Шорохи и писк наполнили все пространство вокруг неожиданно, Влад вздрогнул, сжался, обхватив себя за плечи. Крыс он терпеть не мог – невыносимая брезгливость накатывала на него каждый раз при встрече с этими существами, а ведь некоторые люди их ели и не морщились даже.

– Исконные обитатели этих мест, – сказал Кай. – Здесь ими все буквально кишмя кишит. Но это и неплохо: значит, ничего крупнее сюда не заползло, да и фон не изменился, ничего жуткого нам на уши давить не будет.

– А где мы вообще? – спросил парень. – Мы ведь над обычным метро, да?

– Вроде того, – кивнул его спутник. – Я в точности не знаю, зачем сделали эти помещения. Возможно, для хозяйственных нужд, может быть, техники что-то тянули. Знаю лишь, как пролегают. Они – вроде связующего звена между метро и канализацией, идут в обход линий – напрямик.

– Именно то, что нам нужно, – обрадовался Влад.

– Само собой, ни фашисты, ни ганзейцы, ни красные не в курсе их наличия. В Полисе знают наверняка, но и то – единицы. Да и не из трепливых тамошние сталкеры. Короче, можем передохнуть здесь без опаски. Недолго.

– Потому мы и шли вместе с фашистами? Чтобы сюда добраться?

Кай кивнул снова.

– В метро имеется множество переходов, которые неизвестны большинству обитающих в нем людей. И это весьма удобно, как по мне. Во всяком случае, избавляет от множества проволочек и ненужной бюрократии.

С подобным утверждением было сложно не согласиться. А Симонов еще размышлял, как они пойдут: по территории Ганзы до Парка Культуры, а там – на Фрунзенскую, или двинутся на север по серой линии и далее – через Полис на юго-запад? Во втором случае путь удлинялся, но выглядел привлекательнее. Очень хотелось поглядеть на Библиотеку имени Ленина хоть мельком, да и в походе Влада все устраивало. Он не отказался бы и дальше идти по метро вместе с Каем. Чем реальнее и ближе становилась родная станция, тем сильнее бередили душу сомнения: а так ли она нужна ему? Быть может, во всем виноваты его детские воспоминания и юношеский максимализм, заставляющий постоянно оглядываться назад и не позволяющий, наконец, принять реальность в полной мере? Создан ли он вообще для сидения на одном месте?

Кай сунул ему под нос флягу, и парень лишь теперь понял, как же хочет пить. Жажда, как и обычно, улеглась очень скоро: подкисленное приятное питье унимало ее всего за несколько глотков.

Затем они пробирались в узкой – вытянув руки в стороны, удавалось дотронуться до противоположных стен – низкой каменной кишке. В случае возникновения опасности здесь не нашлось бы, куда спрятаться, осталось бы лишь отстреливаться, но все равно близость камня вселяла уверенность и спокойствие. Никто не смог бы подкрасться незамеченным.

Писк и шебаршение очень скоро стали привычными и не вызывали больше чувства омерзения. Влад, когда не прислушивался специально, их и не слышал, воспринимал фоном. Пол был ровным, идти по нему казалось сплошным удовольствием – не как по путям. Влад под ноги не смотрел, и когда под толстой подошвой хрустнуло, даже не сообразил, на что такое наступил.

Крыса размером не превышала его ступню, серый мех лоснился, а голый хвост вызывал какие-то неприятные ассоциации, которые Симонов не мог вспомнить.

– Некоторые полагают, будто всеобщая человеческая нелюбовь к грызунам тянется со средних веков, когда именно крыс сочли переносчиками чумы.

– А разве это не так?

– Как и всегда – лишь отчасти, – заметил Кай. – По мне, кое-кому следовало чаще мыться, пока подобная возможность действительно была. И я вряд ли поверю, будто именно знание истории подвигает кого-либо воротить нос от этих созданий, а женскую половину человечества – вскакивать на предметы и визжать. Хотя… это раньше сплошь и рядом было, сейчас, разумеется, реже.

– А почему тогда?

– Есть вещи, настолько сильно сидящие в сознании, что их никаким образованием и обстоятельствами не выгонишь. Они воспринимаются интуитивно. Вот ответь: почему через порог нельзя передавать предметы?

Влад пожал плечами.

– Понятия не имею.

