Глава 28

Гехирн проснулась в темноте, испытывая мучительную боль. Из трещин ее кожи текли ручейки жидкого пламени. Она заслуживала эту пытку и наслаждалась той болью, которая охватила все ее существо. Неправы философы: в После-смертии мы обретаем не возможность искупления, а возмездие. Наказание.

– Нет мне искупления. – Собственный язык казался ей обгоревшим кожаным ремешком.

– Да, но я не желаю тебя отпускать. – Гехирн слышала, как он тяжело дышит, с шумом набирая в легкие воздух. – Ты мне нужна.

Она узнала этот голос и поняла, что произошло. Не нужно ждать ни прощения, ни освобождения, ни искупления. Единственная слеза скатилась из пустой глазницы и будто горячим маслом обожгла ее растрескавшееся и покрытое волдырями лицо.

– Ты поправишься и будешь как игрушечка, новая и блестящая. Я должен стать богом, а ты должна помочь мне. – Губы жирного создания ожидающе блестели. – Ты должна.

Гехирн задала единственный вопрос, на который была способна:

– Почему?

– Потому что все должны любить меня. Все. – Гехирн услышала, что дышит он с присвистом. – Если меня все будут любить – беспредельно и абсолютно, – то меня никто никогда не предаст. А если я больше никогда не буду нуждаться, никогда больше не стану полагаться на любовь и поддержку других, то мне никто никогда не сможет сделать больно. – Она услышала, как сбивается дыхание Эрбрехена. – Ты же меня любишь, правда?

Что такое любовь? Разве это значит быть пленницей, беспомощно подчиняться желаниям и чаяниям другого человека? Хассебранд подумала об отце и решила, что да, именно это и есть, должно быть, любовь.

– Да, я люблю тебя. – И это правда, она любила этого жирного поработителя. – У меня нет выбора. – Она с трудом выговорила эти слова.

– А если бы у тебя был выбор, ты бы все-таки любила меня? – робко спросил Эрбрехен, и голос его дрожал от отчаяния.

Она тонула в его потребности, ее сокрушало это давление.

– Да. – И теперь это тоже было правдой.

– Спи. Тебе надо поправиться, а солнце все еще высоко.

Гехирн не столько уснула, сколько провалилась в забытье.

Когда хассебранд открыла свои новые, только что исцелившиеся глаза, она обнаружила, что Эрбрехен стоит над ней и колени у него дрожат от напряжения. Густые облака, остатки той бури, которой управлял Реген, скрыли луну.

– Вот видишь. Я же говорил, будешь как новенькая. – На лице Эрбрехена появились складочки: он смотрел на нее оценивающим взглядом голодного младенца. – Я есть реальность. – Он говорил так, как будто каким-то образом влиял на ее исцеление; как если бы без него она была бы ничтожна.

– Да, – оцепенело согласилась Гехирн, глядя на собственные руки.

На пальцах не осталось мозолей, а с ладоней исчезли бороздившие их глубокие линии. У нее никогда не было особенно много волос, но сейчас она оказалась совершенно лысой. Она провела рукой по гладкому лысому черепу. Ни волос, ни бровей; наверное, сейчас у нее очень удивленный вид. Руки у нее оказались удивительно тонкими, как будто ее тело, собирая все силы для исцеления, израсходовало почти весь ее лишний жир. Что же, с нее наконец сошел детский жирок? Неужели сейчас она наконец выглядит как взрослая женщина? У нее заурчало в животе.

– Как я хочу есть, – сказала Гехирн.

Эрбрехен капризно поморщился.

– Ты проголодалась? Представь себе, что чувствую сейчас я.

– Прости.

– Тут не найдется даже обугленной косточки, которую можно было бы погрызть.

Гехирн не знала, что сказать. Тысячи жизней превратились в пепел в одно мгновение бесконтрольной ярости и ненависти к себе.

– Извини.

