Глава 23

Какое-то время Гехирн с удовольствием ощущала легкое покачивание, убаюкивавшее ее, как никогда не баюкала ее мать. Наконец она приоткрыла один глаз и поняла, что лежит, раскинувшись, в паланкине Эрбрехена. Рядом с ней сидел поработитель, толстый, безобразный, с жирной, блестящей кожей. Когда Эрбрехен увидел, что Гехирн смотрит на него, он просиял своей обычной улыбкой толстого младенца – на лице, но не в глазах. Они холодно поблескивали, и в них были видны расчетливость и испуг.

– Ты должна любить меня, – сказал Эрбрехен. – Мне нужно, чтобы ты любила меня. Ты меня любишь.

Гехирн его любила. Эрбрехен был прекрасен. Заботливый и щедрый, он представлял собой воплощение всего, чем только может быть истинный друг.

– Я люблю тебя, – сказала Гехирн, и, пусть слова ее звучали искренне, она ясно вспомнила тот момент, когда поняла, что служит всего лишь орудием.

Знание не дало ей свободы. Ее тюрьма осталась прежней, как бы ей ни нравилось быть в этом заточении и как бы ни поклонялась она своему тюремщику. Она вспомнила Кёнига. «Они используют меня из-за моих способностей, но им нет дела до того, что я за человек». А любил ли ее хоть когда-то кто-нибудь по-настоящему, было ли кому-то до нее дело? «Или во мне есть что-то такое, что мешает меня любить?» Чья в том вина, ее или всех остальных? Или ее тянет к тем, кто потом с ней плохо обращается?

– Знаю, что любишь… хотя готовишь ты отвратительно, – отпустил мрачную шутку Эрбрехен. В ответ на недоумевающий взгляд Гехирн он пояснил: – Там на всех хватило бы рагу из душ, если бы ты не сожгла все мясо. – Он засмеялся, и на нем волнами задрожал жир. Смех сменился недовольной гримасой.

– Прости, – пробормотала Гехирн и села.

Толпа друзей Эрбрехена значительно выросла. Выживших было больше, чем Гехирн предполагала. Только подумать: она не ожидала, что после зажженного ею огня кто-то может выжить.

Она вспомнила.

– Ты ударил меня.

Эрбрехен фыркнул:

– Я спас тебя. Ты должна меня благодарить.

Ей ничего больше не оставалось.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Но в дальнейшем я постараюсь держать тебя поближе. – Эрбрехен самокритично усмехнулся. – Это тело создано для удовольствий, а не для стремительных бросков.

– Прости. – Сердце ее воспарило. Она будет близко к любимому. «Если он просто поймет, что чувствую я, он, возможно, и сам ко мне что-то почувствует». Как бы ей показать это ему? Ей хотелось дотянуться до него, прикоснуться к его мягкой коже и гладить ее.

Она подняла руку, и Эрбрехен нахмурился, увидев это.

– Не думай, что я не ценю твою дружбу, – сказал он.

Ее сердце, только что высоко парившее, рухнуло на землю. «Эрбрехен использует меня, а потом выбросит».

– Я никогда так не думаю, – ответила она.

– И не говори, что я никогда для тебя ничего не делал.

– Никогда не скажу.

– Хорошо. Ведь я тебя нежно люблю. Ты мой самый близкий друг. – Эрбрехен радостно рассмеялся. – Понимаешь? Ты от меня в нескольких пядях. Ты мой самый близкий друг!

Гехирн неожиданно для себя рассмеялись.

– Похоже, у тебя где-то в заднице засел маленький мальчишка, а?

Эрбрехен округлил глаза с притворным возмущением.

– Раз уж ты об этом заговорила, – согласился он, – надо сказать, я и сам ломал голову над тем, куда запропастился тот паренек. – Внезапно его шутливость как рукой сняло. – Ты нужна мне.

Гехирн просияла: она была счастлива тем, что нужна ему, пусть даже и не любима.

– Больше я тебя не подведу.

– Я знаю. Теперь ты будешь находиться как можно ближе ко мне.

«Чем меньшее расстояние их разделяет, тем проще ее контролировать». Гехирн ничего не сказала. Ощущение счастья улетучивалось.

