16

Я, не останавливаясь, вышел из офиса, поскольку не считал возможным оставаться до конца рабочего дня. Упрекнуть меня никто не отважился. Я повернул по тротуару налево и принялся вышагивать по каменным плитам куда глаза глядят. Надо было снять стресс.

Тяжелый эксперимент меня порядком вымотал, и я был очень зол на Дюнкера. Ну как я теперь буду смотреть в глаза коллегам? Эта скотина публично меня унизил. Но он за это заплатит. Дорого заплатит, очень дорого.

Он у меня еще пожалеет, что так обращается с людьми.

Парадоксально, но тот факт, что тест определил у меня недостаток веры в себя, укрепил мое положение. Такое тестирование являлось нарушением, и ответственность лежала на Дюнкере. Несомненно, я мог причинить ему немало неприятностей в плане юридическом, и он это прекрасно знал. Я становился почти неприкосновенен…

Получив очередную эсэмэску от Дюбре, я выкурил положенную сигарету. Он, конечно же, поможет мне отомстить за себя. Вот только бы он не приказывал мне поминутно выкуривать по сигарете. Курить приятно в режиме полной свободы, но по принуждению…

Я шел по парижским улицам, вынашивая планы мести, а по небу неслись темные, грозные облака. В жарком, наэлектризованном воздухе чувствовалось приближение грозы. От быстрого шага на лбу у меня выступил пот. Интересно, это от усталости или от гнева? Я бы мог, конечно, подать жалобу и добиться для себя определенных выгод. А что потом? Как продолжать работать в таких условиях? Атмосфера сделается невыносимой. Мои коллеги теперь не осмелятся появляться в компании со мной… Как долго я выдержу? Напрасный труд…

Постепенно гнев сменился горечью, а потом наступило изнеможение. Силы покинули меня. Я не чувствовал себя таким раздавленным с того самого дня, как меня бросила Одри. Как падающая звезда, она появилась в моей жизни, чтобы я познал радость, а потом закатилась в ночи. Если бы она только объяснила мне причину своего решения, высказала бы какие-то упреки, обиды… Я бы смог согласиться и выругать себя или счесть их несправедливыми, и тогда мне было бы легче расстаться с ней… Но она ушла неожиданно, ничего не объяснив, и это не давало мне перевернуть страницу, навсегда распрощаться с воспоминаниями. Я все еще остро ощущал ее отсутствие. Когда мысли мои возвращались к ней, сердце щемило. Когда я вспоминал ее улыбку, грусть охватывала меня. С ней вместе исчезла часть меня самого. Тело мое тосковало, душа осиротела…

Начал накрапывать мелкий, унылый дождик. Я все шел и шел, но уже не так стремительно. Домой идти не хотелось. Я повернул от Лувра по улице Риволи к опустевшему Тюильрийскому саду: дождь прогнал всех гуляющих. На утоптанную землю под деревьями падали листья, вода просачивалась сквозь кроны крупными каплями, и деревья неохотно отпускали влагу, напоив ее своим тонким ароматом. Я присел на пенек под деревом. Как иногда несправедлива жизнь! Несомненно, недостаток веры в себя, от которого я теперь страдаю, коренится в детстве. Но я-то за него ответа не несу! Сам по себе этот недостаток приносит немало бед, он к тому же притягивает ко мне людей необычных и загадочных, и я, словно в наказание, неизбежно становлюсь их жертвой. Жизнь не щадит страдальцев, она карает их вдвойне.

Я долго просидел в саду, погрузившись в атмосферу этого островка живой природы, и он постепенно оттянул на себя все мои мысли.

Я встал и инстинктивно направился к дому Дюбре. Только он сейчас был способен вернуть мне душевные силы.

Дождь стекал у меня по щекам, по шее, и мне казалось, что он смывает с меня все, что я пережил, и уносит с собой мой позор.

К концу дня я добрался до особняка Дюбре. Окна были закрыты, и дом казался необитаемым. Я сразу понял, что Дюбре в доме нет. От него обычно исходила такая энергия, что я чувствовал его присутствие, даже не видя его, словно мощная аура просвечивала сквозь стены.

Я позвонил в видеофон.

Привратник ответил, что месье нет дома, а когда он вернется — неизвестно.

— А Катрин?

— Она никогда не появляется в его отсутствие, месье.

Я немного пошатался по кварталу, придумывая всяческие предлоги, чтобы не идти домой, потом перекусил в каком-то бистро. Не застав Дюбре дома, я был разочарован. Мне не давала покоя одна мысль: а что, если он тоже одна из странных личностей, притянутых моим изъяном? В конце концов, мы познакомились при более чем необычных обстоятельствах, когда моя незащищенность и уязвимость раскрылись полностью… Все это в который раз навело меня на мысли о том, что побудило Дюбре проявить ко мне интерес и помогать мне. Зачем ему это надо? Очень хотелось бы узнать, но как? У меня не было способов это установить.

