Есть и еще кое-что, с чем сущность тесно переплетается: это истории. Истории, которые нам рассказывают о разных вещах, и истории, которые мы сами себе о них рассказываем, влияют на то, как мы себя ощущаем по отношению к этим самым вещам и, по-видимому, таким образом создают в них ту самую «невидимую сущность». Если история конкретной рулетки рассказывает о том, что ей владел Кеннеди, это влечет за собой иные чувства – и иную сущность, – чем история о рулетке водопроводчика. Если мы воспринимаем себя как счастливую семейную пару с прелестными и преуспевающими детьми, то, скорее всего, передаем в окружающий мир более позитивные сигналы, чем если бы думали о себе как о глубоко несчастных в браке родителях бездельников. И так далее.

Это одна из важнейших тем в работах Блума: истории, которые мы рассказываем о разных вещах, а значит наши убеждения об их природе, формируют наш опыт в отношении этих вещей и то, как мы воспринимаем их сущность. Среди его любимых примеров – исследование с участием знатоков вина. Сорок из них сочли бордо с этикеткой «гран крю» достойным напитком, но только двадцать подумали то же самое в отношении бутылки, на которой было написано «столовое вино». Думаю, вы уже поняли, в чем подвох: содержимое бутылок было идентичным.

Вино – исключительно яркий пример того, как истории влияют на наше удовольствие («Это был прекрасный год!»). Но Блум считает, что, если поискать, за каждым удовольствием найдется история, которая служит как бы его логическим обоснованием. Однажды он сказал мне: «Простых удовольствий не бывает. Удовольствие всегда привязано к твоим убеждениям о том, от чего ты его испытываешь». Для примера он привел еду: «Если ты передашь мне тарелку и я попробую ее содержимое, часть меня будет знать, что это блюдо протянул мне человек, которому я доверяю. На вкус оно будет совсем иным, чем если бы я подобрал ту же самую еду с пола или приобрел за тысячу долларов. Или возьмем живопись. Действительно, можно смотреть на картину и не знать, кто написал ее, а значит, оценивать в основном с точки зрения ее внешнего вида. В то же время ты будешь знать, что это именно картина, а не просто выплеснутая на стену краска. Кто-то потратил на нее время для того, чтобы потом показать. И это знание влияет на восприятие». То же самое, по его словам, происходит с «простейшими ощущениями, будь то оргазм, питье воды при нестерпимой жажде, растяжка, что угодно. Все это по умолчанию воспринимается как принадлежащее к некой категории и находящееся под ее влиянием». Иначе говоря, всегда есть некая подразумеваемая история.

То, что удовольствие формируется нашим ощущением сущности, а значит историями, которые мы рассказываем, и нашими убеждениями, дает Блуму возможность предположить, что наши удовольствия в определенном смысле более глубоки, чем мы осознаем. «В удовольствии всегда есть глубина», – пишет он.

Но посмотреть на это можно и с противоположной стороны. Раз наше удовольствие от вина подвержено влиянию ненастоящей этикетки, значит, на самом деле оно поверхностно. Более глубоким удовольствие стало бы, будь у нас возможность попробовать вино само по себе, не отягощая восприятие ложными или истинными представлениями об этом вине. Такой взгляд куда ближе к буддистском у.