Принято считать, что британский премьер-министр Уинстон Черчилль сам предложил Сталину схему раздела Восточной Европы. И произошло это в октябре 1944 года, когда Черчилль прилетел в Москву.

На переговорах в Кремле премьер-министру показалось, что «дядя Джо проявляет большую, чем когда-либо раньше, сговорчивость». Он передал Сталину листок бумаги, на котором обозначил в процентах соотношение влияния Советского Союза и Англии в различных странах Европы. В Греции — 90 % к 10 % в пользу Англии. В Югославии пополам. В Венгрии пополам. В Болгарии — 75 % к 25 % в пользу СССР.

Сталин согласился с Черчиллем о разделе сфер влияния. Правда, на следующий день нарком иностранных дел Молотов пытался поторговаться со своим британским коллегой Энтони Иденом, пересмотреть проценты в свою пользу. Но американцы отнеслись к этой сделке крайне неодобрительно, поэтому соглашение в любом случае не состоялось.

Одни называют этот шаг британского премьера бесстыдной привычкой великих держав решать судьбы народов. И Черчиллю этого не простили. Другие считают умным ходом в попытке сохранить за Западом какие-то позиции в Центральной и Восточной Европе. Западные политики понимали, что у них мало шансов повлиять на судьбу Восточной Европы. Перед отлетом в Ялту Черчилль сказал своему секретарю:

— Все Балканы, кроме Греции, будут большеви-зированы, я ничего не в состоянии предпринять, чтобы это предотвратить. И для Польши я тоже ничего не в силах сделать.

В феврале 1945 года премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль и президент США Франклин Рузвельт прилетели в Крым, чтобы встретиться со Сталиным. В Ялте царила атмосфера согласия. Первый заместитель начальника Генерального штаба Красной армии генерал Алексей Иннокентьевич Антонов попросил союзников нанести авиаудары, чтобы помешать немцам перебросить подкрепления на восточный фронт. Он выделил три транспортных центра — Берлин, Лейпциг и Дрезден. Союзники откликнулись. В ночь на 13 февраля на Дрезден обрушились бомбы. Когда утром 15 февраля ковровые бомбардировки Дрездена закончились, число погибших достигло сорока тысяч.

Сталин, Рузвельт и Черчилль определили дату, когда СССР вступит в войну с Японией. Приняли схему зон оккупации Германии. Обсудили вопрос о репарациях. Договорились о восстановлении Франции в роли великой державы. О создании ООН. Подписали соглашение о выдаче Москве всех попавших в англо-американскую зону советских граждан, особенно взятых в плен в немецкой военной форме. Власовцев, капитулировавших перед американской армией, отправили в Советский Союз. Верхушку во главе с генералом Власовым повесили.

В Ялте Сталин, Черчилль и Рузвельт установили рубеж, на котором должны были остановиться, с одной стороны, наступающие советские войска, а с другой — войска союзников. После войны эта демаркационная линия превратилась в линию раздела Европы. Можно ли было это предвидеть?

Сталин, во-первых, хотел, чтобы мир признал новые советские границы, то есть включение в состав СССР Прибалтийских республик, Западной Украины и Белоруссии, присоединенных в результате раздела Польши, а также Бессарабии и Буковины, которые до 1940 года принадлежали Румынии. Во-вторых, Сталин намеревался создать вокруг Советского Союза пояс дружественных государств.

Западные лидеры признали особую роль Советского Союза на востоке континента. Рузвельт писал Сталину: «Соединенные Штаты никогда не поддержат каким-либо образом любое временное правительство в Польше, которое было бы враждебно Вашим интересам».

В эти первые месяцы 1945 года Рузвельт уже медленно умирал от церебральной ишемии. Больное сердце не могло в должной степени снабжать кислородом мозг. Считается, что на Ялтинской конференции Рузвельт чувствовал себя настолько плохо, что не понимал Сталина. Точнее было бы сказать, что американский президент в принципе не мог понять советского вождя.

— Американцы, — говорил наркому Молотову американский посол Аверелл Гарриман, — прекрасно сознают, что в небольших странах Восточной Европы Советский Союз имеет специальные интересы и должен иметь специальное положение. Все дело в том, чтобы облечь это в какую-то такую форму, которая была бы понятна общественному мнению США, чтобы оно не считало, что Болгария и Румыния «подавлены» Советским Союзом, что выборы в этих странах не свободны, а правительство является «русской креатурой».

«В этом месте я прервал Гарримана, — отметил Молотов в записи беседы, — и между нами произошла довольно длительная дискуссия по вопросу о том, что такое демократия вообще и демократия в Болгарии и Румынии в частности…»

В Ялте ни американцы, ни англичане не согласились на то, чтобы освобождаемые Красной армией страны перестраивались на советский манер. Большая тройка приняла декларацию о демократизации государств Европы. Рузвельт исходил из того, что в Восточной Европе состоятся свободные выборы. Черчилль лучше разбирался в том, что происходит в Советском Союзе. Он уже усвоил принципы сталинской дипломатии: то, что стало нашим, должно оставаться нашим, остального можно добиться путем переговоров.

В Москве, Вашингтоне и Лондоне по-разному понимали, что такое «особые интересы», и сильно заблуждались относительно намерений друг друга.

Сталин считал, что договорились так: он не строит авианосцы и не вторгается в сферы, которые Америка и Англия закрепили за собой, но и Западу незачем влезать в то, что он делает в Восточной Европе. Когда будущий президент Франции генерал Шарль де Голль побывал в Москве, то из беседы со Сталиным он понял, «что Советы полны решимости обращаться с любыми государствами и территориями, оккупированными их войсками, по собственному желанию и усмотрению».

После конференции в Ялте Сталин пришел к выводу, что его западные партнеры — слабовольные лицемеры, на которых можно давить и добиваться своего. Участники Ялтинской конференции и не понимали, в какой степени они обманывали друг друга и самих себя. Не прошло и полутора месяцев после Ялты, как Черчилль и Рузвельт заговорили о том, что соглашения, достигнутые в Ялте, потерпели неудачу.

Впрочем, если бы Ялтинская конференция не состоялась, Европа все равно была бы поделена. Сталин считал, что все территории, на которые вступила Красная армия, должны войти в советскую сферу влияния. Объяснял партийным товарищам:

— В этой войне не так, как в прошлой. Кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может.