Олег Кожин
Лисья осень
Есть звуки, которые ни с чем не спутаешь, и крик ребенка в осеннем лесу – один из них. Вечерело, солнце укладывалось почивать рано, едва нагретый воздух остыл в считаные мгновения. Новое седло ожидаемо натерло задницу, спину ломило после дня в пути, сжимающие поводья руки зябли. Хельга собиралась останавливаться на ночлег, присматривая удобный съезд с тракта. Сейчас она меньше всего желала встревать в чужие неприятности. И все же, услышав пронзительный, полный отчаяния крик, без раздумий послала лошадь в галоп.
На поляне, залитой багрянцем закатного солнца, четверо опутывали веревками неистово верещащий комок. Лошадь Хельги грудью смяла ближайшего, заржала угрожающе, наподдала копытом. Лиходей опрокинулся навзничь, да так и остался недвижим. Еще до того, как лошадь развернулась, Хельга скользнула на землю, со свистом освобождая меч из ножен.
Ватага оказалась слаженная. Переломанного собрата списали со счетов моментально, едва взглянув. Вытянулись в нестройную линию – двое, с мечами наголо, по краям, один, безоружный пока, посередке. Под его коленом вяло трепыхалась девчонка в меховых шароварах и неуместном в лесу ситцевом платьице. Сумерки делали бороды мужчин спутаннее, а брови гуще, но для душегубов с большака троица оказалась одета слишком уж богато: под короткими шерстяными плащами блестели кольчуги, на предплечьях наручи из толстой кожи, да и оружие – не ржавые серпы, честная сталь! Поодаль нервно перетаптывалась четверка холеных коней. В душе Хельги шевельнулось нехорошее предчувствие.
– Кем бы ты ни был, воин, должен предупредить тебя, что ты идешь поперек воли Светлейшего Князя…
Мужчина говорил без страха, без злобы, скорее, с легким любопытством. Он рутинно выкручивал девочке руки, сохраняя спокойствие, как если бы перехватывал веревкой охапку хвороста. Высокий, крепкий, но узкоплечий. Не воин. Горбоносый, чернявый, борода клинышком. Не северянин. Ромей, должно быть. Хотя откуда здесь взяться ромею? Происходящее нравилось Хельге все меньше.
– …и мешаешь отправлению Божественного Правосудия.
Рот Хельги скривился, словно клюкву разжевал. Чтобы в этом медвежьем углу, так далеко от Столицы, на глухой лесной тропе, почти ночью, наткнуться на Псов Господних, это нужно быть у богов в особом почете. Поганые сумерки, Хелль их задери! Скрыли алые кресты на плащах, превратили княжеские фибулы в игру теней.
Под коленом ромея полузадушенно пискнула девчонка. «А что? – зашелестел в ухе подленький голосок. – И прошла бы себе мимо? Что тебе до нее?! Стоит ли безымянная крестьянская байстрючка гнева Светлейшего Князя?» Ромей молчал, давая дерзнувшему время внять голосу разума. Только ни его красноречивое молчание, ни паскудный шепоток в голове уже ничего не могли изменить. Хельга не проехала бы мимо, будь на месте самоуверенного жреца хоть сам Светлейший Князь.
– Девчонку отпусти, – приказала она.
Коренастый детина слева недоверчиво хохотнул.
– Патер, да это ж баба!
Натруженная кисть ловко крутанула меч, детина беспечно шагнул вперед. Хельга вздохнула, шлепнула лошадь по крупу, отгоняя в сторонку. Первый выпад отбила играючи, пустив клинок по касательной, а второго не было. В подшаг сократив расстояние, Хельга ушла вбок и, почти не глядя, отсекла гридню кисть, аккурат возле наруча. Воин еще смотрел, как хлещет красным культя, даже заорать не успел, а клинок, завершая движение, с чавканьем вонзился ему в шею. Тело студнем оплыло на примятую траву. Второй гридень шагнул было на помощь, но застыл, остановленный резким окликом.
– Довольно!
Наступив девчонке на горло, чернявый жрец развел руками.
– Чего ты хочешь, госпожа Хельга? Какой резон тебе защищать эту тварь?
Хельга нехорошо прищурилась.
– Знаешь меня?
