Чашки двадцать первая, двадцать вторая и двадцать третья
«Сказки старого Вильнюса – I, II, III»
О взаимодействии с чудом
Этот разговор будет о взаимодействии с чудом. Тот самый обещанный разговор о том, как взаимодействовать с чем-то, что больше тебя самого.
Потому что все сборники «Сказок» – прежде всего об этом.
Но до разговора я хочу сказать несколько слов о том, что происходит с человеком, который сталкивается с чудом.
Прежде всего, он сталкивается с Чем-то другим, конечно же, и это другое всегда больше него: по параметру измерений, по задействованию реальностей, по вписанности в физические и все остальные законы. Это не то «больше», которое означает размеры, но в дальнейшем я буду использовать именно этот термин.
Итак, человек сталкивается с чудом и с тем, что он, человек, меньше этого чуда.
Во всех волшебных сказках всех народов столкновение с чудесным – часть процесса инициации. При этом «полюсность» чуда может быть любой – оно может быть зловредным или благим, это совершенно все равно. Так или иначе, столкновение с чудом ведет к вырастанию, к смене статуса, к переходу в новое качество.
Или не ведет, но об этом нет волшебных сказок, хотя написано довольно много авторских.
…Что происходит, когда человек сталкивается с чем-то большим, чем он сам, причем вынужден так или иначе с ним взаимодействовать, то есть сталкивается вплотную, не отвернуться и не отвертеться.
Он осознает, что он – меньше. Прежде всего он – меньше, проще, мельче.
И осознание это часто идет через попытку присвоить. Через попытку либо продемонстрировать, что ты отлично понимаешь, по каким законам функционирует чудо, либо подчинить его тем законам, которые ты понимаешь. Лягушачья кожа летит в огонь, Василиса вздыхает: ну и дурень же ты, милый, – и летит за тридевять земель.
Либо, что тоже вариант, хотя и уже авторской сказки: попытка поступить с теми законами, которым подчиняется чудо, как с теми, которым подчиняешься ты. После того, как Алеша в «Черной курице или Подземных жителях» со своим зернышком подвергается серьезной критике извне, он теряет себя и данное внутри себя слово – и в тот момент, когда он это делает, ему кажется, что так будет лучше, хотя, когда он давал слово Министру, он думал о том, что будет лучше, если он его никогда не нарушит.
(Ну, это, положим, происходит потому, что он ведет себя как нормальный ребенок. Нормальный ребенок не в состоянии принять внутри себя решение, ради которого на самом деле готов умереть или даже просто не подчиниться взрослым после продолжительного воздействия. У него еще нет для этого стержня, ему неоткуда взяться.
В человеческой жизни вообще так часто бывает: иногда проще соврать или сделать тут одно, а тут – совсем другое, у человека много социальных ролей, они часто противоречат друг другу, и большая часть уловок и приемов нацелены на то, чтобы сгладить это противоречие хотя бы иллюзорно. Это вполне работающий закон социума. Но чудо этому закону не подчиняется, все летит в тартарары.
Неудачная попытка присвоения рождает боль. Довольно часто еще – чувство вины и стыда. И да, понимание, что ты – меньше.
Что происходит с теми, кто решает: чудо, я дорасту до тебя! – все отлично знают по волшебным сказкам. И происходит это всегда более-менее по общему сценарию: какое-то время герой, несмотря ни на что, усиленно проявляет свои лучшие качества, а худшие свои качества – старается не проявлять. После того, как «несмотря ни на что» несколько раз граничит с «вот-вот сдохнешь», а герой все равно следует тому решению, которое принял, происходит качественный скачок. Собственно, у ребенка появляется тот самый внутренний стержень, из которого потом всю жизнь черпается сила, вдохновение, на который опираются витальность и деятельность. И принятие – своих решений, себя, своих желаний. А также понимание и умение взаимодействовать с чужими решениями, желаниями и фигурой другого вообще. Поскольку это, конечно же, две стороны одной монеты.
Наличие у человека такого стержня дает ему возможность гораздо лучше взаимодействовать с чудом, чем отсутствие такого стержня. Но это так, к слову. Главное, что осознание себя «я не дотягиваю» приводит к «я вырасту и дотянусь».
Но есть еще один вариант развития событий. Он называется «зелен виноград». И у этого варианта развития событий две стороны. Но вариант – один и тот же. Один и тот же это вариант, это важно.
Заключается он в следующем: в умалении и обесценивании себя либо чуда. Как выглядит обесценивание чуда более-менее знают все: в ход идет агрессия, сарказм, высмеивание, раздражение, весь набор.
Тоже мне чудо. Тебе обязательно так выпендриваться, жаба болотная? Это все драма и красивости. Ты себе цену набиваешь, подумаешь, кожу сжег, ты просто бросить меня хочешь и повод ищешь.
Это даже не то чтобы «не верю». Это «не потерплю». Человек, с которым случилось чудо, чувствует, как вспарывается его привычная картина мира – и бросает все силы на то, чтобы ее удержать. А для этого нужно объявить воздействие на привычную картину мира – ничтожным. А желательно вовсе свести раздражитель к нулю.
Это все и так знают. Басню про лису и виноград учат в школе.
Но очень мало кто отдает себе отчет в том, что попытка обесценить себя при столкновении с чудом – это совершенно такое же действие. Обесценивание есть обесценивание, неважно, на кого оно направлено.
