XI. И все развеялось как дым

Чак и сержант Трапп не могли поверить в историю про КВОСА, и она только усилила ощущение нереальности от моей работы. Мое расследование дошло до высших эшелонов правительства США и привело к смещению двух белых шовинистов, имевших одну из высших категорией допуска к совершенно секретной работе в вооруженных силах США. Неплохо для молодого копа.

В ближайшие дни после того как я побывал внутри горы, у меня состоялось три телефонных разговора с Кеном.

Кен звал меня присоединиться к нему и другим клановцам и сжечь в нескольких местах кресты высотой пять с половиной метров. Он назвал мне дату, время и численность участников церемонии. Я уведомил об этом командира смены патрульного отделения и запросил дополнительные машины в эти районы, чтобы задержать клановцев за совершением преступления или обеспечить фактор устрашения, не позволив им осуществить задуманное.

В ту эпоху, без мобильных телефонов и таких благ цивилизации, как смс и электронная почта, нужно было ждать по крайней мере сутки, чтобы узнать, оказались ли успешными действия департамента.

Позже я созвонился с Кеном и выразил сожаление, что не смогу принять участие в сожжении креста из-за неотложных дел. Он сказал, что им пришлось все отменить, поскольку повсюду ездили полицейские машины. В одном месте их было целых три, хотя обычно там проезжает только одна. Присутствие такого количества полиции в двух намеченных местах заставило Клан отказаться от своих планов, и в итоге они даже не стали пытаться сжечь крест в третьем месте. Как же я гордился своей службой!

Меня часто спрашивают: «Чего ты реально достиг в ходе этого расследования, не арестовав никого из членов Клана и не перехватив никакой нелегальной контрабанды?» Или: «Чем ты больше всего гордишься в этом расследовании?» Я всегда отвечаю примерно так: «В результате наших усилий никому из родителей чернокожего или любого другого ребенка не пришлось объяснять, почему над городом горит пятиметровый крест, — особенно людям, которые выросли на Юге и, возможно, видели в детстве горящий клановский крест, вселявший в них ужас. Ни один ребенок в городе Колорадо-Спрингс не испытал страха от этого зрелища. Мы не позволили этой сцене запечатлеться в их сознании, так, как это случилось со многими их родителями. Я знал из первых рук, где и когда намечались эти террористические акции, и мы, служащие департамента полиции, сумели предотвратить их. Успешность полицейского расследования не всегда связана с числом арестованных или объемом перехваченной контрабанды. Часто успех определяется не тем, что произошло, а тем, чему вы не позволили произойти».

Офицер Эд, с его честолюбивым зудом подняться по служебной лестнице, считал, что вносит ценный вклад в расследование, сообщая мне информацию, которой с ним поделился Кен. Попытка офицера Эда проникнуть в Клан была просто желанием выслужиться передо мной и сержантом Траппом и обеспечить себе перевод из отдела нравов в разведывательный отдел. Его действия не отвечали интересам моего расследования и, мягко говоря, не вызывали у меня восторга.

Когда визит Дюка стал забываться и Кен передумал устраивать сожжения, я начал сворачивать расследование Клана с участием сотрудников под прикрытием. Чак и Джим были сильно загружены работой в бригаде по наркотикам, и она была для них важнее, чем участие в моем деле. Их лейтенант Артур по-прежнему сильно недолюбливал меня, а я — его, и в отношении сбора информации мы уже не особенно продвигались. Я все еще выявлял местных членов Клана и следил за их деятельностью, общаясь по телефону с Кеном, но Чак и Джим уже вышли из игры.

Я также созванивался с Фредом Уилкенсом и Дэвидом Дюком, хотя уже не так часто, и мы почти не обсуждали серьезных тем. Эти звонки нужны были главным образом для сохранения контакта. Тем не менее произошел еще один случай, позволивший мне познакомиться с исторической фигурой движения за гражданские права времен моей юности.

