Даже если критическая масса населения преодолеет пропасть и использует все преимущества измененного сознания в жизни и на работе, это еще не значит, что революция не вызовет проблем. Как показывает опыт, каждый раз, когда экстаз овладевает массами, это приводит к беспорядкам и злоупотреблениям. А все потому, что хотя инсайты, обеспечиваемые его четырьмя силами, способны снизить риск и стабилизировать переживания, всегда найдутся те, кто попытается перенаправить их для других целей.

Вернемся к разделу о дудочниках, культах и коммунитас; там мы упоминали об опасности, которую могут представлять измененные состояния для отдельных людей и групп, в частности о двойственной природе убеждения и принуждения. В этой главе мы собираемся расширить эту тему, сосредоточившись на двух наиболее тесно связанных с убеждением и принуждением группах: военных и маркетологах. Начнем с милитаризации и посмотрим, как в течение полувека правительство пыталось превратить сознание в оружие, а затем поговорим о коммерциализации, где силу экстаза пытаются использовать как путь к нашим кошелькам. Последняя категория — относительно новая, но с высоким потенциалом для злоупотреблений. В обоих случаях мы убедимся, что использование измененного сознания, как и других эффективных технологий, имеет как этические, так и политические последствия.

В 1953 году Пентагон столкнулся с серьезной проблемой. Пилот корпуса морской пехоты США полковник Франк Швабл был сбит над Северной Кореей, а через некоторое время выступил по китайскому радио и признался, что ему было приказано применить биологическое оружие. Событие стало настоящим PR-кошмаром. Если бы Пентагон промолчал, то его обвинили бы в нарушении Женевской конвенции, а если бы дезавуировал заявление Швабла, то дискредитировал бы заслуженного летчика, к тому же находящегося в плену.

Поэтому, как вспоминает Энни Якобсен в своей недавно вышедшей книге The Pentagon’s Brain («Мозг Пентагона»), министр обороны потребовал «…немедленно развернуть против Северной Кореи кампанию с обвинениями в новом виде военного преступления и новой форме утонченно жестокой пытки с разрушением психики под названием “ментицид”, задействовав для этого все силы и средства». Если Швабл стал жертвой коммунистического ментицида, то его свидетельства не имеют силы, а его патриотизм не подлежит сомнению — тонкое решение для столь скользкой проблемы.

Однако Пентагону слово «ментицид» не очень нравилось, поэтому ЦРУ осторожно тестировало в статьях New York Times более привлекательное словосочетание — «промывание мозгов». Термин прижился. И метко описал один из самых глубоких страхов американцев в эпоху холодной войны — идею о том, что ваша индивидуальность и свободная воля могут быть подавлены тоталитарным государством. ЦРУ настолько удачно внедрило эту мысль в умы американской общественности и собственную культуру, что промывание мозгов стало одной из главных угроз холодной войны. Так что, даже если бы они выдумали эту «страшилку» сами, совершенствование способов контроля над сознанием и препаратов для его изменения стало бы приоритетнейшим секретным заданием.

Вскоре после выступления Швабла по радио Министерство обороны узнало, что блестящий молодой нейробиолог из Пенсильванского университета, похоже, изобрел технологию, в которой оно так отчаянно нуждалось. Представители чуть ли не всех государственных организаций, включая ЦРУ, ФБР, ВМФ, ВВС, Агентство национальной безопасности, Министерство обороны и Госдепартамент, протоптали тропинку к дверям лаборатории доктора Джона Лилли.

Джон Лилли устранил две серьезнейшие технические проблемы механического погружения в экстаз по требованию. Во-первых, введение электродов в мозг через череп, неизбежно наносившее слишком много вреда. Во-вторых, воздействие однонаправленного тока на нервные окончания, необратимо повреждавшее нервную систему. Лилли изобрел крошечные направляющие трубки из нержавеющей стали, которые можно было вживить в череп, а затем через них подвести в мозг тонкие, как паутинка, электроды, не вызывая сколько-нибудь значительного и длительного вреда. Кроме того, он изобрел устройство, посылавшее в мозг двунаправленные электрические импульсы, действовавшие на нейроны, но не разрушавшие их. Сама по себе процедура оказалась практически безболезненной: чувствовался лишь небольшой укол при введении трубочек в череп. Электроды можно было погружать в мозг на любую глубину, от коры до миндалевидного тела. При этом они могли там оставаться на протяжении месяцев и даже лет.

Экспериментируя на приматах, Лилли обнаружил, что центр удовольствия — то, что можно назвать основной экстатической схемой мозга, — непосредственно связан с системой сексуального возбуждения. Самцы обезьян, обученные использовать его устройство для самоудовлетворения, предпочитали безостановочно наслаждаться оргазмом по 16 часов, после чего они 8 часов отсыпались и опять возвращались к этому занятию. Как выяснил Лилли, удовольствие было бесконечным мотиватором и потенциально всепоглощающим занятием — по крайней мере, у мужчин.

По этой причине, получив приглашение от директора Национального института психического здоровья (NIMH) ознакомить Пентагон со своими разработками, Лилли выразил озабоченность. «Любой, кто имеет соответствующее оборудование, может тайно проделать это с человеком, — вспоминал он в автобиографии The Scientist («Ученый»). — Если эта технология попадет в руки секретных служб, они смогут полностью контролировать людей и влиять на их убеждения, практически не оставляя следов».