– Не так много на свете рыжих женщин, что владеют мечом лучше многих мужчин, – пожал жрец плечами. – К тому же на пути сюда в одной корчме хозяин рассказывал, как ты, не далее как позапрошлым утром, усмирила двух пьянчужек… а заодно поведал, за что тебя прозвали Хельгой Кровавой.
– Такую уродину ни с кем не спутаешь, – пробурчал гридень.
Уши Хельги вспыхнули, и она возблагодарила Фрейю за сумерки, которые поносила минуту назад. Она увидала себя их глазами: широченная бабища с лицом, напоминающим свекольный клубень в обрамлении спутанных кос, в которых в последние годы седина успешно давила рыжие всполохи.
– Скажи своей шавке, – угрюмо велела Хельга, – если она откроет пасть еще раз, то я с радостью расскажу ей, за что меня называют Хельгой Яйцерезкой. Девчонку отпусти, и мотайте отсюда. Живо, ну!
От ее крика дернулся гридень, но сам жрец даже не дрогнул.
– Я думаю, у нас возникло небольшое недопонимание, любезная Хельга. Мы не душегубы и не злодеи. Мы вестники княжеской воли. А то, что ты ошибочно приняла за человеческого ребенка, суть есть демон из преисподней, порождение дьявола.
Говоря так, жрец за плечи вздернул девочку на ноги. Хельга не сдержалась, громко охнула. Длинные юбки упали, скрывая ноги, но и без того было ясно, что не меховые шаровары одевали их, а мех. Настоящий густой мех, рыжий, с пламенным отливом. Веревка стянула тонкие лапы с черными когтями. Тесный ворот перехватывал белую грудь. Острая лисья морда глядела на Хельгу умоляющими, такими человечьими глазами небывалого ярко-зеленого цвета. А, чтоб тебя! Лисавка!
Хельга упрямо тряхнула косами.
– Третий раз повторять не стану.
Молчание жреца стелилось угрожающе, по-змеиному. Мгновение казалось, что гаркнет сейчас, посылая последнего воина своего в самоубийственную атаку. Но нет, аккуратно снял ногу с пленницы, отступил на шаг. Развел тонкие ладони в стороны, дескать, воля ваша. Лисавка проворно отбежала в сторону, замерла, недоверчиво сверкая глазищами. К спасительнице своей приближаться не спешила.
– Ты ведь понимаешь, любезная…
– Моя любезность вот-вот закончится, – грубо оборвала Хельга. – Собирайте свою падаль и убирайтесь.
Жрец благоразумно заткнулся. Кивнул, раздражающе спокойный, уверенный. Да и что ему, в самом деле? Весь мир теперь охотничьи угодья Господних Псов. Гридень, ругаясь вполголоса, привел коней. Уже в седле, поглаживая жеребца по холке, жрец погрозил лисавке костлявым пальцем с тяжелым перстнем.
– Дьявольскому семени – дьявольская удача. Но она всего лишь отсрочила неизбежное. А ты, любезная Хельга… в следующий раз я подготовлюсь к нашей встрече получше. Меня зовут отец Кирилл. Запомни мое имя.
– Захвати пяток дружинников с самострелами, Кирилл, Один ведает, чей ты там отец, – нехорошо ухмыльнулась Хельга. – Тогда, может, и сладится чего.
Жрец почтительно склонил голову, прощаясь, и тронул поводья. Вскоре топот копыт потонул в густеющих сумерках. Псы исчезли, бросив своих мертвецов. Хельга сплюнула, принялась расседлывать лошадь. Нет времени искать другое место для ночлега. Ночь наползала, жадно глотая деревья и кусты. Еще немного, и во мраке не различишь собственного носа.
Хельга моталась по свету с двенадцати лет, видала всякого, но с живым перевертышем столкнулась впервые. Слыхала разных баек от соратников, по тавернам, кабакам и у походных костров про колдунов, что умеют обращаться в зверя лесного. Раз, под Новгородом, даже видела мертвого волкодлака… ну, так говорили ушкуйники, убившие оборотня. Огромная жутковатая туша была так яростно изрублена топорами, что пойди пойми, волкодлак это или просто здоровенный уродливый волчара. А лисавка – вон она, топчется на месте, не зная, как себя вести. Ловкие пальцы давно избавились от пут, нервно теребили подол платья. Дитя дитем, Хелль задери…
– Ты это… или проваливай, или хворост тащи. Неча столбом стоять.
