13

В то утро я явился в офис с «Closer» под мышкой, как приходил всю неделю. Косые взгляды, которыми поначалу провожали меня коллеги, постепенно сменились полным безразличием. Я все еще испытывал некоторое смущение, хотя оно и шло на убыль. Должен признать, что мои отношения с окружающими нисколько не изменились. Наверное, мне требовалось еще время, чтобы стать по-настоящему свободным, по определению Дюбре.

Дома я продолжал вести себя как и раньше, не превышая нормального уровня шума, что не мешало, однако, мадам Бланшар наносить мне визиты почти ежедневно. Я не старался увильнуть, как прежде, но каждый визит меня все равно бесил. Похоже, она не перестанет меня изводить. Проявив чудеса терпения, я достаточно ясно дал ей понять, что она меня раздражает. Теперь я только чуть приоткрывал дверь, но она подходила к щелке, словно форсируя переправу, и, нахмурив брови, громко призывала меня к порядку своим птичьим голосом.

Я уже вошел в здание и ждал лифта вместе с коллегами из другой службы, когда мне пришла эсэмэска. Я быстро взглянул на экран мобильника: она была от Дюбре.

Что за дела? Он требует, чтобы я закурил?

Дверь лифта открылась, и мои коллеги устремились внутрь.

— Не ждите меня, — сказал я им.

Зачем Дюбре велит мне закурить, если я задался целью бросить? Я вышел на улицу и зажег сигарету. Нет, все-таки это у него не старческое… Я курил, рассеянно следя глазами за толпой спешащих на работу прохожих, как вдруг заметил человека, очень похожего на Влади. Он неподвижно стоял в людском потоке. Я наклонился вперед, чтобы его разглядеть, и он быстро отвернулся.

— Влади! Влади!

Но человек исчез из виду.

Мне стало не по себе… Я был почти уверен, что это он. Он что, следил за мной? Но зачем? Может, Дюбре велел ему проверять, как я соблюдаю соглашение? Чушь какая-то! В конце концов, какое ему дело? А может, у меня есть серьезные основания для беспокойства и мне надо понять, с чего бы вдруг мной так интересуются?..

Я вернулся в холл, и у меня неприятно заныло под ложечкой.

Я прошел по коридору мимо двери кабинета Люка Фостери, моего непосредственного начальника. Он был уже на месте, значит сократил утреннюю пробежку. И что совсем уж необычно, дверь в кабинет открыта. Обычно он предпочитал ее закрывать, чтобы отгородиться от всех. Перемены давались ему нелегко, и, чтобы прийти в себя, он избегал любых контактов.

Открытая дверь предоставляла случай, мимо которого нельзя было пройти. У меня есть задание. Смелее. Из него будет трудно выудить слово, взятое наугад, поскольку в мире вряд ли найдется еще один такой неразговорчивый человек.

Я вошел и поздоровался с ним. Когда я уже был в метре от его бумаг, он поднял на меня глаза, не пошевелив головой ни на йоту. Мы пожали друг другу руки, но это не вызвало у него ни тени улыбки, даже губы не дрогнули.

Я начал разговор, помня о знаменитом секрете Дюбре. Господи, как же трудно заключить в себя мир, который не любишь…

— Акции нынче утром дошли до ста двадцати восьми. За сеанс Биржа набирает две десятых процента, что составляет один процент за неделю.

— Да.

Он явно был в ударе.

Надо его расшевелить, говорить с энтузиазмом, проявить интерес к этой теме. Если он почувствует, что его заботы разделяют, он раскроется передо мной.

— И что особенно удивительно, с начала года акции повысились на четырнадцать процентов, в то время как наши результаты за семестр — на двадцать три. Как-то это не вяжется.

— Не вяжется.

— Ясно, что имеет место недооценка.

— Да.

— Получается, что активность на Бирже не показательна для предприятия.

— Не показательна.

Не срабатывает… но продолжим… Была не была! Только не позволять, чтобы повисло молчание.

— Лучше бы им было отслеживать наши результаты, ведь они неплохие.

Он даже не дал себе труда ответить, зато так на меня посмотрел, словно не мог взять в толк, как мне не лень открывать рот, чтобы сморозить такую нелепость.

Я почувствовал легкую тень стыда. Но только легкую тень. В конце концов, он меня уже и так считает поклонником «Closer», так что я не рискую его разочаровать. Продолжим.

