22
Дюбре начал с того, что отказался помогать мне подготовиться к назначенной встрече с Марком Дюнкером.
— Я понятия не имею о твоем офисе, так что ты хочешь, чтобы я посоветовал ему сказать? — заметил он.
Однако, уступив моим настойчивым просьбам, все-таки дал несколько подсказок.
— А в чем трудность? — спросил он.
— Дюнкер — человек непорядочный и злобный, он всегда готов тебя несправедливо упрекнуть. Если его о чем-то спрашивают или буквально пальцем тычут в недочеты, он нападает, только бы его не призвали к ответу…
— Понятно… А как вы, ты и твои коллеги, реагируете на упреки?
— Сопротивляемся, доказываем, что это все неправда и его нападки несправедливы.
— То есть вы пытаетесь оправдываться?
— Конечно.
— Ну, тогда вы получаетесь ишаки!
— Не понял…
— Никогда нельзя оправдываться, если к тебе кто-то несправедлив, иначе тебе сразу сядут на шею.
— Так-то оно так, но что вы предлагаете взамен?
Он хитро на меня взглянул:
— Подвергнуть его пытке.
— Очень смешно.
— Я вовсе не шучу.
— Вы забываете одну маленькую деталь…
— Какую?
— Я не хочу потерять работу.
— А ты поступай, как инквизиторы в Средние века. Как они говорили, когда применяли к кому-нибудь пытку?
— Не знаю…
— Он был подвергнут допросу с пристрастием.
— Допросу с пристрастием?
— Да.
— А при чем тут мой шеф?
— Он тебя несправедливо отчитывает, а ты подвергни его допросу, засыпь вопросами…
— А конкретнее?..
— Вместо того чтобы оправдываться, назадавай ему кучу вопросов, и пусть оправдывается он! И не отставай от него. Это он, а не ты должен доказать, что его упреки обоснованны. Проще говоря, пусть он побудет ишаком…
— Понятно…
— Припри его к стенке. Спрашивай, на каком основании он так говорит, и не давай ему прятаться за общими словами. Копай под него, требуй точных данных, фактов. И если он действительно непорядочен, ему придется пережить скверные моменты. И знаешь еще что?
— Что?
— Самое пикантное — это то, что тебе вовсе не надо проявлять никакой агрессии. Если подойти умеючи, ты сможешь поставить его на колени мягко, вежливо, полным почтения голосом.
— Недурно…
— И если все сделаешь правильно, то есть шанс, что он оставит тебя в покое.
Я запросил встречу с Марком Дюнкером через секретаря. Факт редчайший, но секретарем у него служил мужчина, весьма благовоспитанный молодой англичанин по имени Эндрю. Когда его приняли к нам на работу, все просто ахнули. Дюнкер был настоящий мачо, и все ожидали, что он выберет какую-нибудь нимфетку в мини-юбке и при декольте, которая будет ему во всем подчиняться и ни под каким видом не даст забыть, что он альфа-самец.
Но выбор, несомненно, был не случаен: я подозревал, что Дюнкер комплексует по поводу своего крестьянского происхождения и недостатка воспитания. Секретарь-англичанин, которого он повсюду за собой таскал, компенсировал этот дефект имиджа своей элегантностью и изысканной вежливостью. Но вершиной его достоинств был отточенный слог и настоящий британский акцент. Словом, он, как ее величество королева Британии, облагораживал одним своим присутствием, а мелкие недостатки только дополняли картину и прибавляли ей очарования.
В то утро я намеренно явился с пятиминутным опозданием, чтобы дать понять Дюнкеру, что не так уж ему и предан. Меня встретил Эндрю.
— Я должен вам сообщить, — сказал он со своим густым, хоть ножом режь, акцентом, — что господин Дюнкер еще не готов вас принять.
Нормально… Он ответил на мое опоздание еще большим опозданием. Во Франции время — инструмент власти.
Эндрю пригласил меня сесть на диванчик, обитый красной кожей, который резко выделялся на фоне белоснежной стены. Огромная комната напоминала зал ожидания, где томились посетители. У другой стены стоял стол англичанина, тоже обитый красной кожей, в цвет дивана. На столе царил идеальный порядок, каждый листочек на своем месте.