Примета была распространенной, но истории ее он не знал. Вот как на него орали в детстве, когда решил подать что-то, находясь снаружи, человеку, бывшему внутри палатки, – запомнил отлично.

– Изначально именно под порогом хоронили. Покойник – предок, охранитель дома и очага. Потом его еще домовым звать стали. Тридевятое царство – загробный мир – всегда находилось за этим самым порогом, но стоило человеку выйти на улицу, тотчас отодвигалось – пряталось за полем, за рекой, за лесом, за горой. А теперь подумай: откуда явился тот, кто тебе что-то дает или передает, если ты внутри, а он – снаружи? Мыши же и крысы – пришельцы извне, как правило, снизу – из преисподней и загробного царства. Они – посланники смерти и потому противны жизни и человеческой природе. К слову, золото, вымывающееся из-под земли, тоже повсеместно и во всех культурах считалось металлом смерти. И сколько бы там – Кай указал наверх – ни насаждали христианские и прочие более поздние культы, изначального знания не выбить ни через тысячи лет, ни через миллион, если человечество, конечно, протянет столь долго.

Кай рассказывал, – вернее, заговаривал зубы и отвлекал от происходящего вокруг – а хруст под ногами слышался все чаще. Парень пнул меховой комок и тот, взвизгнув, шарахнулся в сторону, а затем, словно одумавшись, вернулся и тяпнул за мыс ботинка; не прокусил, но будто удовлетворившись местью, почапал мимо с гордым и независимым видом.

– Ничего ж себе… – пробормотал Влад. – Крыса наглая…

Кай рассмеялся.

– Да… – протянул Симонов, – Мне про покойника-охранника и в голову не пришло бы.

– Кстати, обычай переносить невесту через порог родом оттуда же, потому что жениться следовало не на своих. Пока народ жил замкнутыми общинами, подобное считалось чуть ли не тягчайшим преступлением: из-за инцеста, хотя вряд ли люди знали, чем именно опасны сношения между родственниками. Ну, а коли жена из тридевятого царства, то охранитель, похороненный на пороге, ее не пустит. Значит, нужно красавицу через порог этот перенести. Я недавно на свадьбе присутствовал на одной зажиточной станции, ох, видел бы ты тот номер: как жених корячился. Очень уж хотелось ему ритуал соблюсти, но мешала пара обстоятельств: рослая невеста и низкий полог. В результате он лег навзничь, суженую уложил на себя и вот таким образом в палатку заполз.

Влад фыркнул, представив, а потом и захохотал, на душе сразу стало веселее, даже хруст под ногами перестал волновать. Правда, тотчас пришлось замолчать – эхо подхватило звуки и разнесло по туннелю.

– Не дергайся, – посоветовал Кай. – Никого здесь нет, кроме крыс. А про смех знаешь?

– Нет.

– Единственное, что отличает самое умное и преданное животное от самого глупого и неуравновешенного человека – неумение смеяться. Смех – это жизнь, и он неотделим от мужества. Когда-то на севере унесенные на льдине в море рыбаки вставали спина к спине, травили похабные анекдоты и, хохоча, умирали один за другим. Потому что верили – ветер подхватит вместе со смехом их души, и те обязательно возродятся. А иного спасения у них не существовало: зима, холод, в воде долго не протянешь, да еще и в шубах, которые, намокнув, тотчас утянут на дно. Вырожденцы не смеются, и Алексей, вероятнее всего, тоже, – добавил Кай. – И знаешь, я даже ничего не ощущаю по этому поводу. Ценностный бардак в голове у хорошего человека вызывает сочувствие, а у плохого – омерзение.

– Я слышал, на Павелецкой, где твари с поверхности так и прут каждую ночь, тоже нечто подобное случилось. Мутанты тогда прорвались на станцию, защитники отступили к вагонам поезда (он, рассказывают, у них на платформе стоит) и все время, пока отстреливались, хохотали, – парень передернул плечами. – Не уверен, что не соврали.

– Может, просто рассказчик решил приукрасить, – сказал Кай, – а может, и нет, – он помолчал немного и добавил: – Глупость, конечно, полнейшая, но если мою жизнь неожиданно не прервет выстрел, а казнь обставят по всем канонам и правилам, на несколько глумливых шуток меня хватит точно.

– Кай, – попросил Симонов, у которого по спине уже маршировали стада мурашек. Чудилось даже, что крысиный писк с каждым шагом становится все громче и громче. – Давай хотя бы сейчас не будем о смерти? Пожалуйста.

