – убитым голосом сообщил Рязанов. – Несколько раз приезжали, отчитывался перед ними. Ничего не могу о них сказать – говорят односложно, эмоции не выражают, никогда не хвалили, не ругали – выслушивали, оставляли инструкции и уходили. Если что, они меня знают, Никита.

– Если что, они и меня знают, – усмехнулся я. – Ну, что, Константин, пойдем искать проблемы? Или ты сегодня пас?

– Ты первый, – махнул он рукой. – А я за тобой. Посмотрим, выдержат ли ящики.

Как в анекдоте: ты первый, а я за тебя отомщу. Я вскарабкался на забор, спрыгнул на другую сторону. Рязанов был массивнее, но справился. Мы выбрались на свалку, за ней тянулись серые стены складов, проходы между бетонными блоками. Искать следы здесь было бесполезно, слишком много мусора.

Мысленно чертыхаясь, я обходил лужи, разливы жидкой грязи, перелезал через битую тару. В стороне что-то противно жужжало – ко всем прочим прелестям, здесь работала пилорама. Рязанов пыхтел за спиной, тонул в грязи.

– Справишься? – бросил я через плечо.

– Ой, иди уж, – бурчал Рязанов. – Справлюсь, не целину поднимаем. Слушай, а где мы? – Он хмуро разглядывал груды древесины с одной стороны, бетонные блоки с другой.

– А я тебе компас? – резонно отвечал я. – Не волнуйся, не заблудимся, здесь всего четыре здания.

На нас удивленно косились рабочие в столярной мастерской. Работали станки, визжали пилы. Рязанов испуганно попятился, когда из задних ворот двое плотников вытащили новенькую отструганную домовину, машинально перекрестился.

– Да ладно, мужик, не пугайся, – добродушно проурчал рабочий, подмигивая товарищу. – Бойся, не бойся, все равно придет.

– Мужики, чужих не видели? – спросил я. – Двое такие – Тарапунька и Штепсель, если понимаете, о чем я…

– А чего же не понять? – отозвался второй, постарше. – Но увы… Из чужих только вас двоих сегодня видели.

Я снова связывался с Пургиным, с Алексеем Головиным, описывал ситуацию – почему мы с Рязановым должны отдуваться за всю армию? Они обижались: мол, ты же пальцы гнул, сам хотел все сделать!

Полку прибыло, мы блуждали по складам, бытовкам, столярным и лакокрасочным цехам. Люди пожимали плечами – вроде не видели никого с такими приметами.

– Ой, а я, кажется, видела, – сообщила моложавая дама, курящая в беседке у окон своей конторы – отдела кадров «специального» завода. – Вы же Никита, да? – Она хитро прищурилась. – На Якушина работаете, вас видели с Варварой Сташинской… – и перешла к делу, не успев вогнать меня в краску. – В прошлый раз выходила покурить… ну, минут пятнадцать назад. Две головешки – вон там, над штабелями. – Она кивнула на аккуратно складированный брус у северного края огороженной зоны. – Смешно так наблюдать – словно две головы катились… Один был невысокий, спешил за первым, и я только полголовы видела, а у второго были усы, и он по телефону говорил.

– И что? – спросил я.

– Ушли, – вздохнула дама. – Больше ничего. Может, местные, может, нет, кто их знает. Тут много всяких двуногих шатается, за всеми не уследишь, это же не секретный завод по производству боеголовок?

– Что вы, ни в коем случае, – уверил я. – Спасибо вам большое.

Охранники Якушина просочились нам навстречу со стороны крематория, и через несколько минут весь примыкающий к хозяйству участок был оцеплен.

А дальше стартовала какая-то тягомотина. Весь остаток светового дня мы бродили по свалкам, рылись в поддонах, блуждали по лабиринтам древесины и складированного оргалита под навесом, проверяли замки на контейнерах, опрашивали кладовщиков и фирмачей. Больше никто не видел Тарапуньку со Штепселем, их как корова языком слизала.

Ворчал Рязанов – почему гусеницы не выдали? Но хоть какое-то развлечение, чем бессмысленно спать или гулять по Парку Памяти, размышляя о бренности бытия. «Замечательно, – гундел он. – Нашли себе новое применение».

Фигурантов дела на территории не было! Через ограду в вотчину Якушина они не проникали. Могли передумать, вернулись назад, воспользовавшись проторенной дорожкой, но их машина на парковке продолжала стоять, находясь под наблюдением Головина с напарником. Оставалось лишь недоумевать и разводить руками.

Пощипывало беспокойство. Эти двое не были похожи на виртуозных мастеров перевоплощения и скрытного передвижения. Территория завода опустела, разошлись и разъехались работники. На парковке остался лишь транспорт дежурной смены. Охрана получила строгие инструкции.

Прибыли еще несколько сотрудников ЧОПа. Все это безумие, видимо, начинало влетать Якушину в копеечку. Рязанов махнул рукой и утащился в свои «покои». В начале одиннадцатого я вернулся в нашу с Варварой комнату отдыха. Моя избранница не спала, сидела с зашторенными окнами. Горела настольная лампа. Переливался экран компьютера, поблескивал дисплей смартфона. Рядом на столе лежали папки с музейной документацией. Она просматривала листы, бросала их на соседний стул, не замечая, что половина бумаг уже валяется на полу в перемешанном виде.

– Нагулялся? – покосилась она на меня и снисходительно подставила щеку для поцелуя. – Можешь не объяснять и не выкручиваться, я знаю, где ты был и каких успехов добился. Я звонила Сергею Борисовичу.

– Не говори, – сокрушенно вздохнул я, – лучше бы пива попили. А ты чем занимаешься?

– Роюсь в бумагах, сверяю данные об артефактах, изучаю их историю. Сделала несколько телефонных звонков, вывернула наизнанку Интернет. Мозги уже закипают, не могу…

– Мне кажется, в этот поздний час можно обойтись и без мозгов… – Я продолжал ненавязчивые исследования кожи ее лица, опускался ниже, к шее.

– Это в твоей работе можно обойтись без мозгов. – Она помотала головой, освобождаясь от того, что мешало делу. – А в моей нельзя. Подожди, не приставай, я еще не закончила.

– Как наш список подозреваемых? – поинтересовался я. – Надеюсь, ты его изрядно сократила?

– Да, действительно, если подумать… – Она задумчиво уставилась в мерцающее пространство. – А, не, лучше не надо.

– Тоже правильно, – согласился я. – Пойдем спать, утром расскажешь.

– Ты ложись. – Она поморщилась. – И душ прими. Я скоро приду. Ну, как скоро… – Она снова задумалась.

Вытягивать ее силой из этого состояния было неразумно, если я не собирался, конечно, на сон грядущий получить по шее. Возможно, она действительно что-то добыла – то есть выполнила мою работу, пока я месил грязь, гоняясь за невидимками.

Я на цыпочках отправился в душевую…