— Хотите кофе?
Я удивился, настолько вопрос не соответствовал облику англичанина, словно только что вышедшего из Букингемского дворца. Такой скорее должен бы предложить чай в китайском фарфоровом сервизе.
— Нет, спасибо… Хотя, пожалуй, да, я бы выпил кофе…
Эндрю молча кивнул и направился в угол комнаты, где стоял новехонький кофейный автомат из нержавеющей стали. Автомат зафыркал, и из него струйкой полился кофе. Одна капля имела неосторожность запачкать сверкающий металл. Эндрю тут же схватил салфетку и с проворностью ящерицы, языком хватающей комара на лету, убрал предательскую каплю. Металл снова обрел свой первозданный вид.
Он бережно поставил передо мной на низкий столик красную чашку, скорее претенциозную, чем красивую.
— Прошу вас, — сказал он и отошел.
— Спасибо.
Эндрю вернулся к своему столу и углубился в чтение какого-то документа. Он сидел очень прямо, высоко держа голову, так что только глаза смотрели вниз, на листок бумаги, отчего ему приходилось прикрывать веки. Время от времени он делал какие-то заметки на полях документа ручкой с черным стержнем, потом положил листок точно на место, перпендикулярно краю стола.
Прошло несколько долгих минут. Тут дверь, отделявшая нас от кабинета Дюнкера, резко распахнулась, словно ее плечом пытался вышибить какой-нибудь начетчик, и президент ввалился в комнату, по инерции проскочив до середины.
— Кто писал этот отчет? — рявкнул он.
— Алиса, господин президент, — ответил Эндрю, не моргнув глазом.
Вторжение шефа не вызвало никакого выражения на его бесстрастном лице.
Прямо Джеймс Бонд, у которого ни одна волосинка не выбьется из прически, хоть все вокруг взлети на воздух.
— Но это, в конце концов, недопустимо! Она наделала кучу ошибок, которые все вместе перевесят ее задницу! Скажите ей, чтобы она перечитывала отчеты, прежде чем посылать мне!
Он швырнул документ секретарю, и листки рассыпались по столу. Эндрю быстро их сложил, и стол снова обрел безупречный вид.
Я сглотнул.
Дюнкер повернулся ко мне и неожиданно спокойно, с улыбкой, протянул руку:
— Добрый день, Алан.
И я вошел за ним в святая святых. Посреди просторной комнаты высился огромный треугольный письменный стол, одним из углов направленный на посетителя. Он уселся за стол и указал мне на кресло напротив, весьма изысканного дизайна, но до того неудобное…
Окно было открыто, однако звуки с улицы доносились приглушенно, словно им не дозволялось долетать до последнего этажа офисного здания. Над крышами виднелся кончик обелиска на площади Согласия и в отдалении — вершина Триумфальной арки. До окна долетал легкий ветерок. Воздушная струя была прохладной, но начисто лишенной запахов. Какой-то мертвый ветер.
— Прекрасный вид, правда? — сказал он, заметив, что я смотрю в окно.
— Да, красиво. Но жаль, что на улице Оперы нет деревьев, — отозвался я, чтобы растопить лед. — Сюда доносился бы запах зелени…
— Это единственная улица в Париже, где нет деревьев. И знаете почему?
— Нет.
— Когда Осман ее проектировал по заказу Наполеона Третьего, он поддался уговорам архитектора, строившего здание Оперы. Тому хотелось, чтобы ничто не нарушало перспективу и не загораживало его творение, начиная с дворца Тюильри. Пространство должно быть открытым.
В кабинет влетела муха и завертелась вокруг нас.
— Вы хотели меня видеть, — сказал Дюнкер.
— Да, спасибо, что не отказались меня принять.
— Я вас слушаю. Чем могу служить?
— Я хотел бы поделиться с вами некоторыми соображениями, которые могли бы существенно улучшить работу офиса.
Он едва заметно приподнял брови:
— Улучшить?
Я разработал стратегию убеждения шефа, и состояла она в том, чтобы проникнуть и встроиться в его мир с помощью понятий «эффективность» и «рентабельность». Эти слова без конца слетали у него с языка. Ими были продиктованы все его решения. Я должен попытаться доказать ему, что мои соображения соответствуют его интересам.