Поработитель фыркнул:

– Понимаю, ты хочешь быть моим лучшим другом, но разве тебе обязательно быть мне единственным другом?

– Ты же сказал: «Сожги их всех».

– И что ж теперь, это я виноват в том, что произошло?

– Нет. Нет, конечно.

– Правильно. – Эрбрехен выглядел довольным. – Не допускай, чтобы такое повторилось.

– А если ты снова попросишь меня сжечь их всех? – спросила Гехирн.

Меж пухленьких губ показались мелкие зубки.

– Тогда сожги их всех. Само собой.

– Само собой, – согласилась с ним Гехирн.

Впервые с того момента, как очнулась, она осмотрелась вокруг. Вокруг не было уже многочисленной орды – друзей Эрбрехена. Поле вокруг покрывал слой намокшей золы глубиной по щиколотку. Здесь и там из груд серого пепла торчали удивительно белые кости. Ничто не шевелилось, не пели птицы. От паланкина остался только обугленный остов. Около Эрбрехена лежал длинный кусок толстой золотой ткани, заляпанной грязью. Гехирн узнала его: это было одно из знамен, развевавшихся на паланкине.

– Ты укрыл меня, – сказала она, кивнув в сторону куска ткани. – Защитил меня от солнца.

– Конечно же. Ты мой единственный друг. – Эрбрехен посмотрел искоса и бухнулся в сидячее положение. – Мне понадобится больше друзей. Если ты продолжишь их сжигать, я решу, что ты из ревнивых.

Гехирн смогла лишь кивнуть.

Эрбрехен протянул к ней мягкую тяжелую руку, поморщился и уронил руку обратно себе на колени со звуком влажной пощечины.

– Из-за этой небольшой проблемы нам придется двигаться намного медленнее. Я почти не могу ходить. Тебе придется мне помочь. – Он пристально посмотрел на хассебранд; пронзителен был взгляд его крошечных глаз, почти скрытых жирными щеками. – Ты мне нужна. И сейчас больше, чем когда-либо.

Эта отчаянная потребность сжала Гехирн будто в кулак.

– Я донесу тебя до ближайшего города.

– Договорились! – Эрбрехен вдруг нахмурился и указал на окружавшее их море золы. – Знаешь, те ходячие мертвецы.

– Шаттен мердер. Ассасины-котардисты. Слуги Кёнига Фюримера. Я думаю, они пришли убить…

– Меня. Это вполне объяснимо. Каким-то образом ваш старый друг узнал о моих планах и пытается остановить меня.

– Мне не кажется…

Эрбрехен махнул рукой, чтобы Гехирн замолчала.

– Мелкий Кёниг человечек, его планы еще мельче. – Заметив, что вышло в рифму, он хихикнул. – Он меня недооценивает, точно так же, как недооценивает тебя. Надо же, вообразил себе, что какие-то ходячие трупы могут представлять для нас опасность. – Он фыркнул. – Если бы ты их не сожгла, то я, конечно же, смог бы сделать так, чтобы они встали на мою сторону.

Гехирн хотелось бы сомневаться в словах поработителя, но она не могла.

С трудом встав на ноги, Гехирн с удивлением обнаружила, насколько легко ей стало двигаться с тех пор, как она избавилась от лишнего веса. Поле действительно оказалось совершенно безжизненным, как ей с самого начала и представлялось.

– Здесь что, остались только мы двое? Я что, сожгла их всех?

Эрбрехен все так же сидел в размокшей золе и рассеянно хлопал по ней ладонью, глядя на север, в сторону Зельбстхаса. Он не ответил на ее вопрос.

– Мне не хватает моих друзей. Мне не хватает их веры в меня. – Он посмотрел на Гехирн. – Много ли поселений между этим местом и Зельбстхасом?

– Несколько маленьких городишек, но ни одного крупного. – Ее осенила мысль, от которой стало тревожно. – Если Кёниг знал, что мы приближаемся, он послал бы не только ассасинов-котардистов. Он мог бы отправить против нас целую армию гайстескранкен. Дисморфиков, мерере, териантропов и всевозможных фобиков. Он мог бы нас раздавить.

