Глава 9
Встречи и поиски
Мы подбежали к костру, возле которого суетился обеспокоенный Томас, рядом переминались гнедые. Как я заметил, старик зарядил оба арбалета, а теперь втыкал в землю болты, чтобы удобнее брать в бою. Еще заметил, что он распотрошил только мой колчан.
– Ну наконец-то, – ворчливо сказал старик, кивнув на доспехи. – Вооружайтесь, господин Артаке.
Гневко поднял голову и укоризненно посмотрел мне в глаза – дескать, я-то уже готов, а ты где пропадаешь? Гнедой у меня не дурак подраться. Предоставь ему выбор – кобыла или драка, выберет последнее. Я и сам таким был, пока не повзрослел.
– Чего суетишься, старый? – поинтересовался цыган.
Я вопросов не задавал, начиная вдевать себя в поддоспешник. Лучше потом выругать Томаса за излишнюю осторожность, чем оказаться не готовым к какой-то напасти.
– Верховой появился, – пояснил старик, вытаскивая собственный колчан, но открывать не стал, а лишь положил рядом.
Не иначе, старику довелось воевать, а ведь я до сих пор об этом не знал.
– Ну, появился и появился, стоянка не куплена, – не понял цыган. Вытянув шею, закрутил головой. – А где он?
– Вот и я про то, – поднял старик указательный палец вверх, словно там и был верховой. – Стоянка общая, но он появился воровски, с оглядкой. Нас стерегся? Во-он там стоял, со стороны дороги, за дерево прятался. Думал, я его не увижу, а я увидел! Постоял немножко, посмотрел, а потом обратно исчез. Может, разведчик или наводчик разбойничий, кто знает?
Пока шел разговор, я успел обрядиться в поддоспешник, застегнуть ремешки на панцире и нахлобучить каску. Взял седло… Эх, не успел!
Со стороны дороги, по которой мы ехали, выскочило шесть всадников, рассыпались в полукольцо и устремились на нас. Мне бы еще минутку…
– Вьи-ииу-иу! – заверещал цыган, прыгая на неоседланную кобылу. Ударил ее по бокам босыми пятками, словно пришпорил, и, прижавшись к гриве, понесся навстречу.
Казалось, Зарко неминуемо врежется в кого-нибудь, но, сблизившись едва ли не в ярд, он резко ушел влево, завернул лошадь и пронесся перед мордами коней, отчего те отпрянули, заставив седоков задержать атаку.
Будь мы сейчас в армии и доживи цыган до конца боя, я первым делом бы приказал ему всыпать палок за самовольство, потом отменил бы приказ, расцеловал перед строем и от себя лично вручил бы ему десять монет, а от лица командования – медаль за храбрость! Зарко мне подарил то мгновение, которого часто не хватает во встречном бою!
Противник – ну, не праздные же гуляки несутся на нас во весь опор, выставив копья? – потерял не больше минуты, но я успел перекинуть седло, застегнуть подпругу. Ну, а уздечка нам с жеребцом не нужна.
Двое из атакующих, выпав из общего строя, устремились за Зарко, а четверо, разбившись на пары, мчались на нас.
– Ветку! – рыкнул я Томасу, и тот, как хорошо вышколенный оруженосец, вкладывающий в ладонь сюзерена турнирное копье, подал мне длинный сучок.
Я люблю повторять – если противник превосходит вас в численности, атакуй первым. Но коль скоро нас уже атакуют, я пошел в контратаку, направив коня в разрыв между парами. Копье – отличная вещь, если его нет – сойдет и кривая ветка. А то, что нет наконечника, – не страшно.
Проткнуть противника на полном скаку – это искусство, и мой соперник им хорошо владел. Но хорошо – не значит прекрасно, потому что удар пришелся мимо моего туловища, зато сучок вошел воину прямо в лицо, под обрез каски. Почувствовав, как дерево входит в тело, услышав едва различимый хруст черепа, я выпустил ветку, выхватывая чужое копье из еще живых рук.
Мои соперники не успели развернуться, и потому спина одного из них оказалась открытой. Говорят, подло бить противника в спину, но угрызения совести меня никогда не мучили – мы в бою, а не в поединке. Я с удовольствием бы перебил в спину всех остальных, но вторая пара уже делала разворот.
Краешком глаза глянул на поле боя – старина Томас бешено работал «козьей ножкой», взводя арбалет, – стало быть, уже дважды выстрелил, но оба раза промазал, Зарко отмахивался какой-то штукой, похожей на цеп, от двух копий.
«Цыган долго не устоит!» – решил я и устремился на помощь.
Гневко понадобилось мгновение, чтобы пересечь поляну, и мы оказались за спинами у соперников Зар-ко. Первого я проткнул насквозь, и опять со спины. Второй, отвлекшийся на меня, получил удар от цыгана. Я не понял, что за штука такая, которой дрался конокрад, но выяснять некогда – следовало спасать Томаса, потому что оставшаяся пара не погналась за мной, как я рассчитывал, а напала на старика.
Конюх – молодец! Одного из всадников он все-таки подстрелил, теперь отбивался разряженным арбалетом от второго.
Горяча Гневко, я успел отметить, что старик занял правильную позицию – оставляя между собой и противником пламя, бегал вокруг костра. Но возраст, да и не успеет человек за движением лошади. Вон – арбалет отлетел в сторону, а всадник заносит руку с копьем для удара…
– Сюда! – заорал я, отвлекая противника на себя, а Гневко, обрадованный, что ему наконец-то дают возможность подраться, ударил плечом.
Придись любимый прием гнедого спереди, вражеский конь упал бы вместе со всадником, а так как пришелся в круп, он только просел, зато копьеносец вылетел из седла.