— Да, существенно улучшить, на благо всех нас и во имя увеличения рентабельности офиса.
— Двое редко желают одного и того же, — заметил он, напустив на себя заинтересованно-насмешливый вид.
Сильно сказано.
— Ну, разве что скромный служащий захочет работать лучше…
Муха приземлилась на его стол, и он смахнул ее рукой.
— Если вы не ощущаете себя хорошо среди нас, Алан…
— Я этого не говорил.
— Не раздражайтесь.
— Я не раздражаюсь, — ответил я, стараясь казаться как можно спокойнее, хотя мне и хотелось вышвырнуть его в окно.
А если он попытается нарочно истолковать мои предложения вкривь и вкось, чтобы сбить меня с толку?
Не спеши с ответом. Помучай его вопросами. Вопросами.
— Впрочем, — снова начал я, — какова связь между моим мнением, что служащий может хотеть работать лучше, и вашей гипотезой, что мне здесь плохо?
Три секунды молчания.
— Мне кажется, это ясно. Разве нет?
— Нет. А что вы имеете в виду? — спросил я, изо всех сил стараясь принять любезный тон.
— Видите ли, внешние причины не объясняют скверных результатов.
— Но мои…
Не оправдывайся. Задавай вопросы. Спокойно…
— А у кого скверные результаты? — снова начал я.
На его лице появилось раздражение. Муха уселась на авторучку. Он опять ее согнал и сменил тему разговора.
— Ну хорошо, каковы же ваши соображения по поводу того, что именно можно улучшить?
Кажется, я одержал первую победу.
— Прежде всего, я полагаю, надо взять еще одну ассистентку, в помощь Ванессе. Она очень перегружена и, соответственно, находится в состоянии непрерывного стресса. Эта вторая ассистентка могла бы также печатать вместо нас наши отчеты. Я подсчитал, что консультанты тратят около двадцати процентов своего времени на заполнение отчетов о собеседованиях. Учитывая нашу среднюю зарплату, это нерентабельно для предприятия. Если бы у нас была вторая ассистентка, она бы стенографировала во время собеседования все, что нужно для отчета, а потом перепечатывала бы. А освободившееся время мы, консультанты, использовали бы для той части работы, которую можем выполнить только мы.
— Нет, каждый консультант обязан печатать отчеты сам, таково правило.
— Именно это правило я и ставлю под сомнение…
— При хорошей организации это много времени не занимает.
— Но логичнее было бы поручить эту работу тому, у кого ниже зарплата. А консультантам лучше бы заниматься делами, более рентабельными для предприятия.
— Как раз если принять еще одну помощницу, рентабельность резко упадет.
— Напротив, я…
Не спорить. Задавать вопросы.
— А что же может к этому привести?
— Придется увеличить зарплату обслуживающего персонала.
— Но когда консультанты освободят себе время от заполнения бумаг, у них сразу повысятся показатели. В конечном итоге предприятие выиграет.
— Я не думаю, что от этого сильно повысятся показатели.
— А что вас заставляет так думать?
— Всем известно, что чем меньше нагружаешь работника, тем меньше он делает.
Задавай вопросы. Вежливо и мягко…
— Всем известно? А кто эти все?
Несколько секунд он искал нужные слова, и глаза его забегали вправо-влево.
— Во всяком случае, я это знаю.
— А откуда вы это знаете?
Муха села ему на нос. Он согнал ее уже не на шутку раздраженным жестом.
— Я знаю, как это бывает!
— А вам уже приходилось экспериментировать?
— Да… то есть нет… Но я и без того знаю!
Чтобы у него не было ни малейшего повода упрекнуть меня в агрессивности, я напустил на себя донельзя простодушный вид: ну просто деревенский дурачок…
— Как же вы можете знать, если… не пытались экспериментировать?
Мне показалось, что у него на лбу блеснули капли пота, а может, это был плод моего воображения. Но в любом случае приемлемого ответа он не нашел.
— То есть, иными словами, если у вас много работы, то вы опустите руки и станете выполнять не все?
