Глава 42

Быстро наступала ночь, и Бедект увел Лауниша и двух других лошадей подальше от дороги, под деревья. Теперь, когда он остался один, ему не хотелось попасть в такую переделку, какие часто встречаются на подобных этой дорогах. Когда двое его невменяемых товарищей мертвы, ему незачем бояться альбтраум, облекшихся в плоть кошмарных сновидений безумных людей. Но он рискует стать легкой добычей для бродячих шаек грабителей, шаставших по ночным дорогам.

Привязав лошадей к ближайшему дереву, он развел костерок.

Когда тот разгорелся, Бедект сел поближе и стал греть ноги. Потом плотно подкрепился. Теперь, когда Вихтиха и Штелен с ним нет, у Бедекта столько припасов, что ему и не съесть. Завтра он, пожалуй, унесет с собой то, что сможет, а остальное пусть жрут падальщики.

Было тихо. Не слышно перебранки.

Стало одиноко. Сколько лет он находился в пути с этими двумя кретинами. Он привык к их постоянным препирательствам, будто к жужжанию мух. Да будь он проклят, как ему этого не хватает.

Бедект залез в спальный мешок и стал глазеть на пляшущие огоньки костра.

Конечно же, он увидит Вихтиха и Штелен снова.

Те, кого ты убиваешь, служат тебе в Послесмертии: кредо воина. Штелен будет его ждать. Правда, он не мог представить, что она станет служить ему. «Она придумает, как убить меня». А если у нее не получится, она сделает так, чтобы он сам захотел смерти от ее руки.

– Просыпайся, маленький засранец.

– Чего? – Бедект приоткрыл слипшийся, заспанный глаз. Он что, уснул? Он мог бы поклясться, что только что услышал голос, который узнал бы среди…

– Ты все такой же ленивый засранец. Не изменился. Бестолковая дрянь.

Бедект сел. С другой стороны костра сидел его отец.

– Один раз я тебя уже убил, старик. С удовольствием сделал бы это снова.

Старый ублюдок недоверчиво что-то пробурчал. Он не казался таким огромным и страшным, каким Бедект его помнил. Старик сидел, сгорбившись; глаза его покраснели от усталости, спина согнулась, как случается в том возрасте, до которого он так и не дожил. Это был его отец, но выглядел он так, как если бы Бедект не убил его тогда, несколько десятилетий назад, и он дожил бы до нынешних дней.

Старик махнул рукой, будто желая, чтобы Бедект замолчал, и потыкал веткой в гаснущий костер.

– Я здесь не для того, чтобы отлупить тебя, хоть ты этого заслуживаешь. Я пришел поговорить.

Бедект с опаской смотрел на старика.

– Убирайся, альбтраум.

– А, да ты так и цепляешься за свою хваленую вменяемость, как я посмотрю. Ну что ж, вот я здесь сижу. Может, ты не настолько вменяем, как тебе кажется.

– Я вменяем, – проворчал Бедект.

– Или, возможно, ты слишком вменяем или слишком сильно поверил в собственную вменяемость. От такой убежденности, сынок, кто угодно с ума сойдет.

– Я не твой сын. – Бедект мрачно глянул на духа из сновидений. – Что бы ты ни наговорил, это не заставит меня усомниться в том, что я нахожусь в здравом уме.

– Вот и я об этом толкую.

– Мой отец никогда таким умным не был.

Альбтраум отмахнулся рукой, будто отгоняя эти слова.

– Дело не в тебе. Дело не в твоем отце.

– А в чем же тогда? Что, скажешь мне, что я испытываю вину за то, что убил Штелен? Она не оставила мне выбора.

Его отец плюнул в огонь, совсем как сделала бы Штелен.

– Отличная попытка, дух.

– Я насчет мальчика.

– Моргена? – удивленно спросил Бедект. – Что тебе о нем известно?

– Он скоро умрет.

У Бедекта в груди все сжалось. Мальчик спас ему жизнь.

– Расскажи мне то, чего я не знаю.

– Ты и только ты преследуешь его, не задумываясь о возможности убить в собственных интересах.

– Не совсем верно, – отметил Бедект.

– Вихтих манипулировал мальчиком с самого начала, с того самого момента, как понял, насколько он важен. Даже Штелен, которая любила тебя настолько, что готова была пойти за тобой на край света, планировала убить его.

Бедект неуютно заерзал.

– Штелен не любила…

– Она любила тебя так сильно, что это не позволило ей увидеть ту опасность, которую ты собой представляешь.