– Наше последнее приключение меня кое-чему научило, – задумчиво проговорил Эрбрехен. – Хотя мои друзья мне нужны, полагаться следует только на самого себя. Это моя судьба. – Он, будто извиняясь, покачал головой. – Друг мой, мне необходима твоя сила, но я к тому же обязан оберегать собственную силу. Я – стержень. Я в центре всего. Когда я Вознесусь и стану богом, это произойдет благодаря моим собственным действиям.

«Он думает, что, когда использует меня, чтобы сжигать города, это каким-то образом следует считать его собственным достижением?» Вспышка ярости, охватившая Гехирн, погасла в тот самый момент, как она посмотрела на Эрбрехена.

– Я больше не могу делиться с тобой рагу из душ, – проговорил он, не обращая внимания на испуганные всхлипы Гехирн. – Да и я все равно сомневаюсь, что оно тебе как-то помогало. – Он лучезарно улыбнулся хассебранд. – Не о чем беспокоиться. Моя судьба защитит нас обоих. Чем сильнее я становлюсь, тем в большей безопасности оказываешься ты, – рассудительно пояснил он.

Гехирн ехала в паланкине рядом с Эрбрехеном, и поработитель не отпускал ее от себя дальше, чем на несколько футов. Она ощущала влияние Эрбрехена как тяжелый груз, который вот-вот раздавит ей грудную клетку. Ей было трудно дышать. Боль и гнев от того, что сначала показалось ей предательством, улетучились. Эти чувства не забылись, но и не в состоянии были набраться силы, угнетенные властной волей Эрбрехена.

Кёниг никогда не использовал свое могущество вот так, и в те редкие моменты, когда Эрбрехен на что-нибудь отвлекался, Гехирн задумывалась, способен ли вообще был теократ породить такой коварный план. Когда Кёниг ставил перед собой цель чего-то добиться, ему ничто не могло помешать, но он не влиял на людей так, как Эрбрехен. Если Кёниг внушал к себе верность и желание служить, Эрбрехен требовал бездумного поклонения. Значило ли это, что Кёниг обладает меньшей силой, или же его могущество гефаргайста просто проявлялось иначе? Сыграли ли ранние годы Эрбрехена роль в том, какого рода способности у него развились? А как повлияло на нее ее собственное прошлое? Она всегда считала, что в своих особенностях может винить родителей, но что если она надломлена уже с самого рождения? Гехирн подумала, что надо будет спросить об этом Ауфшлага, когда она вернется в Зельбстхас.

«Возможно, те экспериментики, которые проводил много воображавший о себе ученый, все же были не совсем бесполезны».

Со всех сторон на горизонте бушевали свирепые грозы. Здесь, в глазу бури, раскаты грома звучали оглушительно, но гроза их почти вовсе не касалась. Тяжелые облака скрывали солнце и небо, так что было невозможно отличить день от ночи. Вся жизнь превратилась в серое однообразие. Буря двигалась вместе с ними, и Гехирн понимала, что Реген еще жив, хотя прошло некоторое время с тех пор, как она в последний раз видела тощего шамана. На землях, по которым пролегал их путь, уже успела пройти необузданная буря, возникшая по воле Регена. На полях, которые попадались им на пути, кукуруза и колосья были прибиты ветрами и градом к самой земле. Почти все деревья поломались, треснули, оказались обожжены или разбиты на части ударом молнии.

Эрбрехен хмуро посмотрел на грязную толпу, шагавшую вокруг его паланкина, и Гехирн на мгновение испытала чувство свободы, с которым к ней приходило понимание, что ее поработили и используют.

– Прости меня, – тихо сказал Эрбрехен, качая головой. – Пожалуйста, прости меня.

Гехирн ошеломленно посмотрела на него.

– Что?

– Я знаю, что ты любишь меня. – Он поднял в сторону Гехирн руку, нахмурился, глядя на нее, и снова положил ее на жирное бедро. Он моргнул, и по его круглым щекам покатились слезы. Никогда прежде не случалось Гехирн видеть такой сокрушительной печали.