Чтобы предотвратить такую ситуацию, он перечислил ряд не подлежащих обсуждению условий, на которых был готов открыть суть своих разработок. Ничто из сказанного им никогда не будет засекречено, а проведенные им либо его коллегами эксперименты, результаты которых он обнародует, будет разрешено повторять. Задолго до того, как Линус Торвальдс раскрыл исходный код Linux, Саша Шульгин опубликовал психоделическую «поваренную книгу», а Илон Маск поделился патентами на машину Tesla и ее аккумуляторы (и до появления термина open-source с открытым кодом), Лилли отстоял право на размещение в открытом доступе технологий экстаза. Только он не учел того, насколько настойчивыми могут быть военные.

Вскоре после исходной презентации с Лилли опять вышли на контакт — на этот раз от имени анонимного представителя компании Sandia (дочернего предприятия Lockheed Martin и давнего подрядчика Министерства обороны). Он хотел «изучить технологию введения направляющих трубочек в голову крупных животных». Лилли снова настоял на размещении работ в открытом доступе, но разрешил этому человеку приехать и заснять его последние эксперименты.

Несколько лет спустя Harper’s Magazine опубликовал подробную статью о компании Sandia и ее эксперименте с «супермулом» — гибридом лошади и осла с вживленными в мозг электродами и солнечным компасом. Мул нес свой груз (предположительно, чемоданчик с атомной бомбой) по идеально ровной прямой, независимо от характера местности. Если он сворачивал с пути, то наказывался болью. Если точно следовал по маршруту, то поощрялся удовольствием. Прочитав статью, Лилли был потрясен, узнав на фото человека, заснявшего его эксперимент. Sandia ухитрилась использовать механически генерируемый экстаз для развязывания ядерной войны.

Морально раздавленный, Лилли понял, что, прежде чем он завершит эксперимент, государственные структуры его присвоят. Он отказался от экспериментов на животных и людях, сочтя, что единственный этически приемлемый способ исследования границ человеческого сознания — эксперименты на себе, уволился из NIMH и прекратил все исследования с «нейрофизиологическими средствами». Однако, несмотря на отказ ученого от должности и финансирования, готовность рискнуть репутацией и в итоге даже жизнью, его исследования привлекли внимание армии и разведслужб на десятилетия вперед.

В 2010 году профессор Колумбийской школы права Тим Ву обнаружил, что все информационные технологии — от телеграфа, радио, кино до интернета — обычно проходят одни и те же этапы развития: появляются как утопические и демократические, а заканчивают как централизованные и строго контролируемые. В своей книге The Master Switch Ву называет эту последовательность этапов «циклом», то есть повторяющейся битвой между свободным доступом и контролем, всякий раз разгорающейся там, где совершаются технологические прорывы. Он объясняет: «История показывает типичный путь развития информационных технологий — от чьего-то хобби к чьей-то отрасли, от самодельного устройства к изящному шедевру промышленного производства, от общедоступного канала до строго контролируемого отдельной компанией или картелем — от открытой к закрытой системе».

Например, когда в начале 1920-х годов радиооператоры начали устанавливать радиовышки, люди могли разговаривать друг с другом и обмениваться идеями в открытом эфире. «Все эти разобщенные общины и дома были объединены радиосвязью так, как их никогда не объединял телеграф и телефон», — писали в Scientific American. Впрочем, хотелось как лучше, а получилось как всегда. К середине 1920-х годов AT&T и RCA объединились и создали Национальную радиовещательную компанию (NBC), контролировавшую доступ в эфир и основавшую огромную транснациональную компанию, которая благополучно существует до сих пор. К 2000-м годам еще один гигант, Clear Channel Communications, контролировал рынок и эфирные листы более чем в тридцати странах. В определенной степени это привело к унификации, но не к демократическому разнообразию, как себе это представляли первопроходцы.

Поскольку «цикл» неминуем, по мнению Ву, нет ничего важнее вопроса собственности на платформы, то есть на средство доступа и обмена информацией. Именно это побудило его еще в 2003 году ввести в оборот термин «сетевой нейтралитет» и развернуть дискуссию о балансе прав общества и компаний онлайн. Отсюда и название его книги, вышедшей в 2010 году. «Прежде чем рассуждать о свободе слова, — пишет он, — надо определить, кто контролирует переключатель».

Если вначале информационные технологии были реальными и вполне материальными — владельцы ранчо прокладывали телефонные кабели, чтобы соединить свою ферму с городом, а радиостанции устанавливали гигантские АМ-антенны, — то сейчас они развиваются преимущественно как единицы и нули программного кода интернета и бесконечная сложность поисковых алгоритмов Google, а под влиянием четырех сил экстаза и вовсе постепенно превращаются из виртуальных в перцептивные.

Экстатические технологии не ограничиваются кремниевыми чипами и экранами. Как показало одно из ранних исследований Джона Лилли, важно знать, как переключать рычаги и кнопки в нашем мозге. Когда мы делаем все правильно, это приносит бесценные ощущения бессамости, вневременности, легкости и насыщенности. Что означает последнее понятие? Насыщенность — это доступ к ранее недоступной информации. Как говорил Уильям Йейтс, «…мир полон волшебных вещей, которые терпеливо ждут, пока наши чувства обострятся».

