Расскажу вам про одного парня, с которым я столкнулся на медитационном ретрите в декабре 2013 года. Он сидел через несколько рядов от меня и спал, пока я пытался медитировать. Вы спросите: откуда я знаю, что он спал, ведь мои глаза были закрыты? Ответ прост – он храпел!

Храп может здорово испортить занятия медитацией – особенно если это не ваш собственный храп! Конечно, я почувствовал, как внутри меня начал зарождаться гнев на этого человека.

Вообще, сначала я этого даже не заметил, просто рефлекторно пошел на поводу у своих чувств – стал думать то самое, что подобные ощущения обычно заставляют нас думать. Вроде: «Кто эта скотина?» Я ощутил сильнейшее желание открыть глаза и найти источник звука – думаю, в лучшем случае для того, чтобы после обрушить на него справедливое возмездие. Но потом я все-таки сделал именно то, что положено делать в процессе медитации осознанности, – я стал наблюдать за своими чувствами. Тогда-то я по-настоящему заметил свой гнев. И стал в упор этот гнев разглядывать. И всего лишь через несколько секунд ясного созерцания он полностью растворился! Словно мое внимание оказалось смертельным лазерным лучом, а ощущение гнева – вражеским космическим кораблем. Ба-бах – и никаких следов.

Так что же общего у моего опыта избавления от гнева и опыта бессамости? Целых две особенности! Одна – очевидная и относящаяся к внутренней версии опыта бессамости, вторая – менее явная и связанная с версией внешней.

Начнем с очевидной внешней части. В тот момент, когда я осознанно посмотрел на свой гнев, я перестал идентифицироваться с ним, перестал им владеть. Чувство, казавшееся частью меня, так глубоко поселившееся во мне, что я без раздумий ему подчинился, превратилось в некий объект, который следовало изучить. И как только я обратил на него свое внимание – даже до того, как чувство гнева растворилось, – оно перестало быть частью меня. Конечно, это не был прорывной опыт внутренней бессамости. Я всего лишь избавился от одного конкретного чувства, немного сузив рамки своего «я». И тем не менее это на краткий миг сделало меня лучше. Это сделало меня человеком, который не замышлял убийство.

Что касается менее явных проявлений и того, почему это был внешний опыт бессамости, то объяснить это будет сложнее. Для начала придется вспомнить книгу Мири Албахари. Албахари – австралийский философ, чьи работы по буддистской философии частично основываются на опыте медитации. Но почти маниакальная скромность заставляет ее говорить, что она «неопытный практик медитации». В ходе долгого медитационного ретрита, пишет Мири, ей удается добраться до точки, в которой она чувствует «меньше себя», но не до точки, где она ощущала бы «бессамость». Между ретритами у нее не всегда получается медитировать ежедневно, однако, когда это происходит, Мири замечает, что ее жизнь «становится значительно лучше».

Книга Албахари «Аналитический буддизм» возвращает нас к первой сутре Будды после просветления – знаменитой Проповеди в Оленьем парке. Там Будда описывает Четыре благородные истины, которые объясняют причины дуккхи – страданий и неудовлетворенности – и то, как можно от страданий избавиться. Он говорит, что первопричина дуккхи заключается в танхе. Это слово обычно переводят как «жажда», или «страстное стремление», или иногда «желание». Проблема неиссякаемости танхи заключается в том, что, даже достигнув желаемого, мы остаемся неудовлетворенными – мы все равно жаждем большего или чего-то иного.

Албахари говорит, что танха неразрывно связана с ощущением себя, и поэтому преодоление танхи связано с переживанием бессамости. Она не просто говорит о внутренней версии опыта бессамости – о том, что если вы отпустите определенное желание, то сумеете отречься от него и часть вашей личности исчезнет. Она говорит, что танха глубоко встроена в ваше чувство того, что самость ограничена. Танха поддерживает и укрепляет чувство ограниченности, которое во время внешнего опыта бессамости ослабевает.

По ее словам, если вы жаждете чего-то – скажем, горячего шоколада, – значит, вы знаете о расстоянии между вами и этим шоколадом, то есть у вас есть понятие о границах вашей самости. Да уж, просто думая об утолении этой жажды, я отлично представляю себе некоторые границы – кожу моей руки, прикасающуюся к кружке с шоколадом, и поверхность моего языка, ощущающую сам шоколад.