«Он любит меня! Он просто не знает, как это показать!» Это она слишком хорошо понимала. Эмоции так трудно передать, а любовь особенно.

– Меня все любят, – сказал он. – Все. Как я могу разобраться, кто меня по-настоящему любит? – Он взглянул на нее, и его покрасневшие глаза умоляли понять его. – Они должны меня любить.

– Я люблю тебя, – сказала она.

И тогда она вспомнила те моменты, когда оказывалась на той границе, за пределами которой Эрбрехен не имел влияния. Поработитель.

– Конечно, любишь. – Он кривовато улыбнулся. – Меня все любят. – Он посмотрел мимо нее и произнес: – Я так одинок.

«Ты не одинок. Ты никогда не будешь одинок, пока я рядом с тобой». В тот самый момент его внимание что-то отвлекло, и ее сердце пронзила боль. «Ты глупа. Ему вовсе нет до тебя дела. Никому нет дела до тебя».

Караван остановился еще в трех небольших городах, и к ним присоединилось множество людей. Если двигаться в таком темпе, то тот путь, который Гехирн проделала за три дня, у Эрбрехена и его друзей займет две недели.

Но сила Эрбрехена росла с каждым городом и городком, поддавшимся его влиянию. Конечно же, теперь то расстояние, на которое распространялась его власть, было уже значительно больше. Последний город – укрепленное поселение, названия которого Гехирн не знала, – поджидал их прибытия, крепко заперев все входы. На стенах стояли лучники, а рядом с дюжину разного рода гайстескранкен. Хассебранд была уверена, что ее снова позовут жечь. Желание сделать это заставляло ее трепетать, как будто душа ее стала натянутой струной.

Но Эрбрехен жестом указал Гехирн остаться сидеть, а сам с трудом, покряхтывая, приподнялся в сидячее положение. Эрбрехен прокричал во весь голос, обращаясь к огражденному крепостной стеной городу. Он говорил о том, как важны для него здешние жители и как они нужны ему. Через несколько минут ворота открылись, и из них вышли правители города, за которыми последовали военные и отряд гайстескранкен. Каждый принес многословные извинения за недопонимание и за неудобства, которые, возможно, был вынужден терпеть Эрбрехен. В прошлом гордые люди, сейчас эти мужчины и женщины, умоляя о прощении, предлагали в дар своих дочерей и сыновей. Эрбрехен великодушно махнул рукой в знак того, что они могут не извиняться, но взял одного мальчика и двух девочек в свой паланкин.

Когда поработитель нашел себе новые утехи, Гехирн почувствовала такую боль, как будто ее с силой пнули в живот. Она чувствовала себя как ребенок, которым пренебрегает мать: ненавидела его и все равно нуждалась в нем.

Новые друзья Эрбрехена около часа грабили собственный город, и, когда они забрали достаточно ценностей и съестного, процессия снова пустилась в путь. Паланкин, который сейчас несли мужчины и женщины, еще не успевшие ослабеть на службе у поработителя, ритмично покачивался, и толпа текла все дальше.

Хотя мысли Гехирн прояснились, покинуть паланкин она была не в состоянии. Когда ей требовалось помочиться, она садилась на корточках на заднем краю паланкина и через плечо смотрела на следовавшую за ним толпу, а они глазели на нее. Похоже, они завидовали ее высокому положению, шагая по лужам ее мочи.

«Огонь никогда не подводит тебя, никогда не разбивает твое сердце». Гехирн оскалилась, обнажив хищные клыки; она глянула на тех, кто шагал ближе всего к паланкину. Они шарахнулись от ее раскаленного взора. Если бы Эрбрехен выпустил ее с паланкина, она, пожалуй, испепелила бы сие разросшееся племя рабов. От этой мысли у нее потекли слюнки.

Зашло солнце, и Эрбрехен сказал, что настало время разбить лагерь и зажечь костры. Гехирн не могла даже приблизительно оценить теперешнюю численность друзей Эрбрехена. Их было уже несколько тысяч, и они безобразным, смрадным ковром покрывали изуродованную грозами землю.

