«О, младая дева! Ты одержима богом! Это или Пан, или Геката, или почтенные Корибанты, или Кибела, что возбуждает тебя!» – поет хор, обращаясь к Федре, у Еврипида. Эта форма психологической эпидемии слишком хорошо известна еще со времен Средневековья, чтобы приводить ее примеры. Choroea sancti Viti – исторический факт, и она распространилась по всей Германии. Парацельс вылечил значительное количество лиц, одержимых таким духом подражания. Но он был каббалистом и поэтому был обвинен своими врагами в изгнании бесов силою еще более сильного демона, которого он якобы носил при себе в рукоятке своей шпаги. Христианские судьи того ужасного времени нашли лучшее и более верное лекарство. Вольтер заявляет, что в области Юра между 1508 и 1600 годами набожные судьи предали смерти более 600 ликантропов..

Но в то время как безграмотный шаман является жертвой, и в течение своего транса иногда видит присутствующих людей в образах различных животных, и часто заставляет их разделять свою галлюцинацию, – его брат-шаман, обученный в мистериях жреческих училищ Тибета, выгоняет элементарных тварей, которые могут создавать галлюцинации точно так же, как живой месмеризатор, – но не с помощью более сильного демона, а просто знанием природы невидимого врага. Там, где академики терпели неудачу, как, например, в случае Кевенносы, там шаман или лама скоро пресекли бы эту эпидемию.

Мы уже упомянули принадлежащий нам камень, сердолик, который оказал такое неожиданное и благоприятное влияние на решение шамана. Каждый шаман имеет такой талисман, который он носит на шнурке под левой рукой.

«Какую пользу он приносит тебе и каковы его свойства?» – часто спрашивали мы нашего проводника. На это он никогда не отвечал прямо, уклонялся от всяких объяснений, обещая, что как только предоставится случай и мы будем одни, он попросит камень ответить самому за себя. С такой очень неопределенной надеждой нам только оставалось прибегать к собственному воображению.

Но день, когда камень «заговорил», настал очень скоро. Это произошло в наиболее критические часы нашей жизни, в то время, когда бродяжническая натура путешественника увлекла пишущую эти строки в далекие страны, где неизвестна цивилизация и безопасность не может быть гарантирована даже на один час. Однажды после обеда, когда все мужчины и женщины ушли из юрты, служившей нашим домом более двух месяцев, чтобы быть свидетелями церемонии ламаистского изгнания Чутгура, обвиняемого в том, что он поломал и тайно похитил всю скудную мебель и горшки у семьи, проживавшей на расстоянии двух миль, – я напомнила шаману, оставшемуся единственным моим защитником в этих непривлекательных пустынях, о его обещании. Он вздохнул и заколебался; но после краткого молчания оставил свое место на овчине и, выйдя из юрты, повесил на колышке перед входом высохшую голову козла с огромными рогами; затем, опустив войлочный занавес юрты, сказал, что теперь ни один человек не отважится входить в юрту, так как голова козла была знаком, что он был «за работой».

После этого, засунув руку за пазуху, он вытащил оттуда камешек размером с грецкий орех и, осторожно развернув его, поспешил, как показалось, проглотить его. Через несколько мгновений его конечности застыли, тело стало негибким, и он упал, холодный и бездвижный как труп. Если бы не легкое подергивание его губ при каждом задаваемом вопросе, то эта сцена была бы озадачивающей, даже страшной. Солнце заходило, и если бы не было тлеющих угольков посреди юрты, полный мрак прибавился бы к угнетающей тишине, царствовавшей кругом. Мне приходилось жить в прериях Запада и в бескрайних степях Южной России; но ничто не сравнимо с тишиной при солнечном закате над песчаными пустынями Монголии, даже обнаженное безлюдие пустынь Африки – хотя первые частично обитаемы, а последние совершенно лишены признаков жизни. И вот, автор этих строк была наедине с тем, что выглядело ничуть не лучше трупа, лежащего на земле. К счастью, это состояние длилось недолго.

«Махандуу! – произнес голос, который, казалось, исходил из самых недр земли, на которой был простерт шаман. – Да будет вам мир… что бы вы хотели, чтобы я для вас сделал?»