– Не так-то легко меня раздавить, – пошутил Эрбрехен, поглаживая пузо.

– Шаттен мердер могли бы прийти под покровом темноты и убить нас обоих.

Эрбрехен широко раскрыл глаза, изобразив ужас.

– Да нет. У меня есть собственная судьба.

– Они что-то искали. Или кого-то.

Гехирн посмотрела на Эрбрехена и на мгновение ощутила брезгливость, но это чувство быстро пропало – поработитель заглушил его собственными душераздирающими потребностями.

– Кёниг послал их сюда кого-то найти.

– «Кого-то»? – Эрбрехен понюхал свои грязные руки. – Мальчика?

– Моргена, – прошептала Гехирн.

– Ах да, мальчик. Конечно! Те люди, за которыми ты гналась, вернулись в Зельбстхас и забрали у Кёнига маленького бога. Я же говорил тебе, что мы движемся слишком медленно!

Гехирн приняла для себя эту новую истину. С тех пор как небо затянули согнанные Регеном тучи, а Эрбрехен мертвой хваткой вцепился в ее сознание, она потеряла счет дням.

– Сколько времени мы путешествуем вместе?

Эрбрехен пожал плечами, отчего его груди задрожали.

– Скажи, сколько? – У хассебранд почти получилось на него разозлиться.

– Неделю? Может, меньше. То, что ты стояла на своем и все вокруг сожгла, не особенно ускорило наше приближение к цели.

– О боги. Неделю? – Она и не думала, что прошло так много времени. Тем троим, кого она преследовала, вполне достаточно было времени, чтобы достичь Зельбстхаса, выкрасть ребенка и сбежать. Она вспомнила гибкую некрасивую женщину, от которой веяло опасностью. От мысли, что ее можно будет найти, у Гехирн побежали приятные мурашки по спине. «Не это ли ощущение и есть настоящая любовь?» Она подумала, что, вполне возможно, это и так. Отбросив собственные чувства в сторону, Гехирн сосредоточилась на самом важном: Морген. Сейчас он уже может быть где угодно. Так где же он?

Она повернулась к поработителю.

– Если Аноми и ее ассасины искали Моргена, то в Зельбстхасе его нет. Мы движемся не в ту сторону.

Эрбрехен ударил по грязи пухлым кулаком.

– Так что же, мы его потеряли? Куда они могли бы пойти?

Гехирн почувствовала, как обдувает ее вспотевшую кожу прохладный ночной воздух.

– В Готлосе они оставили за собой много трупов, так что мне кажется, что они туда не вернутся.

По измазанным сажей щекам Эрбрехена скатились слезы ребячливой досады, оставляющие за собой светлые дорожки.

– И куда же? – Он моргал, глядя на Гехирн. – Куда они могли его отвезти?

Глядя на этого жалкого червя, Гехирн чувствовала, как в сердце ее начинает бушевать яростный огонь. «Сожги этого увальня сейчас. Сожги его, пока он не осквернил Моргена, средоточие всего самого чистого и красивого в этом дерьмовом мире».

Эрбрехен взвизгнул. Он услышал некоторые мысли Гехирн.

– Нет. Ты мне нужна. Я тебя люблю. Ты меня любишь. Ты мне нужна. – Глаза-бусинки почти исчезли за щеками, на которых были видны дорожки от слез.

Ее желание сжечь его угасло, задушенное потребностью Эрбрехена, который так отчаянно желал преклонения перед собой. Хассебранд сдалась, понурив плечи. «Боги, я навсегда останусь в этой ловушке. Он никогда не выпустит меня на свободу».

– Конечно, я люблю тебя. – Гехирн всем своим нутром приняла для себя эту горькую истину.

– Ты собирались… – Эрбрехен моргнул, глядя на нее. Глаза его покраснели, и казалось, что его сердце разрывается от горя. – Ты говорила, что будешь любить меня даже без принуждения.

