Глава 43

Морген лежал, свернувшись калачиком, в размокшей глине, такой горячей, что в ней поднимались пузыри. Солнце закатилось, настала ночь. Он не видел, как это произошло. Лагерь тек вокруг него, будто его не существовало, будто на него не стоило обращать внимания. А возможно, так оно и было. Грязь и кровь засохли корочками на его пестрой от темных пятен коже, слепили волосы. У него открывался только один глаз, и тот лишь настолько, чтобы можно было взглянуть в узкую, пульсирующую щелочку. Его лицо пылало от боли, и он попробовал потрогать свой сломанный нос, но понял, что не может. Руки его висели как бесчувственные куски мертвой плоти. Они его уже не слушались.

«Они сломаны, да?»

Всхлипнув, он наклонил голову так, чтобы посмотреть на собственное тело. Увидел, что одна рука у него от локтя согнута не в ту сторону. А дальше он узрел собственные пальцы, вывихнутые и торчавшие под невероятными углами. Когда он вдохнул, что-то царапнуло его глубоко в груди, и он почувствовал колющую боль в животе.

«Они сломали меня».

Но почему они остановились?

Это не имело значения; он был бесконечно благодарен за то, что ему дали передышку. Пусть у него все болело, но хотя бы не добавлялось новой боли, не сыпалось новых унижений на его переломанное тело.

В поле зрения Моргена появилось лицо Эрбрехена. Он выглядел встревоженным.

– Ты еще жив, слава богам! Я думал, эти идиоты убили тебя. Я могу остановить их. Хочешь, чтобы я их остановил?

Морген откашлялся, выплевывая острые осколки зубов.

– Пжалст, – произнес он. «Пожалуйста. Не надо больше. Пусть больше не будут».

Эрбрехен мягко коснулся его лица.

– Бедный мальчик. Бедный, бедный мальчик.

– Пжалст.

– Бедный, бедный мальчик. Я буду защищать тебя. Хочешь, чтобы я защищал тебя?

Морген попытался кивнуть, но у него ничего не получалось.

– Пжалст.

– Что? Хочешь, возьму тебя под защиту?

– Да, – всхлипнул он. – Пжалст!

– Они снова будут делать тебе больно, если я им позволю.

Морген съежился.

– Псть больш небуд. Пжалст.

– Здесь никто не любит тебя больше, чем я, – мурлыкал Эрбрехен. – Ты же это знаешь, верно?

Морген попытался что-то сказать, но не сумел из-за приступа кашля. Когда он смог дышать спокойно, то увидел, что откашлялся кровью.

– Гехирн хочет сжечь тебя своим огнем. Только я могу остановить ее. Ты же не хочешь сгореть заживо, верно?

Сгореть. Огонь. Эти два слова будто насквозь пробили спутанные мысли Моргена, оставили зияющие дыры в тумане его агонии. Именно огонь он тогда видел. Там должен был быть пожар.

Остальное не имело значения.

– Огнь, – сказал он, изо всех сил стараясь заставить слушаться свой рот и челюсти.

– Огонь? – спросил Эрбрехен. – Огонь – это страшно. Больно.

Жирный ублюдок продолжал что-то говорить, но Морген не слушал. Он не знал, что делать. Ему было страшно думать о Гехирн, но ведь он видел огонь. Отражения ему правильно все показали. Там должен был быть огонь. Он знал, что ему нужно сделать, но все не мог решиться. Пути назад не будет.

– Огонь, – прошептал он.

Эрбрехен наклонился, чтобы получше расслышать. В поле зрения Моргена болталось только ухо поработителя, жирное и сальное, и больше ничего не было видно.

Морген, вспомнив Штелен, плюнул в него кровавым комком слизи.

Эрбрехен повернулся, чтобы посмотреть на него, длинная сопля густой красной слюны свисала с мочки.

– Ой малыш. Вот тут ты допустил ошибку. Страшную ошибку. – Он глянул на двух мужчин, появившихся из темноты. – Он еще не готов. Бейте его дальше. – Люди радостно кивнули, полные ликования от возможности служить. – Если убьете, то вас ждут такие муки, которых вы и представить себе не можете.

«Нет! Не так все должно произойти! Эрбрехен же угрожал огнем! Должен быть огонь! А не снова…»

Кто-то ударил его в лицо, и картинка, которую он до того видел, разлетелась на куски, как разбитое зеркало. Белая агония. Удары сыпались на его тело со всех сторон. Наверное, присоединилось еще несколько человек, которых он до того не заметил.