Я такой дурак, какой с меня спрос, я по незнанию совершил чудовищную ошибку, пожалуйста, давай сделаем вид, что ничего не было, ну что тебе, трудно быть Василисой, ты же волшебница, ты можешь все, а я умру без тебя!
Это точно такая же попытка сохранить ту картину мира, которая была до столкновения с тем, что чудо больше.
Потому что вообще-то всякой попытке присвоить чудо (и переходу в «масштаб не совпадает, взаимодействие невозможно») предшествует абсолютно выносимое и чрезвычайно приятное для героя взаимодействие. Хлеб, ковер, праздничная рубашка – все ахают.
Как всякое явление очень большого размера, чудо – очень щедрая штука. И какое-то время выдает дары «по размеру» – как ни странно, за саму возможность взаимодействия.
…Но для того, чтобы это взаимодействие продолжалось, есть только один рецепт: расти. И снова расти. И снова. Каждый раз сталкиваясь с тем, что ты – меньше, все еще меньше чуда.
Но каждый раз – все больше и больше себя самого.
Я: Итак, по традиции начинаем с вопросов.
Вопрос читателя: Если можно по всем трем сборникам, то у меня, конечно, вопрос про Келли. Трудно не заметить, что один и тот же персонаж с мелкими отличиями встречается в двух книжных сериях. У меня короткий вопрос: почему так?
Кстати, и я хочу спросить – а мы будем говорить о кочующих персонажах?
М.Ф.: Мне стоило труда догадаться, о каком персонаже речь. Потому что он все-таки ну о-о-очень не один и тот же. Но вообще это неинтересный вопрос – если только про одного персонажа. И очень интересный, если про кочующих вообще. Просто если речь про Келли, то он, конечно, не Андэ Пу, совсем.
Но легко предположить, что каждый из них – сон другого.
А если речь, скажем, о сквозном персонаже Большой телеги, который есть в каждом тексте – где главным героем, где слушателем, где эпизодическим персонажем, а потом косвенным упоминанием всплывает в Сказках старого Вильнюса («Тяжелый свет»), то это – да, один персонаж.
Для меня «Большая телега» была двойной игрушкой. Во-первых, что города честно сами все рассказывали (кроме двух – боснийского и сербского, которым пришлось говорить через Париж и Отерив). А во-вторых, что персонаж первого (хронологически написанного первым) рассказа, Эдо Ланг, который открыл мальчику дверь, вдруг стал сквозным.
Хорошо, тему сквозных персонажей мы оставим на другое сладкое, а сегодня поговорим о страхе при столкновении с чудом. Причем не просто о страхе, а о страхе роста и перемен. Конкретном таком страхе.
О том, например, что после «Сказок» либо смотришь другими глазами на Вильнюс, если по малому счету, либо другими глазами на каждый город – что он покажет, – если по большому. Либо вообще отказываешься смотреть. Если по отсутствию счета.
Отказываешься смотреть – это сильно сказано. Объясни!
Вариант первый: «такие штуки происходят с кем угодно, только не со мной». Вариант второй: «такие штуки вообще ни с кем не происходят, но читать об этом прикольно, литература же». И вариант третий: «что-то со мной происходило, но все не то». Это все варианты «по отсутствию счета».
То есть: малые изменения, – по очень конкретно проложенной кем-то дорожке. «Вот есть конкретное волшебное место, а остальные места далеко не такие волшебные».
И большие изменения – «всякое место волшебно».
И отсутствие изменений.
Да, мне доводилось читать отклики разочарованных читателей. Поехали в Вильнюс, как дураки, а им ничего! В смысле ни одного доброго волшебника. Только пирожки вкусные и кофе, и ярмарка на площади какая-то дурацкая. И качели над рекой. И никаких чудес!
Но от малых изменений, мне кажется, довольно многие приходят к большим. Это довольно традиционный путь. Потому что хочешь того или нет, а оптика-то настраивается. И никуда от этой оптики не деться потом.
Кстати, в отсутствии изменений есть еще один вариант, он довольно любопытен. Не совсем отсутствие, но и не изменения. И он называется «со мной тоже такое было, теперь можно об этом говорить, вот же, сказали, я теперь не псих, а очень даже в мейнстриме». Это довольно плотно примыкает к идее обогащения эгрегора. К легитимизации мейнстрима, если угодно. Но не дает никакой гарантии, что с этим вот, которому теперь можно говорить о том, что было, случится что-то еще.
Гарантии не дает. Но теперь этот кто-то, кто понял, что он не псих, может быть, не повесится однажды в сортире.
Это, мне кажется, изменения, и еще какие! Просто с другого боку. Не настройка оптики, а получение права на доверие к уже имеющейся настройке. Иногда это важно.
Еще как важно, потому что может сработать в любом случае на чьи-то еще изменения. Но я говорю, что они не совсем перемены, потому что не происходит внятной трансформации (роста). В смысле, может произойти, а может и нет. Это скорее заявка на трансформацию, но это, конечно, куда лучше, чем ничего, это уж точно.