29 марта 1979 года Колорадо-Спрингс посетил доктор Ральф Дэвид Абернати, человек, считавшийся правой рукой доктора Мартина Лютера Кинга и ставший его преемником во главе Конференции христианского руководства Юга. Это была главная группа движения за гражданские права. Доктор Абернати практически всегда был рядом с доктором Кингом. Его визит, организованный негритянской Баптистской церковью, среди основателей которой была моя тетя, стал для церкви рычагом влияния на общественность.

В результате наших усилий никому из родителей чернокожего или любого другого ребенка не пришлось объяснять, почему над городом горит пятиметровый крест.

Пятнадцатилетний черный подросток Дэвид Скотт Ли недавно был обвинен в убийстве молодого белого повара из круглосуточной закусочной в Колорадо-Спрингс. Повар, у которого были жена и маленькая дочка, возвращался домой после ночной смены, когда Ли остановился рядом и застрелил его. Когда подростка спросили, зачем он совершил это преступление, тот ответил, что просто хотел узнать, что чувствуешь, когда убиваешь кого-то.

Окружной прокурор обвинил Ли в убийстве по «взрослой» статье, и это вызвало негодование черного священника и прихожан Баптистской церкви. Возникла кампания протеста, обвинявшая окружного прокурора в расизме и в том, что он осудил Ли как взрослого, а не как малолетнего преступника, что означало бы более мягкий приговор. Участники акции совершенно игнорировали бессмысленную жестокость этого преступления и его последствия для молодой вдовы и девочки, оставшейся без отца. По их понятиям, жертвой был пятнадцатилетний убийца.

Баптистская церковь убедила доктора Абернати приехать в Колорадо-Спрингс, чтобы его «звездная сила» — его имя и статус — усилила протест против окружного прокурора. Вся их аргументация строилась на расовой принадлежности двух сторон и сводилась к тому, что система уголовного правосудия обошлась с убийцей несправедливо только потому, что он был черным.

Участники акции совершенно игнорировали бессмысленную жестокость этого преступления и его последствия для молодой вдовы и девочки, оставшейся без отца. По их понятиям, жертвой был пятнадцатилетний убийца.

В тот же день примерно двадцать пять клановцев — одни в рясах, другие в футболках с надписью ККК БЕЛАЯ СИЛА — пикетировали Баптистскую церковь, пока доктор Абернати читал проповедь в поддержку протестующих. Среди клановцев были Фред Уилкенс, Джозеф Стюарт и Тим.

Я находился в церкви, потому что мой начальник получил предупреждение об угрозах доктору Абернати, предположительно от имени Клана. Начальник приказал мне оставаться с доктором и охранять его, пока он не покинет город. Таким образом, за три месяца я успел побывать телохранителем Великого Магистра Ку-Клукс-Клана и предводителя движения за гражданские права, непримиримого противника Клана.

После церковной службы я представился доктору Абернати (что было для меня великой честью) и объяснил цель своего присутствия. Он был очень вежлив и любезен, подлинный южный джентльмен (интересно отметить, что он преподавал в Университете штата Алабама, и у него училась моя теща, хотя в то время я этого еще не знал). Он поблагодарил меня за потраченное время и заботу о его благополучии.

Церковные прихожане были настроены прямо противоположно. Я слышал, как священник негромко сказал кому-то ехидным тоном, что я наверно считаю себя героем «Старски и Хатча», ссылаясь на популярный в те годы полицейский телесериал и намекая на мою одежду (джинсы, рубашка и полукеды, как у героев сериала). В то время люди не доверяли служащим уголовного правосудия. Они смотрели с неодобрением на мое присутствие среди них, рядом с доктором Абернати, и явно не хотели, чтобы какой-то полицейский вмешивался в их дела.