…Мягко потрескивали сухие сучья в костре. Плечи Хельги упирались в шершавый ствол старой березы. Меж толстых корней, на подушке из палых листьев, завернувшись в плащ, было удобно, как в кресле. Плывущий жар грел пятки, ноздри приятно щекотал запах горящего дерева. Сверху раскинулось небо, сплошь в дырках от звезд, с огромной прорехой убывающей луны. Большая Медведица блестела драгоценным ожерельем, знать, завтра холода возьмутся за дело всерьез.
Вяленое мясо на вкус отдавало плесенью, от соли щипало десны, но лисавка свой кусок схарчила в один присест. У Хельги зубов едва половина осталась, а у этой точно две пилы во рту. Острые зубы, хищные. Такими и кость разгрызть можно. И сидит по-лисьи, на задних лапах, обмотавшись пушистым хвостом с белым кончиком. А хворост кидает совсем как человек. И украдкой вытирает слезы.
Засыпалось рядом с перевертышем тревожно. К тому же как знать, далеко ли уехал пес Кирилл со своим прихвостнем. До глубокой ночи Хельга вслушивалась в звуки ночного леса, ерзая меж узловатых корней. Проснулась от громкого треска лопнувшей в огне ветки. В отдалении, лежа в индевеющей траве, стеклянными глазами глядели в ночь остывающие покойники. Лисавка шерудила в костре обожженной хворостиной. Повела острыми ушами, оскалилась в подобии улыбки.
– Спи. Они взаправду уехали, – впервые заговорила лисавка. – Далеко уже, и скачут не останавливаясь.
Странный голос. Странная речь. Вроде и человек говорит, а вроде и лиса тявкает. Чудно. Хельга хмуро кивнула, набросила капюшон, перевернулась на другой бок и проспала до самого рассвета. Ей снилась диковинная деревня и лисы, ходящие на двух ногах. Они раскланивались при встрече, торговались на рынке, танцевали, пели и вообще вели себя, как люди.
Утро принесло чистое небо и первые заморозки, а с ними – привычную ломоту в костях. Но пятки по-прежнему нежились в тепле, лисавка исправно кормила огонь всю ночь. Хельга, кряхтя, подвинулась к костру, подержала грубые намозоленные руки над языками пламени. Пузырилась вода в закопченном походном котелке – ее котелке. Надо же, лиса – а домовитая. Хрустя размоченным в кипятке сухарем, Хельга все думала, как же это угораздило ее, и, впервые за долгие годы, не понимала, что делать. Сборы заняли не много времени. Хельга залила костер, взобралась в седло и послала лошадь на тракт. Лисавка увязалась следом.
Старой дорогой пользовались редко, потому-то Хельга ее и выбрала. Темнолапые ели местами сдвигались так тесно, что касались ветвями конских боков. Многие думают, что на большаке безопаснее, да только не так это. Лиходеи на большаке чаще всего и промышляют. Что им ловить на пустом тракте? Когда путешествуешь сам-один и в седельной суме твоей золота и побрякушек на три безбедные старости, волей-неволей захочешь держаться от людей подальше. Кто ж знал, что так сложится?
Нет-нет да косилась Хельга на странную попутчицу. Вишь как вышагивает на задних… лапах? не поворачивался язык назвать ногами. Длинные пальцы, цепкие, не человечьи, не звериные. Подошвы грубые, видать, идет без башмаков и не морщится. Когда б не вытянутая черноносая морда, не острые уши, сошла б за девочку в лисьей шубейке. С неожиданным стыдом Хельга вспомнила, как достался ей после дележа добычи богатый плащ, отороченный чернобуркой. Тьфу, пропасть!
– Почему ты вступилась за меня?
Хельга вынырнула из трясины непривычных дум. Поджав узкие губы, бросила на лисавку озадаченный взгляд. Правду сказать? Что ошиблась, влетела сослепу, сумерки, окаянные, попутали? Но лисавка оказалась умной. Тихо залаяла, часто-часто, и Хельга поняла, что она смеется.
– Не сразу, нет! Потом, когда священник показал тебе, кто я. Почему?
