30

Раду любил танцевать.

Музыка, ритм, пронизывающий все тело, от головы до ног, когда он вращался по зале в идеальной гармонии с другими парами. Было что-то до боли правильное в том, чтобы двигаться вместе, направляемыми звуками, где каждый являлся частью чего-то большего и забывал о своей индивидуальности ради того, чтобы создать нечто прекрасное. Во время движения он больше ни о чем не думал и ничего не чувствовал. Это напоминало молитву.

Одна песня плавно перетекала в другую, и Раду успел потанцевать почти с каждой женщиной при дворе. Комплимент, очаровательная улыбка, заверение в том, что она лучшая партнерша из всех. Возвращая их мужьям, Раду непременно отмечал неповторимый вкус мужчины и то, как ему повезло владеть самым необыкновенным бриллиантом в этой зале.

Нравиться было так легко – и так приятно.

И так полезно, подумал он, улыбаясь и принимая приглашение от сына Халил-паши, Салиха, составить ему компанию за приватным ужином.

Развлечений было много, и они были легкими и доступными. Чаще всего Раду удавалось подавить в себе отчаянное желание поговорить с Мехмедом, быть рядом с ним, убедиться в том, что он еще может быть частью его новой жизни, в которой Мехмед стал мужем и отцом. Когда Раду был занят, ему удавалось довести шум своих мыслей о Мехмеде от оглушительно гула трубы к мягкому шепоту флейты.

Девушка с полными губами, лицо которой светилось так же мягко и сладко, как луна, улыбнулась Раду из другого конца залы. Он ее не узнал, но в ней было что-то знакомое. Он пересек комнату, подошел к ней и поклонился.

– Ты меня не помнишь, – сказала она.

– Меня нужно высечь за то, что я позабыл такое лицо.

Она рассмеялась.

– Твои слова сладкие как мед, и в них так же мало сути. Я – Назира, сестра Кумала.

Раду выпрямился и с восторгом огляделся.

– Кумал тоже здесь?

– Нет, он ненавидит столицу. Я здесь со своим дядей, и только на одну ночь. Я хотела посмотреть на это. – Он указала на комнату, на сверкающий декаданс.

– Ах, – разочарованно протянул Раду. Он так давно ждал случая поблагодарить Кумала за доброту, проявленную в столь трудные времена, за то, что научил его молиться тогда, когда ему не оставалось ничего другого. Он снова поклонился и протянул руку. – Не хотите ли потанцевать?

Назира кивнула, и они присоединились к другим танцующим парам. Раду продолжал время от времени украдкой посматривать на шатер Мехмеда. Он мечтал о том, чтобы Мехмед увидел его, поднялся с места и присоединился к шумному веселью.

Назира танцевала очень мило, а в конце поблагодарила его, загадочно улыбаясь. Раду видел, что после она больше ни с кем не танцевала и держалась рядом с морщинистой старой женщиной.

Только он собирался пойти на встречу с Салихом и еще несколькими сыновьями влиятельных пашей, как заметил в огромном помещении одну неподвижную фигуру: это была Лада. Она стояла, ссутулившись и припав к стене рядом с высокими позолоченными дверьми. Раду заметил, что из-под платья виднеются не ее любимые янычарские сапоги, а пара красиво вышитых туфель.

Она не была похожа на человека, который втайне мечтал кого-то убить. Она не была похожа на человека, который на что-то надеялся. Она выглядела так, как выглядел Раду, когда увидел сына Мехмеда.

Его сердце пронзил кинжал жалости. Он пытался смягчить свои слова неделю назад в ту ночь, когда она едва не испортила все, рискуя попасться за шпионажем, но она убежала прежде, чем он успел извиниться и успокоить ее. И какая-то часть его, плотный, темный клочок подлости, закопанный глубоко в груди, радовалась этому. Тому, что она почувствовала себя ненужной. Почувствовала себя неудачницей. Поняла, что он может сделать то, чего она никогда не сможет.

Но теперь, глядя на нее, он ощутил прилив сочувствия. Он пересек комнату, обмениваясь приветствиями и обещаниями потанцевать позже, и подошел к ней.

– Лада?

Она моргнула и медленно перевела на него взгляд.

– Что, – сказала она тоном, лишенным всякой интонации, всякого чувства.

– Хочешь потанцевать?

Ее лоб ожил, и на лице появилось выражение, слегка напоминавшее прежнюю Ладу.

– Ты так сильно меня ненавидишь?

Он рассмеялся.

– Это может быть весело.