Свой постоянно растущий отряд гайстескранкен Эрбрехен держал поблизости от паланкина. В редкие моменты прояснения рассудка Гехирн понимала, что поработитель их боится. Все остальное время гайстескранкен оставались просто любимыми новыми друзьями Эрбрехена, и поскольку среди них она единственная была хассебранд, Гехирн сохраняла приввилегированное положение и продолжала путь в паланкине.

Когда угас дневной свет, в лагере ожили костры, которые освещали теперь землю трепещущим желтым сиянием. Здесь, в глазу подвластной Регену бури, ветра не было и дым от тысяч костров не тянулся ни в какую сторону. Как и Гехирн, дым оказался в западне.

Танцевали, извивались и скакали истощенные тела, и в свете мерцающих огней эта сцена казалась отвратительной и сверхъестественной.

– Наверное, я умерла, – прошептала Гехирн.

Это было то самое Послесмертие, полное осуждения и мучений, которым запугивал ее отец.

Служа чужим целям, Гехирн убила несчетное число людей. Пусть Кёниг никогда не использовал ее так, как сейчас Эрбрехен, но за время службы у теократа хассебранд отправила на тот свет немало людей. Ни разу не сожалела она ни об одной смерти. Каждая вспышка пламени, каждое скрюченное тело зажаренных заживо, каждый дымящийся столб пепла – все это делалось ради чего-то более важного. Чего-то большего, чем сама Гехирн, большего даже, чем Кёниг. Геборене Дамонен давали Гехирн то, чего она не могла обрести нигде больше: цель. Какой бы неблизкой ни казалась эта цель, но она своей работой играла роль в создании первого истинного бога, которого обретут люди.

Гехирн посмотрела туда, где Эрбрехен возлежал с тремя детьми, все еще не успев удовлетвориться. От мысли о том, что Морген – сама чистота, само добро – окажется в распоряжении Эрбрехена, у нее внутри все сжалось, будто ее внутренности оказались в чьем-то сильном кулаке.

«Поработитель будет использовать мальчика так, что…»

Эрбрехен бросил взгляд через согнутые спины детей и с блаженствующим видом улыбнулся Гехирн.

Затем его глаза закрылись, и было видно, что он витает где-то далеко. Гехирн моргнула и отвернулась, запутавшись в нахлынувших на нее противоречивых чувствах к этому смехотворной внешности человеку. Ее внимание привлекла худая, как палка, фигура, которая, спотыкаясь, двигалась к паланкину. Реген Анруфер, шаман племени шламмштамм. Тощий, как скелет, сухой, как побелевшая на солнце кость, и с улыбкой сумасшедшего, этот человек с ненавистью смотрел на Гехирн.

– Эй, хассебранд, любительница лизать задницу, ну а сейчас ты тоже чувствуешь, что твой друг любит тебя? – произнес Реген голосом, похожим на шуршание опавших листьев. – Как тебе нравится на твоем почетном месте? – Его смех прервал приступ кашля, такого сильного, что кости постукивали друг о друга.

Гехирн оглянулась на Эрбрехена, но поработитель все еще развлекался с детьми. Она повернулась к шаману и усмехнулась.

– А тебе как нравится шагать по моим какашкам и моче?

Реген пожал плечами, при этом свирепо глянув себе под ноги.

– Я ходил к краю лагеря. К самому краю. – Он посмотрел на хассебранд. – Я почти ушел. – Он хохотнул. – Чуть не ушел вместе с моей бурей.

– Так почему же ты остался? – спросила Гехирн, которой действительно стало любопытно узнать ответ.

– Я не смог! – всхлипнул Реген. – Я видел свою свободу, но я недостаточно желал ее, чтобы пойти дальше. – Он бросил взгляд на растекшееся во все стороны жирное тело. – Один шаг, – прошептал он. – Один шаг, да чтоб ему пусто было.

– Он слишком сильно держит нас, – тихо сказала Гехирн.

Реген фыркнул, и его лицо снова изобразило ненависть.