Да, конечно. Но тут мне еще пришло в голову, что когда сколько-то (много!) сил и внимания освобождаются от сомнений: «ааааа, я бедный псих!» – шансы изменить оптику возрастают. Ну просто чисто экономически, это как перестать пропивать бабло. И купить себе на непропитые деньги астролябию. Мне в свое время ровно такую услугу оказали Борхес и неизвестные авторы каких-то самиздатовских эзотерических брошюр. И Кастанеда тот же. Они словами на бумаге описывали какие-то вещи, о которых у меня с собой-то не всегда хватало храбрости поговорить. Ну, мне тогда мало лет было, семнадцать, например, или что-то около того. И я очень хорошо помню, как одна-единственная – даже не дружеская рука, а мысль о возможности дружеской руки – дает тебе весь мир. В смысле, разрешение в этом мире быть дальше и смотреть на него так, как смотришь. Потому что вот – подтверждение со стороны, что ты не настолько псих, чтобы тебя прям завтра отменили.
И тогда, чем черт не шутит, может, и смерти нет? И я ее победю, потому что главнее меня нет никого на земле? – думает глупый подросток. Очень глупый, но с хорошей оптикой. И встает, и идет.
Я хочу сказать, что человек слаб (на этом месте даже Капитан Очевидность с меня ухохатывается). Но это правда очень важное о человеке – что он слаб. И вынужден работать с тем, что имеет. А имеет он столько слабости и уязвимости, что даже непонятно, как в такое небольшое тело уместилось.
Меня невероятно трогает всегда этот момент, когда слабое, уязвимое, самому себе не верящее, в тумане пребывающее человеческое существо (а таковы в той или иной степени мы все, потому что замутненность сознания инклюдыд) нащупывает в себе какую-то драгоценную жемчужину, или звенящую струну, или просто движение сродни сквозняку, и ухитряется за это уцепиться и хоть немножко подержаться. Это самое прекрасное, что вообще может случиться с человеком на этой земле – момент встречи с той частью духа, которая у него есть (и всегда была, и будет).
И вот в такие моменты внешняя опора (разрешение поверить в то, что «что-то было», а не просто нелепо примстилось) может отказаться бесценной.
Но тут, конечно, из-за угла приветливо машет костлявой лапой Ужастная Опастность. Я смеюсь, но не шучу.
Потому что не по фигу, совсем не по фигу, какой именно была эта внешняя опора. Кто, что и как тебе подтвердил.
Вот раскрой, пожалуйста, это самое «не по фигу» немножко подробнее.
Ну вот давай возьмем самый простой пример: наркотики. У меня, наверное, половина знакомых юности от них умерли, причем давным-давно. Наркоманы в определенном состоянии сознания довольно откровенный народ. Любят делиться переживаниями, я имею в виду. Поэтому я знаю, что почти все они вцепились вовсе не в физическое удовольствие, а в то, что принято называть «духовным опытом». Они, благодаря веществам, приходили в то состояние сознания, когда контакт со своей драгоценной частью облегчен. Тоже своего рода «внешняя опора» – то, что кажется внешней опорой.
Но если с наркотиками совсем понятно, что это фуфло (даже тем, кто поддался этому соблазну, было понятно – теоретически), то в мире идей начинается такая неразбериха, что так и тянет сказать: «лотерея» – какую внешнюю опору вытянешь, с такой и живи, а куда она тебя приведет – потом узнаешь. Когда-нибудь (тут звучит демонический хохот, как в ситкоме за кадром, только утробный такой).
Но на самом деле, конечно, не лотерея.
Потому что в этой неразберихе можно разобраться, включая голову и слушая сердце. Именно в такой последовательности. Наоборот очень не советую. Потому что сердце легко отключает голову, если она чего-то не того придумала. А вот когда сердце пошло вразнос, редкая голова его угомонит.
Вот тут я вставлю пару слов. Я хочу сказать, что тут вступает в игру сила переживаний.
Даже прежде того, как начинается неразбериха, идут какие-то первые сигналы. Мне как-то цитировали одну фразу, она мне понравилась: «Делай то, что заставляет тебя дрожать», только я внес правку «Делай то, что заставляет тебя ликовать и дрожать».
Ликовать и дрожать – это очень здорово сказано. И это отличный способ выбирать – при условии, что у нас есть хоть какой-то опыт ликования. Желательно ликования не под веществами. И тут-то выясняется, что далеко не у всех. Что под «ликованием» понимают очень разные вещи. А как ты думаешь, откуда берутся садисты. У них вот такой опыт ликования, блин.
Я хочу сказать, что в человеческие слабости, к сожалению, отлично входит одинаковое дрожание от очень разных опор. То есть эффект один и тот же – ощущение контакта со своей драгоценной частью – достигается и тем, что пугает, и тем, что будит любопытство. Вернее, даже не совсем так. Все очень, очень сильно зависит от того, каким образом вообще достигается контакт с собой. И это уже даже не лотерея.
Я хочу сказать, что у огромного количества народу контакт вообще возникает через большее или меньшее насилие, особенно, если другого примера контакта нет. «Это даже хорошо, что пока нам плохо» – чудесный фильм моего детства, но насколько чудовищна постановка вопроса, понимаешь только получив альтернативу. Из формулы «все, что не убивает, делает сильнее» – чертовски легко сделать вывод, что для того, чтобы стать сильнее, нужно сильное ПОВРЕЖДАЮЩЕЕ воздействие.
И это в головах сидит как клещ.
Да. Ты сейчас одного из самых страшных врагов рода человеческого описываешь.