Прихожане планировали устроить в тот же день демонстрацию протеста во дворе здания суда, где находился офис окружного прокурора. А пока доктора Абернати отвезли в отель, чтобы он мог отдохнуть. Я оставался с ним в номере и два-три часа разговаривал с этой живой легендой движения за гражданские права. Я был охвачен благоговением, находясь рядом с ним после того, как столько раз видел его в новостях, в газетах и по телевизору. Я гордился тем, что мне поручена честь охранять его.

Хотя доктор Абернати очень устал (он снял туфли и вытянулся на двухместном диванчике), он великодушно отвечал на мои расспросы о своем участии в движении за гражданские права, об отношениях с доктором Кингом, о том, сколько им пришлось вытерпеть от KKK. Он родился и вырос на Юге под непрестанной угрозой смерти или наказания со стороны свихнувшихся на расовом вопросе белых. Он пережил не одно покушение и был рядом со своим лучшим другом и ближайшим соратником доктором Кингом, когда того застрелили на балконе мотеля в Мемфисе. Этот человек знал смерть в лицо и не боялся угроз террористов в белых рясах с капюшонами.

Мое благоговение объяснялось не только возможностью побыть с ним наедине и послушать его рассказы о тех событиях. Доктор Абернати был, без всякого преувеличения, выдающейся личностью, и, слушая живую историю своей юности от одного из тех людей, кто создавал ее, я испытывал к нему глубокое почтение. При этом я не мог не думать, что рядом с ним я косвенным образом ощущаю присутствие самого доктора Кинга. Доктор Абернати разделял с ним практически все события своей взрослой жизни со времен автобусного бойкота 1955—56 годов в Монтгомери, Алабама.

Воспользовавшись паузой в его воспоминаниях, я спросил доктора, известна ли ему история, стоявшая за акцией протеста против окружного прокурора. Он сказал, что, по его сведениям, окружной прокурор несправедливо осудил пятнадцатилетнего черного парнишку за убийство белого человека и с ним обошлись более сурово, чем если бы такое же преступление совершил белый подросток.

Тогда я решился нарушить профессиональный протокол и сделал то, чего не положено делать человеку, охраняющему высокопоставленное лицо: я выразил свое личное отношение к ситуации. Церковные меценаты лгали доктору Абернати, и я чувствовал себя обязанным сказать правду этому честному, доброму, порядочному человеку и живой легенде всего черного сообщества.

Я рассказал ему о деле во всех подробностях, которые священник и церковные прихожане лукаво утаили, преследуя свои цели. Я упомянул, что убитый был отцом маленькой девочки, ни в чем не виноватым и даже не знакомым со своим пятнадцатилетним убийцей. Доктора Абернати удивила и возмутила причина преступления — подросток просто захотел узнать, что чувствуешь, когда убиваешь человека, и выбрал случайную жертву. Он сознался в этом добровольно и не думал отказываться от своих слов. Я также подчеркнул, что его жертвой запросто мог стать и цветной человек, и тогда церковная община вряд ли стала бы выражать недовольство окружному прокурору по поводу предвзятого отношения к убийце.

Я решился нарушить профессиональный протокол и сделал то, чего не положено делать человеку, охраняющему высокопоставленное лицо: я выразил свое личное отношение к ситуации.

И наконец, я сказал доктору Абернати, что несчастный убитый был простым и честным человеком, который старался обеспечить свою семью, трудясь в жаре и грязи на низкооплачиваемой работе, и имел несчастье оказаться на пути юного злодея, которому взбрело в голову утолить свою кровожадность. Раса здесь не играла никакой роли.

Доктор Абернати, выслушав меня, изменился в лице. Я видел смущение и даже злобу в его глазах. Он понял, что церковные меценаты просто надули его, что весь этот спектакль был устроен, чтобы заручиться его именем для вендетты против окружного прокурора. Теперь он пытался сообразить, как ему выйти из этой ситуации, не опозорившись. Дело зашло далеко, учитывая общественный резонанс от его присутствия в церкви. Доктор Абернати уже не мог полулежать на диванчике; он уселся прямо, всем своим видом выражая озабоченность. Мне он сказал только одно:

— Это сильно меняет положение вещей, не так ли?

