44

— Дорогой Алан Гринмор! Как дела?

Я смутился: неизвестная дама, которую я видел впервые, бросилась ко мне с таким пылом, словно мы были друзьями лет двадцать… Половина клиентов обернулись к нам. Полуприкрыв глаза, она театральным жестом протянула мне расслабленную руку ладонью вниз. Чего она хотела? Чтобы я поцеловал руку?

Я ее пожал, не сильно, но и не слабо.

— Здравствуйте, мадам Веспаль.

— Мой милый Раймон Верже рассказывал о вас столько хорошего…

Я плохо представлял себе бывшего редактора «Монд», рассыпающегося в комплиментах моей персоне.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала она, указывая на стул рядом с собой. — Это мой столик, и вы — желанный гость. Жорж!

— Мадам?

— Что вы закажете, Алан? Вы ведь разрешите мне называть вас Алан, правда? Такое приятное имя… Я полагаю, вы англичанин?

— Американец.

— Это одно и то же. Чего бы вам хотелось?

— М-м-м… Кофе, пожалуй.

— Но ведь вы не откажетесь от глотка шампанского? Жорж, друг мой, два бокала!

В этот августовский вечер на террасе «Дё Маго» было тесно от туристов и завсегдатаев, у которых была привычка переговариваться через столики. Кристин Веспаль, как и ожидалось, была в монументальной бледно-розовой шляпе с искусственными фиалками наверху и матерчатой птицей цвета фуксии на одном из полей. Одетая в розовое, она выглядела очень элегантно, несмотря на эксцентричность наряда. Ей было лет семьдесят, но в ней чувствовался ум и жизненная сила, достойные двадцатилетней девушки.

— Мой милый Раймон сказал, что вы интересуетесь Жако?

— Жако?

— Ну да, он мне сказал: «Расскажи ему все, что ты знаешь о Лакане». А я ему ответила: «Дорогой, ты абсолютно недооцениваешь, насколько долго я могу говорить на эту тему. Тут целой ночи не хватит, а я не в курсе возможностей Алана…»

— На самом деле… меня интересует только то, что касается взаимоотношений Лакана с другим психиатром. С неким Игорем Дубровским.

Я рассказал ей о статье, которую прочел в Интернете.

— А! Лакан и Дубровский… Об этой парочке и их вечном соперничестве можно написать роман.

— Соперничестве?

— Ну конечно! Надо называть вещи своими именами, а они были соперниками! Лакан ревновал к Дубровскому, это очевидно…

— А когда это было?

— В семидесятые годы, когда Дубровский заставил о себе заговорить.

— Но, насколько я знаю, Жак Лакан был тогда уже очень знаменит, жизнь его клонилась к закату. Как он мог ревновать к какому-то безвестному психиатру?

— Знаете, все это надо рассматривать в контексте эпохи. Лакан находился в авангарде французского психоанализа. Психоанализ не меняется: один и тот же пациент лет пятнадцать сидит на диване и излагает свои затруднения, и все считают это нормальным. А тут появляется какой-то русский и решает проблемы своих пациентов за несколько сеансов… Непорядок, правда?

— Но может быть, они не выздоравливали… в полном смысле слова?

— Я этого знать никак не могу. Но пациент, который пятнадцать лет на диване у Лакана страдал арахнофобией, исцелялся у Дубровского за полчаса. Вот вы бы на его месте что выбрали?

— Значит, Лакан завидовал результатам Дубровского?

— Да, и не только. У них все было друг другу в оппозиции.

— То есть?

— Один стар, другой молод. Лакан — интеллектуал, который концептуализировал свой подход, писал книги. Дубровский — прагматик, его интересовало действие и результат. И потом, дело еще в основе их моделей.

— Вы хотите сказать, методов, которыми они пользовались?

— Да. Психоанализ появился в Европе. Дубровский же первым начал использовать во Франции когнитивную терапию, пришедшую из Штатов.

— И в чем состояла проблема?

— Скажем так, в те годы среди интеллектуалов были очень распространены антиамериканские настроения. Но видите ли, дело не только в этом. Их разделяли деньги.

— Деньги?

— Да. Дубровский был богат. Очень богат. Семейное состояние. Не то что Лакан, у которого всегда были очевидные проблемы со средствами.

Она отхлебнула шампанского и продолжала:

— Я думаю, Дубровский стал для Лакана настоящей идеей фикс. Ему не давала покоя быстрота результатов Дубровского, и он стал все больше и больше сокращать время собственных сеансов. Кончилось тем, что минут через пять, едва пациент успевал начать свою исповедь, Лакан его прерывал и говорил: «Сеанс окончен».

— Но это безумие какое-то…

— И это еще не все. Он до такой степени завидовал Дубровскому, что начал поднимать свои тарифы до заоблачных высот. Всего за несколько минут он запрашивал пятьсот франков: сумму, даже по тем временам фантастическую. Один из его пациентов запротестовал. Так он вырвал у него из рук портмоне, чтобы отсчитать свой гонорар. Да, мой Жако действительно съехал с катушек.

Я тоже отпил глоток шампанского, наслаждаясь его нежным ароматом. На другой стороне площади стояла церковь Сен-Жермен-де-Пре. В этот вечер, освещенная все еще жарким августовским солнцем, она смотрелась прекрасной, как никогда.

— Самым печальным в этой истории было то, что если Лакан просто игнорировал Дубровского, то все вокруг о нем очень быстро позабыли.

— О Дубровском? Но почему? У него же были прекрасные результаты!

— Сразу видно, что вы американец, если задаете такой вопрос. Вам, американцам, важен результат. А мы, французы, гораздо больше ценим интеллект, а результат для нас — что-то вроде аксессуара…

Она порылась в своей сумочке из розовой крокодиловой кожи и извлекла оттуда книжечку карманного формата.

— Держите, это я принесла вам. Открывайте наугад и читайте любой пассаж.

Я взял книжку, подписанную Жаком Лаканом, и открыл на самой середине.

— Абсолютно ничего невозможно понять. Но я не психиатр.

— Уверяю вас, психиатрам это точно так же непонятно. Но Франция есть Франция: чем менее понятно вы излагаете, тем скорее сойдете за гения.

— Ого!

— А теперь представьте себе Дубровского, с его прагматичным взглядом на вещи, с его конкретными и лаконичными заданиями. На фоне Лакана он должен был казаться просто ничтожеством…

В этот момент я сделал неловкое движение, мой бокал упал набок, и шампанское разлилось по столику, плеснув мне на ботинки. Слава богу, только мне.

— А вот этого Жак Лакан точно не вынес бы.

— Чего? Разлитого вина?

— Ну да! Он был помешан на обуви. Не дай бог…

Я вздрогнул:

— Обувной маньяк…

— О, это была его страсть! Он мог сбежать из кабинета, бросив пациентов и заставив их ждать, чтобы купить себе новую пару ботинок между сеансами. Гениально, правда?