– Да, я обожаю позориться на глазах у сотни незнакомых людей.

– Ты не можешь танцевать хуже, чем жена Неби-паши. Она грациозна, как беременная свиноматка.

Лада фыркнула.

– Да, а я грациозна, как пронзенный копьем и медленно умирающий кабан.

– Даже пронзенный копьем и умирающий кабан все еще способен убить человека.

Это, наконец, заставило ее улыбнуться, но она сразу посерьезнела.

– Давай же. Помнишь, как мы танцевали, когда были детьми?

– Я помню, как бросала тебя на землю и тыкала лицом в кучу золы из очага.

– Точно! А помнишь, сколько времени ты тренировалась с янычарами?

– Да, училась сражаться.

– Сражение – это тот же танец! Только в конце я остаюсь целым и невредимым. – Раду протянул руку и, к его удивлению и радости, она ее взяла.

Как ни странно, Лада танцевала очень изящно. Ее движения не были красивы, но в них сквозила плавность и сила, приковывавшая к себе взгляд. Долгие годы тренировок научили ее инстинктивно ощущать свое тело и его движение сквозь пространство. Выражение лица у нее было такое, будто она вот-вот убьет своего партнера – но это ничего, Раду к этому привык.

А если честно, он по этому скучал.

Двигаясь по кругу с другими парами, они оказались рядом с супругой Неби-паши. Раду бросил на нее многозначительный взгляд, потом поднял брови, взглянув на Ладу, и она рассмеялась так резко и громко, что ее смех не заглушила даже музыка. Он с трудом не рассмеялся сам.

Танец закончился, и Лада прижалась головой к его плечу, продолжая смеяться.

– Ты был прав! Она двигается как беременная свиноматка.

Раду серьезно кивнул.

– Каждая партнерша здесь обладает собственной фермерской ценностью, а я проделал круги с каждой из них.

– Скажи мне, что за животное Хюма.

– Кошка со слабыми бедрами, слишком гордая, чтобы перестать бегать за мышами.

Лада захихикала, пряча лицо за его плечом.

– А жена Халил-паши?

– Гусыня со скверным характером и хлопающими плоскими лапами.

– А как насчет дорогой невесты Мехмеда? Какое она животное?

– Да, – прервал ее низкий голос. – Кто моя невеста?

Лада дернулась и отскочила от Раду. Они оба смотрели в пол, чтобы не встречаться взглядом с Мехмедом. Впервые за все время празднеств Раду оказался так близко к нему. От гостей Мехмеда всегда отделяла плотная ткань или кольцо сановников, и он всегда находился рядом с Ситти-хатун.

– Прими наши поздравления со свадьбой, – сказал Раду.

– Не надо.

Раду поднял глаза, пораженный резким тоном Мехмеда.

– Пожалуйста, только не вы. Я больше не могу выносить этот…

– Он махнул рукой, указывая на комнату и всех, кто в ней находился. – Только не говорите, что этот кошмар украл у меня моих единственных друзей.

Лада молчала, глядя на Мехмеда глазами, которые казались темнее угольных жаровен.

Раду попытался улыбнуться.

– Может, она – певчая птица?

Мехмед презрительно фыркнул.

– Раз ты так считаешь, значит, ты ни разу не слышал ее голос. Нет, моя драгоценная невеста – это загнанная в угол, никому не нужная мышь, которая пищит, дрожа от страха.

Возможно, клочок подлости в груди Раду и не рассосался, поскольку, услышав это, он разбух от радости.

– Зато она милашка, – сказал он, то ли чтобы побороть собственную низость, то ли в надежде услышать возражения.

– Она – пустое место. – Мехмед повертел головой в обе стороны и потянулся. В его движениях чувствовалась злая энергия. – Мне хочется танцевать.

Раду взглянул на помост, на котором в шатре все еще сидела невеста Мехмеда, одинокая и покинутая. Казалось, она плачет.

– Не думаю, что Ситти-хатун хочет…

– Не с ней, – перебил его Мехмед. Он протянул руку Ладе. Раду изумленно посмотрел на него, а через пару секунд увидел, что Лада делает то же самое. Только она смотрела на его руку не в смущении. Она смотрела на нее с яростью.

– Сейчас? – Ее голос дрожал от сдерживаемых эмоций. – Сейчас тебе захотелось потанцевать? Сейчас ты хочешь со мной поговорить? Угли в ее глазах вспыхнули и превратились в пламя. Раду привычно отступил назад, но вместо того чтобы нанести удар, Лада развернулась и выбежала из комнаты.