Парень оказался бывалым воином. Из кого-то другого падение с лошади выбило бы дух, и мне не пришлось бы возиться. А этот сумел упасть, сохранив целыми руки и ноги, а теперь вскочил, обнажая клинок.
Я собирался зарубить его сверху, но помешала встающая на ноги лошадь, пришлось спешиться.
Сделал выпад, обозначая для цели правый бок, дождался, пока противник раскроется, чиркнул клинком между краем панциря и ремешком каски. Когда у парня хлынула кровь изо рта, пожалел, что не оставил его в живых. Надо же было спросить – кто они такие и почему нападают на мирных людей. Кажется, все…
– Томас, как ты? – спросил я, хотя и сам видел, что его зацепили – левый рукав в крови.
Пряча клинок в ножны, подошел к старику. Ткань быстро набухала от крови, пришлось оторвать рукав, чтобы осмотреть рану. Хорошая рана, чистая, и наконечник прошел насквозь, плохо лишь, что края широкие и мышца распорота основательно. Такие раны, если не зашить сразу, заживают долго.
– Да я ничего, господин Артаке, – хорохорился старик. – Подумаешь, рука…
– Сядь! – прикрикнул я.
Знаю, что вгорячах он пока не чувствует боли, не понимает, что кровь, вытекая из раны, уносит жизнь. Часто ранение в руку не принимают как что-то опасное – это же вам не грудь и не голова. Обрезав пояс у мертвеца, перетянул руку чуть выше раны.
– Полежи немного, – велел я Томасу. – Кровь остановим, тогда и повязку наложу.
Укладывая раненого на плащ, наткнулся на что-то мокрое. Кровь! Томас получил еще и рану в бедро.
Сняв со старика штаны – он уже не сопротивлялся, обнаружил, что из ноги торчит хвост арбалетного болта. Как же он умудрился? Крови немного – болт запирает рану, но нужно вытаскивать.
Старик пока полежит, а мне нужно узнать, что там с цыганом. Почему гнедая кобыла без всадника? Может, он тоже ранен?
– Гневко, – подозвал я коня, вскочил в седло, и мы понеслись к цыгану.
Если бы кто сказал, что увижу такую картину – не поверил бы, но своим глазам я привык доверять. Старый конокрад, гроза пейзан и страшилище конюхов, заочно приговоренный к повешению, стоял на коленях перед телом солдата и бился головой о землю. Зарко не сетовал, не молился, а выл, как новобранец, убивший первого в жизни врага. Такое мне приходилось видеть не раз и даже не два. Хорошо, если рыдать начинают потом, после боя, – плачь себе на здоровье, а если прямо на месте?
Надо бы оставить цыгана в покое, дать прорыдаться, но времени у меня нет, а помощник был нужен.
– Зарко, старика ранили, – потряс я его за плечо. – Мне твоя помощь нужна, поднимайся.
Цыган продолжал рыдать, и тогда я залепил ему пощечину с одной стороны, потом с другой. Замахнулся еще раз, но цыган ухватил меня за руку:
– Все, капитан, я в порядке.
Мы примчались к биваку, где старик уже закатывал глаза.
– Томас, подожди умирать! – кинулся я к старику. – Глаза не закрывай, на меня смотри!
И тут цыган, уже отошедший от собственных переживаний, отстранил меня и присел на корточки перед Томасом:
– Э, старый, да ты умирать собрался? Это ты хорошо придумал. Если помрешь, я к бабе твоей приду, рога наставлять буду!
Томас открыл один глаз, потом второй. Хриплым, едва слышным голосом прошептал:
– Убью… собака худая. С того света приду.
– Дурак ты, – жизнерадостно сказал цыган, усевшись перед стариком. – Я буду твою румну мять, похохатывать. С того света явишься – мы с ней вместе над тобой смеяться будем.
Томас что-то прорычал, пришел в себя и начал привставать.
– Э, рома, да ты живой?! – радостно осклабился цыган. – Если живой, то погоди помирать. Помнишь, должок за мной? Что я тебе обещал? Старый ты стал, забыл уже! Помрешь – это хорошо. Тогда я тебе ничего не должен.
– Сам ты старик старый, – почти нормальным голосом отозвался Томас. – Ты для меня кобылку обещал украсть, белую. Такую, какая у господина Йоргена была. Только господин Артаке ругаться станет…
– Так пусть ругается, кто ему не велит? Поругается – перестанет. А дареной кобыле под хвост не смотрят.
Пока цыган насмешками вытаскивал Томаса из забытья, что равносильно – с того света, я ощупывал рану. То, что нащупал, было нерадостным. Арбалетный болт короче стрелы и толще. Обычно пробивает тело сквозь любые доспехи. А тут почему-то вошел под углом, сверху вниз! Если бы хоть кончик торчал, было бы за что зацепиться, а теперь придется выталкивать. Показав жестами, что нужно делать, кивнул цыгану.
Зарко зашел сзади, обхватил старика поперек туловища, обвил его ноги своими и прохрипел:
– Давай!
Немного расширив рану, нащупал острием кинжала край болта и крепко пристукнул по рукоятке кулаком. Томас вскрикнул, теряя сознание, но это уже не важно – наконечник болта вышел с противоположной стороны, а я ухватил его, цепко зажал и потащил наружу. Ух, получилось!
А ведь старику повезло. Если бы арбалетный болт угодил в кость или в вену, Томаса бы уже не спасти. Конечно, есть риск, что старик умрет от потери крови, но хотя бы появилась надежда.
Плотно перебинтовав раны, мы уложили старика, укрыв плащами. Пусть спит, теперь можно.