– Да ни в жизни.

– Действительно? – Альбтраум насмешливо фыркнул. – И ты думаешь, что смог бы с ней вот так справиться, без оружия? Ты и с оружием ей был не чета. – Альбтраум снова потыкал в костер, подкатил бревнышко к самым красным уголькам. – Все то время, что ты сидел рядом с ней, у нее в руке был нож. Она могла бы за секунду прикончить тебя.

– Дерьмо собачье. – Но в его словах не было никакой силы.

– Даже когда она пыталась убить мальчика, она не думала, что ты убьешь ее. Она тебе доверяла. Полностью доверяла.

– Дерьмо…

– … собачье, – договорил альбтраум и снова махнул рукой, словно говоря, что ему не важно, о чем там думает Бедект. Что-то было не так; ведь таким существам полагается нападать, питаться страхами, похотью и мечтами своих жертв. Этой же твари удалось только вызвать у него чувство не-удобства. «Что же это за кошмар, который питается чьей-то неловкостью?»

– Морген попал в лапы могущественного гефаргайста, – сказал альбтраум. – Худшего из поработителей.

«Поработителя?» Значит, до мальчика уже никак не добраться. Что бы Бедект ни сделал, спасти его он теперь уже не сможет. Он видел, как все планы летят на дно самой мерзкой выгребной ямы, что только можно представить.

Вихтих и Штелен погибли впустую. Сколько ему пришлось пережить, и сейчас он оказался в худшем положении, чем тогда, когда это все началось. «Все как обычно».

Он провел рукой по усталым глазам.

– А с чего мне до этого должно быть какое-то дело? – спросил Бедект у альбтраум. – Я устал. Иди свиней подрючь.

– Ты стар, – сказал альбтраум. – Ты стал медленнее реагировать. На этом пути ты погибнешь уже довольно скоро. И что же тогда? Рай не для таких, как ты. Все те, с кем ты был несправедлив, кого ты убил и изуродовал, – все ждут тебя в следующем мире. Нет в тебе ничего, с чем можно было бы пытаться обрести искупление. У тебя не будет союзников в следующем мире.

Бедект глумливо усмехнулся:

– У меня и в этом мире их нет.

– Штелен любила тебя и преклонялась перед тобой.

– Она пыталась меня убить.

– Ты довел ее, не оставив ей выбора. Вихтих смотрел на тебя как на отца. Он считал тебя своим единственным другом.

– Вихтих был дураком и вечно стремился всеми манипулировать.

– Это верно, – согласился альбтраум, снова тыкая палкой в костер. – Он пытался тебя использовать. Но только для того, чтобы совершенствоваться. Да, было глупо с его стороны надеяться, что ты найдешь в нем что-то хорошее и оценишь, раз уж сам он в себе ничего такого не видел. Он ненавидел себя и прятал это под своей бравадой. Он только и хотел все это время, что произвести на тебя впечатление, услышать от тебя доброе слово. А ты его так и не оценил. Он и Штелен ждут тебя в следующей жизни.

– Как окажусь там, разберусь с ними.

– Само собой. Ты, пожалуй, ничему не успел научиться и снова обоих прикончишь. Но все не обязательно должно случиться именно так.

– А, так у меня все же есть шанс на искупление? – ехидно спросил Бедект. – Моя душа может быть спасена, и я буду в следующей жизни резвиться на лугах среди девственниц?

– Морген спас тебе жизнь. Ты обязан ему.

– Насрать я хотел на мои долги.

Альбтраум снова не обратил внимания на его слова.

– Самые худшие страдания, которые только способны люди причинить себе подобным, ждут Моргена. Если поработитель добьется своего, то ребенок Вознесется, перенеся такие страдания, что он будет безусловно поклоняться тому, кто причинил ему столько боли. А вера богов обладает огромной силой.

– Какое мне дело. Со мной все кончено.

– Спаси ребенка и…

– Обрети искупление? – Бедект зашелся лающим хохотом и только потом заметил, что остался в темноте один, а костер уже давно погас.

Он сидел и моргал, глядя на пепел. Что там говорил Морген насчет того, чтобы пойти на восток? Бедект не мог вспомнить.

– Дерьмо и адское пламя.

Искупление. Что за смехотворная картина. Он стал вспоминать свою жизнь, но так и не нашел того момента, когда впервые сбился с правильного пути. А еще важнее – вставал ли он вообще на тот путь хоть одной ногой, хоть когда-то?