— Есть одно интересное дело. Его надо занести в реестр.

Он нахмурил брови. А я продолжал с удвоенным энтузиазмом:

— Если бы я был торговым посредником, я бы сделал на него ставку.

У него сделался очень удрученный вид, я бы даже сказал скорбный, и он замкнулся в молчании. Ладно, поменяем тактику. Начнем задавать ему вопросы.

— А как вы объясните расхождение между нашими результатами и курсом Биржи?

В течение нескольких секунд он не пошевелился. Несомненно, собирал все свои силы и мужество, чтобы ответить деревенскому придурку.

— Причин много. Прежде всего, финансовый рынок больше озабочен будущими перспективами, чем уже достигнутыми результатами.

— Но у нас хорошие результаты, Ларше оглашает их каждый понедельник!

— К тому же Биржа находится под влиянием психологических факторов.

Последние слова он сказал с легким оттенком презрения.

— Психологических факторов?

Он вздохнул. Его явно не устраивала роль преподавателя.

— Страхи, слухи… А еще Фишерман.

— Фишерман?

— Журналист из экономического раздела «Эко», который не верит в наше дальнейшее развитие и без конца это повторяет в своих газетных статьях. Он, несомненно, имеет влияние на инвесторов, потому что к его мнению вообще прислушиваются. Спрашивается, почему?

— А если его кто-то дергает за ниточки? Если Фишерман — его… как это называется?

— Не вижу, кому это было бы выгодно.

Да ёттткин кот, ты что, не можешь ответить на вопрос?

— А может, у Фишермана есть персональная заинтересованность в том, чтобы тормознуть наше дело?

— Откуда мне знать?

— Но если это не так, то, может быть, есть люди, которые хотят с помощью его газеты подставить нам ножку. Фишерман всего лишь их…

Я сделал вид, что ищу слово, и стал крутить в воздухе рукой, давая понять, что у меня провал в памяти.

— Я не отношусь к последователям теории заговоров.

— Вот досада, ненавижу подбирать слова! Как называют того, кто позволяет собой манипулировать? Еще говорят: «Вот это его…»

— Послушайте, Алан, я нахожусь на работе.

— Ну помогите, пожалуйста, найти слово. Ответьте на вопрос! Если я не вспомню, у меня будет ужасный день…

— Сосредоточьтесь на делах, и все будет хорошо.

— Но у меня это слово просто вертится на языке…

— Ну и выплюньте, только не в моем кабинете.

Я впервые услышал, как он шутит, но мне было не до смеха. Быстрее, надо срочно придумать мотивацию для ответа…

— Подскажите слово, и я немедленно исчезну, обещаю вам…

— Пантен.

Я озадаченно на него посмотрел:

— Нет, не то. Другое слово.

— Слушайте, вы мне надоели.

— Ну, подскажите синоним, пожалуйста.

— Вещь, человек как вещь. Устраивает?

— Нет, и это не то.

— Ну, уж придется довольствоваться этим.

— Дайте другой синоним.

— Я занят, Алан.

— Пожалуйста…

— Всего хорошего, Алан.

Это было сказано безапелляционным тоном, и Люк Фостери снова уткнулся в бумаги, больше на меня не глядя.

Я вышел, испытывая неудовлетворенность. Ну и ладно, зато я бился до конца. Не исключено, что меня подвел чрезмерный энтузиазм. Чтобы «включить в себя его мир», было недостаточно проявить интерес к волнующей его теме, может, надо было подстроиться к его стилю общения. А говорил он всегда серьезно, рационально, точно и строго выражая мысли скупыми словами. Мало того, наверное, надо было еще сделать вид, что я нахожу в этом удовольствие… Удалось мне его расшевелить или нет? Маловероятно. Но ведь почти получилось…

Едва я вошел к себе в кабинет, как прибежала Алиса, поделиться выгодной сделкой с одним из клиентов. Минут через десять я вдруг услышал в коридоре шаги Фостери. Он прошел мимо моей двери, сделал шаг назад и просунул в дверь голову:

— Марионетка!

Лицо его при этом осталось, как всегда, бесстрастным, и он пошел дальше по коридору.

Алиса обернулась ко мне, возмущенная, что шеф обозвал меня таким словом.

А я сиял.