«Где же огонь? Отражения показывали мне огонь».

О боги. Неужели они солгали?

Бедект подошел к лагерю настолько близко, насколько ему хватало решимости. Спрятавшись за деревьями, невидимый в ночной темноте, он стоял и наблюдал. Все обитатели лагеря были перепачканы с ног до головы. Он прикинул, сколько их: тысячи и тысячи. Большинство из них слонялись без дела, сношались прямо на размокшей земле или дрались из-за чего-то, чего он не мог разглядеть. Многие были даже разуты, из одежды у большинства оставались только жалкие лохмотья.

Ему уже доводилось такое видеть, очень-очень давно. Такое случается, когда люди оказываются под влиянием могущественного гефаргайста-поработителя; они утрачивают чувство собственной личности. Эти люди едва были способны поесть, не говоря уже о том, чтобы искупаться или следить за своей внешностью. Если так будет продолжаться довольно долго, то большинство перемрут от голода, если только поработитель не позаботится о них и не напомнит им, что нужно поесть. А часто ли гефаргайсты думают о других людях?

– Отсюда у тебя ничего сделать не получится, – прошептал он сам себе.

«Ну что же, тогда тебе, пожалуй, стоит просто уйти».

Бедект застыл на месте. Мальчика он нигде не видел, но ведь этот лагерь размером не меньше небольшого городка, пусть и все обитатели его – бродячие оборванцы.

– Ну что, раз уж отсюда тебе ничего не сделать, почему бы не отойти подальше, где будет гораздо безопаснее?

О боги, как он ненавидел поработителей. Мало что наводило на него больший ужас, чем опасность потерять всякое собственное достоинство, подчинившись мании величия другого человека.

«Уходи. Пусть все это останется у тебя позади».

Он сорвал с себя рубашку и швырнул ее в сторону. Больше она ему не понадобится. Почувствовал голой грудью прохладный воздух.

«Вернись и найди Лауниша». Несколько дней верхом, и можно добраться до Фольген Зини.

Бедект наклонился и зачерпнул полную пригоршню грязи. Он размазал ее по всему телу, растер по волосам.

Да ну к черту этого мальчика и всех, кто хочет его использовать. Не Бедекта то забота.

Он посмотрел на свои сапоги. Умереть в сапогах. Да будь он проклят, если их снимет. Когда он решил, что уже, насколько ему требовалось, уподобился жалким прихлебателям поработителя, Бедект подхватил свой громадный топор, повесил его за плечо и отправился в лагерь. Из-за топора он будет выделяться в этой толпе, но без него он точно никуда не пойдет.

Сапоги и топор. Больше ему ничего не нужно.

Он зашагал через лагерь, проталкиваясь сквозь толпу, опьяненную преклонением перед своим повелителем-поработителем. Чем дальше Бедект пробирался в глубь лагеря, тем жарче становился воздух. В центре лагеря было что-то или кто-то, накалявшее воздух на много километров вокруг, и Бедект сразу же понял, в чем дело. «Вот проклятие».

Если поработители порой внушают страх, то хассебранды, безусловно, опасны.

Видя его приближение, люди бросались врассыпную с его пути, как перепуганные курицы. Но большинство обитателей находились в таком забытьи, что не замечали его. Их он с силой расталкивал прочь со своего пути. На него почти никто не обращал внимания, а те, кто заметил Бедекта, беззастенчиво глазели на него. По мере того как он двигался вперед, воздух оказывался все жарче, и вскоре он уже обливался по́том.

Впереди он увидел огромный паланкин, на нем – человека, похожего на гору студня. Жир исказил эту фигуру настолько, что Бедекту было не разобрать, мужчина это или женщина. Возле паланкина сидело с десяток мужчин и женщин. Многие бормотали себе под нос, ковыряли что-то на своем теле или подергивались непонятно от чего. Поработитель собрал у себя целый отряд гайстескранкен, и одни лишь боги ведали, каким безумием они были охвачены и каким могуществом обладали. Убить их всех ему никак не под силу.

На Бедекта взглянула молодая женщина, чье тело было облеплено зеркальными осколками; ее глаза широко распахнулись. Судя по всему, она его узнала. Она посмотрела на поработителя, открыв рот, будто собралась что-то сказать, но потом остановилась. Повернулась и поспешила прочь, будто решив потихоньку спасти свою жизнь.