Такова ли его судьба? Обречен ли он на После-смертие, похожее на ад, в окружении убитых друзей и возлюбленных?

– Она мне не возлюбленная, – сказал он вслух, но слова эти несли в себе столько сомнений, что прозвучали пустыми.

Откуда-то издалека, с востока, он услышал детские вопли.

– Не моя забота. Я иду на запад.

Крики продолжались, в них слышались нескончаемые мучения.

– Кому есть дело до того, что этот ребенок может умереть и стать игрушкой в руках поработителя? Кого волнует, что он может Вознестись и стать извращенным новым богом?

Крик внезапно прекратился, и теперь Бедект сидел в тишине. Сидел и слушал.

Нет, ничего такого не видно.

Бедект, оттолкнувшись от земли, со стоном поднялся на ноги. Захрустело в коленях и в спине.

– Все равно у меня уже штаны начали промокать.

После того как он освободил лошадей Штелен и Вихтиха и отправил их скакать на запад, поддав каждой по крупу, он повернулся к Лаунишу. С полчаса у него ушло на то, чтобы снять седло и упряжь и почистить своего вороного боевого коня щеткой, так что шкура стала гладкой и шелковистой.

– Ты был славным конем, самым лучшим.

Лауниш фыркнул, будто говоря: «Это я и без тебя знаю».

– На этот раз ты не можешь пойти со мной. Думаю, что дело плохо кончится.

Лауниш пристально посмотрел на него.

– Я серьезно.

Громадный боевой конь глянул через плечо Бедекта на восток, повернулся и направился на запад. Несколько минут Бедект смотрел ему вслед. Глупо, пожалуй, было ожидать, что скакун расчувствуется в момент расставания.

Бедект взял свой топор. Все остальное так и осталось лежать.

_И пошел на восток.

Когда Кёниг наконец вышел на просторный двор, он увидел там Беспокойство, ожидавшего его с десятком рослых дисморфиков. Да черт побери, он же хотел, чтобы доппель собрал всех этих мускулистых тупиц. Если нужно покинуть свой надежно охраняемый Зельбстхас, то он сделает это, взяв целую армию для прикрытия.

Он быстро пошел к доппелю, намереваясь сделать ему выговор. Почти приблизившись, он вдруг оказался перед дисморфиком. Поднял глаза и увидел над собой квадратную челюсть. О боги, как огромны эти твари. Даже на шее у этого мужика – правда, Кёниг был не уверен, мужик это или баба, – выступали накачанные мускулы. Он почувствовал, как его накрыла волна страха, и отвернулся от громилы, стараясь не смотреть ему в глаза.

«Подожди-ка. Я не боюсь этих накачанных придурков». Он взглянул на доппеля; у Беспокойства было непривычно самодовольное выражение лица.

– Что здесь происходит? – спросил Кёниг. Голос его дрожал и от этого казался не таким властным.

– Все, как я и говорил, – объявил Беспокойство громко, будто выступая перед всеми собравшимися во дворе.

Кёниг быстро обвел взглядом все вокруг. Все высшие жрецы стояли во дворе. Зачем здесь собралось так много народу? Все смотрели и ждали.

Что-то не так. Они смотрели на него с отвращением. Но почему? Они же любили его! Он их верховный жрец! Он же сотворил им их собственного бога!

– Где же лошади? Я же велел тебе все приготовить. Нам пора ехать…

Никто не шевельнулся.

– Он играет роль, – сказал доппель. – Но ему никак не скрыть страха, который видно в его глазах.

Кёниг было попятился, но потом заставил себя остановиться. Он расправил плечи и постарался выглядеть внушительно, но все равно все на него пялились. Они ненавидели его.

– Я Кёниг! – крикнул Кёниг срывающимся голосом. – Я верховный жрец!

– Все как я и говорил, – повторил Беспокойство. – Он придет и сделает вид, что он – это я. Какое беспомощное притворство. Какие отчаянные уловки. Но посмотрите, как он трясется от страха. Все вы видите его беспокойство. Подходящее имя я ему дал.

– Нет! – крикнул Кёниг, попятившись. – Я Кёниг. Это он… – он указал пальцем на ухмылявшегося доппеля, – он – Беспокойство!

Беспокойство печально покачал головой:

– Кто-нибудь видит во мне хоть малую толику страха?

На мгновение все глаза обратились к доппелю, и Кёниг с облегчением расслабился, но тут же взгляды снова обратились на него. Беспокойство стоял, выпрямившись во весь рост, совершенно бесстрашный.