– А кто Томаса подстрелил? Вроде арбалетов у них не было, – спросил Зарко. – И стрела как-то странно вошла.
– Кто подстрелил? – слегка задумался я. – Скорее всего, сам он себя и подстрелил. Арбалет зарядил, а выстрелить не успел. Стал отбиваться, махал им туда-сюда, а тот в ногу и выстрелил.
– Ишь, как оно бывает, – хмыкнул цыган, но смеяться не стал.
– Еще и не так бывает, – подтвердил я. Посмотрев на цыгана, кивнул на поле, где лежали тела и бродили осиротевшие кони. – За тобой приходили?
Цыган почесал затылок, пытаясь сдвинуть отсутствующую шляпу, и начал юлить:
– Почему же за мной? Может, тебя разбойники решили ограбить? Увидели – конь хорош, следом и пошли. Ты же все время мошной трясешь, чего не ограбить?
– Зарко, я могу и обидеться, – пообещал я. – Уж мне-то ты можешь не врать. Это не разбойники, а солдаты.
– Да кто врет-то? – сделал цыган еще одну попытку выкрутиться. – С чего ты взял, что они за мной?
Ну что тут поделать? Не бить же мне старого ворюгу, выколачивая правду. Черт с ним. Я отвернулся и пошел прочь, раздумывая – что теперь делать с телами и лошадьми? И как быть с Томасом?
– Э, капитан, хватит сердиться, – догнал меня цыган. – Скажу я тебе, скажу, спрашивай.
– Я уже спросил, – резко сказал я. – Это солдаты. И не простые солдаты, а жандармы. Чьи они – герцога Силинга?
– Его, – подтвердил Зарко со вздохом. – Я их позавчера увидел, люди сказали – меня не только бургомистр ловит, а сам герцог. Что бургомистр – тьфу и растереть, он меня целый год под собственным носом ловит, еще год ловить станет. А вот если герцог людей послал, те не успокоятся, пока не поймают. Решил, что бежать надо, укрыться. А тут и тебя встретил. Дай, думаю, с умным человеком поговорю. Да и долг у меня – может, этот долг чего и подскажет? Значит, выследили они меня, следом поехали. А я решил, что в Шварцвальде от герцогских псов укроюсь.
– Браво! – суховато отозвался я, похлопав в ладоши. – Спасибо тебе, друг Зарко, огромное! Ты меня теперь врагом герцога сделал. Вот не ожидал от тебя. Томас выживет или нет, не знаю.
– Прости, баро! Хочешь, на колени перед тобой встану? Ни перед кем не вставал, перед тобой встану!
– Нет уж, чего не надо, того не надо. Перед Курдулой будешь на коленки падать. Если старик помрет – будешь ей пенсион платить.
Самое странное, что настоящей злости у меня не было. Зараза, конечно, Зарко, но было в нем что-то такое необъяснимое – какое-то потрясающее, прямо-таки кошачье обаяние. С ним, как с котом, когда тот напакостит, думаешь – убил бы, скотину такую, а он подойдет, помурлыкает, потрется о тебя, и все простишь…
– Сволочь ты старая, – устало проговорил я. – Точно – возьму тебя как-нибудь и утоплю. Чего у герцога-то украл? Кобылу или жеребца любимого?
– Так вон ее и украл, – широко улыбнулся Зарко, кивая на подругу Гневко. – Мне твой гнедой в душу запал, хотел сразу украсть. Ну, сам знаешь, не получилось… Тогда и решил – добуду себе жеребенка из-под гнедого! Стал кобылку присматривать. Ромалы сказали – у герцога Силинга гнедая кобыла, тот в ней души не чает. Ну, я ее из конюшни увел. А уж момент выбрать, кобылку с твоим жеребцом свести – пара пустяков. Если бы сразу твоего Гневко украл, не пошел бы кобылу красть, а герцог бы своих людей не послал.
– Вот оно как? – фыркнул я. – Значит, я во всем виноват? Ну хорош гусь.
– Так уж какой есть, не переделать, – развел руками цыган. – Но клянусь, не хотел я тебе зла! В гробу буду лежать, если вру!
– Ох, он еще и клянется! – скривился я. – Знаю, какова цена клятве цыганской.
– Не шутят ромалы с такой клятвой, – сурово сказал Зарко.
– Да верю я, верю, что не хотел ты худого. Только мне от этого не легче. Ладно, пойдем глянем, может, кто жив еще.
Мы обошли поле, пытаясь найти раненых. Отыскался один, но прожил недолго, испустив дух, как только я попытался вытащить сучок из его глаза. Каюсь, вздохнул с облегчением: возиться еще с одним раненым желания не было, а добивать не поднялась бы рука.
Нарубив молодых березок, мы сделали волокушу и, приладив ее к Кургузому, принялись стаскивать трупы к краю поляны, укладывая их в ряд. Поручил Зарко снять с оружием и доспехи, а проверить – нет ли у них еще чего-нибудь интересного, он и сам догадается, подошел к Томасу.
Старик не спал, его колотила крупная дрожь. Оно всегда так, если теряешь кровь. Проверив повязки, порадовался – кровь хотя и идет, но не слишком, и, если раны не воспалятся, жить будет. Собрав все имеющиеся тряпки, позаимствовав их у убитых, постарался укрыть старика. От костра проку мало – с одной стороны печет, с другой холод.
Гремя железом, как тележка с металлоломом, цыган вел Кургузого с волокушей. Доспехи и оружие мы спрятали в кустах – пусть пока лежат, потом посмотрю. Туда же засунули седла, снятые цыганом по собственной инициативе.