– Что я такого сделал? – спросил Мехмед, сдвинув брови.

Раду почесал затылок. Он не знал, почему Лада отреагировала так бурно, но у него долго не было возможности поговорить с Мехмедом, и теперь он ее не упустит.

– Мы… видели тебя. Перед тем, как сюда приехать. В гареме.

Лицо Мехмеда не дрогнуло.

– С твоим… ребенком.

Мехмед закрыл глаза и тяжело вздохнул.

– Ах, да. Мой сын. – Он положил руку на плечо Раду. Все приветствия, танцы, дружеские прикосновения, которыми обмениваются люди во время прятной беседы, показались сном. Прикосновение Мехмеда было похоже на пробуждение. – Это странно, не правда ли?

Раду с облегчением вздохнул и улыбнулся. Мехмед понимал его чувства, когда они были вместе! Это было нормально, это было взаимно, они могли бы…

– Все забывают, что я уже отец.

Раду едва заметно выдохнул и понял, что ошибся.

– Да. Это странно.

– Я смотрю на ребенка, и он кажется мне таким чужим. Это все равно что спать в чужой постели. – Мехмед убрал руку с плеча Раду и поднял обе ладони вверх. – Но, как бы сказал мой отец, это мой долг.

– Как и Ситти-хатун.

– Да, как и Ситти-хатун. Я буду счастлив, когда это, наконец, закончится, мы вернемся домой, и все снова станет, как прежде.

Коротко кивнув, Мехмед с рассеянным видом отошел в сторону. Раду продолжал следить за ним, как за небесным светилом. Поэтому когда Мехмед незаметно выскользнул из залы в тот момент, когда внимание всех гостей было приковано к поэту, начавшему читать стих, это заметил только Раду.

Он знал, что Мехмеду не следует находиться одному. Никогда. Выйдя за дверь, Раду уловил взмах пурпурного плаща, когда его друг свернул за угол. Мехмед не предложил Раду последовать за ним – значит, ему нужно было побыть в одиночестве. Поэтому Раду последовал за ним, тихо и на приличном расстоянии. Он так старался не упустить Мехмеда и в то же время оставаться незамеченным, что даже не осознавал, куда направляется Мехмед, пока не свернул в очередной коридор и не увидел, как он стучит в дверь Лады.

– Открой!

– Убирайся к дьяволу!

– Нам нужно поговорить!

– Мне от тебя ничего не нужно!

Мехмед приложил голову к двери и глубоко вздохнул. Когда он снова заговорил, его голос стал тише и мягче, и Раду пришлось напрячься, чтобы разобрать слова. То же самое наверняка делала и Лада за тяжелой деревянной дверью.

– Я не знал о ребенке, пока не вернулся, после того как встретил тебя в бассейне. А потом не знал, как тебе сказать. Я до сих пор не сказал. Я понятия не имею, как к этому относиться. Это… долг. Это то же самое, что сидеть на бесконечных совещаниях, выслушивать жалобы пашей и разбирать мелочные ссоры янычар со спагами.

Мехмед остановился, будто прислушиваясь к чему-то, потом покачал головой.

– Она отвратительная. А гарем… я… это не настоящее, Лада. Я прихожу туда, и они порхают, как призраки, как картинки. Среди них нет ни одной, которая бы для меня что-то значила. – Он снова замолчал, прислонив ладонь к двери. – Ты – единственное, что есть настоящего в моей жизни.

Услышав это, Раду задохнулся от физической боли. Но стон его агонии заглушил звук открывающейся двери. Мехмед вошел внутрь и притянул Ладу к себе, его губы слились с ее губами, а руки погрузились в ее волосы, и он держал ее очень крепко, а затем они, спотыкаясь, зашли в комнату Лады и закрыли за собой дверь.

Раду неверным шагом дошел до двери. У него подкашивались ноги. Ему хотелось быть там, внутри. Он хотел быть тем единственным, что было настоящего в жизни Мехмеда, так же как Мехмед был единственным в жизни Раду.

Он хотел…

Нет, пожалуйста, нет.

Да.

Он хотел, чтобы Мехмед посмотрел на него так, как он смотрел на Ладу.

Он хотел быть Ладой.

Нет, не хотел. Он хотел быть собой, и он хотел, чтобы Мехмед любил его за то, что он – это он. На его вопрос, на вопрос Мехмеда, наконец, нашелся ответ, и он пронзил Раду так внезапно и резко, что он тяжело осел на пол и задрожал.

Он не хотел этого ответа.