«Что это все значит, черт побери?» Может, зеркальщице прежде что-то такое показывали подвластные ей отражения?

В грязи, скрестив ноги, сидела высокая женщина с блестящей лысой головой. Воздух вокруг нее так и шипел. То и дело она сжимала кулаки, и от нее исходила новая волна обжигающего жара. Значит, это и есть хассебранд. Неподалеку стояло четверо мужчин, тощих и, похоже, голодных. Они ничтожества, прислужники поработителя. Опасны могут быть только тем, что преградят путь.

Бедект остановился. «Поработителя или хассебранд?» Судя по огромному лагерю почитателей, поработитель сейчас на вершине своего могущества. Ему хватит одного слова, чтобы подчинить себе кого угодно.

Бедект глянул на сидевшую хассебранд. Эта женщина уже миновала пик своего могущества и быстро погружалась в безумие. Она протянет, пожалуй, еще пару дней, но с той же вероятностью может умереть и через несколько минут.

Кого нужно убить первым?

«Хассебранд».

– Так вот, мальчик, – сказал поработитель, указав жирной ручищей на кучу грязи. Жир покачивался под его рукой, как развевающиеся шторы. – Хочешь получить больше? Ты же знаешь, им так не терпится продолжить. Они то и дело спрашивают, можно ли еще тебя поколотить.

Бедект услышал, что из кучи грязи доносится тихий стон. Блестящий глаз приоткрылся и посмотрел прямо на него. Отдельные кусочки сложились в его сознании в единую картину. Из кучи, согнутая под каким-то невозможным углом, торчала детская рука. Это не веточки торчали из грязи, а растопыренные пальцы.

Морген.

Они сломали этого мальчика. Замучили самую чистую душу из всех, что когда-либо встречались Бедекту. Они втоптали его в грязь, не только замарали его веру, но и выпачкали саму сущность этого мальчика. В какой-то степени знакомый с характером и особенностями Моргена, Бедект не мог не подумать: он понимает, что больше всего оскорбляет будущего бога во всем происходящем.

Бедект двинулся вперед, снимая топор, висевший до того за плечом.

Он убьет их всех. Каждую без исключения дрянь, у которой не было силы воли выступить против поработителя и не хватило ума спастись бегством от разъяренного Бедекта.

Прислужники поработителя заметили его и что-то прокричали, но слов было не разобрать. Красная кровавая ярость заглушила все звуки. В голове у него звучал стук собственного сердца, и его переполняла пульсирующая необходимость сеять смерть. Поработитель с трудом повернул голову настолько, чтобы увидеть Бедекта. Глаза Эрбрехена были влажны и широко распахнуты, жирные губы дрожали. Рот открылся и что-то произнес.

Бедект не разобрал ни слова.

Могущество поработителя было ничтожно в сравнении с яростью Бедекта. Эта ярость происходила не из бредовых наваждений, а из чего-то намного более значимого – из веры в себя, основанной на опыте, гордости, страхе, на всем том, что помогает человеку здравомыслящему справляться в этом безумном мире. У него была одна и только одна цель. Он шагнул мимо хассебранд, она взглянула на него, но не шевельнулась. Он почувствовал, как скручиваются волосы на голове от жарких волн, которыми его накрывало.

Жирная рука поработителя медленно направилась в другую сторону и указала на Бедекта. Толстые губы скривились от ужаса, и прихлебатели Эрбрехена бросились на Бедекта. Тот не замедлил шаг. Одним взмахом топора он зарубил первого. Нападавший не пытался защититься и сам подбежал прямо под разящий удар. Бедект повернулся и врезал локтем в нос еще одному, выдергивая в это время топор из груди первого. Кто-то стал царапать его вымазанный землей торс, и тогда он своей рукой-половинкой вытащил кинжал и одним быстрым движением всадил в того человека. Тело упало, и кинжал остался там. Четвертый нырнул на Бедекта, рассчитывая за него схватиться, но налетел на выставленное колено. Влажно хрустнул, сломавшись, нос, и прислужник грохнулся в грязь, схватив себя за лицо.

Весь лагерь ожил. Тысячи тощих мужчин и женщин бросились вперед, и каждый отчаянно желал, чтобы именно ему или ей удалось дотянуться до Бедекта. Всех их ему не убить. Они повалят его на землю.