Это был не вопрос, поэтому она просто пристально посмотрела на него.

– Вот как, – сказал он, и взгляд его стал жестким. – Понятно. – Он огорченно покачал головой. – Ну и не страшно… пока не страшно. А куда они могли забрать мальчика? – требовательно сказал Эрбрехен. От его хорошего настроения не осталось и следа.

– В какие-нибудь места, где Кёниг и Геборене Дамонен почти не имеют влияния. – Гехирн представила себе карту местности. Она указала на запад. – В Найдрих.

– А между этим местом и Найдрихом есть города? – спросил Эрбрехен.

– Несколько небольших сельских общин.

Эрбрехен разочарованно заворчал.

– Мне нужно собрать побольше друзей. А много ли людей в Найдрихе? – Поработитель с голодным предвкушением облизал губы.

– Там все – самый дурной сброд. Гайстескранкен, фехтовальщики и воры. Это будет опасно.

– Будет весело. Они захотят быть моими друзьями. – Эрбрехен влажно улыбнулся Гехирн, при этом его маленькие глаза сверкали жестким, холодным блеском. – Ты согласна?

Конечно, она с ним согласилась.

Они шли ночью, и Эрбрехен опирался на плечи сильно исхудавшей Гехирн.

«Я так долго ждала, когда он ко мне прикоснется, а теперь не чувствую ничего, кроме отвращения». И еще ненависти к себе. Знание – не сила, а наказание, ей посланное. Насколько счастливее она чувствовала себя, когда ничего не знала. Теперь она поняла, что те годы, когда она служила Кёнигу, были лучшими в ее жалкой жизни.

Поработитель постоянно жаловался, каких усилий от него требует ходьба и как ему неудобно, но при этом отказывался остановиться и отдохнуть. Он не желал оказаться в первом селении на их пути без Гехирн, а она все светлое время дня проводила, спрятавшись под остатками толстого знамени, которое они с собой захватили. Эрбрехен торопился, старался не терять попусту ночные часы; он совсем не берег силы Гехирн.

Эрбрехен, которому было непривычно, что вокруг него так мало народа, болтал без остановки.

Гехирн догадалась: тишина его до смерти пугает. Казалось, поработитель боится, что его окружение заметит или осознает какие-нибудь его недостатки, оставь он их в покое хоть на минуту. В определенном смысле это так и было – когда она решила, что умерла, какая-то часть ее разума вырвалась на волю, сбросив с себя наваждение его могучего бе-зумия.

«Поработитель». Когда она начала, всякий раз, думая об Эрбрехене, называть его про себя поработителем? Раньше такое было бы невозможно, особенно на таком близком расстоянии от него. Возможно, та хватка, которой держал ее этот человек, ослабела? Возможно, его сила уменьшилась, когда он потерял своих почитателей?

«На это мог бы ответить Ауфшлаг». День за днем росло в ней уважение к жирному воображуле.

Эрбрехен без остановки болтал о том, чем он в первую очередь подкрепится, когда они доберутся до цивилизованных мест.

Гехирн его перебила:

– Город.

– Как раз вовремя. Мне кажется, что от моих коленей осталось одно желе, и ступни тоже болят. Славно будет выспаться в кровати. Возможно, разделить постель с несколькими новыми друзьями. Ах да, ведь скоро поднимется солнце. Для тебя мы найдем какой-нибудь симпатичный подвал, где ты сможешь спрятаться. Тебе понравится.

– Да, – сказала Гехирн, толкая Эрбрехена, чтобы тот двигался побыстрее.

– Я люблю тебя, – напомнил ей Эрбрехен. – А ты любишь меня. – Он запыхался, стараясь идти в том темпе, который задавала хассебранд, но не жаловался.