Я хочу сказать, что есть ведь эта книга, которая очень хороша, действительно очень, но абсолютно чудовищна своим посылом, вернее, тем, как его считывают: «Дом, в котором». Если ребенка покалечить и изолировать, из него полезет столько интересного, что дело того стоит.
А причина у столь уважительного отношения к страданию простая. Человек (в среднем по палате) довольно туп. Речь не о глупости, а о невосприимчивости. И, конечно, болью это прошибается легче. Просто потому что боль – сигнал организму, что помираем мы тут, включай, сцуко, резервные системы. Ну, он и включает. Иногда совершенно удивительные штуки включает. А без боли поди его заставь.
Про «Дом, в котором» интересно, что мне даже в голову не приходила такая интерпретация. Мне как-то казалось, болезни этих детей – просто повод их изолировать. И что удивительные вещи начинают случаться, когда взрослые меньше мешают. А теперь ты сказал, и до меня дошло, как оно может быть воспринято.
То, что одновременно там посыл к тому, что лезущее очень успешно может убить не только того, через кого лезет, но и прихватить кучу другого народа – именно в силу того, что лезет через насилие, через отрицание себя и всего мира, – довольно легко игнорируется, я часто видел это в отзывах. Картина «чудеса через насилие – это более чем нормально» сидит гвоздем в голове, и очень крепко вбитым. Вернее, не то чтобы более чем нормально, а «дело стоит того».
Чудеса через насилие – это когда приходит чудо и насильно с тобой случается?
Или когда тебе так хреново, что ему приходится случиться, а тебе приходится заметить, потому что все остальное еще невыносимее?
Нет. Это когда тебе настолько некуда деться, что остается этот единственный выход. А будь альтернатива – ты бы туда не полез. Это то самое кошмарное «зато», которое ненавижу всем сердцем.
«Чертовджант» у Бестера (описан в книге «Тигр! Тигр!»). Джантирование было открыто, когда первого джантировавшего поставили в невыносимые условия.
А.
Ясно.
Ну, в общем, примерно мой второй вариант.
И слушай, ужас-то в том, что это вовсе не выдуманная концепция. А правда о человеческом сознании. Человек ленив, экономен и консервативен. В большинстве случаев его действительно иначе не прошибешь.
То есть это правда. Просто не вся. Но для очень многих – как бы вся.
Вот эта концепция – если прижать, то прыгнешь дальше – она очень широко распространена. Но основа лежит в адреналиновом выбросе. А не в контакте с самим собой. Адреналиновый выброс действительно дает больший контакт с физическими возможностями тела. Но контакт с самим собой работает совершенно иначе.
Просто понимаешь – вдруг дошло до меня – для некоторых из нас «невыносимые условия» – это сам голод по духу. И все! Других мучений уже не надо. И вот этот изначальный мучительный голод по духу – как бы пропуск в райский сад. В смысле, в другую концепцию. Которая на практике часто неправда, а по большому счету, то есть на Практике с большой буквы, единственная правда.
Потому что все эти «чудеса» через страдания – это билеты куда-то не туда.
Но слушай, чему мы вообще удивляемся. Если этот разговор (и вся наша прочая деятельность) происходит на фундаменте христианской культуры. Мы ею сформированы вообще. Культурой, в рамках которой даже бог должен был претерпеть муки, чтобы полноценно стать собой.
И мы с тобой вот прямо сейчас (и вообще) очень стараемся выйти за эти рамки. То есть на языке (в широком смысле), сформированном именно этой культурной концепцией, формулировать другие концепции. Принципиально иные. Но тем же языком.
Да. Это очень распространенная трактовка. И абсолютно неверная.
Мученическая смерть, дающая мгновенный вход в рай, дает его не потому, что она мученическая, кто только не умирал мученической смертью. Должно быть еще одно условие, иначе ничего не работает: дух должен быть силен достаточно, чтобы эти муки игнорировать. Во время всего процесса умирания.
Да, конечно – это по поводу твоей реплики. Но хрен нам культура впитала эту интерпретацию. Она живенько так романтизировала мучения, и фсе. Я имею в виду массовое толкование, конечно.
Умирающий бог на самом деле – это не христианская концепция, ты же не хуже меня знаешь, что она гораздо старше. Что идея состоит в том, чтобы физическое страдание оказалось слабее поставленной цели. Иначе зачем лезть на ясень, спрашивается. Но это отдельная кошмарная тема, мы не будем ее сейчас поднимать во избежание отвлечения внимания. Мы сейчас поставим палец вот куда.
С очень давних пор инициация мальчика была связана с: физической болью (почти обязательной), столкновением с чудом и сменой статуса в результате вырастания при взаимодействии с тем и другим при успешном этом самом взаимодействии.
Так вот. У меня стойкое ощущение, что про последний пункт забыли напрочь.
Осталось: через страдание сталкиваешься с чудесным. Все. И я очень много готов дать за то, чтобы вернуть вторую часть: если это тебя не изменит, вплоть до перемены участи, первая часть, к сожалению, может считаться недействительной.
Если ради этого необходимо вынуть из связки физическое страдание – а похоже на то, спинной мозг больше не работает проводником духа, как это получилось, я не знаю, но не работает, – я только за.
Это так. Но если по уму, надо поправить и первую часть. Вернее, расширить.
Штука в том, что физическое страдание (или доведение себя до физического-нервного истощения) нужны, когда голод по духу не так силен, чтобы прокатить за катализирующее воздействие.