По мере того как информационные технологии превращаются в перцептивные — как в случае измененного сознания, — цикл их развития становится мощнее. Наш мозг трансформируется в платформу. Перетягивание каната между контролем и доступом перерастает в борьбу за свободу познания. Правительства стремятся регулировать применение внешних химических препаратов, влияющих на сознание, но что будет, если они попытаются регулировать химию нервных процессов?

Если вам это кажется невероятным, вспомните о том, что элитные спортсмены уже предоставляют «биологические паспорта» во Всемирное антидопинговое агентство (ВАДА) для подтверждения своего уникального гормонального фона, состава крови и нейрохимических показателей. При обнаружении не разрешенных официально отклонений их штрафуют и могут даже привлечь к уголовной ответственности. По аналогии с тем, как правящие режимы объявляли некоторые книги подрывными, несложно представить, что они предадут анафеме и определенный химический фон мозга. Несколько необычной комбинации нейротрансмиттеров, циркулирующих в крови, может быть достаточно, чтобы попасть в черный список, а то и хуже. Поэтому как бы ни был велик соблазн провозгласить четыре упомянутые силы доступным путем к экстазу для широких масс, было бы наивно полагать, что историческая закономерность — битва за Его Величество Переключатель — на этот раз почему-то не сработает.

Борьба за устройство для стимуляции мозга Джона Лилли — один из первых примеров «цикла» в действии: сможет ли экстатическая технология оставаться в открытом доступе или в конце концов попадет под централизованный контроль. С тех пор эта борьба переросла в десятилетнюю игру в кошки-мышки между «кошками» разведывательного сообщества и «мышками» контркультуры. Такие ученые, как Джон Лилли, постоянно открывали новые техники изменения сознания, а государство тут же пыталось превратить их в оружие. Или, наоборот, «кошки» работали над новыми сверхсекретными приложениями, а когда их суть становилась известна «мышкам», они перепрофилировали их для иных целей. И хотя некоторые из рассказанных в этой части книги историй могут показаться маловероятными, они красноречиво подтверждают высказывание Ву о высокорисковой игре за право контроля над переключателем.

Оказалось, что очень многих официальных лиц Пентагона, стучавших в двери Джона Лилли, финансировало ЦРУ. Они были частью «МК-Ультра» — возможно, самого крупного и омерзительного проекта промывания мозгов в истории США, в котором участвовало около восьмидесяти учреждений, включая университеты, колледжи, больницы, тюрьмы и фармацевтические компании. Их цель состояла в поиске химических веществ, способных дезориентировать и контролировать солдат противника, мирное население и глав государств, включая план Spy vs. Spy, в рамках которого предполагалось обезвредить Фиделя Кастро, подсунув ему пропитанную ЛСД сигару.

«В самом ЦРУ агенты регулярно принимали ЛСД, отключаясь прямо в офисе и на корпоративах, а потом сравнивали с коллегами свое умение сохранять душевное равновесие, — вспоминает Джей Стивенс в книге Storming Heaven. — Стоило отвернуться на секунду утром в кафе, и какой-нибудь умник тут же подсыпал в ваш кофе несколько микрограммов ЛСД. Такая игра с самым мощным оружием всех времен — мозгом — иногда давала обескураживающие результаты. Закаленные агенты могли упасть на пол и разразиться слезами или пуститься в сентиментальные рассуждения о “братстве людей”». В дополнение к этим мальчишеским выходкам программа была полна и более серьезных ляпсусов. В ее рамках постоянно меняли дозы препаратов психически больным участникам и подтолкнули к самоубийству одного из своих — химика из Центра биологического оружия в Форт-Детрик, красноречиво прозванного журналистами «лабораторией смерти». Он то ли выпрыгнул, то ли его выбросили (свидетельские показания противоречивы) из окна тринадцатиэтажного отеля в Нью-Йорке. В перечне непреднамеренных последствий «МК-Ультра» упоминалось случайное освобождение «левиафана» — психоделической революции 1960-х.

Почти через 2500 лет после того, как Алкивиад впервые похитил кикеон, молодой студент по имени Кен Кизи тоже украл нечто подобное, но на этот раз у ЦРУ. Как и Алкивиад, Кизи отличался редким даром убеждения и противоречивостью характера. Пойманный на попытке обманным путем получить бесплатное место на литературных курсах в Стэнфордском университете, он, оказавшись субъектом уголовного разбирательства, по собственной воле покинул США. Так же как Сократ в свое время сомневался в том, что Алкивиад был достойным его учеником, авторитетный писатель Уоллес Стегнер, возглавлявший кафедру литературы в Стэнфорде, был не слишком высокого мнения о Кизи. Стегнер уничижительно отозвался о нем как о «весьма одаренном невежде» и «угрозе цивилизации, интеллектуальности и спокойствию». Как впоследствии оказалось, он был недалек от истины.