Деревня оказалась сонным фермерским поселением, где жителей было человек тридцать; когда Эрбрехен и Гехирн, тяжело шагая, добрались туда, все спали. Петухи еще не успели пропеть зарю, и несколько десятков кур бродили между домов, вяло выклевывали дождевых червей. Даже собаки этого городка наблюдали за их приближением с сонным безразличием. Те немногие, кто проснулся в столь ранний час, собрались вокруг и глазели на Эрбрехена и Гехирн, которые стояли, завернувшись в измазанные размокшим пеплом лохмотья золотого знамени.

Никогда еще Эрбрехен не испытывал такой сильной усталости. Он так обессилел, что не мог уже произносить красивых речей. Вместо этого он воздел руки к небу и завопил:

– Вот он я! – со всей силы своих легких. Когда еще больше людей пришли на шум и присоединились к собравшейся толпе, он снова завопил: – Это я!

Он кричал, пока не охрип. Он кричал, пока вокруг него не собралось тридцать с лишним новых друзей, а затем удалился в самый роскошный дом, который нашелся в той деревне. Он хотел было отправить Гехирн в подвал, но побоялся оставить хассебранд так далеко от собственного влияния. Вместо этого он попросил своих новых друзей закрыть ставни на окнах спальни и как следует задернуть шторы. Позже, когда ему поднесли несколько огромных блюд еды, он попросил их построить ему новый паланкин с балдахином. «Будь я проклят, если пройду хоть один лишний шаг там, где можно без этого обойтись». Наконец он вызвал к себе мэра города, которому прежде принадлежала комната.

– Я хочу, чтобы на закате город был готов отправиться в путь.

Мэр, все еще в ночной рубашке, стоял перед ним с открытым ртом.

– Город? Отправиться в путь?

«Боги, вокруг меня одни идиоты».

– Да. Я желаю, чтобы все сложили вещи и были готовы отправиться в путь. Соберите всех лошадей и скот, сколько найдете. Двигаться мы будем быстро, так что кроме самого необходимого ничего не берите с собой, например, одежду не тащите.

– Как так – без одежды?

«Этот дурак первым окажется в котле».

– Вам не нужно пускаться в путь голышом, – нетерпеливо объяснил Эрбрехен. – Просто не берите лишней одежды. Возьмите побольше еды. – Он разглядывал идиота мэра. – И проследите, чтобы мой новый паланкин был удобным, пусть там будет побольше подушек.

– Конечно. – Мэр ловко развернулся на месте и прошествовал прочь, явно приятно взволнованный тем, что ему доверили эти приготовления.

Эрбрехен посмотрел туда, где сидела, съежившись под толстой попоной, Гехирн. Она не обращала на него внимания. У него сжалась грудь.

«Она сказала, что любит меня и что любила бы меня, даже будь у нее выбор».

Это была ложь.

«Боги, как же я одинок».

Глядя в спину хассебранд, он оскалил зубы. Она ему не нужна. Он ей покажет; ее предательство для него ничего не значит. От ее предательства ему не больно. «Она отвратительна», – сказал он себе – и это стало правдой. Эрбрехен вздрогнул от воспоминаний о том, как прикасался к той женщине. Высокая и сильная, полная противоположность всему тому, что он считает привлекательным. «Это никогда не должно повториться».

Когда солнце зашло за горизонт, Гехирн и Эрбрехен вышли и увидели поджидавших их жителей города. Гехирн надела одежду, которую прихватила из шкафов мэра, а Эрбрехен просто задрапировал свой необъятный торс хрустящими свежими простынями. В центре города стоял импровизированный паланкин, спешно сколоченный из досок, которые оторвали от ближайших домов. Наверху помещался огромный диван, заваленный подушками, – все это под развевающейся палаткой.

– Не такой роскошный, изящный и большой, как тот, на котором я ездил прежде, – заявил Эрбрехен, – но я вполне доволен.

Несколько самых рослых мужчин из городка помогли ему вскарабкаться на диван, и он рухнул там с довольным вздохом. Гехирн поднялась к нему на паланкин и села у его ног.