– Вот еще, – вытащил Зарко из-за пазухи пригоршню золотой и серебряной дребедени – монеты, перстни, золотые цепочки.
– Оставь себе, – отмахнулся я от добычи, а цыган, хоть и сделал обиженные глаза, спорить не стал.
Немного перекусив сухарями и салом, отыскавшимися в мешках заботливой Курдулы, мы отправились копать могилы, задействовав топор и меч одного из погибших. Знать бы заранее, взял бы с собой лопату, а еще лучше – пару могильщиков.
Копать могилы, не имея достойных орудий труда, – та еще работа! Мы решили, что сделаем общую для всех, и провозились до самого вечера, сумев пробиться сквозь корни ярда на полтора. Главное, чтобы звери и птицы не добрались. Насыпав холм и утвердив вместо памятника клинок (он теперь только на перековку и годен), мы с Зарко, высовывая языки от усталости, приползли к костру. Хорошо, что в первый вечер заготовили много дров. Не было сил ни сварить кашу, ни даже просто поесть. Я лишь посмотрел на Томаса – вроде спит старик – и заставил себя спуститься к ручью. Зачерпнул воды и, отстранив рвущегося на водопой Зарко, утвердил котелок на костре.
– Ты чего, капитан? – обиженно посмотрел на меня цыган.
– Пусть закипит, – сурово отозвался я, стягивая сапоги.
Поняв, что без сапог жизнь прекрасна и удивительна, позволил себе прилечь. Не стал объяснять, что нет у меня доверия к ручейкам, текущим в странных лесах, как нет и доверия к сырой воде вообще. Лучше перетерпеть лишние десять минут, чем страдать. Помнится, сослуживец всего один разок сунул руку в ручей, облизал пальцы и долго умирал от холеры. Цыган закряхтел, но спорить не стал, а спускаться в овраг самому ему было лень.
Зарко уставился на котелок, буравя его глазами, словно от этого вода закипит быстрее. Чтобы отвлечь конокрада от бесполезного занятия, я наморщил лоб и выдал еще одну запомнившуюся мне фразу:
– Джидэ аваса, на мэраса и шукир сарэ задживаса!
Цыган, несмотря на усталость, захрюкал от смеха.
– Капитан, я же тебя просил – не говори по-цыгански! Устал я ржать, день выпал тяжелый. Хочешь, я по-вашему изображу, как ты говоришь?
– И как? – полюбопытствовал я.
– Жьиви будьем, нэ пимрем, халасо всье зажьи-вьем! – старательно выговорил цыган, коверкая слова.
– Врешь, не могу я так говорить, – лениво сказал я, подавив зевок. А может, не врет и мне еще предстоит поработать над произношением. Хотя зачем мне это надо?
– Спросить хотел, ты откуда по-цыгански знаешь? – поинтересовался Зарко. – Пусть даже коверкаешь, но все равно. Первый раз вижу, чтобы рыцарь слова наши знал и обычаи.
– А я еще и петь умею, – похвастался я. – Хочешь?
– Нет, рома, не надо, – шутливо заткнул уши цыган. – Тогда уж лучше меня утопи, меньше мучиться.
Если к цыгану вернулась язвительность, дело идет на лад. Пока мы препирались, закипела вода. Зарко снял котелок с огня, кинул туда каких-то листочков из своего волшебного пояса.
– Так откуда знаешь? – опять поинтересовался Зарко.
– Да просто все, – не стал я скрывать. – Когда я полком командовал, разный народ в наемники шел. У нас твои соплеменники почти не кочуют, живут оседло, работают. Если работы нет, они в армию идут, как и все. Правда, всегда просят, чтобы людей их не заставляли убивать.
– Нельзя нам людей убивать, – поникшим голосом сказал Зарко. – Не по обычаю это. Я сегодня первый раз в жизни человека убил.
– Если бы ты не убил, тебя бы убили, – равнодушно сказал я. Сколько раз приходилось говорить эту фразу, не упомню.
– Знаю я, знаю, – с надрывом в голосе сказал Зарко. – Но все равно на мне грех!
– Хочешь, утешу? – поинтересовался я. – Ты никого не убил, а лишь из седла выбил. Жандарм сам себе шею сломал.
– Правду говоришь? – робко спросил цыган. – Или обманываешь?
– Покажи эту штуку, тогда точно скажу.
Зарко полез в жилет, вытащил оттуда две палки, соединенные сыромятным шнурком, – точь-в-точь цеп, которым обмолачивают зерно, только поменьше, а один кусок выдолблен изнутри и напоминал толстую свирель. Я взял этот цеп, слегка покрутил, опробовал, постучав по своей руке, потом по бревну, сделал вывод:
– Нельзя ею человека убить, легкая слишком. Была бы на полфунта потяжелее, тогда можно.
– Будет тяжелее, свистеть не станет, – ухмыльнулся Зарко. – Это свиристелка. Мне она не для боя нужна, а чтобы коней пугать. Вот если погоня за мной, я так делаю…
Цыган ухватил цеп за один конец и начал раскручивать над головой. Раздался противный свист, словно бы ветер засвистел, – от такого не только коней, но и меня напугать можно.
– Хватит уже! – махнул я рукой.
Довольный, цыган, убирая приспособление в бездонную глубину жилета, сказал:
– Я ее еще и не так могу! Раскручу – мой конь быстрее бежит, а те, кто за мной скачут, шарахаться начинают. Я для чего свиристелку вытащил? Ихних лошадей хотел напугать. Не получилось.
Про то, что «цепом» убить нельзя, я соврал, как и про то, что у солдата сломана шея. Хотя, может, и сломана – не проверял, но то, что висок у него пробит – это точно. Но если цыгану не хочется быть убийцей, будем считать, что шея была сломана. Зарко так легче, а покойнику в общем-то все равно.