Штука в том, что мы довольно много знаем про обряды массовой инициации. И ничего (почти ничего) об индивидуальных мистериях, которые и есть настоящие истории.
Значение имеют только они.
И мы знаем такие индивидуальные истории! А с людьми, с которыми ровно то же случалось в прошлом, мы лично не знакомы. Вот и все!
И тут я хочу сказать совсем уж шокирующую штуку. Дело в том, что голод по духу прокачивается, как любое другое умение. Можно нарочно накрутить себя до такого состояния, когда он станет катализатором. Вот в чем заключается текущая благая весть.
И что я, наверное, лучше всего делаю, так это дразнюсь. Я прыгаю и кривляюсь: бе-бе-бе, у нас тут дух и такие плюшки! Я стараюсь возбудить этот голод по духу доступными мне средствами.
Но тут такая штука (возвращаясь к «Сказкам»). По сути, ты пишешь индивидуальную мистерию. С одной стороны. А с другой – она доступна всем, кому доступна книга.
Состояние всех без исключения персонажей «Сказок» – это состояние постоянного голода по духу, не связанное с физическими самоистязаниями. К вопросу «а что, так тоже можно, да?»
Да, спасибо, что ты это сформулировал. Потому что иные разновидности конфликта мне просто не интересны. Они же и правда ни в какое сравнение с голодом по духу не идут. Жалкое подобие левой руки! Остальные разновидности страдания, строго говоря, отвлекают от главного.
На самом деле этот вопрос выглядит немного иначе. Появился вопрос «а как может выглядеть постоянный, ровный, ликующий голод по духу, при этом не связанный с непременным нанесением себе ущерба». И это – лучшая новость на самом деле. Что он вообще появился.
Что вообще появилась такая постановка вопроса.
Это же очень важно, какими вратами мы входим в голод по духу. Сейчас объясню.
Традиционный классический метод разворота в сторону духа: тааааак, денег нет, девки (мужики) меня не любят, карьера не задалась, властелином мира мне не бывать. А пойду-ка я, раз так, с горя, богу молиться. Типа, на худой конец. Это же невероятное, хамское кощунство: развернуться к духу только потому что девки не дают. А если бы давали, можно было бы и повременить.
Достойно разворачиваться к духу от избытка. Вот когда принц уходит из дворца, потому что неведомое не пойми что – важнее, чем дворец, это реально круто. Ему правда надо.
Ясно, что речь не о том, что если нет дворца, то и к духу не смей разворачиваться, нищеброд. А в том, что голод по духу должен быть сильнее голода по дворцу. Это измеряется только на внутренних весах, конечно. Но эти внутренние весы никому не обдурить, факт.
И если вернуться к «Сказкам старого Вильнюса», то там, конечно, разные есть персонажи. С разными проблемами. Некоторые – ох, не принцы! Но вот эту пропорцию (голод по духу перевешивает все) я даже не то чтобы стараюсь соблюдать. Скорее, не могу не соблюдать. Физически не могу.
А я бы сказал, что еще лучше, когда они не противоречат друг другу. Когда нет необходимости выбора – если голодаешь по дворцу, то по духу уже ни-ни.
Это, кстати, тоже очень интересный момент, если уж речь зашла. У меня долгое время был выбор – не то чтобы даже «о чем» или «о ком», а о каком уровне проблем писать. И этот выбор приходилось делать. Не то чтобы мне было трудно, честно говоря. Но сам факт.
А начиная с какого-то момента выбора нет. Я просто физически не могу делать определенные вещи. Сознание мутится, как только я скатываюсь в упрощение. И это невероятное облегчение – когда нравственный закон, который внутри, перестает быть абстрактной фиговиной. И становится нормальной мышцей или чем-то вроде того.
Ошибочный выбор в моем исполнении – это была «Жалобная книга».
Это чтобы наглядно.
В ее основе лежит упрощенная, достоверная и запугивающая концепция. Целиком выдуманная.
И это был выбор – написать книжку, пусть дурачки поверят и испугаются, бу-га-га. Ну, то есть я сейчас очень упрощаю свою мотивацию, но в целом – так. Садизм и высокомерие мне знакомы очень не понаслышке.
Я могу сколько угодно отмазываться, что книжка очень московская, что ее настоящий автор – Москва. Это, в общем, правда. Но мой выбор был – написать. Потроллить, блин, чувствительную публику.
Мы уехали из Москвы в Вильнюс меньше чем через месяц после выхода той книжки. Если бы не это, не с кем бы тебе сейчас было разговаривать. Но здесь оказалось, что можно умереть не целиком, а только очень маленьким кусочком. И – свято место пусто не бывает – городскому духу как раз нашлось куда поместиться.
Потом Игорь придумал концепцию «Большой телеги» – чтобы дать мне повод качественно поездить. Теоретически, считается, будто я люблю путешествовать, но на самом деле, мне надо быть в контакте с пространством, и оказалось, что лучший контакт – это приехать и ныть: дяденька, расскажи сказку! Работает на ура.
И вот уже потом, с этим опытом глубокого деятельного контакта с разными городами, оказалось возможно приступать к «Сказкам старого Вильнюса». Потому что этот город, рожденный силой письменного слова, очень ждал, когда уже кто-то придет и напишет его таким, как он себя себе представляет. Потому что его голод по себе настоящему (по драгоценной части себя, по своей подлинной связи с духом) сравним, разве что, с моим.