— Пожалуй, что так, сэр, — ответил я. — По крайней мере, для меня.

В это время в комнату вошел священник, чтобы отправиться с доктором к зданию суда на демонстрацию. Я наблюдал, как они, стоя лицом к лицу, горячо обсуждали что-то. Они говорили полушепотом, так что я не слышал слов, но жестикуляция и мимика были весьма выразительны. Доктор Абернати рубил руками воздух и несколько раз оглядывался на меня и указывал в мою сторону. Священник, напротив, явно пытался оправдаться и успокоить его, бросая на меня взгляды, в которых читалось, что Дух Господень не почиет на мне.

Сыграло ли свою роль то, что я сказал доктору Абернати? Поменяло ли это его отношение к миссии в Колорадо-Спрингс? Я никогда не узнаю этого наверняка, поскольку мы с ним больше не говорили об этом и священник не касался этого вопроса ни во время пребывания доктора в городе, ни после. Священник был знаком со мной через мою тетю, состоявшую в уставном фонде его церкви. Она же не разговаривала со мной некоторое время, после того как я сказал ей, что ее церковь солгала доктору Абернати и вся их акция протеста была фарсом, использовавшим его имя для общественного резонанса.

Когда дискуссия закончилась, доктор Абернати взял себя в руки, а священник окинул меня взглядом, исполненным горечи. Мы втроем вышли из комнаты и проследовали к зданию суда, где намечалась демонстрация. Нас «приветствовала» группа клановцев примерно из двадцати пяти человек, некоторые в белых рясах, другие в футболках с надписью ККК БЕЛАЯ СИЛА. Они собрались раньше всех и маршировали по кругу, держа транспаранты с лозунгами, осуждавшими церковных демонстрантов и выражавших поддержку решению суда.

Доктор Абернати и священник присоединились к церковным прихожанам, среди которых была и моя тетя, и они начали свой протест. У них не было транспарантов с лозунгами, они просто выкрикивали обвинения в адрес окружного прокурора и, по негритянской традиции гражданских протестов, распевали спиричуэлы. Когда же доктор Абернати возвысил свой голос и запел заглавную песню движения за гражданские права — «Мы преодолеем», люди возликовали. Казалось, их лица помолодели и плечи расправились, когда они стояли в кругу под предводительством одного из главных лидеров движения (многие из них столько раз видели этого человека по телевизору во главе демонстрантов рядом с его добрым другом доктором Кингом) и пели, взявшись за руки и покачиваясь из стороны в сторону:

Я стоял в стороне и смотрел на это, как на выступление клоунов. Самой комичной фигурой была моя тетя, служительница церкви, выражавшая свой протест, как и другие прихожане, за счет этого почтенного человека, воплощавшего собой коллективную историю черного народа. Он заслуживал лучшего. Казалось, участники демонстрации грелись в лучах славы доктора Абернати, проливавшего кровь за дело гражданских прав всех американцев. Они хотели почувствовать себя частью этой борьбы благодаря его присутствию.

Дэвид Скотт Ли, пятнадцатилетний убийца, осужденный по взрослой статье, был приговорен к пожизненному заключению в тюрьме штата Колорадо.

На следующий день, 30 марта, Кен позвонил мне по служебному телефону. Он снова повторил, на этот раз очень настойчиво, что я должен возглавить местное отделение Клана, поскольку он и Джозеф Стюарт увольняются из армии и покидают Колорадо-Спрингс. Отделение нуждалось в твердой руке и ясной голове местного жителя, а не военнослужащего, который зависит от приказов командования. Местному Клану недоставало стабильности, и эту стабильность должен был обеспечить я в роли организатора. Все уже твердо решили, что я идеально подхожу для этого, и Кен настаивал на встрече для передачи мне руководящей позиции.

