Сократ и Платон о душе и духе
Здесь Сократ подхватил его нить и продолжил ее, а после него [это сделал] Платон с целым миром внутреннего знания. Если старый ионийско-итальянский мир кульминировал в Анаксагоре, то новый начался с Сократа и Платона. У Пифагора Душа была самодостаточным целым с тремя элементами: nous, phren и thumos, последними двумя обладали и животные, и только первый элемент представлял его истинное я. Таким образом, обвинение, что он [Пифагор] преподавал трансмиграцию, отвергнуто; он учил о ней не более, чем когда-либо учил Гаутама Будда, в какие бы суеверия индусские невежественные массы ни превратили это после его смерти. Заимствовал ли Пифагор от Будды или Будда заимствовал еще от кого-либо – это не имеет значения; эзотерическая доктрина одна и та же.
Платоническая школа даже еще более отчетлива в провозглашении всего этого.
Реальная индивидуальность находилась в основе всего. Поэтому Сократ учил, что у него имеется δαιµόνιον (dæmonium, даймон), духовное нечто, которое направило его на путь мудрости. Он сам ничего не знал, но это нечто повело его к познанию всего.
Платон пошел за ним следом и полностью исследовал принципы бытия. Существовал Агафон, Верховный Бог, создавший в своем уме paradeigma всего.
Он [Платон] учил, что в человеке имеется «бессмертный принцип души», смертное тело и «отдельная смертного рода душа», которая помещалась в отдельном от тела вместилище; бессмертная часть [души] находилась в голове («Тимей», XIX, XX), а другая – в туловище (XLIV). Ничего нет яснее того, что Платон рассматривал внутреннего человека как состоящего из двух частей – одна всегда неизменная, образованная из той же сущности, что и божество, и другая смертная и тленная.
«Платон и Пифагор, – говорит Плутарх, – делили душу на две части – разумную (поэтическую) и неразумную (agnoia); и та часть души человека, которая разумна, – вечна; ибо, хотя она и не есть Бог, все же она есть произведение вечного божества, но та часть души, которая лишена разума (agnoia), – умирает».
«Человек, – говорит Плутарх, – имеет сложный состав; и ошибаются те, кто думает, что он состоит только из двух частей. Ибо они воображают, что понимание является частью души, но они ошибаются в этом не менее тех, кто считает душу частью тела, ибо понимание (ноус) настолько же превосходит душу, насколько душа лучше и божественнее тела. Соединение этой души (ψυχη) с пониманием (νους) образует разум, а соединение с телом образует страсть; из этих двух одно является началом или принципом удовольствия и боли, а другое – началом или принципом добродетели и порока. Из этих трех частей, сложенных и слитых вместе, земля дала тело, луна – душу, а Солнце – понимание человеческому роду».
«Теперь о смертях, какими мы умираем; одна смерть делает человека двумя из трех, а другая превращает его из двух в одного. Первая находится в области и под юрисдикцией Деметры, откуда название, данное мистериям τελειν, напоминало название, данное смерти, – τελευταν. Афиняне прежде называли покойников также посвященными Деметре. Что же касается другой смерти, то она происходит на Луне или в области Персефоны. Как в случае смерти земной, так и в случае другой, небесной*, Гермес задерживается. Это внезапно и насильственно отрывает душу от тела; но Прозерпина нежно и в течение долгого времени отъединяет понимание от души. По этой причине ее называют Monogenes, единородной, или, скорее – порождающей одиночек, ибо лучшая часть человека становится одинокой, когда она ею разъединена. Итак, и та и другая [смерти] происходят в соответствии с законами природы. Верой предписано, что каждая душа, с пониманием или без понимания (νους), покинув тело, должна странствовать некоторое время, хотя не всегда одинаковое, в области, находящейся между Землей и Луной. Так происходит потому, что те, кто был несправедлив и вел беспутную жизнь, несут здесь соответствующее своим злодеяниям наказание. А добрые и добродетельные задерживаются до тех пор, пока не очистятся и путем искупления не освободятся от всех тех зараз, – которыми могли заразиться под влиянием тела, подобно влиянию скверной болезни, – живя в самой умеренной части этого пространства, называемой Лугами Гадеса, где они должны оставаться определенное, заранее назначенное время. И затем, словно при возвращении на родину после долгих скитаний или длительного изгнания, они испытывают радость такого рода, которую, главным образом, испытывают посвящаемые в священные мистерии; эта радость перемешана с тревогой, восхищением и с особыми, каждому по отдельности присущими надеждами».
Даймон Сократа был этим νοΰς, умом, духом или пониманием в нем божественного.