В итоге оказалось, что главное мое умение это наработанное еще в раннем детстве нытье: «Дяденька, расскажи сказку!» И умение не только слушать, но и добавлять от себя ровно то, что хотел бы сказать рассказчик, да слов не нашел.
Давай я тебе напомню то, что услышал от тебя в процессе письма первого сборника. Что ты расколдовываешь город. Что из довольно неприветливого места ты делаешь классного, болтливого, продуваемого всеми ветрами чувака, с которым очень здорово дружить. А получается, что, скорее, тебе удалось перевыговорить и его, и себя?
Ну вот мне кажется, что да. Я же тоже очень постепенно понимаю, что происходит. До меня только, может быть, год назад дошло, как мы вообще похожи с этим городом.
Я имею в виду, что никто из нас не однозначен. Тем более город! Столько всего понамешано.
И важно тут – на что мы станем обращать внимание. Внимание – это все-таки великой силы магический инструмент. Игнорируемое чахнет, а то, что мы замечаем и обговариваем, набирает вес и плотность. Это правда так работает.
Ну вот как я держусь силой внимания тех людей, которые меня любят и видят все самое клевое, игнорируя минуты слабости и не особо эффектный экстерьер, так и город держится силой внимания – моей и читателей. Мы тут хором говорим про него самую прекрасную часть правды (не врем, а просто избирательно говорим правду, это важно), и хором же игнорируем всякую фигню. От такого кто угодно расцветет!
Ну в общем, подводя некоторый итог. Именно после «Телеги» и «Сказок» появилась постановка вопроса не «такие штуки происходят вот с такими людьми и вот такой ценой», а «такие штуки происходят вот так, достаточно войти в состояние веселого голода».
И я должен сказать, что, пожалуй, сейчас в литературе это очень редкое явление. При том, что очень-очень востребованное. А уж насколько оно востребованное в жизни, и говорить не приходится.
Я вообще думаю, что мой основной месседж каждому человеку, с которым я имею дело: не смей быть меньше самого себя!
Или хуже.
Ну, для меня «меньше» – это и есть «хуже». Это задействование слишком малой части сознания. А что может быть хуже вообще! Все равно что оказаться в пустыне с рюкзаком НЗ и жрать песок, потому что и рюкзак снимать лень, и застежки расстегивать.
Вообще, когда учишься любить, очень важно научиться любить что-то (кого-то), что не дает фидбэк по дефолту. Научиться любить безответно. Для этого очень подходят города. После этого гораздо легче полюбить себя, потому что, будем честны, от себя фидбэк если есть, то почти всегда искаженный и принимать его как рабочий просто не надо. Вот после этого можно поворачиваться к фидбэку, и тогда, как правило, выясняется, что фидбэк есть от всего.
Причем фидбэк именно любви, а не равнодушия или сравнения.
Я сейчас имею в виду опыт любви, которая не ожидает ответа. И которого почти ни у кого нет. С городами этот опыт получить проще, после чего он довольно легко получается и с самим собой тоже. А оттуда совсем близко до веселого голода.
Скажем так, любви, которая не ожидает традиционного ответа, потому что ответ-то всегда есть, просто не всегда такой, как кажется, что «надо».
Да. Не-ожидание традиционного ответа вместо «претерпеть страдания». Согласись, это очень крутая замена.
У меня было довольно много условно безответных влюбленностей в юности, которые мне – даже тогда! – казались очень счастливыми, потому что объекты влюбленности меня чему-то учили, или просто рассказывали про свою жизнь, иногда помогали в делах. И мне казалось, круто, чего же еще! А вокруг был народ, который мне старался объяснить, что это несерьезно, что надо, чтобы целоваться лезли и прочая страсть! И даже почти сбили с толку, но, к счастью, собственным ощущениям довольно трудно не верить, а ощущения были «есть контакт».
Да. Но всем очень сильно повезло, что ты это счастливое личное устройство таки переводишь на язык «а для всех и каждого это может выглядеть вот так». Крупно повезло, замечу.
Если бы у меня не получилось сделать из этого что-то работающее, вышло бы непрактично. Столько провианта зазря, получается, перевели бы!
У меня, кстати, первые лет двадцать с гаком жизни ушло на размышления, какая от меня может быть польза. Потому что концепция пользы у меня почему-то встроенная. При очень… э-э-э… нетрадиционном понимании ее!
А потом мне рассказали про современное искусство, и с тех пор я очень хорошо знаю, что такое счастье обретения призвания (хотя, в итоге-то, это была просто разминка, как выяснилось).
Я помню, как сижу на балконе, рисую нитроэмалью на доске свою первую концептуальную картинку, и весь мир ликует, причем делает это в недрах моего организма. То есть я – это весь ликующий мир. А ведь казалось бы, концептуализм в руках наивного неуча – ужас же, что из этого может выйти хорошего?!
Касательно конкретно «Сказок» происходит одна очень важная вещь. Помимо всего прочего, к тому, что мы с тобой уже наговорили: что можно, и что это было в моей жизни, и что это меняет всю дальнейшую жизнь иногда до неузнаваемости (а может и нет, как пойдет), – помимо всего прочего, с этого ракурса «Сказки» дают опыт «не просто было, а было вот так, на веселом голоде». Если учитывать, что человеческая память каждый раз заново восстанавливает события, а не прокручивает один раз записанный фильм, то таким образом вносится поправка. Мощнейшая поправка от «было очень страшно и ни хрена не получилось, поэтому будем считать, что не было» к «было, и было весело, еще хочу».