За разговором чуть не забыли про кипяток. А он уже не только настоялся, но и успел остыть. Ну, мы его и остывшим употребим!
Остатки воды я перелил в баклагу и снова сходил на ручей. Мало ли – Томас проснется, пить попросит.
– А как же ромалы служат, если нам убивать нельзя? – спросил цыган. – Зачем такой воин нужен?
– Воины разные бывают, – объяснил я. – Те, кто в атаку идет, колет и рубит – это лишь малая часть. А кто будет оружие да подковы ковать, хлеб выпекать, лечить? Всех цыган, кто в армию вербовался, в мой полк отдавали, а я и не возражал. В бой их, конечно, не посылал, зато кузнецы у меня были самые лучшие, а значит, у солдат и оружие в порядке, и подков для коней хватало. Я не кавалерийским полком командовал, а пехотным, – уточнил я, – лошадей мало, но они были – разведка, фуражиры, гонцы. При случае мог конный эскадрон выставить. У меня и конский лекарь был из цыган.
Решив, что на сегодня разговоров достаточно, я поднялся и еще разок осмотрел все вокруг. Солнце уже село, кони пасутся, раненый спит.
– Ложись спать, баро, – предложил цыган. – Мне все равно не заснуть – буду думать.
Я проснулся на рассвете от холода. Вполголоса выругав караульщика – дрыхнет небось, а мог бы хвороста в костер кинуть, – поднялся. Вздохнул, глядя на еще не остывшие угли, огляделся, еще раз выругался. У остывающего кострища, в гнездышке, свитом из плащей, лежал Томас, Кургузый и Гневко паслись, но всего остального – Зарко, его кобылы, солдатских коней – ничего не было.
Увидев, что я проснулся, ко мне подошел Гневко.
– И-гго-го, – сообщил он мне. Мол, травы вкусной на всех не хватит, а что лишние ушли – это и хорошо, а тебя я будить не стал, незачем.
Угощая гнедого куском хлеба, я спросил:
– Цыган не пытался тебя с собой прихватить?
Гнедой, аккуратно взяв хлеб с руки, прожевал его и слегка хохотнул:
– Го-го-го!
Дескать, видали мы таких хватальщиков!
– Скучаешь по барышне? – поинтересовался я.
– И-го-го! – философски отозвался жеребец. Мол, одна ушла, будет другая, чего же теперь?
Убедившись, что мне ничего не нужно, гнедой фыркнул, махнул хвостом и ушел.
Я не обиделся на цыгана. Напротив, даже обрадовался. Ушел, так и правильно сделал. Пользы от него нет, а неприятностей – сколько угодно. Я и сам хотел ему предложить, чтобы ушел, прихватив с собой лошадей. А он, молодец, сам догадался. Ночью ушел, не испугался.
Солдат, отправившихся на поиски конокрада, можно списать на Шварцвальд. Не первые и наверняка не последние, исчезнувшие в лесу. Где доказательства, что они убиты, а не съедены каким-нибудь зверем, не потонули в болоте? Тела закопаны, седла, доспехи с оружием я спрячу подальше – для коллекции они не нужны, – работа заурядного оружейника, а плащи, по минованию надобности, можно бросить в огонь. Избавиться от коней труднее. Бросить в лесу, оставляя на произвол судьбы, на радость обитателям Шварцвальда, я бы не смог. Оставить себе или продать невозможно – слишком приметны.
Зарко разрешил проблему, которую сам же и создал! Хорошо бы, чтобы он вообще исчез из моей жизни. Ну не хотелось мне получать могущественного врага из-за какого-то конокрада.
Бросив в костер остатки хвороста, пошел за водой. Уже привычно поставил котелок на огонь, подошел к Томасу, чтобы поменять повязки, и выругался. Старик весь горел и уже начинал бредить. Худо дело. Зря я рассчитывал, что раны чистые.
Когда-то меня учили азам медицины (нужно было выбрать предмет, выбрал не глядя, мучился целый триместр!), да и военная служба изрядно способствовала, так что экзамен на звание лекарского ученика я бы сдал. А лекарский ученик обязан знать, что самое опасное – не сама рана, а клочья одежды, вбитые туда острым предметом. Нитки и кусочки ткани начинают гнить, рана воспаляется, а если не оказать нужную помощь, то раненый умирает.
Не хотелось, чтобы старик умер. Я к нему привык, да и конюх он неплохой, лошадей любит. Где в наше время найдешь хорошего слугу? Кэйтрин расстроится. Опять-таки – с трупом много возни. Копать землю мне еще вчера надоело, а домой везти хлопотно.
– Ну, старый, – сказал я вслух, – придется тебя лечить.
Что у меня есть из лекарств? Должен быть пузырек с облепиховым маслом, пакетик с сушеным цветком календулы. Потянувшись к седельной сумке, вспомнил, что переложил мешочек с лекарствами (а там был еще чистый холст!) в шкаф.
Пока не было никаких шкафов, ничего не терял и все было на своем месте. Обрастая излишеством, забываешь о важном.
Прекрасно зная, что в сумке нет лекарств, я все-таки ее перерыл, в тайной надежде, что оно там окажется. Так мечется мающийся похмельем пьяница, отыскивая несуществующую бутылку.
Коль скоро под рукой нет облепихи с календулой, придется искать другие растения. Одно я видел в овражке.