Поработитель махнул рукой двум девочкам, светловолосым сестричкам, чтобы они присоединились к нему. Их родители просияли, гордясь оказанной им честью. Только Гехирн отвела глаза, правда ей все равно не удалось пробудить в себе то отвращение, которое она пыталась почувствовать. Ее душа лишилась всяких эмоций. Она ничего не чувствовала, лишь то, что внушал ей Эрбрехен.

– Ой, да что с тобой, – упрекнул ее Эрбрехен, когда паланкин подняли в воздух десяток сильных мужчин. – Не гляди так мрачно, друг мой. Совсем скоро тебе будет кого сжечь, и немало.

Чтобы его почитатели двигались быстрее, Эрбрехен сообщил всем, что каждый вечер несколько человек, которые подтянутся в лагерь последними, будут пущены в рагу. Это не только поможет ему всегда хорошо кушать, – откровенничал он в разговоре с Гехирн, – но и заставит стадо держаться на минимальном расстоянии от него.

Гехирн поняла: чем ближе они находились, тем бо́льшую власть получал над их сознанием Эрбрехен. Чем сильнее он держал их в своих руках, тем больше они верили в него и тем сильнее он становился.

Поздно вечером новые друзья Эрбрехена схватили и притащили немолодую пару, что тащилась позади остальных, и разделали их на рагу для поработителя.

– Мне нужно было это устроить еще много лет назад, – шутливо говорил Эрбрехен, обращаясь к Гехирн. – Тогда сейчас я уже стал бы богом. Хорошо, что мы нашли мэра, он отлично умеет планировать. Я не уверен, что ты смогла бы так успешно организовать целый город – все собрались и пустились в путь. – Он довольно пощелкал языком. – Хорошо иметь полезных друзей.

«Он что, пытается заставить меня ревновать?» Как это ни печально, его прием сработал. Ей ужасно захотелось пойти разыскать мэра и оставить от него кучку пепла. Гехирн это бы ничего не стоило. Мгновенное усилие воли – и вот уже горячий пепел рассыпается пылью по ветру, как пляшущие светлячки. Но Эрбрехен не давал ей отходить от паланкина.

Поработитель гнал своих людей весьма быстро. Он давал каравану остановиться только на время, пока Гехирн разводила огонь, на котором варили несколько жалких душ, – а после этого они снова пускались в путь и шли всю ночь. Когда поднялось солнце, Гехирн заползла на задний край паланкина и спряталась под кучей одеял. Было невыносимо жарко, и ее плоть дымилась, пусть и скрытая от лучей солнца. После заката Гехирн встала. Ее кожа зудела, покраснела от солнца, и Эрбрехен пошутил насчет того, как вкусно она пахнет, изжарившись под одеялами.

Каждую ночь она выползала вперед, розовая, как сплошная рана, и снова садилась на переднем краю паланкина.

Караван двинулся к Найдриху.

Каждую ночь ей все легче было зажигать пламя и все труднее понимать, откуда исходит тот поток ненависти к себе и отвращения, благодаря которому вспыхивала искра.

Никто не заметил, что она не ела пищу, которую ей предлагали. Вместо нее Гехирн каждый раз, когда караван останавливался, собирала растоптанные семена и корешки. Кто-то, заподозрила она, пытается ее отравить. Поскольку Эрбрехен ее любил – или, по крайней мере, в ней нуждался, – основные ее подозрения пали на мэра. На самодовольного дурака она смотрела со все бóльшим недоверием.

В ту ночь, когда вдалеке показался Найдрих, к Гехирн подошел мэр. В руках у него была миска тушеного мяса.

– Вы не ели, – сказал он, протягивая вперед пищу. – Я сказал Эрбрехену, а он поручил мне вас покормить.

Гехирн посмотрела на поработителя, спавшего в своем паланкине. Одна из его юных фавориток вчера куда-то подевалась, а ее сестрица, свернувшись калачиком, лежала под его тяжелой рукой.