Чтобы собрать материал для романа «Полет над гнездом кукушки», действие которого происходит в сумасшедшем доме, Кизи работал волонтером в госпитале ветеранов (который был участником «МК-Ультра», хотя об этом не знали ни молодой автор, ни многие врачи). Друг предложил ему подзаработать участием в экспериментах с психомиметиками (препаратами вроде ЛСД, которые генерировали состояние психоза у пациентов), где за один сеанс платили 75 долларов. «Ученые не решались испытать эти препараты на себе, — рассказывал позже Кизи в интервью изданию Stanford Alumni, — поэтому нанимали студентов. Когда мы вышли из комнаты, где проводились эксперименты, они посмотрели на нас и сказали: “Что бы они ни делали, не позволяйте им возвращаться в эту комнату!”»

В элитном коттеджном районе Перри-Лейн, где он жил, Кизи и его растущая беспокойная компания раздавали препараты, вынесенные из лаборатории. «Волонтер Кизи возвращался к научным исследованиям в госпитале ветеранов, — вспоминает Том Вулф в книге “Электропрохладительный кислотный тест”^, , — и каким-то образом наркотики выбирались оттуда и распространялись по Перри-Лейн». «Половину времени, — продолжает Вулф, — Перри-Лейн выглядел как дружный студенческий городок, где осенью, в погожий субботний день обитатели высыпали на зеленый луг, чтобы поиграть в футбол… а час спустя Кизи и его компания принимали препарат, о котором в целом мире знали только они и еще несколько прогрессивных исследователей в области нейрофармакологии».

То, что случилось потом, стало частью хорошо описанной истории контркультуры. Кизи перенес эксперимент на холмы над Пало-Альто, где к нему присоединились Хантер Томпсон, Ангелы Ада и Нил Кэссиди (прекрасно описанный в романе Керуака «В дороге»), а также маленькая странная группа под названием The Warlocks, чуть позже переименованная в The Grateful Dead, под руководством невероятно харизматичного гитариста по имени Джерри Гарсия. Вооружившись литрами люминесцентной краски, стробоскопами и доисторическим тюнингованным автобусом производства компании International Harvester 1939 года под названием «Дальше», Кизи и его «Веселые проказники» основали психоделическую культуру Западного побережья. Контроль над Его Величеством Переключателем был надежно вырван из рук «кошек», и теперь ни Кремниевая долина, ни весь остальной мир больше никогда не будут прежними.

В течение следующего десятилетия восточный мистицизм, освобожденная сексуальность и «погоня за счастьем» стали непосредственным вызовом традиционным ценностям американского мейнстрима. Но пока «мышки» с энтузиазмом делились эзотерическими техниками с широкой аудиторией, «кошки» не теряли интереса к движению, которое случайно породили. К середине 1970-х годов разразился Уотергейтский скандал, пал Сайгон, и деморализованное Министерство обороны отчаянно нуждалось во вдохновении. «Период духовных исканий после вьетнамской войны, — писал журнал Fortune, — завершился созданием специального подразделения “Дельта” — группы армейских офицеров, чья миссия заключалась в поиске новых идей». В этом не было равных Джиму Ченнону — подполковнику, ветерану войны во Вьетнаме, дважды откомандированному в эту страну. «Я просто считал своим долгом посещать каждые выходные странные места вроде Эсалена, завязывать там знакомства и разбираться, в чем в действительности суть эзотерических технологий».

Ко времени окончания таких путешествий он для всех этих мест стал своим. Он написал книгу The First Earth Battalion Operations Manual («Инструкции для Первого батальона Земли»), в которой утверждал, что намеренное культивирование измененных состояний, включая способность испытывать вселенскую любовь, воспринимать чью-то ауру, иметь внетелесные переживания, заглядывать в будущее и, наверное, наиболее запоминающееся — «встречать врага с горящими глазами», способно преобразовать армию.

И как бы странно это ни звучало, манифест Ченнона очень быстро стал легендарным в среде прогрессивных мыслителей в армии. В статье под названием The New Mental Battlefield («Новое ментальное поле боя») для солидного военного журнала Military Review подполковник Джон Александер утверждал, что «…представление о новом измерении поля боя, которое способно перевернуть наши традиционные взгляды на время и пространство, уже маячит на горизонте. Очевидно, что психотронное (разум/материя) оружие существует, только его возможности пока не определены». Даже знаменитый девиз армии США «Будь всем, кем можешь быть» проистекает из главной миссии подразделения «Дельта» — раскрыть человеческий потенциал.

Спустя пару лет Пентагон запустил Trojan Warrior Project — интенсивный шестимесячный курс интеллектуальной, физической и духовной подготовки для «зеленых беретов». Программа включала медитации с тибетским ламой, сеансы нейро- и биологической обратной связи в современной компьютерной лаборатории, молитвы с монахами-бенедиктинцами и обучение айкидо — японскому боевому искусству, ориентированному на поддержание всеобщего мира. Это была непосредственная атака на нейрофизиологию экстаза (и аналог тренажерного зала для мозга у «морских котиков»). Для своей эмблемы они выбрали сочетание древних и современных символов: деревянный конь над двумя скрещенными световыми мечами. Их девиз? Vi Cit Tecum — «Да пребудет с тобой сила!»