— Я — другое дело! — взорвался он, но быстро взял себя в руки. — Слушайте, Алан, я начинаю думать, что вы порядочный наглец!
Ну наконец-то! Я выдержал паузу.
— Наглец? — сказал я, поудобнее устраиваясь в кресле. — Вы же сами на днях показали всем, что у меня отсутствует уверенность в себе…
Он застыл на месте. На солнце набежало облако, и в кабинете стало чуть темнее. Где-то далеко завыла сирена «скорой помощи».
Он перевел дыхание:
— Послушайте, Гринмор, давайте вернемся к нашим баранам. По поводу вашего предложения реорганизации: пусть сначала отдел покажет результаты, а потом будем думать о новой помощнице!
— Да, конечно, конечно, — сказал я с самым что ни на есть вдохновенным видом. — А что, если именно появление новой помощницы заставит нас показать хорошие результаты?
Он снисходительно-высокомерно на меня взглянул:
— Вы видите проблему в мелкой перспективе. А я смотрю на нее стратегически, с позиции развития предприятия. И эта позиция не позволяет мне раздувать штаты… Вы не располагаете всей информацией, чтобы судить… вы не понимаете…
— Мне действительно трудно понять стратегию предприятия, поскольку простых служащих не посвящают в ее тонкости. Но знаете, я всегда полагаюсь на здравый смысл. И мне кажется, что любое предприятие нуждается в средствах для развития. Разве это не само собой разумеется?
— Вы забываете одну вещь, Алан. Очень важную вещь. Мы вошли на Биржу. И рынок не спускает с нас глаз. Мы не можем заниматься непонятно чем.
— Нанять человека для развития предприятия — это заниматься непонятно чем?
Муха вертелась вокруг нас. Дюнкер схватил со стола стакан, выплеснул воду в цветочный горшок и принялся разглядывать стакан.
— Рынок способен сделать прогноз на будущее, только анализируя результаты сегодняшнего дня. Инвесторы сразу же поинтересуются, действительно ли новый человек будет способствовать продвижению предприятия. С возрастанием штата снижается курс акций, это происходит автоматически. За нами пристально наблюдают.
И он показал мне вырезку из газеты. На ней красовался портрет журналиста Фишермана, злого демона Дюнкера, и статья касалась нашей биржевой активности: «Определенный потенциал есть, но требуются значительные усилия».
Муха села на стол. Быстрым и ловким движением Дюнкер перевернул стакан, и муха оказалась в плену. По его лицу пробежала легкая садистская усмешка.
— У меня такое впечатление, что мы просто рабы курса акций. Ну, откатимся мы немного назад… Как на нас повлияет слабое повышение или понижение? Разве нам не наплевать?
— Вы так говорите, потому что у вас нет акций!
— Но для тех, у кого они есть, и для вас в том числе, важен ведь конечный результат. Если предприятие будет развиваться, курс акций так или иначе пойдет вверх…
— Да, но мы даже на короткое время не можем себе позволить держать акции, которые падают.
— Почему?
— Из-за риска предложения публичной покупки акций. Вы должны это знать, у вас ведь экономическое образование? Только высокий курс акций защитит нас от посягательства других предприятий их перекупить. А докупать дополнительные акции, чтобы не потерять контроля над компанией, слишком дорого. Вот почему для нас жизненно важно иметь постоянно растущий биржевой курс, причем растущий быстрее, чем у наших конкурентов.
— Но если это связано с такими рисками, зачем было размещать акции на Бирже?
— Чтобы быстрее развиваться. Как вам известно, когда предприятие входит в Биржу, оно получает деньги от всех, кто выразит желание стать акционерами. За счет этого финансируются проекты.
— Да, но если потом кто-нибудь примет здравые решения, позволяющие продвинуться в развитии, он получит результат, противоположный тому, на что рассчитывал, поскольку надо придерживаться политики роста курса…
— Это будет вынужденная антикризисная политика…
— Но мы не вольны поступать свободно! Фостери сказал, что мы не смогли открыть офис в Брюсселе, потому что прошлогодние прибыли пошли на дивиденды акционерам, а урезать результаты будущего года не хотелось.