Сталкер усмехнулся и сменил тему, принялся рассказывать о чем-то легком и ненавязчиво-забавном. Однако вскоре им стало не до шуток. Разговор сам собой сошел на нет. Крысиный писк действительно стал слышен отчетливее.

Пройдя еще немного, они повернули за угол. Коридор остался все той же каменной кишкой, но по правую руку через каждые пять шагов начали попадаться двери: железные и выкрашенные темно-серой краской. Все они оказались закрыты или просто плотно прикрыты, похожи друг на дружку, словно однояйцевые близнецы, и отличались лишь номерами. Над каждой висела грязно-желтая табличка, в которой были выдавлены цифры: триста восемьдесят семь, триста восемьдесят восемь, триста восемьдесят девять…

Кай тихо выругался, однако Влад так и не понял причины недовольства сталкера, а интересоваться не захотел. Двери занимали его гораздо сильнее. Что скрывалось за ними? Были ли то складские помещения или каморки, в которых отдыхали рабочие? А может, внутри скрывались переходы и коридоры, уводящие в какие-нибудь бункеры и залы? Кто знает, возможно, именно здесь находился генеральный штаб, куда бы спешно эвакуировалась верхушка компартии в случае сброса американцами атомной бомбы на Союз в середине пятидесятых? Хотя, нет, чушь это несусветная: слишком близко к поверхности.

С каждым шагом любопытство грызло все сильнее. Желание прикоснуться к ручке стало нестерпимым.

– Ну-ка, не отставай! – прикрикнул на него Кай, и не осталось ничего другого, как стиснуть зубы и рвануть вперед, убеждая себя в том, что загадка дверей совершенно не важна.

«Пусть там скрываются залежи сокровищ, но на кой они сдались теперь, в метро? – убеждал себя парень. – Сокровища предыдущей цивилизации канули в небытие так же, как и она сама. И даже если здесь находятся продукты, половину из которых составляют консервы, – еще вопрос, пригодны ли они в пищу, да и разве потащу я на себе коробки и ящики?»

По случаю припомнилась детская сказка-страшилка, в которой мужик отыскал довоенный бункер и попал в коридор, полный таких же железных дверей. Шел он и шел, открывал их одну за другой, дивился и радовался находкам. В первом помещении натолкнулся он на оружейную: пистолеты, дробовики, автоматы, гранатометы, огнеметы – бери не хочу. За второй дверью – на ящики с боеприпасами. Пули различных калибров, начиная от тех, которые для калаша подходят, и заканчивая совершенной экзотикой, целые снаряды для гаубиц и прочее в том же духе. Обрадовался мужик, что на всю жизнь себя обеспечил, а любопытство идти заставляет, в спину подталкивает, гложет – вот и направился дальше. За следующей дверью он нашел бронежилеты, сапоги и одежду – хоть каждый день в новое переодевайся, а грязное выкидывай, и все равно на всю жизнь хватит. Потом продукты обнаружил. И так далее. Много дверей было в том бункере, и уже никак не мог остановиться открывающий их мужик. Лишь последняя оказалась заперта, и сколько ни дергал он за ручку, не поддавалась. И пусть мог он по праву считаться самым богатым жителем подземки, обуяла его злость и тоска. Все хотелось ту дверь последнюю открыть и посмотреть, какое же сокровище за ней скрывается. Конец той истории всякий по-разному рассказывал. Кто – про ужасную тварь, которая мужика сожрала, другой – о кучах трупов, которые внезапно оживали и мужика либо разрывали на куски, либо к себе утаскивали, но больше всего нравилась Владу та концовка, где ничего мерзкого и страшного не происходило. Попадал мужик в кабинет, а там за столом Сталин сидел, а потом поворачивался к нему, колечко сизого дыма к потолку пускал, трубку изо рта вынимал и говорил: «Такой-то и такой-то? И как же вам, товарищ, не стыдно быть жадиной-говядиной? Скромнее надо быть, товарищ, скромнее». А мужик настолько пугался, что шарахался прочь от той двери, бежал в метро и напрочь забывал дорогу к бункеру.

Вскоре коридор закончился; они вышли на перекресток и остановились. Здесь сходились три невысоких и узких прохода. Если на них посмотреть сверху, получился бы знак пропеллера, как рисуют его дети. Сам же округлый зал был большим и даже величественным, с высоким сводом и фресками по стенам. Время безвозвратно убило изображенное, но оценить труд неизвестных мастеров вполне получалось.