Хотя эти прогрессивные разработки принесли немало бесспорных выгод «белым фуражкам», включая программы самопознания и снижения уровня стресса, свои дивиденды получили и «черные фуражки». В своей книге Ченнон ратовал за использование успокаивающих, умиротворяющих и вдохновляющих свойств музыки, надеясь на то, что басы, а не бомбы, будут преобладать на поле боя будущего. Но он сделал небольшое уточнение, добавив, что, если все остальное не сработает, можно использовать «…неприятные, диссонирующие звуки для дезориентации солдат противника».

Именно это примечание было замечено. В мае 2003 года Newsweek опубликовала короткую заметку «Психологические операции: жестокие и необычные», в которой рассказывалось об использовании в американских военных тюрьмах яркого света, дезориентирующих звуков и других изменяющих сознание приемов, чтобы заставить говорить иракских заключенных. «Поверьте, это действует, — утверждает один оперативник. — Во время тренировок они заставляли меня слушать песенку I Love You из телесериала «Барни и его друзья» в течение 45 минут. Мне бы не хотелось испытать это еще раз».

Это признание породило бесчисленное количество пародий. И вместо того чтобы обсудить весьма сомнительную с этической точки зрения практику пыток, телевидение запустило серию передач, в которых между прогнозом погоды и клипами о пандах ведущие вставляли шутки «Нас тоже пытают песенкой Барни». То, что возникло как попытка увлечь военных идеями полного раскрытия человеческого потенциала, превратилось в оружие психологической войны — и «цикл» был запущен с новой силой. И это происходит по сей день.

Вспомним о тайной роли правительства в фестивале Burning Man. На первый взгляд, эта недельная тусовка, проходящая на клочке забытой Бюро по управлению общественными и государственными землями пустыни, вряд ли относится к тому, что принято считать «первоочередной целью». Но на эти несколько дней этот клочок земли становится одним из наиболее плотно прослушиваемых и контролируемых в стране. Несмотря на то что уровень преступности здесь гораздо ниже, чем во многих благополучных пригородах средних размеров, сюда съезжаются представители более десятка различных государственных и федеральных агентств, оснащенные высокотехнологичным разведывательным оборудованием стоимостью в миллионы долларов, инфракрасными очками и боевыми транспортными средствами. Часть из них — агенты под прикрытием.

Из сильно отредактированных документов, недавно обнародованных в соответствии с Законом о свободном доступе к информации, следует, что ФБР несколько лет собирала информацию на фестивале. В качестве официальной причины указывался поиск внутренних террористов и потенциальных угроз со стороны исламистов. Однако гораздо вероятнее, что ФБР просто достало старые инструкции COINTELPRO, применявшиеся в 1960-х годах для инфильтрации агентов и дестабилизации леворадикальной организации «Черные пантеры», «Студентов за демократическое общество» и Движения американских индейцев. Если это так, то можно ожидать повышения надзора за мероприятием, усиленного полицейского патрулирования, внедрения агентов и агрессивного преследования за ненасильственные преступления. И хотя пока трудно сказать, что это — исключение или вновь зарождающаяся тенденция, в 2015 году число секретных агентов на фестивале резко возросло, а количество арестов увеличилось на 600 процентов.

Похоже, можно уверенно утверждать, что разведывательное сообщество знает, что в пустыне что-то происходит, правда, пока не может определить, что именно. А все потому, что помимо очевидной внешней атрибутики вроде танцевальных вечеринок, огненных взрывов, странных костюмов, все остальное происходит в головах его участников. С точки зрения рядовых блюстителей правопорядка, «…фестиваль напоминает более шумный и вульгарный “Марди Грасс” или встречу Нового года на Таймс-сквер, разве что с меньшим количеством алкоголя и большим количеством объятий». Но для высокого начальства все выглядит иначе. Иногда, как тогда, когда обитатели лагеря PlayaGon перехватили управление разведывательным спутником или когда на вечеринке присутствовал Главнокомандующий силами НАТО, они знают, что происходит.

Такая совместная тусовка «кошек» и «мышек» — от камер сенсорной депривации, нашедших применение в тренажерном зале для мозга «морских котиков», до злоключений Кизи в госпитале ветеранов, посещений подполковником Ченноном Эсалема и присутствия Пентагона на Burning Man — как нельзя лучше подчеркивает перипетии борьбы за переключатель. Более того, она иллюстрирует одну из основных проблем экстаза: как гарантировать, что все эти высокоэффективные техники изменения сознания не будут использованы со злым умыслом? Упоминание о том, что «инструменты исследования сами по себе нейтральны» — неотъемлемая часть любой статьи по философии, но в отношении экстатических практик оно особенно актуально. Как мы убедились в предыдущих главах, полное погружение в экстаз пробуждает эмпатию, сострадание и благополучие. А если погружение состоялось на 80 процентов? Что тогда?

Даже краткий обзор истории последних 50 лет показывает, что экстаз нередко использовался в неблаговидных целях. Бессамость, считающаяся символом измененного сознания, всего лишь в шаге от промывания мозгов, которого так отчаянно добивался Пентагон в 1950-х. Вневременность, то есть утрата точки отсчета времени, мало отличается от параноидальной шизофрении и многие столетия составляла суть одиночного заключения. Эйфорическая нейрохимия легкости, как понял Джон Лилли, способна создавать зависимость от любого, кто предоставит вам следующую порцию удовольствия. Информационную насыщенность можно использовать в роли сыворотки правды (как упоминалось в обнародованных документах «МК-Ультра») или так, как поступали военные охранники в Ираке, накачивая внешними раздражителями.