– Я не справляюсь. – Хохотнув, он указал на небо, пронзенное молнией, и у заморгавшей Гехирн в глазах еще некоторое время оставалась, будто отпечатанная, эта вспышка. Поработитель не обращал внимания ни на молнию, ни на гром, ни на перепуганное блеяние своих почитателей. – Я несколько дней не спал. Я едва иду. Мой разум бродит там, куда мне дороги нет. – Реген хихикнул. – И туда же отправилось мое здравомыслие. Когда я не выдержу, буря вырвется на свободу. – С видом надломленного человека он оскалился, глянув в сторону Эрбрехена. – Ты ему расскажешь? Предупредишь его об опасности?

Гехирн смотрела на дрожащего шамана и думала о той огромной разрушительной мощи, которую несли в себе грозовые тучи, клубившиеся и звеневшие на горизонте. День за днем, час за часом, тихий глаз бури медленно стягивался. Разрушительный шторм подходил все ближе.

– Нет.

По лицу Регена казалось, что он испытывает к ней и благодарность, и отвращение.

– Трусливая ты…

– Что это там творится, черт возьми? – перебила Гехирн, указав куда-то далеко за спиной у тщедушного шамана.

Реген раздраженно фыркнул и повернулся, чтобы посмотреть туда. На северном конце лагеря люди суетливо перебегали с места на место, расчищая кому-то путь. Гехирн и Реген молча наблюдали, как эта волна суматохи подкатывается ближе. Через толпу шествовало несколько фигур, которых люди Эрбрехена не пытались остановить и от которых шарахались в стороны.

– Их шестеро, – произнес Реген.

Гехирн прищурилась.

– Да у тебя глаза посильнее, чем у меня. – Шестеро, идут с севера. Из Зельбстхаса? От Кёнига? С мгновение она нервно пыталась принять решение. Гехирн вздохнула. – Я должна сказать Эрбрехену. – Повернувшись, она увидела, что поработитель с нескрываемым интересом смотрит вдаль, мимо нее.

– Реген, – велел Эрбрехен, – приведи наших новых друзей познакомиться со мной.

Шаман нахмурился, но двинулся в сторону шестерых непрошеных гостей.

Гехирн наблюдала, как истощенный шаман пробирается через толпу. Реген, ослабевший от кровопотери и недосыпания, то и дело спотыкался. Шаман замедлился, приблизившись к шестерым новым друзьям Эрбрехена, и остановился в нескольких ярдах от них. Он обернулся и посмотрел на Эрбрехена и Гехирн. Шаман широко улыбнулся, так что хассебранд показалось, что она может разглядеть его гнилые зубы.

– Чему он, черт возьми, так улыбается? – раздраженно спросил Эрбрехен.

Гехирн на мгновение содрогнулась от понимания происходящего и от страха. Только одно могло пробудить у измученного поганца такую улыбку: свобода.

А что может дать Регену свободу?

Смерть.

Реген что-то сказал, обращаясь к пришедшим, но Гехирн не могла разобрать слов. Прошипели клинки, со сверхъестественной скоростью вынутые из ножен, и Реген пал под их ударами. Шаман племени шламмштамм, разрубленный на три части, упал, продолжая все так же улыбаться.

Спокойный глаз бури со страшной силой схлопнулся и исчез. Вспышка молнии ослепительно ярко осветила демоническую картину, и Гехирн хорошо разглядела тех шестерых, которые с обнаженными клинками шагали к паланкину Эрбрехена.

«Аноми и ее шаттен мердер». Гехирн часто задумывалась о том, удалось бы ей справиться с любимыми убийцами Теократа. Она предпочла бы иметь дело с Асеной и ее тиргайст. Не потому, что боялась Аноми, а из-за того голода, который пробуждало в Гехирн гибкое тело девушки-териантропа. Асена терпеть не могла Гехирн, и это делало ее еще более желанной. Увы, не Асену привела к ней судьба в тот вечер.

Эрбрехен выкрикивал то приказы, то признания в любви, обращенные к шаттен мердер.

Не обращая на него внимания, они резали всех, кто оказывался у них на пути.

Гехирн выбралась из паланкина и встала между Эрбрехеном и живыми мертвецами. «Убить его они смогут после того, как убьют меня».

Горизонт со всех сторон будто обрушился.