Из одной «лопасти» они вышли, однако ни вправо, ни влево свернуть не сумели бы. Путь преграждала полноводная и живая река, образованная бегущими крысами. Свет фонаря выхватывал темные шкурки, от громкого писка закладывало уши. Крысы не паниковали, не неслись откуда-то в ужасе, а размеренно перемещались, часто в два ряда: верхние топали по спинам и головам нижних.

Кай помянул матерей: свою – уважительно, а чью-то гипотетическую – нецензурно. Прародительнице крыс досталась особенно ветвистая фраза с примесью словесных оборотов из певучего языка, которого Симонов не знал.

– Ненавижу, когда натыкаюсь на что-либо подобное, – заметил сталкер. – Уж лучше бы чудо-юдо какое-нибудь, честное слово, которое можно пристрелить и тем решить проблему.

Влад поморщился. Встречаться с тварью не хотелось до колик, но в словах Кая имелся резон: крысиный поток автоматной очередью не остановить, и тем паче не обратить его вспять.

– И как же нам теперь? – спросил Влад расстроенно. – Неужели возвращаться?

– Потеряем много времени, кроме того, не уверен, что нас не будет ожидать какой-нибудь неприятный сюрприз.

– Алексей?

– Он самый, – Кай потер переносицу и спросил: – Ты же понимаешь, что теперь нам уже не избежать игры в догонялки? Либо он убьет нас, либо мы – его. И лучше бы мне снести ему голову до того, как против нас поднимется весь Рейх.

– Само собой, – ответил парень. Голос дрогнул, и он раздосадованно буркнул: – Разумеется, я все понимаю.

– Впрочем, – задумчиво и так, словно слова Влада на самом деле ничего не значили, протянул его спутник, – я надеюсь исполнить свои обязательства раньше. В этом случае ты выйдешь из-под удара.

– Да… черт побери, Кай, это нечестно! – воскликнул парень уязвленно.

– Почему?

– Сын казначея – и мой враг тоже: был им еще до землеройки. Он пытался убить меня на Нагатинской и вряд ли отступится теперь. Я опасен для него. Наравне с тобой, между прочим. Неужели ты думаешь, будто я стану отсиживаться на Фрунзенской? А если тебе не повезет?.. Если Алексей… – запал и ярость потухли, и Влад смутился, умолкнув.

– Если Алексей убьет меня? Ты же хотел сказать именно это? – поинтересовался Кай с незлой, мягкой иронией в голосе.

– Зря ты смеешься, – буркнул Симонов. – Думаешь, не понимаю, какой я на самом деле щенок в сравнении с тобой, да и много с кем еще, кто по метро ходит? Все я понимаю. Но иногда решить дело может и сущая нелепица. Я не останусь в безопасности, зная, куда ты идешь, и кого намерен ликвидировать. Я мешать не буду, обещаю, но и в сторонку не отойду.

– А как же родина?

– Плевать! Я с тобой останусь. Точка. Я решил!

Некоторое время сталкер смотрел на него в упор, ничего не говоря, затем протянул руку и мягко потрепал по плечу.

– Давай сначала дойдем до этой твоей Фрунзенской, вояка, – сказал он. – Там уж разберемся.

Влад снова поглядел на крыс, прикидывая. Допустим, можно попробовать идти против потока. Ботинки у них сделаны на совесть, подошвы ломают крысиные хребты только так, прокусить их вряд ли выйдет. Штаны и куртки сшиты из плотной кожи. Руки можно чем-нибудь обмотать на всякий случай или надеть сталкерские перчатки, капюшоны напялят, лица прикроют – и вперед. Главное – не оступаться и ни в коем случае не падать, иначе можно и не встать, и хорошо бы не встретить никого покрупнее, а то слышал Влад сказочку о крысиных королях, которые в стаях этих грызунов главные и вымахивают таких размеров… он передернул плечами.

– Вот и мне не нравится идея идти до устья этой речушки, – заметил Кай. – Возвращаться – тоже не выход, как я уже говорил.

– И как же быть?

– Есть путь наверх, – спокойно глядя ему в глаза, сказал спутник и добавил: – Сталкеры мы или нет, в конце-то концов.