Подобно тому как менее развитому обществу проще взорвать ядерную бомбу, чем ее изобрести, сила экстаза постоянно влечет тех, кто не имеет понятия, как достичь его самостоятельно. Но, увидев экстаз в действии и осознав его логику, они достаточно быстро находят такие способы его применения, которые ужаснули бы его создателей.

Хотя нас пугает перспектива того, что военно-промышленный комплекс поставит экстаз себе на службу, не менее вероятно, что нас соблазнят собственные желания. По сути, контроль не через принуждение, как в тоталитарных странах, а через убеждение — даже более вероятная перспектива.

В 2007 году группа крупнейших мировых брендов — Apple, Coca-Cola, American Express, Nike, Samsung, Sony и Ford — вложила 7 миллионов долларов в исследование в области нейробиологии потребительского поведения. Они хотели узнать, существуют ли более эффективные способы продажи продуктов, и объединились ради проведения самого масштабного в истории нейромаркетингового исследования. Его сутью была попытка заменить фокус-группы сканированием мозга.

Исследование проводил маркетолог и консультант Мартин Линдстром совместно с британским нейробиологом Джеммой Калверт. На протяжении трех лет они использовали МРТ и ЭЭГ для сканирования мозга более чем двух тысяч человек в момент принятия решений о покупках и обнаружили, что демонстрация продуктов в телешоу и кинофильмах практически не работает; размещение предупреждающих надписей на пачках сигарет фактически провоцирует курить больше, и, самое удивительное — шопинг и духовность, судя по всему, основываются на аналогичных нейронных структурах.

Когда глубоко религиозные респонденты видят священные иконы или рассказывают о своем отношении к Богу, в мозге регистрируется гиперактивность в хвостатом ядре, части системы удовольствия, отвечающей за чувства радости, любви и спокойствия. Но Линдстром и Калверт обнаружили, что этот же участок мозга реагирует на изображения, связанные с известными брендами, например Ferrari или Apple. По словам Калверт, «…не существует надежного способа определить разницу между реакцией мозга на знаменитые бренды и на иконы и прочие изображения. Очевидно, у нашей эмоциональной взаимосвязи со знаменитыми брендами… много общего с нашим отношением к религии».

Высокопрофессиональное обоснование нейромаркетинговой революции привело к включению Линдстрома в рейтинг Time «100 самых влиятельных людей мира». Однако это вызвало неоднозначную реакцию. Критики справедливо отмечали, что даже если духовные символы и корпоративные логотипы воздействуют на одни и те же участки мозга, это еще не делает шопинг религиозным опытом. Хотя в 2007 году Линдстром, возможно, и переоценил потенциал нейромаркетинга (в конце концов, он маркетолог), в последующие 10 лет идея переключения рычагов и кнопок в мозге исключительно в коммерческих целях значительно приблизилась к реальности.

В 2013 году нас попросили выступить с докладом на ежегодном собрании Фонда рекламных исследований. Глобальный консорциум объединяет почти все мировые бренды, которые только можно припомнить, — от Coca-Cola, Wal-Mart и Procter & Gamble, креативных агентств J. Walter Thompson, Ogilvy & Mather и Omnicom до технологических гигантов Facebook, Google и Twitter. Фонд хотел выяснить, можно ли использовать состояние потока в рекламе. Влияет ли измененное сознание на покупательское поведение? Можно ли техники погружения в экстаз использовать для наращивания доли рынка?

Чтобы ответить на эти вопросы, следует вспомнить о некоторых достижениях, повлиявших на современное состояние рынка. В самом конце XX века мы начали переключаться с продажи идей (так называемая информационная экономика) на продажу эмоций (то, что футуролог Элвин Тоффлер назвал экономикой впечатлений). Именно поэтому розничные магазины стали напоминать тематические парки. Почему вместо размещения товаров на полках, как в Wal-Mart, супермаркет Cabela превращает свои магазины в подобие охотничьего рая с высокими горами, искусственными холмами и гигантскими аквариумами? Starbuck берет четыре доллара за чашку кофе, которая стоит около 50 центов, именно потому, что предлагает посетителям уютное «третье место» между работой и домом.

Мы приехали в Фонд рекламных исследований, чтобы обсудить следующий шаг: переход от экономики впечатлений к тому, что писатель Джо Пайн называет трансформационной экономикой. На этом рынке мы продаем то, кем мы могли бы стать, — как говорит Пайн, «…в трансформационной экономике покупатель — это продукт!» На первый взгляд, идея, что мы выбираем продукты, которые могут помочь нам стать теми, кем мы хотели бы быть, кажется неплохой. Возьмем хотя бы индустрию фитнеса. В экономике впечатлений один из бесспорных лидеров — компания Equinox Gyms, сочетающая уникальное оборудование, роскошные вестибюли и эвкалиптовые паровые ванны для создания изысканной атмосферы тренировок. Возможно, вы и не станете таким же гибким и стройным, как модели на черно-белых фотографиях, но, находясь там, наверняка почувствуете себя на миллион долларов.