Я хочу сказать, что это вообще потрясающий по своей эффективности способ вносить поправки в имеющуюся реальность, потому что начинать надо всегда с прошлого, никуда не денешься. Причем во всю реальность разом – и в имеющийся вполне себе на карте город, и в мировосприятие всех тех, кто эти рассказы читает.
И, главное, все это происходит не «где-то», а прямо тут, под боком, если очень хочется, можно даже съездить и найти по крайней мере улицы и дворы, а это якорь огромной силы.
Ты очень важную штуку сейчас сказал. Потому что я как тот персонаж анекдота «завсегда про это думаю». Только он про баб, а я про изменение реальности во все стороны сразу. Потому что постоянное переписывание прошлого памятью (той совокупностью работы сознания, которую принято называть «памятью») и вниманием – одно из тех действий, которые неизбежно делаем мы все, хотим того или нет. И я, конечно, сокрушаюсь, что такой важный процесс идет бесконтрольно и не по плану. Как в монологе Райкина времен нашего детства, где тот возмущается, что балерина без толку крутится, а вот если бы к ней генератор присобачить, чтобы ток вырабатывала! Вот и я точно так же сокрушаюсь – нет чтобы всем договориться, построиться и быстренько переписать текущую историю до нормального состояния мира-без-ада. Такая программа-минимум у меня. Абсолютно невыполнимая. Но приходится делать тот микроскопический мизер, который доступен. Ну не сидеть же просто так, сложив руки!
И вот вдруг ты говоришь, что эти истории иногда могут вот так работать: переписывать личное прошлое в нужном (т. е. уводящем от ада) направлении. Ну блин! Это, получается, даже как-то… э-э-э… можно жить?!
Я думаю, что тут очень важно назвать вещи своими именами, да.
Это такой интересный переход из «так получилось» в «я это имел в виду». С моей точки зрения, это и есть освоение успешного опыта.
Особенно, когда, что-то только начиная, имеешь общий вектор намеренья, самому еще не до конца ясный или невербализованный, и смотришь по ходу дела, а что именно получается.
Да. А теперь про «якорь огромной силы». Это, понятно, как и все на свете, палка о двух концах.
Потому что, с одной стороны, вот он – якорь, в шаговой доступности. Приходи, цепляйся, держись. А с другой стороны, вот она, возможность лично убедиться, что все чушь и ложь. Опять же, приходи, убеждайся.
Казалось бы, справедливо: кто за чем шел, то и получил. Оно, может, и справедливо, но штука в том, что крайне мало кто знает, чего именно хочет, за каким опытом едет в этот близкий, доступный Вильнюс. На самом деле люди так интересно устроены, что обычно хотят и того, и другого, и вопрос всегда в том, сила какого желания будет больше в ответственный момент. Контролировать такие штуки как свои желания-айсберги (у которых бОльшая часть скрыта в бессознательном) могут единицы, и у этих единиц с якорями обычно и без нас все отлично.
Врезание узнаваемой реальности придает достоверность как ни крути. А хочет твой внутренний критик эту достоверность подтвердить или опровергнуть – это уже следующая стадия. Все равно бывает хотя бы небольшой период опыта, когда человек сталкивается с самой идеей достоверности и шаговой доступности. И если я говорю о якоре, то об этом, а не о том, что потом человек делает с этой информацией и с этим состоянием.
Мне на самом деле очень везет в том смысле, что иногда удается своими глазами наблюдать невероятные штуки, которые творятся здесь (в Вильнюсе) с некоторыми людьми. Ну, потому что я, вероятно, вхожу в набор спецпризов для лучших визитеров этого города, или же мне ими зарплату выдают; так или иначе, судьба меня сводит с некоторыми людьми, которые сюда очень хорошо вошли. На той самой волне радостного и (что отдельно важно) доверчивого голода, о которой ты говоришь. У них обычно две стадии акклиматизации. Первая: ой, так вообще все правда! Вторая: ой, так все ЕЩЕ КРУЧЕ!
Несколько разных людей говорили мне про Вильнюс ровно одно и то же: это Солярис! И это, конечно, полная правда о нас. У нас тут – он. В этом смысле, Вильнюс и правда уникально коммуникативен. Все города (и не только города, просто сейчас речь о городе) ведут диалог с человеком, но я не знаю, кто еще делает это настолько громко, четко и внятно, настолько храбро, настолько при свидетелях, чтобы трудно было списать невероятные происшествия на собственную дурь. И настолько быстро. Мгновенное реагирование на всякое душевное движение, слово, желание. Не надо годами ждать.
Я всем говорю, что приехать в Вильнюс – хороший способ узнать новости о себе. Каков ты сейчас, много ли у тебя сил, чего на самом деле хочешь. Обычно в первый же день понятно, потому что все, что с тобой тут случается, – это то, что ты сам привез.