Лопух – это принц среди лекарственных растений, король среди сорняков! Говорят, репейное масло очень полезно для здоровья, а настойка способствует росту волос. Об этом я только слышал, но кое-какими свойствами лопуха приходилось пользоваться и самому. Помнится, в бытность свою сержантом, когда наша сотня была отрезана от основных сил, мы почти месяц сидели на крошечном острове. Муки было с гулькин хрен, всего остального и того меньше. Зато были лопухи! Корни копали, сушили, пока оставалась мука – смешивали и пекли лепешки, а потом ели так. Лопали листья, представляя, что это салат.
После сидения на острове мне всюду мерещился привкус злосчастных лопухов, и я долго не мог есть никакую зелень, даже спаржу.
Нарезав листья на мелкие дольки, засунул в шлем и долго толок рукояткой кинжала, превращая в зеленую кашицу. Хвала Кур дуле, положившей мне чистое белье, – проблема бинтов решена.
Снять старую повязку, наложить на раны «лекарство», а потом обернуть все чистым холстом – дело не сложное. Было бы Томасу лет пятьдесят, а не семьдесят с гаком, я бы твердо сказал, что выживет. Ну, почти твердо, потому что и молодые умирают от ран, кажущихся не особо тяжелыми. Будем ждать, положившись на волю Господа.
Никогда не любил готовить, предпочитая брать с собой уже готовую пищу. Но, проведя ревизию харчей, пришел к выводу, что готовить придется. Неизвестно, сколько времени старик будет выздоравливать, – по моим расчетам, неделю, а может, две. Если буду питаться салом да сухарями, надолго не хватит. Пришлось варить пшенную кашу. Вроде делал все как положено – отмерил пшено, засыпал его в кипящую воду, помешивал, подливая воды, чтобы не выкипела, сдобрил шкварками, посолил. Каша оказалась вполне съедобной, хотя и не такой вкусной, как у Томаса. Слегка горчила и конечно же пригорела. Кажется, пшено положено окатить кипятком, чтобы убрать горечь, но я умял добрую половину котелка, оставив вторую на обед.
Решил привести в порядок бивак, потому что вчера было не до того. Собрал арбалетные стрелы – шесть штук. В колчане, помнится, их было двадцать. Стало быть, Томас пустил на ветер тринадцать болтов и лишь один в цель? Ну, один на себя, но это не в счет. Только сейчас сообразил, что старик почему-то взял мой колчан.
Потраченных стрел было жаль, но я не стал их искать. Как показывал опыт – стрелу, выпущенную из лука, можно найти по оперению, а арбалетный болт – бесполезно. Да, а почему старик использовал только мои болты? Заинтересовавшись, открыл колчан Томаса, вытащил стрелы и присвистнул – во все древки, словно белые капельки, были втиснуты крошечные кусочки серебра! Я-то думал, что старый не спал всю ночь, прощаясь с Курдулой, а он, оказывается, готовился биться с нечистой силой. Не иначе, не пожалев монетки, изрубил ее на мелкие части и вбил, превратив болты в самое действенное оружие против оборотней, вампиров и всего прочего, что обитает в лесу!
Собрал скопившийся мусор – грязные тряпки, куски ремней – откуда что и берется? – бросил в костер. Кажется, бивак приведен в надлежащий вид.
Положил на лоб Томаса влажную тряпку, решил пройтись по поляне, осмотреть опушку (или как правильно обозвать лес, окружавший поляну?).
Вчера, когда рыли могилу, я снова думал, что наша поездка в Шварцвальд была совершеннейшей глупостью. Прошло пять лет после гибели рыцаря и пропажи его сына. Пять лет! Какие уж тут следы! Все, что могло зарасти, уже заросло. И зачем мы поперлись в клятый лес? Ради того, чтобы старый конюх получил рану, а шесть парней нашли для себя могилу?
Шесть убитых солдат – не слишком ли высокая цена за одну украденную кобылу? Верно, герцог очень дорожил гнедой, если отправил за конокрадом полукопье! Выследив нас, всадники не вступали в переговоры, а сразу решили атаковать. Будь я на месте их командира, сделал бы то же самое. А рассуждал бы так – цыган опасен, иначе герцог не послал бы шесть человек. Рядом с ним старик и непонятный субъект с оружием. Зачем искушать судьбу, тем более в Шварцвальде? Они все правильно сделали, и все бы у них получилось, если бы цыган не проскакал перед мордами лошадей, разбивая строй, если бы Томас не спешил одного из солдат. Ну, если бы здесь не было меня. Надо бы на могиле крест поставить.
Прихватив топор, пошел туда, где мы похоронили солдат. Довольно быстро отыскал подходящую березку, очистил от веток и разрубил на две части. Теперь их связать, а чем? Потянув на себя приглянувшийся корешок – он упирался, – нажал посильнее и вместе с корнем выворотил какую-то штуку черно-зеленого цвета. Вначале мне показалось, что вытащил медный горшок. В лесу? Вытряхнув листья, траву, ахнул – передо мной была медная кираса, в которой являлся призрак. И на портрете Йохана Йоргена была такая же. Можно предположить, что существуют две одинаковые кирасы, но отыскать точно такую – такого совпадения быть не могло.
Отложив панцирь в сторону, довел до конца дело – водрузил на братской могиле крест, прочел молитву и попросил прощения у убитых, хотя и не чувствовал за собой вины.
Вернувшись к биваку, первым делом приложил губы к горячему лбу Томаса – покамест без изменений, но хуже ему не стало, это уже хорошо.
Вечером снова надрал лопухов, изладил кашу и заново перевязал старика. Рассматривать панцирь было уже поздно, потому решил отложить на утро. Томас спал, да и мне нужно отдохнуть, хотя особо и не устал.
Утром, когда я возился, готовя завтрак, проснулся Томас:
– Господин Артаке, неприлично хозяину за слугой ухаживать.