Каким бы поразительным ни был этот факт, я была вполне подготовлена к нему, так как до этого видела, как другие шаманы проходят через подобные представления. «Кто бы ты ни был, – произнесла я ментально, – иди к К. и постарайся направить мысль этой особы сюда. Посмотри, что она делает, и скажи X, чем мы занимаемся и где находимся».

«Я уже там, – ответил тот же самый голос. – Старая кокона сидит в саду… она надевает очки и читает письмо».

«Содержание письма – поскорей!» – был мой торопливый приказ в то время, как я подыскивала записную книжку и карандаш. Содержание диктовалось медленно, как будто во время диктовки невидимое присутствие хотело дать мне больше времени для записи слов фонетически, так как я узнала валашский язык, но и только, ибо тем мое знание этого языка кончалось. Целая страница была заполнена таким образом.

«Смотри на запад, в сторону третьего кола юрты, – произнес татарин своим естественным голосом, хотя он звучал глухо и шел как бы издали. – Ее мысль здесь».

Затем судорожным рывком верхняя половина тела шамана, казалось, приподнялась и его голова тяжело упала на ноги автора, которые он обхватил обеими руками. Положение становилось все менее и менее привлекательным, но любопытство оказалось хорошим союзником храбрости. В западном углу стояла, как живая, но трепещущая, неустойчивая, туманная фигура дорогой мне давней подруги, румынской леди из Валахии, мистика по своим склонностям, но совершенно неверующей в такого рода оккультные феномены.

«Ее мысль здесь, но ее тело лежит без сознания. Мы не могли доставить ее сюда иначе», – сказал голос.

Мы обратились к этому привидению и умоляли ответить, но все понапрасну. Черты лица двигались, фигура жестикулировала как бы в страхе и агонии, но ни один звук не слетел с призрачных уст; только мне казалось – возможно, это была моя собственная фантазия, – что как будто откуда-то издалека ко мне донеслись румынские слова: «Non se pуte» (этого невозможно сделать).

В течение более чем двух часов мне были даны наиболее обстоятельные, недвусмысленные доказательства того, что астральная душа шамана путешествовала по велению моих не высказанных словами желаний. Десять месяцев спустя я получила письмо от моей валахской подруги в ответ на свое, в которое я вложила страницу из своей записной книжки, осведомляясь у нее, что она делала в тот день и описывая при этом полностью всю сцену. Она писала, что в то утро сидела в саду, прозаически занятая варкой варенья; письмо, посланное ей, было копией, слово в слово, с письма, полученного ею от брата; и тут же сразу – вследствие жары, как она думала, – она упала в обморок и четко запомнила, что она видела во сне автора этих строк в пустынной местности, которую она подробно описала, сидящей «в цыганской палатке», как она выразилась. «Поэтому, – добавила она, – я больше сомневаться не могу».

Но мой эксперимент получил еще более убедительные доказательства. Я направила внутреннее ego шамана к тому самому другу, который уже был упомянут в настоящей главе, катчи (Kutchi) из Лхасы, который постоянно путешествует в Британскую Индию и обратно. Мы знаем, что он был оповещен о нашем критическом положении в пустыне, так как спустя несколько часов пришла помощь, и мы были спасены отрядом из двадцати пяти всадников, которые были направлены их главою, чтобы отыскать нас в том месте, где мы находились, которого ни один человек, обладающий обычными способностями, не мог бы узнать. Главою этого эскорта был шаберон, Адепт, которого мы ни до, ни после этого никогда не видели, ибо он никогда не покидал своего soumay (ламасерия), и туда нам доступа не было. Но он был личный друг катчи.

Разумеется, вышесказанное не вызовет у обычного читателя ничего другого, кроме недоверия. Но мы пишем для тех, кто поверит; кто, подобно автору, понимает и знает неограниченные силы и возможности человеческой астральной души. В этом случае мы охотно верим, даже знаем, что «духовный двойник» шамана не действовал в одиночку, так как он был не адептом, а просто медиумом. По его собственному излюбленному выражению, как только он положил камень в рот, «появился его отец, вытащил его из кожи и брал его всюду, куда бы он ни захотел», и по его приказу.