И тут мне на ум пришел блокнот. В блокноте содержится хотя бы часть ответа, в этом сомневаться не приходилось. Но как его добыть, не привлекая внимания чертова пса? Должно же быть хоть какое-то средство… Я расплатился по счету, купил «Эко», выудив его из пачки журналов у кассы, и вернулся к замку, на этот раз зайдя с фасада. Устроившись на скамейке на другой стороне улицы, я раскрыл журнал. От решетки ворот меня отделяло четыре ряда деревьев. Отсюда можно было наблюдать за замком, не рискуя, что меня обнаружат. Мне надо было проверить одно соображение… Время от времени поглядывая в сторону замка, я просматривал новости крупных и средних компаний, любой ценой стремившихся увеличить свою долю на Бирже. Других целей у них не было. Время тянулось невероятно медленно. Около половины десятого зажегся свет в вестибюле, а следом за ним — во всех соседних комнатах. Окно кабинета Дюбре выходило в парк, и мне его видно не было. Я вглядывался очень внимательно, но никого не увидел. Снова углубившись в журнал, я краем глаза косился на окна. Еще с полчаса на улице будет довольно светло, а потом, с журналом в руках, я перестану вызывать доверие. Надо придумать что-нибудь другое. Взгляд мой упал на статью журналиста Фишермана, в которой в очередной раз высказывались сомнения по поводу стратегии «Дюнкер Консалтинг». «Дирекции не хватает зоркости», — утверждал он. Хоть это и было грустно, я с удовольствием прочел разгромную статью о своем предприятии…

Ждать пришлось довольно долго. На улице быстро темнело. Машины проезжали все реже и реже. В напоенном влагой воздухе разливался аромат лип. Я растянулся на скамейке, положив журнал под голову, и не сводил с замка глаз. В этом месте было удивительно тихо, если не считать временами долетавшего с улицы приглушенного шума автомобильных моторов.

Ровно в десять раздался звук, который я сразу узнал: щелкнул электронный замок калитки. Я вгляделся, но никого не заметил, хотя был уверен, что слышал щелчок.

Вдруг входная дверь открылась. Я насторожился. Мне очень хотелось подойти поближе, но так меня могли заметить. Лучше было не двигаться с места. Сначала ничего не было видно, потом на крыльцо вышли четверо. Они закрыли за собой дверь, прошли сквозь сад и вышли через маленькую калитку с электронным замком, который кто-то открыл из дома. Это расходились по домам слуги. Они перекинулись несколькими словами и пошли каждый в свою сторону. Один из них направлялся прямо ко мне. Неужели заметил? Да нет, маловероятно… Я решил не шевелиться. Если он до меня дойдет, я закрою глаза и притворюсь, что сплю. В конце концов, я же приходил и спрашивал Дюбре, а потом долго ждал на скамейке и случайно заснул. А если он уже вернулся, то я вполне мог его прозевать, пока обедал… Я прикрыл глаза, не теряя слугу из виду. Он дошел до тротуара, свернул налево и остановился на автобусной остановке. Я выдохнул и снова принялся терпеливо ждать, растянувшись на скамейке. В двадцать два тринадцать слуга сел в автобус. От неподвижного лежания тело затекло и онемело. Ни в доме, ни в саду не наблюдалось никакого движения. Тело уже просто судорогой свело, я не выдержал и сел. В эту же секунду в саду зажегся яркий свет. Я снова растянулся на скамье, и бока опять заныли. Дверь распахнулась, и на пороге появился Дюбре. Сталин залаял и запрыгал от радости. Хозяин подошел к нему, и пес изо всех сил закрутил обрубком хвоста. Дюбре наклонился, и Сталин радостно запрыгал вокруг него: его спустили с цепи. Было ровно двадцать два тридцать.

Пес встал на задние лапы, и хозяин ласково обнял его за шею. Еще несколько минут они играли, потом Дюбре погасил свет в саду и вошел в дом. Сад погрузился в темноту. Пес принялся носиться по саду с другой стороны замка.

Я встал, морщась от боли, и подошел к автобусной остановке. Тот автобус, что пришел в десять тринадцать, должен был прийти в десять десять. Значит, он опоздал на три минуты. Таким образом, с выхода прислуги и до лая собаки прошло семнадцать минут. Хватит ли их, чтобы проникнуть в дом? Может, и хватит. Но вдруг в доме остались еще слуги? И как попасть в сад? В общем-то, в замок войти несложно, потому что в это время года окна всегда открыты, но как незамеченным пробраться в кабинет хозяина? Пока все это казалось очень рискованным. Надо собрать еще информацию.

Я направился к метро и поехал домой. Не прошло и пяти минут, как появилась мадам Бланшар. Почему она позволяет себе вламываться к своим постояльцам в такой поздний час? Я вроде бы не шумел…

Не знаю, что на меня подействовало, может, утренняя обида на Дюнкера, но я впервые позволил себе высказать мадам Бланшар все, что я думаю. Она поначалу удивилась, но это не сбило ее с толку, и она снова принялась втолковывать мне свои взгляды на жизнь. Вот уж действительно, эта тетка жуткая вредина, а главное — ничем ее не прошибешь.