В трансформационной экономике CrossFit практически за те же деньги не предлагает ни одного из этих преимуществ, зато обещает, что после трех месяцев упорных занятий в их боксах (как в CrossFit называют тренировочные залы) вы кардинально преобразитесь. Причем не только внешне, но и, благодаря их философии реагирования на вызовы и расширения границ человеческих возможностей, действовать и мыслить тоже будете по-другому. Ради такой позитивной трансформации многие готовы страдать и платить дополнительные деньги.

Не так уж и трудно обратить это стремление к переменам в свою пользу. Возьмем, к примеру, последнюю рекламную кампанию Jeep, во время которой они выкопали болота на региональных ярмарках. Грохочущая музыка и сверкающие огни усиливали праздничное настроение; сотрудники компании предлагали желающим сесть в машину, завести двигатель, прокрутить колеса и поднять пыль в воздух. Новизна и разнообразие впечатлений, огни, музыка, ликующая толпа — всего этого оказалось достаточно для запуска центра удовольствия в мозге, который наверняка в ближайшие несколько недель будет играть более важную роль в принятии решения о покупке, чем предложение арендовать автомобиль без первоначального взноса.

Успех рекламной кампании Jeep объясняется удачным сочетанием атмосферы всеобщего подъема и последующей «продажи» воображаемых перспектив трансформации жизни (начиная с приобретения 4 × 4, полноприводное авто). В такой обстановке восприимчивость, или внимание, уделяемое внешним стимулам, существенно возрастает. А поскольку префронтальная кора мозга подавлена, большинство контролирующих внешние импульсы механизмов неактивны. Для людей, не привыкших к такой комбинации, последствия могут оказаться серьезными.

Индустрия видеоигр продвинулась в этом направлении, пожалуй, дальше всех. «Игры — это многомиллиардная индустрия, в которой работают лучшие нейробиологи и поведенческие психологи, стремящиеся сделать продукт максимально привлекательным, — недавно заявил один из ведущих специалистов по зависимостям в стране Николас Кардарас в интервью журналу Vice. — Разработчики изучают кожно-гальванический рефлекс подростков, подсоединяют их к ЭКГ и тонометру. Если в ходе игры артериальное давление не повышается минимум до 180 на 140, они возвращаются к сюжету и перерабатывают его так, чтобы добиться большего выброса адреналина в кровь… Во время игры уровень дофамина в крови такой же, как при сексе, и чуть меньше, чем при приеме кокаина, поэтому сочетание адреналина и дофамина, возможно, станет ключом к состоянию зависимости».

Вооружившись знанием наших глубинных желаний и пониманием того, как ими управлять, крупные корпорации обретают явное преимущество в борьбе за влияние на потребителя. Google тоже разрабатывает алгоритм поиска исходя из истории наших предыдущих запросов, и в результате реклама товаров, которыми мы интересовались, преследует нас до тех пор, пока мы не совершим покупку. Мы вступаем в эпоху, когда тяга к трансцендентности может быть использована для влияния на наши решения.

Поняв, что Линдстром называет buyology, вы сможете воздействовать на ничего не подозревающих покупателей всеми нейрохимическими средствами, вызывающими удовольствие. Как и в случае разведывательного сообщества, экстаз на 100 процентов меняет вашу личность, причем на 80 процентов он меняет вас так, как вы сами того хотите.

С развитием всех его четырех сил поиск путей влияния на решения, процесс принятия которых мы иногда даже не осознаем, упрощается. Менее чем через год после нашей презентации в Фонде рекламных исследований DARPA провело эксперимент, демонстрирующий, насколько это просто. В его ходе опытная рассказчица поведала присутствующим, подключенным к датчикам ЭЭГ и сердечного ритма, душераздирающую историю о травле маленьких детей, а затем попросила сделать пожертвования в фонд организации, борющейся с подобной практикой. Следя за биометрическими данными, ученые с 70-процентной точностью смогли предсказать, кого из слушателей особенно тронула эта история и кто намерен сделать пожертвования. Одних только физиологических данных оказалось достаточно, чтобы предсказать будущие ваши расходы.

Кроме того, ученые обнаружили, как стимулировать этот импульс. Чтобы рассказ воздействовал сильнее, то есть собрал как можно больше денег, он должен захватывать слушателей и строиться на резком контрасте между позитивными и негативными элементами. Поскольку перед выходом на сцену на ухе рассказчицы закреплялся маленький наушник, исследователи могли использовать биологическую обратную связь и корректировать повествование, рекомендуя ей усилить напряжение, углубить сопереживание и постоянно склонять аудиторию изменить обычное поведение.

Хотя это исследование сосредоточивалось на относительно безобидном примере убеждения, нас должен насторожить тот факт, что единственным его спонсором выступила военная организация. Представьте себе политиков или дикторов, имеющих в своем распоряжении подобную технологию. Просто читая текст и настраивая нашу нейробиологию, они могут затрагивать тонкие струны души, вызывать ярость, внушать надежду и даже провоцировать коммунитас. Если понятие «фокус-группа политика» вызывает у вас неприятные ощущения, что вы скажете о биологической обратной связи?