«Ноус Сократа, – говорит Плутарх, – был чист и смешался с телом не более, чем требовала необходимость… Каждая душа обладает какою-то частью ноус, разума – без этого человек не может быть человеком; но та часть души, которая смешалась с плотью и инстинктивными потребностями, изменяется, и через испытание боли или удовольствия становится неразумной. Не все души в одинаковой степени смешиваются; некоторые целиком погружаются в тело и таким образом в этой жизни вся их структура портится инстинктивными потребностями и страстями; некоторые смешиваются только частично, но более чистая часть [ноус] все же остается вне тела. Эта часть не втягивается в тело, но парит над ним и осеняет самую верхнюю часть головы; она подобна веревке, чтобы ею поддерживать и направлять опускающуюся часть души до тех пор, пока она оказывается послушной и не поддается инстинктивным влечениям плоти. Та часть, которая погрузилась в тело, называется душой. Но нетленная часть называется ноус, и простонародье думает, что она находится внутри них, точно так же, как они думают, что изображение, отраженное зеркалом, находится в этом зеркале. Но более умные, которые знают, что она находится вовне, называют ее Daimon (бог, дух).
Душа, как сон, быстро улетает, но делает это не сразу, едва отделившись от тела, а потом, когда она остается одна и отделяется от понимания (ноус)… Душа, будучи ваяема и формируема пониманием (ноус), и сама ваяя и формируя тело путем охватывания его со всех сторон, получает от него отпечаток и форму; таким образом, хотя она отделилась и от понимания, и от тела, она, тем не менее, на долгое время все еще удерживает его фигуру и сходство так, что с полным правом ее можно называть его изображением.
И элементом этих душ является луна, так как души распадаются в нее так же, как тела покойников в землю. Действительно, те, кто был добродетельным и честным, ведущим спокойную и философскую жизнь, не впутываясь в хлопотливые дела, – те быстро распадаются, так как их покинул ноус, понимание, и они больше не пользуются телесными страстями – они тотчас же исчезают».
Мы находим, что даже Ириней, этот неутомимый и смертельный враг каждой греческой и «языческой» ереси, разъясняет свою веру в тройственность человека. Совершенный человек, согласно его воззрениям, состоит из плоти, души и духа: «… carne, anima, spiritu, altero quidem figurante, spiritu, altero quod formatur, carne. Id vero quod inter haec esl duo, est anima, quae aliquando subsequens spiritum elevatur ab eo, aliquando autem consentient carni in terrenas concupiscentias».
И Ориген в своем «Шестом Послании Римлянам» говорит:
«Существует тройное деление человека: 1) тело, или плоть, самая низкая часть нашего естества, на которой древний змий путем первородного греха написал закон греха, через который мы бываем соблазняемы на подлые поступки, и как только мы поддаемся этим соблазнам, мы крепко привязываем себя к дьяволу; 2) дух, в котором или посредством которого мы выражаем подобие божественной природы и в котором Лучший Творец с прообраза своего собственного ума выгравировал своим собственным пальцем (т. е. своим духом) вечный закон честности, – этим мы присоединены (приклеены) к Богу и сделаны едиными с Богом, 3) между этими двумя [составляющими] посредничает душа, которая, как в республике, где партии раскололись, – должна присоединиться к той или другой стороне; она вольна выбирать, к какой стороне примкнуть. Если, отказавшись от плоти, она примкнет к партии духа, она сама станет духовной; если же она опустится к страстям плоти, то она сама выродится в тело».
Платон (в «Законах», X) определяет душу как
«движение, которое способно самопроизвольно двигаться». «Душа – наиболее древняя изо всего и начало движения». «Душа была порождена раньше тела; тело более позднее и вторичное, так как, согласно природе, над ним правит властвующая душа». «Душа, правящая всем, что движимо каким бы то ни было образом, правит точно так же небесами».
«Поэтому душа руководствует всем в небесах, на земле и в море посредством своих движений, названия которых – хотеть, обдумывать, заботиться, советоваться, строить мнения истинные и ложные, находиться в состоянии радости, печали, уверенности, боязни, ненависти, любви, вместе со всеми такими первичными движениями, которые сопряжены с этими… будучи богинею сама, она всегда берет себе в союзники НОУС, бога, и дисциплинирует все правильно и удачно; но если она вместе с Annoia, а не nous – она во всем поступает наоборот».
В этом изложении, как и в буддийских текстах, отрицательное рассматривается как сущностное существование. Уничтожение входит в эту же категорию. Положительное состояние есть сущностное бытие, но не проявление как таковое. Когда дух, по буддийской терминологии, вступает в нирвану, он теряет объективное существование, но сохраняет субъективное. Для объективного ума это есть превращение в абсолютное ничто; для субъективного – НИ-что, ничто, что можно было бы развернуть перед чувствами.