О, так ты не просто в сознание пришел, а начал соображать, коли о приличиях заговорил. Я же говорил, что лопух – это принц среди сорняков!
– Пей, – поднес я к губам старика баклагу.
Томас жадно потянулся к воде, расплескав половину. Но все-таки сумел сделать пару глотков, потом еще пару. Кажется, пытался напиться за весь вчерашний день. Наконец, отвалившись от горлышка, стеснительно прошептал:
– Простите, господин Артаке. Хлопот вам доставил по дурости…
– Болтай поменьше.
– Ох, господин Артаке, мне вчера худо было – то в пот бросало, то в холод. Думал, помираю. А потом ничего не помню.
– Я тебе говорю – болтай поменьше, – еще раз сказал я.
Оторвав от многострадальной рубахи еще кусок, намочил, отжал и протер старику лицо, шею и грудь.
– Ох, как хорошо-то.
Конечно, хорошо. Вода испаряется, остужая тело. Жаль, уксуса нет, было бы быстрее. Положил руку на лоб Томаса, с удовлетворением хмыкнул – а жар-то спадает! И старик начал не только шевелиться, а пытается сесть.
– А Зарко где? – поинтересовался раненый. – Что-то его не видно и не слышно. Сбежал небось? Он же, гад, кобылу мне обещал. Ладно, что уж с цыгана взять? Вор и обманщик. Я, господин Артаке, сейчас встану.
– Томас, будешь болтать – кляп вставлю, – пообещал я. – Лежи и помалкивай. Это приказ.
Вполне возможно, что при ранениях в руку и бедро болтать вовсе не воспрещается. Но если Томас начнет болтать, то попытается встать, а ему это пока делать не стоит. Пусть помолчит, авось да снова заснет. Можно бы воспользоваться моментом да поднажать, чтобы вытянуть из старого конюха все, что он мне до сих пор не сказал, но не стану. Пока не стану.
Старик лежал молча, выполняя приказ. Лежал, а потом закрыл глаза и заснул. Заснул – это хорошо. А мне можно заняться панцирем.
Будь доспех рыцаря Йоргена железным, за пять лет его сожрала бы ржавчина, а старая медь – металл долговечный. Сходив на ручей, отмыл от грязи, слегка прошелся золой. Еще раз помыл. Вот, теперь видно, что это действительно старый панцирь, покрытый патиной. Вернусь, почищу уксусом с солью, закажу новые ремешки вместо прежних – будет как новый!
Каюсь, взяв панцирь в руки, думал не о том, что он указал место гибели старого рыцаря и я теперь на верном пути. Еще бы понять – где этот путь и куда ведет, но это уже другой вопрос! О том, почему панцирь оказался ночью на рыцаре и почему его не забрали при пленении, думать не стал. А думал я, что старинная кираса займет достойное место в моей коллекции и меч, захваченный – или прихваченный – у барона Выксберга, прекрасно подойдет к этой кирасе!
Подумав о коллекции, решил еще раз взглянуть на трофеи. Я их уже рассматривал, и на первый взгляд они особого впечатления не произвели. А вдруг я ошибся, не разглядев среди заурядных клинков какой-нибудь раритет?
Кажется, во мне проснулся коллекционный зуд, о котором в книге «О проведении досуга» не писалось. Но тайны тут не было. Видел, на какие жертвы способен пойти собиратель редкостей. Сын поставщика королевского двора, наследник огромного состояния, спустил золото предков ради статуй из черной бронзы. Один мой знакомый барон уступил на ночь собственную супругу, чтобы заполучить у соседа редкостный гобелен с изображением соколиной охоты. Я так и не понял, что в нем особенного – краски давно выцвели, нити протерлись, а разобрать – соколиная ли охота, псовая ли и охота ли вообще, невозможно. По преданию, гобелен ткала первая королева фризов, коротая дни в ожидании мужа, ушедшего воевать с кельтами.
Я бы еще понял, если бы эту тяжелую ткань сотворила Пенелопа, пока Улисс болтался по свету, но от королевы даже имени не осталось. Но будь это сама Пенелопа, стоило ли из-за старинного ковра ручной работы терять жену, покончившую с собой, заполучить от понтифика интердикт на пять лет? Но коллекционер – это не человек, а коллекционирование – это болезнь сродни тихому помешательству.
Так что обо всем этом я прекрасно знал, но все равно поперся смотреть. Увы и ах… Малкусы, обычное вооружение кавалериста, не превратились за две ночи ни в дюсаки, ни даже в спадоны. И баркентины, должные прикрывать грудь от вражеских стрел, были совсем неплохи, но, опять-таки, самые заурядные! Чувствовалось, что все они вышли из рук одного оружейника и делались по заданному шаблону. Кажется, герцог Силинг, в отличие от своих венценосных братьев, не жаловал разнобой в доспехах и оружии. Дело, надо сказать, затратное. А ведь должны быть еще и набедренники, поножи и наручни, латные перчатки, щиты. Верно, отправившись ловить конокрада, жандармы не стали облачаться в полный доспех.
Но кое-что для коллекции я отыскал. Среди кинжалов обнаружилась дата – прекрасной работы, с ажурной чашечкой с треугольными отверстиями. Странная находка, если учесть, что дату держат в левой руке, как дополнение к рапире. Драться двумя руками – довольно сложное искусство, доступное для немногих. Видимо, один из погибших был рыцарем, вынужденным пойти в личную дружину герцога. Таскать сразу и меч, и рапиру было тяжеловато, но с датой он расстаться не смог. Теперь бы подобрать бретту под пару – и будет достойный экспонат!