Она повернулась к мэру.

– Вам бы так этого хотелось, верно?

Тот улыбнулся.

«Он что, издевается надо мной? Я сожгу…»

– Вам нужно поесть. Так сказал Эрбрехен.

– Эрбрехен спит.

– Все равно. – Мэр поднял миску повыше, и в нос ей повеяло мясным духом.

Гехирн снова посмотрела на Эрбрехена. Поработитель тяжело дышал и храпел. «Если он еще немного растолстеет, он просто задохнется и умрет во сне». Эта мысль ненадолго порадовала Гехирн. Она вновь переключила внимание на мэра.

– Слишком быстро вы показываете ваши истинные намерения. Вы не сможете заменить меня. – Гехирн указала на Эрбрехена. – Я ему нужна. А вы? – Она шипела, как масло, закипающее на раскаленной сковороде. – Вы просто ему полезны.

– Он любит всех нас, – сказал мэр.

Хассебранд сожгла напыщенного мэра и посмотрела, как танцует от ветерка легкий пепел.

Возможно, Эрбрехен и заметил отсутствие мэра, когда проснулся, но ничего не сказал.

Найдрих становился все ближе, и поработитель весь трясся, как холодец при землетрясении. Маленькие глазки жадно всматривались вперед; Эрбрехен был весь в предвкушении, как голодный младенец, увидевший, что вкусненькое уже близко и вот-вот он сможет дотянуться до него своими жирными цепкими пальцами.

Эрбрехен хмуро глянул на Гехирн.

– Нам нужно было подходить к этому городу с десятитысячной армией. Ты действительно поставила меня в трудное и опасное положение.

– Котардисты…

– Не подводи меня на этот раз. Мне нужно, чтобы ты была сильной. Мне нужно, чтобы ты не теряла контроль над собой.

Но сила и контроль исключают друг друга. Своим могуществом Гехирн была обязана именно тому, что не могла себя контролировать. «Да это знает каждый последний дурак во всем мире!»

Она открыла рот, чтобы возразить ему, но вместо этого молча кивнула в знак согласия. Эрбрехен был прав – в тот раз Гехирн его подвела. Не имеет значения, что с добрыми намерениями.

Эрбрехен наблюдал, как хассебранд тихонько что-то бормочет себе под нос. Хотя солнце еще не поднялось, из-под воротника и из рукавов ее одежды сочился дым. От запаха жареного человеческого мяса у Эрбрехена потекли слюнки, но ему стало страшно: скоро придет момент, когда она окончательно сорвется.

Эта женщина давно бы уже сорвалась и погибла, если бы не была так нужна Эрбрехену. Он отчаянно надеется, что найдет ребенка раньше, чем хрупкий разум Гехирн сам себя уничтожит в гигантском всепоглощающем пожаре.

Она его обманула. Как она посмела, после всего, что он для нее сделал? Он делился с ней своим тушеным мясом, позволил ей ехать вместе с ним в его паланкине. Он предложил ей свою любовь, дал ей шанс поучаствовать в его поразительном достижении, а она отплатила ему ложью!

Грудь его переполняла боль от такого предательства. Ему казалось, что какие-то когти рвут на части его сердце.

И он никак не мог избавиться от этих переживаний.

Эрбрехен потер лицо и уставился на свои пухлые пальцы: они были влажными.

«Она любит меня только потому, что должна любить».

Она готова в мгновение ока его сжечь; это он видел в ее холодных голубых глазах.

«Она опасна, очень, очень опасна».

Возможно, именно это в ней привлекает.

Он смотрел на хассебранд, прищурив глаза, отчаянно желал ее любви и наполнялся отвращением от своего желания. Ему стоило отослать ее подальше, но он понимал, что не сделает этого. Она ненавидела его так, как был даже не способен ненавидеть никто из остальных его друзей, и он не мог этого вытерпеть.

«Она будет меня любить. Все должны любить меня!»