Футуролог и соучредитель журнала Wired Кевин Келли готов поделиться несколькими идеями по этому поводу. В опубликованной в 2016 году статье, посвященной наиболее популярным на тот момент в виртуальной реальности Oculus и Magic Leap, Келли оценивает потенциал виртуальной реальности как инструмента надзора и контроля. «Очень легко представить, как некая компания добьется доминирования в виртуальной вселенной, быстро собрав базу персональных данных, причем не просто о предпочтениях ваших и еще трех миллиардов человек, а о тысяче разных подробностей. В реальной жизни это дорого и небезопасно. В виртуальной реальности дешево и незаметно».

В скором времени системы виртуальной реальности будут контролировать все: направление взгляда, тон голоса, нейрохимические процессы, гормональный фон, мозговые волны и сердечный ритм (благодаря биометрическим базам данных в стиле DARPA). «Комплексный мониторинг вашего поведения в этих мирах, — говорит Келли, — можно использовать, чтобы продавать вам товары, переключать ваше внимание, отслеживать ваши интересы, незаметно вас в чем-то убеждать, управлять вашими действиями в целях самосовершенствования и так далее. Если смартфон становится инструментом контроля, который мы добровольно носим в кармане, то виртуальная реальность станет государством тотального контроля, в котором мы добровольно согласимся жить».

Представьте всепоглощающие фантастические ощущения, создаваемые Андроидом Джонсом, специально предназначенные для того, чтобы погрузить вас в измененное состояние сознания, и добавьте к ним петлю биологической обратной связи. В обмен на шанс достичь большего мы добровольно раскроем интимные подробности о себе. Это и будет новая плата за выход за пределы сознания.

В романе-антиутопии Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» прекрасно описано, каким образом это может произойти. Взяв за точку отсчета 2054 год, Хаксли изобразил гиперкоммерциализированный мир, в котором людям регулярно промывают мозги, нормой считаются сексуальные извращения (в форме групповых «оргий-порги») и сома — психоделический антидепрессант, предлагающий «все преимущества христианства и алкоголя и не имеющий ни одного из их недостатков».

«В [книге Джорджа Оруэлла] “1984”… людей контролируют, причиняя им боль, — писал профессор Нью-Йоркского университета Нейл Постман. — В “О дивный новый мир” их контролируют с помощью удовольствия. Короче говоря, Оруэлл боялся, что нас разрушат страхи, а Хаксли боялся, что нас погубят наши желания». И если представления о государстве, умышленно вторгающемся в мозг в целях формирования и контроля поведения, пока больше напоминают отголоски паранойи времен холодной войны, то влияние транснациональных компаний на наше подсознание с целью продать как можно больше товаров — это уже реальность.

Итак, если две тенденции, коммерциализация и милитаризация, настолько сильны, что влияют на наши потаенные желания, то каковы наши шансы сохранить независимость в столь неравной борьбе? По сравнению с нами, прокладывающими шаг за шагом свой путь, у правительств и корпораций больше возможностей и денег, чтобы взять экстаз под контроль. Играя по старым правилам, мы утратим шанс на победу.

В книге Тим Ву описывает борьбу за любую информационную технологию как неизбежное перетягивание каната между государством и корпорациями, причем при отсутствии контроля и те и другие создают дисбаланс. Государство может зайти слишком далеко. Компании могут стремиться к монополизации инноваций. Поэтому Ву призывает обе стороны установить разумные ограничения «на власть, которой наделяет контроль над информацией». «Если мы верим в свободу, — говорит он, — то она должна быть как от общественного, так и от частного принуждения».

Вот почему многие Прометеи, герои нашей книги, отстаивают свободный доступ к информации. Когда правительство заинтересовалось разработками Джона Лилли, он настоял на их общедоступности. Когда Саша Шульгин получил первое предупреждение от Управления по борьбе с наркотиками, он опубликовал все свои фармакологические рецепты. Эта идея присутствовала и на взламывающих сознание семинарах Майки Сигеля; ради нее компания OneTaste обеспечила возможность загрузки приложения Orgasmic Meditation в любой точке мира; она же вдохновляет волонтеров сообщества Burning Man. Экстаз в открытом доступе остается одним из лучших противовесов государственному и частному принуждению.

И что же мы обнаружим, взяв эти доступные идеи и используя их для погружения в экстаз? Не требующий доказательств опыт бессамости, вневременности, легкости и насыщенности. Короче говоря, все составляющие рационального мистицизма. Ему не нужны посредники, и он подчиняется определенности жизненного опыта. Способность постоянно актуализировать и совершенствовать собственное мнение, опережая любые попытки повлиять на него, вполне могла бы стать ключом к выходу из патовой ситуации.

Ву подтверждает это: «Цикл подпитывается подрывными инновациями, которые… приводят к банкротству доминирующие силы и меняют мир. Такие инновации крайне редки, но именно они заставляют цикл двигаться». Открытость информации об измененном сознании делает «подрывные инновации» Ву не столь редкими, а способность делиться ими и распространять — менее восприимчивой к кооптации. И хотя четыре силы экстаза не гарантируют бескровной революции, благодаря им все больше людей могут принимать решения самостоятельно.

В этом и состоит удивительный парадокс измененного сознания: оно приходит с неизбежной дозой ответственности. Хотя это состояние повышает продуктивность и расширяет перспективы, за это неизбежно приходится платить. На фоне нашего непостоянства и угрозы милитаризации и коммерциализации, наверное, гораздо разумнее просто заснуть на переключателе.