Я снова попытался разубедить его. Я изображал скромника, недостойного такой чести, и ссылался на свою занятость, но он возразил, что это все решаемо. Тогда я стал называть других, более подходящих кандидатов, но Кен с ходу отклонял их. Он закончил наш разговор, заявив, что позвонит мне через пару дней, чтобы согласовать нашу встречу.

Я сразу же уведомил сержанта Траппа о таком повороте, и он предложил обсудить его с начальником департамента.

Я представил начальнику краткий отчет по всему расследованию: (1) ценные разведданные о двух самых экстремистских расистских группах (Клан и Posse Comitatus); (2) выявление их проникновения в наши военные объекты (ВВС армии США/КВОСА); (3) предотвращение приезда в Колорадо-Спрингс черных воинствующих группировок (партии «Черные пантеры» и «Черные мусульмане») и их конфликта с Кланом, что негативно сказалось бы на нашем сообществе; (4) предотвращение как минимум двух попыток сожжения крестов; и (5) воздействие на национальном уровне как результат предоставления разведданных полицейским управлениям и частным организациям (таким, как АДЛ) по всей стране.

Начальник ясно дал понять: он хочет, чтобы «клановец Рон Сталлворт» полностью исчез.

После этого я доложил о разговоре с Кеном и его упорной убежденности в том, что я должен возглавить местное отделение Клана. Я пытался убедить начальника согласиться на предложение Кена, поскольку: (1) мы, департамент, могли бы обходить потенциальные случаи соучастия, работая в тесном сотрудничестве с офисом окружного прокурора; и (2) перед нами открывалась редкая возможность собирать информацию на Клан и прочие ксенофобские движения в Колорадо благодаря лидерской позиции. Это был беспрецедентный, единственный в своем роде шанс, который мы обязаны были использовать.

Сержант Трапп также одобрил продолжение расследования и полностью поддержал мои доводы.

Однако на начальника не подействовала моя логика, и он даже не хотел обсуждать эту тему.

Он считал, что я должен немедленно завершить расследование. Мне было приказано прекратить контакты с Кланом, а сержанту Траппу — сменить служебную телефонную линию, чтобы Кен больше не мог мне звонить. Мне запрещено было отвечать на почту, которая приходит от Клана на наш служебный почтовый адрес. Начальник ясно дал понять: он хочет, чтобы «клановец Рон Сталлворт» полностью исчез.

Дэвид Скотт Ли, пятнадцатилетний убийца, осужденный по взрослой статье, был приговорен к пожизненному заключению в тюрьме штата Колорадо.

Меня часто спрашивают, почему он решил не только прекратить это расследование, но и ликвидировать все документальные упоминания о нем. Я не знаю ответа на этот вопрос. Он отвечал за связи с общественностью и, полагаю, опасался скандала, если станет известно, что служащие ДПКС присягнули на верность Клану.

Это было информационное расследование, которое не могло привести к чьей-либо уголовной ответственности.

Я все же спросил начальника, чем вызвано его решение. Он объяснил, что не хочет оставлять какие-либо следы существования «клановца Рона Сталлворта», и это также касалось детектива Джима Роуза. В связи с этим он велел мне уничтожить все свидетельства того, что Департамент полиции Колорадо-Спрингс вел расследование Ку-Клукс-Клана под прикрытием. Нельзя, чтобы общественность узнала, что в ДПКС были сотрудники под прикрытием, которые состояли в Клане.

Я так горячо протестовал, что сержант несколько раз незаметно похлопал меня по колену, пытаясь меня успокоить. Я объяснял, что все, достигнутое мною, вернее, нами, оставалось в моральных, этических и правовых границах, как и в рамках политики департамента. Я также напомнил начальнику, что все происходило с согласия и одобрения сержанта Траппа. Меры, на которых настаивал начальник, предполагали, что мы в разведывательном отделе сделали что-то не так, хотя на самом деле ничего подобного не было.