Но не раньше, чем он сделает то, ради чего пришел сюда.

Гехирн Шлехтес, в прошлом хассебранд при Геборене Дамонен, верно служившая Кёнигу Фюримеру, сидела в па́рящей грязи. Ее кожа пошла пузырями от жары, задница промокла. Она ничего не могла сделать. Наблюдала за тем, как огромного роста старик, спина которого казалась пестрой от сильных мускулов и множества шрамов, прошел мимо нее. Как ловко снял с широкого плеча обоюдоострый топор, зажав в огромном кулаке, тоже покрытом шрамами. Как Эрбрехен заметил этого человека. Как ярко вспыхнул страх в глазах поработителя, когда старик не обратил внимания на выкрикиваемые приказы и на жалобные призывы к поклонению. Старик был или глух, как пень, или еще более безумен, чем сам Эрбрехен.

– Убейте его! – крикнул Эрбрехен своему ближайшему окружению, когда понял, что его сила гефаргайста на этого человека не действует.

На седого старика бросились те четверо, которые недавно били Моргена. Покрытый шрамами воин превратился в смертоносный поток. Он тек вокруг них и через них, оставляя за собой полосу трупов и переломленных костей.

Эрбрехен завопил на Гехирн:

– Чем ты занимаешься?

Хассебранд, у которой зад совсем промок от грязи, посмотрела в упор на поработителя.

«Сиди. Веди себя тихо. Ничего не говори. Ничего не делай». Последние распоряжения Эрбрехена. Гехирн будет выполнять их, пока он не прикажет чего-то другого.

Она взглянула на поработителя, оскалив острые клыки. «Умри, ты…»

– Сожги его, сожги его, сожги его! – Эрбрехен указал на приближавшегося человека.

Всхлипнув, Гехирн оттолкнулась от земли и поднялась на ноги. Она стиснула зубы так, что они скрипнули и застонали в ее челюстях. Это не поможет. Она подчинится. Она сожжет этого старика. Гехирн подняла руку. Позади покрытого шрамами воина она увидела тысячи обитателей лагеря, которые неслись к нему. Сжечь одного только этого воина у нее не получится.

Да она и не хотела сжечь только его.

Та слабая способность контролировать ситуацию, которая у нее еще оставалась, рассыпалась и рассеялась.

– Я любила тебя! – крикнула она Эрбрехену. – Я просто хотела хоть что-то для тебя значить. Хоть немножечко!

Гехирн сорвалась.

Бедект стоял над Моргеном, удобно держа в руке топор. Они бросились на него, испуская вопли бе-зумной ярости. Тысячи мужчин и женщин бежали к нему, чтобы первыми сбить его с ног. Дерьмовая смерть, но разве он рассчитывал на какую-то другую? Ничего лучше этого он не ждал, конечно же. По правде говоря, он всегда надеялся умереть в борделе, с улыбкой на лице.

«Но никому никогда не достается того, чего им хотелось».

Вихтих и Штелен этого явно не получили, хотя, возможно, их смерть была именно такой, как они заслужили. Отгоняя прочь эти мысли, он не мог не думать о том, что вот сейчас, впервые за долгое время, он чувствует себя хорошо. Прочь сожаления. Возможно, то, что он умрет, совершив одно доброе дело, не перевесит всей его жизни, полной убийств и грабежей, но ему было все равно. Дело не в том, чтобы уравновесить одно другим. Дело не в том, чтобы творить добро. Он не был хорошим человеком, так что ему не ждать искупления. В списке того, что он считал недопустимым для себя, пунктов числилось намного меньше, чем в списке преступлений, которые он с готовностью мог совершить.

Но этого он не мог позволить.

Бедект прокричал:

– Будешь служить в аду! – и бросил топор в жирного поработителя.

Огонь вскипал из раскаленного нутра Гехирн, обжигал ей язык, а потом вырывался меж стиснутых зубов. Ее ряса и мантия, давно уже перепачканные и разваливающиеся, вспыхнули. Жижа у ее ног вздыбилась пузырями и закипела.

Топор, который метнул покрытый шрамами старый боец, раскроил Эрбрехену череп пополам. Цепи покорности, сдерживавшие Гехирн, развалились, и она громко рассмеялась.

«Свободна!» Она плакала, и сначала пламенные слезы были слезами облегчения, но вскоре через них начала изливаться скорбь… и радость.