— Да, но это другое дело. К курсу акций это не относится. Это требование наших акционеров.
— Почему? Ведь если осуществить определенные затраты на развитие, то мы получим прибыль не только в этом году, но и в следующем!
— У нас есть две группы крупных акционеров, которые требуют, чтобы не менее двенадцати процентов годовой прибыли им выплачивали в виде дивидендов. Это нормально: дивиденды суть вознаграждение акционерам. Они вложили деньги и должны их получать.
— Но если эти требования мешают росту их же предприятия, неужели им не подождать год-другой?
— Наши трудности их не интересуют. Они вкладывались не на длительную перспективу. Им надо, чтобы деньги возвращались быстро, и это их право.
— Но если нам в очередной раз придется принимать решения, невыгодные для нас самих, то…
— Да вот так, у нас нет выбора, настоящие хозяева — это акционеры.
— Поскольку их цель — вложиться на короткий срок и как можно быстрее получить прибыль, то им должно быть абсолютно наплевать, какова будет дальнейшая судьба предприятия.
— Это входит в условия игры.
— Игры? Но это не игра, это реальность! Здесь работают реальные, живые люди! Их жизнь и жизнь их семей зависит от успешности предприятия. И вы называете это игрой?
— А что вы хотите, чтобы я вам сказал!
— То есть в конечном итоге мы рабы не только курса акций, но и абсурдных требований акционеров, которые не прекратятся… А у вас не возникает впечатления, что все это — абсурд? Я решительно не вижу никакой выгоды в том, чтобы войти на Биржу. Вы могли бы развивать предприятие и без этого, если бы не приходилось реинвестировать из прошедшего года в будущий.
— Да, но не так быстро.
Быстро, быстрее… Я никогда не разделял этой одержимости скоростью. Почему все надо делать быстро? Кому это нужно? Вечно спешащие люди — уже мертвецы…
— Если откатываешься со своих позиций, зачем спешить?
— Надо снова занять доминирующее положение, чтобы его не заняли конкуренты.
— А иначе?
— Иначе будет трудно отвоевать у них пространство на рынке и улучшить свои показатели.
— Но ведь если мы будем развиваться спокойно и неспешно и повысим качество своих предложений, у нас появятся новые клиенты, ведь так?
Молчание. А может, Дюнкер сам уже задал себе этот вопрос?
— Да, но очень не сразу.
— Ну… а в чем проблема? Не понимаю, что мешает нам взять паузу, добиваясь хорошей прибыли?
Он поднял глаза к потолку.
— Кстати, о времени… Вот сейчас вы его у меня отнимаете. Делать мне больше нечего, кроме как философствовать…
И он принялся раскладывать по стопкам бумаги на столе, больше не глядя в мою сторону.
— Мне кажется, — сказал я, подбирая слова, — что всегда полезно немного отойти назад, чтобы… задать себе несколько вопросов по поводу смысла того, чем мы занимаемся.
— Смысла?
— Ну да, для чего все это и что это даст…
Муха кружилась под стеклянным колпаком.
— Не надо искать смысла там, где его нет. Вы сами-то верите, что жизнь имеет какой-то смысл? Выпутываются всегда самые сильные и хитрые, вот и все. У них и власть, и деньги. А тот, у кого есть власть и деньги, имеет в этой жизни все, что пожелает. Все очень просто, Гринмор. А все остальное — интеллектуальная мастурбация.
Я глядел на него в изумлении. Как можно хотя бы на секунду решить, что твоя жизнь состоялась, потому что у тебя есть власть и деньги? И до такой степени надо себя обманывать, чтобы быть счастливым только потому, что сидишь за рулем «порше»?
— Мой бедный Алан, вам никогда не узнать, до какой степени прекрасно могущество!
Перед таким утверждением я себя почувствовал просто инопланетянином… Это становилось забавным. В конце концов, разве Дюбре не призывал меня влезать в шкуру людей, мне абсолютно противоположных, чтобы изнутри познать их мир?
— Значит, занимаясь вот этим всем… вы ощущаете себя… могущественным?
— Да.