Сердце Кёнига затрепетало от ужаса.

– Нет… Настоящий я – это я. – Голос его дрожал, звучал обессиленно и умоляюще.

Чья-то очень мускулистая рука легла на его плечо сзади и заставила его опуститься на колени. Подняв взгляд, он увидел, что сверху на него смотрит громадное лицо, и жалобным голосом ойкнул.

«Нет. Не может такого быть». Он же Кёниг. Разве это не так? О боги, как же ему страшно. Никак не собраться с мыслями. Что-то не так. Кёниг был бесстрашным. Проявлением его страха стал Беспокойство. Если он боится… то либо он сам и есть Беспокойство, либо этот доппель мертв.

«Почему они не любят меня?» Он так много сделал для своего народа. Ему нужна их любовь. Он ее заслужил. Они должны преклоняться перед ним!

Беспокойство вытащил из-под мантии зеркальце и поднял его так, чтобы увидел Кёниг. В зеркале отражалась комната, но не было видно никого из собравшихся.

Кёниг в упор смотрел на самого себя, державшегося прямо и не ведающего страха.

– Кто?

И он смотрел вниз, на самого себя.

– Я тот, кем ты станешь. Кёниг Фюример, верховный жрец Геборене Дамонен, теократ Зельбстхаса. А ты лишь бледное отражение. – Произнося последнее слово, он подмигнул сам себе.

«Отражение? Не удалось ли одному из отражений каким-то образом выбраться из зеркала? Не может быть! Ведь Беспокойство и Приятие все разбили!

Кроме того зеркала, которое Приятие держал у себя. Не сделал ли то же самое и Беспокойство? Конечно же».

Он указал вниз, на себя, и на плечо его перестала давить тяжелая рука. Но Кёниг едва успел испытать облегчение. С сокрушительной силой рука сжала его лысый череп в кулак и оторвала Кёнига от земли. Он повис, болтаясь как кукла.

– Он стал слишком опасен, – сказал он.

Нет, подождите. Не он произнес эти слова, а тот, самозванец. Боги, как же он напуган, как растерян.

– И все же он мне пригодится. Он должен служить.

Он стоял перед самим собой, которого видел в зеркале, поднятом к самому его лицу. В зеркале отражалась лишь пустая комната.

– Впихните его туда, – велел Кёниг дисморфикам.

Лицо Кёнига с силой придавили к холодному стеклу, и ухо смялось, надломленное жесткой рамкой зеркала.

«Оно слишком маленькое! Мне туда не пролезть!»

Поверхность зеркала медленно расступилась под его щекой и стала всасывать его, будто густая, холодная жижа. Череп сдавило так, что кость застонала.

«Да вы меня сейчас прикончите!»

Поверхность зеркала схлопнулась вокруг него, и он кубарем влетел в пустую комнату и с силой шлепнулся об пол. Череп его пульсировал от боли, и каждый вдох был похож на удар клинком в грудь; у него внутри что-то сломалось. Он осмотрелся вокруг. Пустая комната. Куда подевались все?

Он обернулся и увидел, что комната заканчивается стеклянной стеной. За этой стеной стоял народ, Дисморфики, жрецы и аколуфы – все они уставились на него. Такие огромные, просто гиганты. За окном все пугающе вертелось, и Кёниг понял, что смотрит вверх на самого себя.

– Как мне назвать тебя? – спросил Кёниг, находившийся за стеной.

Кёниг завопил, бросился всем телом на стекло, замолотил по нему кулаками, пока тот палец, который он сломал, ударив Приятие, не сломался снова.

Кёниг снаружи усмехнулся, и глаза у него были широко раскрыты и безумны.

– Они не слышат тебя, – прошептал он. – Никто тебя не слышит.

Кёниг рухнул на пол в своей пустой комнате. В своей тюрьме.

– Думаю, я дам тебе имя Крах, – сказал он, убирая небольшое зеркало под одежду. Он произнес что-то еще, но голос его приглушила толстая багровая мантия теократа, так что Крах уже не слышал ничего.

«Нет, это не я. Я здесь».

Распластавшись по полу, обхватив себя за сломанные ребра, Крах хихикал и плакал.

«Может, теперь ты и свободен, но теперь отражение – это я. Я вижу то, чего ты видеть не можешь».

Хихиканье превратилось в безумный хохот, а потом в захлебывающиеся болезненные рыдания.

Свобода Кёнига будет недолгой, Крах это знал.

«Морген вернется».