Потому что она не стала свободна. Этот огонь было не вернуть назад, невозможно загнать ненависть к себе обратно в глубокие потемки ее души.

Это будет ее последний пожар. Она знала это.

Она встречала его с радостью.

Толпа почитателей Эрбрехена все таким же потоком двигалась вперед, с воплями и плачем. Смерть поработителя дала им свободу, но ничто не сможет освободить их от воспоминаний о содеянном. Панический ужас заставил лица вытянуться от страдальческих криков. Они желали смерти и так же сильно хотели убить покрытого шрамами старика за то, что он открыл им глаза.

«Из всего этого нужно извлечь для себя урок, – думала Гехирн, уже теряя контроль над собой. – Никто не говорит тебе спасибо за то, что даешь им увидеть свет».

Но она все равно покажет им свет. Рады они этому будут или нет. Она даст им всем свободу.

Истинную свободу.

Земля содрогнулась от мощного толчка, и несколько сотен отчаявшихся душ стали пеплом. Со всех сторон от земли поднимался пар, жижа вокруг бурлила. Она была не в силах сдерживаться. Грудь ее разорвалась от пылавшего внутри огня. Кровь закипела в жилах.

– Беги! – крикнула она старику.

Бедект смотрел на хассебранд, не отводя глаз. Кожа женщины засветилась и потемнела, будто ее обожгло изнутри.

– Хватай мальчика и беги! – крикнула хассебранд, и в ее широко распахнутых глазах поразительно голубого цвета была мольба.

От волны тепла, которой его накрыло, у Бедекта пошла пузырями кожа и сгорели последние остатки волос. Ему никак не успеть добраться до этой женщины и прикончить ее до того, как она превратит всю эту смердящую долину в расплавленный камень.

Бедект нагнулся и поднял Моргена на руки. Волдыри на пальцах полопались, из них потекла жидкость. Он не замечал боли. Какое она имеет значение. Он повернулся спиной, укрыв мальчика своим широким торсом, и тогда хассебранд завопила, задергалась и выпустила еще один обжигающий взрыв жара, от которого обратилось в пепел еще несколько сотен холуев.

Тяжело ступая, Бедект пошел прочь, почти не замечая, как пылала та немногая одежда, что на нем еще осталась. Спина превратилась в одну большую сплошную рану, плоть покрылась корочкой, запек-лась и стала бледно-пепельного цвета. Он двигался, с усилием переставляя ноги, и прижимал к себе Моргена, как будто мог его защитить от всего того, что уже произошло. Возможно, мальчик и издавал какие-то звуки, но Бедект их не слышал. Мужчин и женщин, которые готовы были броситься на него, больше не существовало. Впереди открывалось просторное поле, по щиколотку утопавшее в промокшей золе. Горячо было ступать по вскипающей жиже. Одна нога глубоко увязла, и Бедект вытащил ее, оставив в грязи горячий сапог. Сначала одну ногу, потом другую. Кожа на спине расплавилась и облезала длинными полосами.

– Все в порядке, – сказал он Моргену. – Ты со мной. Все будет хорошо. – Хотя бы на этот раз, с надеждой подумал он, он не лжет мальчику.

Когда Бедект уже ковылял вниз с холма, небо позади него вспыхнуло, будто зажгли тысячу костров. Взрывом его швырнуло на землю, и вокруг заревело бесконечное пламя. Он наклонился над Моргеном, стараясь собственным телом, насколько мог, защитить мальчика от огня. Кожа его обуглилась. Когда любая часть тела касалась земли, казалось, что ее опустили в кипяток. Бесконечная мука. Он должен был встать. Ему нельзя останавливаться. Ему нужно унести отсюда Моргена.

Ноги не слушались. Ноздри наполнил запах паленого мяса.

Тьма охватила его.

Гехирн изо всех сил пыталась сдерживать тот поток эмоций и огня, который вырывался из ее души. Покрытый шрамами старик, тяжело шагая, скрылся из виду по ту сторону холма, унося с собой Моргена.

«Да двигайся ты, черт побери! Беги!»

Она больше была не в силах это сдерживать!

Огонь ничего не оставил от нее. Она стала легким пеплом, который закружился в пламенном урагане. Мир рассыпался, а небеса ярко озарились.

Один последний пожар. Последний пожар, такой красивый. Боги увидят его и поймут.