Многие побывавшие в Вильнюсе на этом месте начнут подпрыгивать: класс! Мы что ли правда такие клевые? (Правильный ответ: правда, нас не обманешь.) Но найдутся и такие, кому сейчас будет очень приятно сказать: блин, какая запредельная чушь! У меня для них есть утешительная новость: все-таки Вильнюс откликается именно на текущее состояние, а не на человека «вообще». Потому что никакого «человека вообще» нет в природе, каждый из нас – просто последовательность состояний сознания. Иногда довольно парадоксальная последовательность.
Вильнюс выгодно (и одновременно невыгодно) отличается от какой-нибудь Шамбалы тем, что сюда действительно довольно просто добраться. Для человека, который поверхностно, на уровне очарованного идеями ума, был убежден, что едет сюда за какой-то блаженной инициацией в «чудесное», а на более глубоком уровне исполнен страха и хочет убедиться, что ничего выходящего за пределы его представления о возможном в мире нет, это способ дешево и сердито пережить самое страшное разочарование своей жизни (потому что разочаровывается именно очарованный ум). И пустить свою жизнь под откос. Я хочу сказать, о прекрасной условной Шамбале можно мечтать всю жизнь, можно в нее совершенно безопасно и безнаказанно верить вполсилы, не разочаровываясь и ничего не пуская под откос (что пускать особо нечего, отдельный разговор, и это не высокомерие во мне говорит, а опыт: безопасная вера в безопасно далекое нечто, которую не нужно утверждать всей своей жизнью, на практике, каждый день, прям с утра – хорошее утешение, но не великая драгоценность).
Так вот, физическая доступность Вильнюса и шанс практически в любой момент проверить, как у нас тут «на самом деле», это не только восхитительная возможность, но и большая опасность. Это уже такая настоящая прикладная магия, где ставка – не просто жизнь, а ты весь целиком, включая свою бессмертную часть. Потому что разочарование в чудесном (а шансов разочароваться ничуть не меньше, чем шансов получить поддержку, и никогда; ладно, почти никогда заранее не знаешь, как тебе повезет) может стать травмой, с которой впечатлительный человек не справится.
Я все это нарочно сейчас говорю, сгущая краски, потому что я – за технику безопасности. А техника безопасности в данном случае заключается в бескорыстии.
«Бескорыстие» означает, что к нам сюда можно ехать за чем угодно, но только не за подтверждением своей сверхценности. Не за тем, чтобы убедиться, что чудесное открыто лично для тебя. Не за справкой «Настоящим подтверждаем, что Иванов В. И. – любимец богов». Я выбираю забавные формулировки, но только для внятности. Я сейчас совсем не шучу.
Сводится все, по сути, к выбору «чудо лично для меня» и «чудо само по себе». Я не уверен, что дело тут в бескорыстии, скорее, как ни странно, во внятной постановке границ. Человеку с размытыми границами, с размытым пониманием самого себя, все проявления внешнего мира необходимы как подтверждение или отрицание конкретно его самого. Поэтому да, хороший способ узнать новости о себе. Любые новости о себе.
Я говорю о бескорыстии, потому что человек до сих пор устроен по образу и подобию хозяйственной зверушки: что ни дай, сразу прикидывает, можно ли это отправить в рот (или отнести в кладовку). Что само по себе нормально, пока мы тянем за щеку пряник, или красивый вид, или нового знакомого. Это естественная корысть, без нее мы бы просто не выжили. Но есть вещи, которые за щеку просто не утянешь. Это не едят! Это нельзя присвоить, нельзя обратить себе на пользу. Потому что оно принадлежит всему миру сразу. С этим можно (и нужно) взаимодействовать, но нельзя повесить на стенку как похвальную грамоту: «Чудеса мира возлюбили Меня».
То есть на самом деле повесить на стенку потом, задним числом, все-таки можно. Чего только не бывает. Но когда приходишь к пещере, где обитает чудесное, с корыстным намерением использовать его для утверждения себя (своей правоты, своей качественности, а значит, своей близости к верхушке пищевой цепочки, если уж называть вещи своими именами), оно не выйдет навстречу.
Потому что когда уже начинается взаимодействие, довольно многое становится на места. А когда изначально ищешь это условно чудесное для присвоения, фиг там будет какое-то взаимодействие. Ну просто ничего не начнется, не с кем пока говорить.
Взаимодействие без присвоения, это ты имеешь в виду?
И, по-моему, это опять возврат к мысли об отказе взаимодействия с чудесным исключительно через позвоночный столб, как ты думаешь?
Да, конечно. Если ты под «позвоночным столбом» подразумеваешь животные реакции и животную же логику.
Да. Съесть, испугаться или размножиться.
«Съесть, испугаться, размножиться» – это прям девиз.
Интересно вот что. С одной стороны, мы с тобой тут чистую правду рассказываем: как можно поправить свои внутренние дела, начитавшись «Сказок старого Вильнюса», приехав сюда и кое в чем убедившись на собственном опыте.
И одновременно мы как бы даем обещание: делайте так, и все у вас получится, будет круто. Но именно что «как бы», на самом деле мы его не даем. Нет никаких гарантий. Это важно понимать.
В Вильнюс можно (на самом деле нужно) ехать специально, чтобы поиграть. Но без надежды выиграть, причем заранее выбранный приз.
Потому что не та тут игра, чтобы выигрывать.
И призов нет, только дары, обрушивающиеся на голову. Они просто так обрушиваются, когда сами пожелают. Глупо планировать: во вторник после обеда я получу небесный дар.
Речь не об обещании, а о шансе. О возможности.