Тот, кому приходилось видеть только химические, оптические, механические и совершаемые ловкостью рук трюки европейских фокусников, просто не готов к тому, чтобы без удивления смотреть на представления под открытым небом, без всякой подготовки, индусских фокусников, не говоря уже о факирах. Мы не говорим о показе обманчивого проворства рук, ибо в этом отношении Хоудин* и другие [иллюзионисты] намного превосходят их; также мы не будем касаться случаев, допускающих сообщничество, либо предусмотренное, либо иначе. Бесспорно, что неопытные путешественники, в особенности люди с воображением, преувеличивают чрезмерно. Но наше замечание относится к тому классу феноменов, который невозможно объяснить никакими общеизвестными гипотезами.

В восточной части Турции и Персии с незапамятных времен обитают воинственные племена Курдистана. Этот народ, будучи чисто индоевропейского происхождения без капли примеси семитской крови (хотя некоторые этнологи, кажется, думают иначе), несмотря на свои разбойничьи наклонности, объединяет в себе мистицизм индусов и практику ассиро-халдейских магов, обширными областями территории которых они завладели и не отдадут их ни в угоду туркам, ни в угоду даже всей Европе. Номинально они магометане секты Омара, но их обряды и верования чисто магические и магианские. Даже те, кто называется христианами-несторианцами, являются христианами только по названию. Калдани, которых насчитывается почти 100 000 человек, вместе со своими двумя патриархами, несомненно, скорее манихейцы, нежели несторианцы. Многие из них – езиды.

Одно из этих племен отмечено своим расположением к культу огня. При восходе и заходе солнца всадники слезают с коней и, повернувшись к солнцу, бормочут молитву; а при каждом новолунии совершают таинственные обряды, длящиеся всю ночь. Для этой цели у них поставлена особая палатка, и ее толстая, черная, шерстяная материя украшена вещими знаками ярко-красного и желтого цветов. В центре помещается что-то вроде алтаря, охваченного тремя медными обручами, к которым подвешены многочисленные кольца на веревках из верблюжьей шерсти, которые каждый поклоняющийся во время церемонии держит правой рукой. На алтаре горит любопытная старинная серебряная лампа, – реликвия, найденная, возможно, в развалинах Персеполиса. Эта лампа с тремя фитилями представляет собою продолговатую чашку с ручкой и, очевидно, принадлежит к классу египетских погребальных ламп, которые когда-то в изобилии были находимы в подземных пещерах Мемфиса, если мы можем верить Кирхеру. Она расширяется с конца к середине, и ее верхняя часть имеет форму сердца; щели для фитилей образуют треугольник, а центр ее покрыт опрокинутым гелиотропом, прикрепленным к изящно вырезанному стеблю, начинающемуся из ручки лампы. Это украшение ясно говорит о ее происхождении. Это был один из священных сосудов, употреблявшихся в культе солнца. Греки дали гелиотропу его имя из-за его странного свойства всегда наклоняться в сторону солнца. Маги древности пользовались этой лампой в своих поклонениях; и кто знает, не совершал ли Дарий эти таинственные обряды, озаряя ее тройным светом лицо царя-иерофанта.!

Мы упоминаем эту лампу потому, что с ней связана одна странная история. Что делают курды во время своих ночных обрядов поклонения луне, мы знаем только понаслышке, поскольку они это тщательно скрывают и ни один чужестранец не может быть допущен к этим церемониям. Но в каждом племени есть старик, иногда несколько, которые считаются «святыми», знающими прошлое и могущими раскрыть тайны будущего. Их очень уважают и обычно обращаются к ним за сведениями в случаях краж, убийств или опасности.

Путешествуя от одного племени к другому, мы провели некоторое время в компании этих курдов. Так как мы не собираемся писать автобиографию, то пропускаем все подробности, не имеющие непосредственного отношения к какому-либо оккультному факту, и даже из числа таковых упоминаем лишь несколько. Мы просто скажем, что [однажды] очень дорогое седло, ковер, два черкесских кинжала, богато оправленные и окованные золотом, были украдены из [нашей] палатки; курды во главе с вождем племени пришли к нам и поклялись, призывая Аллаха в свидетели, что этот вор не мог принадлежать к их племени. Мы поверили этому, так как это был беспрецедентный случай среди этих кочевых племен Азии, славившихся своим отношением к гостю как к чему-то священному, как и, однако, той легкостью, с какой они грабят и иногда убивают его, как только он переходит границы их аула.