— А если вы перестанете этим заниматься, вы почувствуете себя…
Дюнкер побагровел. А на меня вдруг напал смех. Я вспомнил фильм о бизнесмене, который из кожи вон вылезал на работе, чтобы компенсировать недостаточность по сексуальной части.
— Ну ладно, — сказал он, — что касается ассистентки, я говорю «нет».
Есть еще вопросы?
Я изложил ему еще несколько соображений, но успеха они не возымели.
Это меня не удивило, особенно теперь, когда я понимал, что им движет, и знал его «правила игры».
Тем не менее я задал ему еще один вопрос, на этот раз с просьбой объяснить.
— Я заметил в прессе много объявлений, которые опубликовало наше предприятие.
— Да, так оно и есть, — удовлетворенно хмыкнул он.
— Но на данный момент мне не поручали никого нанимать… Как такое может быть?
— Не беспокойтесь, это нормально.
— Как это, нормально?
— Поверьте, вы ничего не потеряете по сравнению с вашими коллегами. Задания будут распределены всем поровну. А теперь, Алан, я должен вас покинуть, у меня много работы.
И он подкрепил свои слова жестом, махнув рукой в сторону стопки бумаг на столе. Я не двинулся с места.
— Но в таком случае почему я не получаю больше заданий? В чем логика?
— Ах, Алан, во все-то вам надо вникнуть… Вы должны понимать, что в организации нашего типа всегда есть такие решения, о которых не следует кричать на каждом перекрестке. В данном случае, если опубликовано объявление, то это вовсе не означает, что за ним есть конкретное рабочее место…
— Вы хотите сказать, что мы публикуем… фальшивые объявления? Ложные приглашения на работу?
— Фальшивые, ложные… все это громкие слова!
— Но зачем все это?
— Нет, Гринмор, вы решительно не умеете мыслить стратегически! Я вам битый час объясняю, что для нас жизненно важно, чтобы наши акции поднимались в цене день ото дня. Надо бы вам знать, что рынок реагирует не только на реальные результаты. Существует еще и психологический фактор, представьте себе. На инвесторов действует благотворно, если они видят в газетах объявления о приглашениях на работу через «Дюнкер Консалтинг».
Однако я все еще не утратил иллюзий:
— Но ведь это непорядочно!
— Надо уметь отделяться от толпы.
— Вы публикуете фальшивые объявления специально для того, чтобы поддержать имидж и поднять курс акций? А… как же кандидаты?
— Строго говоря, для них ничего не меняется.
— Но они тратят время, чтобы выслать свои резюме, составить письма с мотивацией…
Вместо ответа он вздохнул.
— Не говоря уже о том, что чем чаще они получают отзывы о своей непригодности, тем больше теряют уверенность в себе!
Он закатил глаза к потолку:
— Алан, вам что, не терпится пополнить армию безработных?
Я застыл, пораженный тем, что услышал. Мне никак не удавалось понять, как можно до такой степени плевать на других людей, даже если они тебе и незнакомы… Встав со стула, я повернулся на каблуках и пошел к выходу. Зачем тянуть дальше? Ни к чему тут больше оставаться. Решения Дюнкера продиктованы логикой, в которой нет места искреннему желанию что-то изменить к лучшему.
Я сделал два шага и остановился. Как можно довольствоваться таким бессмысленным и бесчувственным взглядом на мир? Для меня это было настолько непостижимо, что я просто обязан был очиститься от всего и уйти с легким сердцем.
Дюнкер сидел с недовольным видом и не поднял глаз от стопки досье.
— Господин Дюнкер, и что, вот это все действительно делает вас счастливым?
На его лице появилось какое-то странное выражение, но он ничего не ответил, уставившись в бумаги. Мое время истекло. Может быть, ему впервые в жизни задали такой вопрос. Я посмотрел на него с любопытством и жалостью и снова направился к выходу по мягкому ковру, приглушавшему мои шаги. Дойдя до двери, я обернулся, чтобы закрыть ее за собой. Он по-прежнему пристально изучал документы и, наверное, уже забыл о моем существовании. Но взгляд у него был какой-то странно застывший, углубленный в себя. Потом он потянулся рукой к стакану и приподнял его.
Муха вылетела прочь и умчалась в окно.