Был, разумеется, риск, что дата попадется на глаза кому-то, кто видел ее на поясе у жандарма, но это маловероятно. Приглашать в гости герцога Силинга со свитой я не собирался, а если он сам пожалует – тут уже все равно. К тому же, кроме клейма мастера, на клинке никаких опознавательных знаков не было, и доказать, что именно я убил хозяина, а не купил, будет затруднительно.
Уже в который раз поймал себя на том, что стал более осторожным, нежели раньше. Пару месяцев назад я бы не брал это в голову. Что мне ссора с герцогом, пусть и владетельным? Одним врагом больше, одним меньше. А теперь я отвечаю не только за себя, но и за свою юную жену – пусть мы до сих пор и не венчаны.
Если бы не находка, еще один день можно было считать потерянным. И сколько еще таких дней? Как ни крути, но старика одного не бросить. Стало быть, придется ждать, пока он не встанет на ноги, ну, а потом уже одному отправляться в глубину леса, оставив Томаса. Пусть выздоравливает, присматривает за лошадьми, пока я вспоминаю пешую молодость. Гневко конечно же будет против, но ему сквозь чащобы и бурелом не пройти. Мне тоже не в радость бить ноги, но придется. А маршрут выберу простой – от того места, где нашел кирасу, все прямо и прямо. Если за полдня ничего не найду, вернусь обратно. Заночуем, а наутро – домой!
Остаток дня я провел бестолково. Опять походил по поляне, посмотрел на место находки, поискал тропинки – хотя бы кабаньи, но ничего не нашел. Даже поспал несколько часов. Потом опять бродил туда-сюда, рубил деревья, собирал хворост.
Солнце уже стало клониться к земле, уходя куда-то за лес, проснулся Томас и попытался дотянуться до котелка. Молодец, даже и не подумаешь, что вчера собирался помирать, но шевелиться ему рановато. На сей раз Томас осилил полкотелка воды, но от еды отказался. Я не настаивал. Не потому, что самому мало, а потому, что организм сам подскажет – хочет он есть или нет. Зато разрешил-таки старику говорить, а не то уж совсем извелся.
Томас пытался начать с пространных извинений. Видите ли, стыдно ему, что сам себя подстрелил, а теперь господин должен его лечить.
– Томас, ты уже извинялся, хватит, – оборвал я речь старика. – Расскажи лучше, где ты стрелять научился?
– Я с господином Йоргеном – с тем, у которого Зарко-цыган кобылу увел, – кампанию в королевстве Ботэн отвоевал, – похвалился старик. – Отец господина Йохана – господин Ансельм, рыцарь-баннерет, в бой целое копье выводил – пятнадцать всадников и тридцать пеших. Людей у него не хватало, он слуг на войну брал. После той кампании господин Ансельм без ноги остался, половину копья перебили. Я сам не знаю, как жив остался.
– А его сын, Йохан Йорген, был уже простым рыцарем-бакалавром? – уточнил я.
– Господин Йохан не мог собрать копья, а наемники были не по карману, – вздохнул Томас, словно сам он был обедневшим рыцарем. – Господин Йохан под значком барона Тальберта служил, хотя не считался его вассалом. Барон не раз предлагал господину Йохану породниться – отдать фрейлейн Кэйтрин замуж за сына, но тот отказался. Он посчитал, что барон недостаточно знатен. Йоргены – родственники герцогов Силингов, хотя и не титулованные, а Тальберги получили баронство два поколения назад.
Вон как! Значит, не Тальберги отказались женить сына, как думала Кэйт, а Йоханы не захотели выдавать дочку…
– Томас, а почему герцог не захотел помочь семье Йохана? Я слышал, что от денег покойная фрау Йорген отказалась, а потом, после ее смерти, почему он не захотел помочь Кэйтрин?
– Почему не хотел? Хотел. Герцог даже прислал людей, чтобы забрать фрейлейн Кэйтрин в Силинг, но та в лесу спряталась. Велела нам с Курдулой сказать – мол, молодая фрейлейн ушла, а куда – неизвестно. Люди герцога покрутились по Вундербергу, покрутились, да и уехали. А фрейлейн сказала, что от родовой усадьбы она никуда не уйдет, умрет рядом с ней. Может, потом фрейлейн и пожалела.
Я хотел расспросить старика, как же так получилось, что о существовании дочери рыцаря все забыли, но тут подал голос гнедой. Гневко что-то учуял раньше меня и теперь подавал сигнал. Вздохнув, я полез в доспехи.
Оседлав жеребца, принялся взводить арбалеты. Томас, наблюдая за мной, чуть не плакал. Но что тут поделаешь – плачь не плачь, а толку от него сейчас никакого, с одной рукой даже арбалет не взведет.
Уже собравшись прыгнуть в седло, услышал ржание – на слух, это была кобыла, и в ее ржании было что-то знакомое…
– И-го-го! – радостно отозвался Гневко.
«Кажется, война отменяется», – с облегчением подумал я, но арбалет приготовил, заработав укоризненный взгляд гнедого – мол, свои идут, чего ты вооружаешься?
– Посмотрим сначала, – объяснил я коню. – А если там не только свои, но и чужие?
Гневко спорить не стал, ударив копытом, – мол, чрезмерная осторожность – это тоже нехорошо, но пусть будет по-твоему.
Из леса на нашу стоянку выезжала кибитка, которой правил наш конокрад, а сзади трусила гнедая кобылка. Увидев Гневко, радостно заржала. Если бы могла – кинулась бы на шею.
– Э, ромалы, заждались меня? – радостно выкрикнул Зарко, спрыгивая на землю. – Я вам лекарку привез!