Как я уже говорил, наш начальник до повышения служил в отделе департамента полиции по связям с гражданскими организациями. Он считал, что репутация департамента и его лично пострадает, если жители Колорадо-Спрингс узнают о связи полиции с Ку-Клукс-Кланом, пусть даже эта связь официально санкционирована. Он был непреклонен: все свидетельства нашей связи с Кланом должны быть уничтожены, включая все отчеты, написанные сотрудниками департамента.

В тот вечер в ночном клубе для черных собирали средства для пятнадцатилетнего черного подростка, убившего невиновного белого человека. Позже рядом с клубом был сожжен крест. Звонил ли мне Кен, чтобы рассказать об этих планах? Этого я никогда не узнаю.

Я вернулся вместе с сержантом Траппом в офис, сердитый как черт, бормоча все известные мне ругательства и заодно придумав несколько новых. Сержант был более сдержан в своей оценке: «Сукин сын, он не прав». Почти год беспрецедентной, важной и упорной работы нужно было смыть в унитаз из-за трусости начальника перед лицом «возможной» общественной реакции. Мне же, напротив, казалось, что, если бы люди узнали, как мы дурачили Клан столько месяцев, они были бы в восторге и репутация департамента от этого бы только выиграла.

В присутствии сержанта Траппа я начал медленно кромсать один отчет за другим (начав с не самых важных). Пока я занимался этим, служебный телефон звонил несколько раз. Поскольку мне было приказано прекратить всякие контакты с Кеном, я не брал трубку (в те дни еще не было функции определения номера, и я не знал, кто звонит). Когда сержант Трапп вышел из офиса, я схватил журнал расследования и несколько других документов, засунул их под мышки, выбежал на улицу, сел в машину и поехал домой. Я хранил эти бумаги в течение тридцати пяти лет, и они стали основой этой книги.

Как я оправдываю свои действия? Начальник приказал мне уничтожить все свидетельства расследования, в которых упоминалось участие ДПКС. Однако он не говорил мне, как именно уничтожить. Забрав бумаги домой, я удалил их из документации ДПКС, что и требовалось.

Лгал ли я когда-нибудь о том, что сделал? Нет, потому что меня никто никогда об этом не спрашивал.

Если бы о моих действиях стало известно сержанту Траппу или кому-либо из коллег, они были бы обязаны доложить обо мне в отдел внутренних расследований. Вынос официальной полицейской документации без уведомления и неподчинение прямому приказу начальника могло повлечь за собой временное отстранение или освобождение от занимаемой должности. Почему же я рисковал своей карьерой?

Я сознавал всю уникальность этого расследования. Я понимал, что ничего подобного, насколько мне известно, никто еще не предпринимал, и никто бы не поверил мне, если бы я рассказал об этом. Следственный архив с бумагами Клана, среди которых было много фотографий, оставался единственным физическим свидетельством моего новаторского предприятия. Я хотел сохранить память о нем, помимо устных воспоминаний, которые стирают время и, в случае моих коллег-копов, алкоголь.

Активная фаза расследования Ку-Клукс-Клана была «официально» окончена. Я гордился своим департаментом и собой как черным американцем, потому что, пока оно продолжалось, ни в черте Колорадо-Спрингс, ни в близлежащих областях не был сожжен ни один крест. «Клановец Рон Сталлворт» исчез со сцены, и о нем больше не слышал ни один член Клана. Мои звонки Дэвиду Дюку также прекратились.

Что же касается телефонного звонка, когда я собирал документы, у меня есть одно предположение. В тот вечер в ночном клубе для черных «Беллс найтингейл», где в свое время выступал Стоукли Кармайкл, собирали средства для Дэвида Скотта Ли, пятнадцатилетнего черного подростка, убившего невиновного белого человека. Позже рядом с клубом был сожжен крест. Звонил ли мне Кен, чтобы рассказать об этих планах? Этого я никогда не узнаю.

Никто так и не взял на себя ответственность за эту акцию.