Есть важный момент, который необходимо учитывать, чтобы понять весь смысл постулатов Албахари. Как и многие другие ученые, она считает, что танха включает в себя не только желание удовольствий, – секса, шоколада, новой машины, еще более новой машины; танха также включает в себя жажду освободиться от неприятного. Другими словами, танха питает не только влечение к чему-то заманчивому, но и отвращение от непривлекательного. С этой точки зрения мое раздражение от чужого храпа во время медитации было танхой. Это было желание избавиться от звуков храпа.

Итак, если вы хотите избавиться от чего-то, пишет Албахари, то у вас появляется желание увеличить расстояние между собой и этим «чем-то» (если только вы не выберете более простое решение, швырнув подушкой для медитации в человека, который это «что-то» производи т). В свою очередь, желание увеличить дистанцию между вами и чем-то означает, что у вас есть определенные мысли по поводу того, где именно вы заканчиваетесь. Если вы пытаетесь увернуться от гремучей змеи, то у вас есть очень точное представление о расстоянии от змеи до вашей кожи и вам не хочется, чтобы она его преодолела.

Так или иначе, отвечает ли танха за привлечение или отвращение, она несет с собой определение границ себя. Как написала Албахари, эмоции, включающие в себя танху, «похоже, указывают некую не описываемую словами границу между тем, что идентифицируется как „я“, с одной стороны и с желательным или нежелательным сценарием, в том виде, в каком он воспринимается или воображается наблюдающим его субъектом, с другой стороны». Таким образом, танха «не только выявляет ощущение границ между „я“ и внешним миром, но и постоянно питает и направляет это чувство». И наоборот: чем яснее и глубже вы ощущаете свои границы, тем больше в вас танхи. «Поскольку, если я не воспринимаю себя как отдельную сущность, как „я“, зачем мне переживать об исполнении „моих“ желаний?»

Вы спросите: ну и какое отношение все это имеет к истории про то, как я одолел свою злость на храпуна? Я бы задал тот же вопрос, если бы не перечитал заметки, которые оставил вскоре после этого случая. Похоже, я рассказал вам эту историю в очень сокращенном виде. Первую версию я записал по памяти, до того, как перечитал записи. В ней не хватает некоторых существенных подробностей.

Для начала, как раз перед этой утренней медитацией, перед нами выступила Нараян, одна из двух руководителей ретрита. Темой ее выступления было принятие – то, как научиться принимать условия, которые вы привыкли считать неприятными. Так что, потратив некоторое время на неприятные ощущения, вызванные храпом, я решил попрактиковать то, о чем говорила Нараян, и попробовать преодолеть мое отвращение к храпу. То есть, конечно же, осознанно посмотреть на это чувство. Как я позже записал, я постарался «ощутить мое отвращение и злость (которую я чувствовал и мог определить ее местонахождение) безэмоционально». И стоило мне принять звуки храпа как данность, «чувства просто исчезли».

Так что на самом деле я осознанно наблюдал за двумя переплетенными чувствами – злостью на храпуна и отвращением к его храп у. И в тот момент, когда вам удается преодолеть отвращение, вы, по логике Албахари, приближаетесь к внешней версии опыта бессамости куда более полно и прямо, чем в том случае, когда вы преодолели только гнев[22]. Вы словно разбавляете танху, которая укрепляет границы личности.

Этот процесс я ясно описал в последнем абзаце своих заметок. По мере наблюдения за отвращением и злостью, а потом за тем, как эти чувства теряли свою силу, «я в какой-то момент представил себе, что ощущение у меня внутри и его храп словно являются единой системой или организмом, и элементы этой системы взаимодействуют друг с другом». Другими словами, я сосредоточился на потоке звуковых волн, исходивших от его носа, поступающих в мой мозг в виде слуховых ощущений и вызывающих отвращение и гнев. На мгновение раздражитель и раздражаемый перестали быть двумя четко очерченными единицами, «им» и «мной». Мои границы становились менее жесткими по мере того, как угасала сила танхи – мое отвращение к храп у.

Так что взгляд Мири Албахари на самость и на ее связь с танхой обладает одним замечательными эффектом – в его свете я предстаю куда более продвинутым в медитации, чем на самом деле. Во-первых, избавившись от гнева, я пережил внутренний опыт бессамости – ведь в тот момент, когда я отключился от гнева, я перестал идентифицировать себя с ним. А во-вторых, преодолевая танху, питающую гнев, я также испытал на миг более редкий внешний вариант опыта бессамости. И эта внешняя часть опыта, как и внутренняя, кажется, на некоторое время сделала меня лучше, чем я был.