Один грузин, принадлежавший к нашему каравану, посоветовал обратиться за помощью к кудиану (колдуну) их племени. Это было устроено с большой секретностью и торжественностью, и наше собеседование было назначено на полночь, когда будет светить полная луна. В назначенный час нас провели [к нему] в палатку.

Большая дыра, или квадратная щель, была проделана в куполообразной крыше палатки, и через нее вертикально лились в палатку лунные лучи, смешиваясь с колеблющимся тройным пламенем небольшой лампы. После нескольких минут заклинаний, обращенных, как нам показалось, к луне, колдун, старик огромного роста, пирамидальный тюрбан которого касался потолка палатки, вынул круглое зеркало того рода, которые известны под названием «персидских зеркал». Отвинтив его крышку, он в течение более десяти минут дышал на зеркало, стирая влагу с его поверхности пучком трав и все время бормоча заклинания вполголоса. После каждого обтирания стекло становилось все более и более сверкающим, пока, наконец, не стало казаться, что его хрусталь начал излучать сверкающие фосфорические лучи по всем направлениям. Наконец эта операция была закончена; старик с зеркалом в руке стал бездвижным, словно статуя. «Смотри, ханум… смотри пристально», – шептал он, едва двигая губами. Тени и темные пятна начали собираться там, где за минуту до этого ничего не отражалось, кроме сияющего лика полной луны. Еще несколько секунд – и там показались хорошо знакомое седло, ковер и кинжалы, которые, казалось, поднимались как бы из глубины ясной воды, с каждым мгновением становясь все более четко очерченными. Потом появилась еще более темная тень, витающая над этими предметами, которая постепенно уплотнилась, и затем, видимая так же, как в меньшем конце телескопа, во весь рост появилась фигура мужчины, склонившегося над ними.

«Я знаю его! – воскликнула пишущая эти строки. – Это татарин, который приходил вчера вечером и предлагал продать своего мула».

Изображение исчезло как бы по мановению волшебной палочки. Старик утвердительно кивнул головой, но остался бездвижным. Затем он забормотал опять какие-то странные слова и вдруг запел. Мелодия была медленная и монотонная, но после того, как он пропел несколько строф на том же самом незнакомом языке, не меняя ни ритма, ни мелодии, он произнес речитативом на своем ломаном русском языке следующие слова: «Теперь, ханум, смотри хорошенько, поймаем мы его или нет – судьбу этого вора мы узнаем этой ночью», и так далее.

Те же самые тени начали сгущаться, и затем, почти без перехода, мы увидели этого человека лежащим на спине в луже крови поперек седла, и двух всадников вдалеке, удаляющихся полным галопом. Охваченная ужасом и отвращением при виде этой картины, я не хотела дальше смотреть. Старик, выйдя из палатки, позвал нескольких курдов, стоящих около нее, и, как казалось, давал им указания. Спустя две минуты дюжина всадников полным галопом помчалась с горного склона, на котором находился наш лагерь. Рано утром они возвратились с утерянными вещами. Все седло было покрыто свернувшейся кровью, и, разумеется, мы оставили его им. Они рассказали, что, приближаясь к беглецу, они увидели на гребне отдаленного холма двух удаляющихся всадников и, подъехав, нашли этого татарина-вора мертвым на украденных им вещах в точности так, как мы видели его в магическом зеркале. Он был убит двумя бандитами, и их несомненное намерение ограбить его было пресечено внезапным появлением отряда всадников, посланных старым кудианом.

Наиболее замечательные результаты достигаются восточными «мудрыми людьми» простым актом дыхания на человека, либо с доброй, либо со злой целью. Это чистый месмеризм; а среди персидских дервишей, которые этим занимаются, животный магнетизм усиливается магнетизмом стихий. Они думают, что если кто-либо стоит лицом против ветра, то он подвергает себя опасности; и многих из этих «сведущих» в оккультных делах невозможно уговорить пойти во время солнечного заката в направлении против ветра. Мы знавали одного старого перса из Баку на Каспийском море, который обладал наиболее незавидной репутацией умельца наводить чары с помощью ветра, который очень часто дует в том городе, как показывает само его персидское название. Если человеку, против которого возгорелся гнев этого старого черта, приходилось идти против этого ветра, то он [колдун] появлялся как бы по мановению волшебной палочки, быстро переходил через дорогу и дышал ему в лицо. С этого момента всякие несчастья преследовали последнего – он находился во власти чар «дурного глаза».