Карьера Иисуса в Евангелии от Марка начинается с того, что он начинает совершать чудеса.

Придя в Капернауме в синагогу, он изгоняет беса (Мк. 1:26). Сразу за этим он излечивает тещу Симона (Мк. 1:31). Начинается ажиотаж: к Иисусу приносят всех больных и бесноватых (Мк. 1:32), он излечивает и их.

Он исцеляет прокаженного (Мк. 1:40), расслабленного (Мк. 2:12), человека с отсохшей рукой (Мк. 3:5), слепого (Мк. 7:23), выгоняет из бесноватого легион бесов (Мк. 5:9). Он воскрешает дочь начальника синагоги (Мк. 5:41). Он властен над стихиями (Мк. 6:51). Он может умножать еду и превращать воду в вино (Мф. 14:19–21; 15:36–38; Ин. 2:9).

Все эти чудеса прямо позиционируются Иисусом не как грядущий, а как наступивший космический переворот. Иисус не утверждает, что Царство Божие наступит скоро. Иисус утверждает, что Царство Божие наступило уже. «Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов, то конечно достигло до вас Царствие Божие» (Мф. 12:28; Лк. 11:20).

Эту свою власть над стихиями и бесами Иисус передает апостолам (Мк. 6:7). Они исцеляют больных и калек (Деян. 3:8; 5:15). Они обладают способностью растворять двери темниц, что оказывается нелишним ввиду стесненного положения христианства и позволяет сэкономить на взятках тюремщикам (Деян. 5:19; 12:7). Апостол Петр воскрешает девицу Тавифу (Деян. 9:40), а Ананию и Сапфиру, решившихся утаить часть имущества при вступлении в общину, напротив, убивает одним взглядом (Деян. 5:1–11). Их магические способности так велики, что язычники даже принимают апостола Павла за Зевса (Деян. 14:12).

В апокрифических «Деяниях» эта способность творить чудеса приобретает еще более грандиозные масштабы. Апостол Иоанн исцеляет целый городской стадион. Апостол Андрей воскрешает сразу сорок человек — команду утонувшего корабля. Апостол Филипп заклинанием обрушивает в бездну целый город, отказавшийся поклониться Христу, и все апостолы обладают совершенной неуязвимостью: солдаты слепнут, когда пытаются их схватить, их руки отсыхают, мечи падают на землю, апостолов окутывает «огненное облако» и они становятся похожи на «стеклянный ковчег, полный пламени и огня», и проповедуют окружающим из кипящего с маслом котла или с креста, на который они взобрались исключительно по собственной охоте.

Это изобилие совершаемых Иисусом и апостолами чудес представляло собой большое неудобство для его прогрессивных биографов и, в частности, для Рудольфа Карла Бультмана (1884–1976), лютеранского теолога и профессора Марбургского университета, основателя т. н. formgeschichte, или формальной критики.

К началу XX века европейская интеллектуальная элита чувствовала себя уже совсем неудобно, когда речь заходила о воскрешении мертвых, превращении воды в вино и изгнании бесов. К этому времени воскрешение мертвых и изгнание бесов было сферой деятельности религиозных шарлатанов, и европейских интеллектуалов тревожила мысль, что Иисус Христос занимался тем же самым. А рациональные объяснения, принятые в XVIII в., типа «Иисус лечил людей, потому что обладал сокровенными медицинскими познаниями ессеев», казались слишком примитивно-материалистичными.

Рудольф Бультман, друг и единомышленник Мартина Хайдеггера, предложил прекрасную теорию. Профессор Бультман признавал, что все эти происшествия не имели места в действительности. Он охотно соглашался с тем, что всё это позднейшие наслоения и что «слепое принятие мифологии Нового Завета» устарело и не может быть терпимо в нашем просвещенном мире.

С его точки зрения, следовало отличать эти неважные мифологические формы от существа вопроса, а существом вопроса являлась экзистенциальная готовность Иисуса к самопожертвованию, которая и составляет сущность христианской веры.

Теория Рудольфа Бульмана, если применить ее к другим образцам известной человечеству пропаганды, в сущности, поразительна. Представьте себе, к примеру, что мы имеем дело с известным шарлатаном Грабовым, который обещает бесланским матерям воскресить их детей. И вдруг находится человек, который говорит, что эти обещания надо демифологизировать: надо отделить ее грубые, оскорбляющие современного ученого формы от лежащей за ней глубокой духовной реальности.

Любой человек, реально знакомый с деятельностью Грабового, возразит такому экзистециальному критику: а имела ли, собственно, духовная реальность место? И впечатлила ли бы она несчастных матерей? Или они верили Грабовому ровно потому, что он обещал им физическое воскресение?

Точно то же самое касается чудес, совершаемых Иисусом. Евангелия рассказывают совершенно конкретную историю. Они рассказывают об Иисусе Христе, который совершал чудеса, воскрешал мертвых, лечил слепых, изгонял бесов, был распят, а потом воскрес. Они утверждают, что Иисус Христос вот-вот вернется на облаках и сядет на троне, чтобы дать вечную жизнь тем, кто в него верит, и ввергнуть в вечные муки тех, кто в него не верит.

Можно с уверенностью предположить, что абсолютное большинство людей, которые веровали в Иисуса Христа, веровали в него потому, что хотели жить вечно и счастливо. Они полагали, что если Иисус воскрешал мертвых, то он воскресит и их. Они с нетерпением ждали момента, когда он вернется, и они сядут рядом с ним на золотых престолах, чтобы насладиться мучениями тех, кто не верил в Иисуса. «Вы не уверуете, — говорил Иисус, — если не увидите знамений и чудес» (Ин. 4:48).

Много ли во всём этом экзистенциальной керигмы? Веровали бы те люди, которые уверовали в Иисуса, если бы им не рассказывали, что он совершал чудеса? Если смыслом христианской веры была экзистенциальная готовность к самопожертвованию, то почему вместо Христа люди не веровали в Сенеку, который как раз демонстрировал такой экзистенциальный подход к миру?

Нетрудно заметить, что метод formgeschichte на самом деле имел мало отношения к историческому Иисусу. Это была просто очередная трансформация христианской теологии, в форме, пригодной для потребления интеллектуалами времен Хайдеггера и Жан-Поля Сартра. Это был просто новый вариант Евангелия под видом научной критики.

Для нас же самое важное в творимых Иисусом чудесах заключается в том, что именно эта способность и отличала пророков «четвертой секты», хвалившихся раздвинуть воды Иордана и обрушить стены Иерусалима. Это была настолько бросающаяся в глаза примета, что Иосиф Флавий употребляет в отношении всех этих пророков термин γόης — волшебник, чудотворец. Именно гоэсов при Тиберии изгоняют из Рима. Иосиф также называет их прельстителями (πλάνοι).

«Это были обманщики (άπατενες) и прельстители (πλάνοι), которые под видом божественного вдохновения стремились к переворотам и мятежам, туманили народ безумными представлениями, манили его за собой в пустыню, чтобы там показать ему чудесные знамения его освобождения».

Как мы уже говорили, πλάνοι, «прельстители» — это не метафора, а юридический термин, переведенный с древнееврейского. «Иисус Назорей занимался колдовством и обманывал и прельстил Израиль». Обвинения, которые Иосиф Флавий предъявляет гоэсам, и обвинения, которые Талмуд предъявляет Иисусу, совпадают дословно, и они имеют наилучшее объяснение в кумранской мистической практике святых, состоящих в совете богов.