Эти довольно подробные цитаты были необходимы для нашей цели. Лучше, чем что-либо другое, они демонстрируют согласие между старейшими «языческими» философиями – которым «не помогал свет божественного откровения», если применить любопытное высказывание Лебулэ о Будде – и ранним христианством некоторых отцов. Как языческая философия, так и христианство, однако, обязаны своими возвышенными идеями о душе и духе человека и непознаваемом Боге буддизму и индусскому Ману. Нет ничего удивительного в том, что манихейцы утверждали, что Иисус был пермутацией Гаутамы; что Будда, Христос и Ману были одним и тем же лицом, так как учения первых двух были тождественны. Это была доктрина старой Индии, которой придерживался Иисус, когда проповедовал полный отказ от мира и его тщеты, чтобы достичь Царствия Небесного, нирваны, где «люди не женятся и не выходят замуж, но живут подобно ангелам».
Опять-таки это была философия Сиддхартхи-Будды, которую проповедовал Пифагор, утверждая, что эго (ноус) было вечно с Богом и что только душа проходила через различные стадии (индусские Рупа-локи), чтобы достичь божественного превосходства, между тем как thumos возвращался на землю, и даже phren уничтожался. Таким образом, метемпсихоз был только последовательностью наказаний, [при прохождении души] через небеса-прибежища (называемые буддистами Зион (Zion)), чтобы освободиться от внешнего ума, освободить ноус от phren, или души, буддийской «Виньянаскандая», того принципа, который живет, завися от кармы и сканд (групп). Именно последние, метафизические олицетворения «деяний» человека, хороших или плохих, после смерти его тела воплощаются, так сказать, и образуют свои многие невидимые, но неумирающие соединения, входящие в новое тело или, вернее, в эфирное существо, в двойник того, кем человек был морально. Именно астральное тело (в терминологии каббалиста) и «воплотившиеся деяния» образуют новое чувствующее «я», так как его Аханкара (эго, самосознание), данное ему верховным Владыкою (дыханием Бога), никогда не может погибнуть, ибо оно бессмертно per se как дух; отсюда страдания новорожденного «я», которые длятся до тех пор, пока он не избавится от всех земных мыслей, желаний и страстей.
Теперь мы видим, что «четыре тайны» буддийской доктрины были так же мало поняты и оценены, как и «мудрость», на которую намекал Павел и которая распространялась «между совершенными» (посвящеными), «мудрость мистерий», которой «никто из архонов века сего не познал» [1 Коринф., II, 6, 7, 8]. Четвертая степень буддийской Дхианы, плод самадхи, ведущий к высочайшему совершенству, к Виконддхам – термин, правильно переведенный Бюрнуфом глаголом «совершенствовать» совсем неправильно понята другими, равно как и самим Бюрнуфом. Определяя состояние Дхианы, Сент-Илер аргументирует так:
«Наконец, достигнув четвертой степени, аскет больше не обладает этим чувством блаженства, как бы затемнено оно ни было… он также утерял всю память… он достиг бесчувственности, такой близкой к нирване, как только можно… Однако эта абсолютная бесчувственность отнюдь не является препятствием аскету в приобретении в этот самый момент всезнания и магических сил; это явное противоречие, о котором буддисты беспокоятся не более, чем о многих других».
А зачем им беспокоиться, когда эти противоречия, по сути дела, совсем не являются противоречиями? Не пристало нам говорить о противоречиях в религиях других народов, когда противоречия в нашей собственной религии породили, кроме трех великих взаимоборствующих церквей – римской, протестантской и восточной, – еще тысяча и одну весьма любопытных меньших сект. Как бы то ни было, у нас имеется термин, применяемый к одному и тому же понятию буддийскими святыми «нищенствующими» и Павлом, апостолом. Когда последний говорит: «Чтобы достигнуть воскресения мертвых… не то, чтоб я уже достиг, или усовершился» (стал посвященным) [Филиппийцам, III, 11–14] – то он пользуется выражением, обычным среди посвященных буддистов. Когда буддийский аскет достиг «четвертой степени» – его считают архатом. Он производит всякого рода феномены исключительно силою своего освобожденного духа. Архат тот, говорят буддисты, кто приобрел силу летать по воздуху, становиться невидимым, повелевать стихиями, творить всякого рода удивительные явления, обычно (и притом ошибочно) называемые мейпо. (чудесами). Он – совершенный человек, полубог. Он станет богом, когда достигнет нирваны, ибо так же, как посвященные обоих заветов, почитатели Будды знают, что они – «боги».