Можно было отбрехаться, сказать, что нынче Светлейший Князь Хельге не указ, и ссоры с его людьми она не боится, и что поздно сдавать назад, загубив двух Псов. Доля правды в этом была, Хельга оставила службу, дружину. Из Новгорода путь ей лежал домой, в родимый Хедебю. Отвоевалась Хельга-валькирия, Хельга Кровавая устала лить кровь за чужого конунга на чужой земле.
– Ненавижу их. – Хельга смачно сплюнула под копыта.
Сама не ожидала, сколько злобы может вместить ее надтреснутый голос. Зеленые глаза лисавки сверкнули любопытством.
– Псов никто не любит. Но все же? Они твоего рода, а я – нет. Так почему?
Хельга молчала долго, обдумывая, катая мысли, как скользкие речные голыши. С детства не любила болтать, в дружине имела славу человека, за которого разговаривает меч, а не язык. Но пытливый лающий голосок мягко требовал ответа. Что, что сказать тебе, удивительное создание?! Как рвалась на части душа и сердце плакало, когда Псы, подстрекаемые чахоточным жрецом, рубили столетний молитвенный дуб, на котором и Одину не зазорно повисеть? Как до белизны сжимались костяшки пальцев, обхвативших рукоять меча, при виде изрубленных седовласых волхвов? Или как клокотала в горле бессильная ярость, а в ушах звенели крики ведуний, объятых очистительным пламенем?
– Они не моего рода, – обрубила Хельга.
Ткнула лошадь пятками в бока. Та заржала недовольно, пошла резвей. Лисавка опустилась на четвереньки и шустрой рыжей молнией полетела рядом. Драный ситец развевался, как полотнище стяга.
Больше лисавка вопросов не задавала. На привале, у разбитой телеги без колес, сидела молча. Сосредоточенно жевала свою пайку мяса, прядая ушами на пару с лошадью. Пушистый хвост жил своей жизнью, оплетая тонкие щиколотки то справа, то слева. Впервые в жизни молчание угнетало Хельгу. Лес пах прелью, осенней смертью. Во рту стоял гадостный привкус плесневелого мяса, не смываемый даже родниковой водой из бурдюка.
– Они ведь тебя живьем взять хотели. Чего так? У Псов со старой верой разговор короткий.
– Нечисть, – тявкнула лисавка. – Так они нас называют.
– Не-чисть…
Хельга попробовала слово на вкус. Вот погань! Гаже подпорченного мяса, что всучил ей ушлый трактирщик!
– У Светлейшего Князя звериные ямы в Киеве. Псы на стоянках болтали. Собирают нечисть на потеху народу. Трепались, что даже коркодил есть, и мамут, и всякой живности. Только вайе нет.
– Вайе?
– Вайе. – Лисавка коснулась груди когтистой лапкой. – Мы вайе. Самому Светлейшему Князю меня везли. А я в пути веревки перегрызла и деру дала. И сбежала бы… Это жрец все, Кирилл. Он нас чует. Это он нашу вайат нашел, привел Псов…
Лисавка запнулась. Ладонь стиснула обкусанное мясо.
– Вайат – это деревня по-вашему.
Хельга поджала губы, кивнула понимающе. Деревья покачивались, сочувственно шелестели. Может, сами пущевики и листины шептали сейчас одинокой лисавке слова утешения. В Хельге сочувствия не было – толку от него, когда свершившееся не поправить?
– И сколько вас было там?
– Десять…
Хельга ждала, что она скажет лис или, чем боги не шутят, человек, но она сказала семей. Десять семей.
Перед тем как тронуться в путь, Хельга, неожиданно для себя, подсадила лисавку в седло, а сама пошла рядом.
На другой день заморозки отступили. Жухлая трава сбросила ломкий колючий иней, оделась росой. Солнечный меч Фрейра пронзил кудлатые тучи, из ран полился увядающий свет осеннего светила. Старый тракт перестал казаться угрюмым. Проступила в нем суровая красота дремучих северных земель. Лошадь шагала легко и беззаботно, убаюкивая Хельгу мерной поступью. Лисавка свернулась клубком у передней луки, и тепло ее мягкого тела чувствовалось даже сквозь толстые кожаные порты. Казалось Хельге, что ехать бы так всю дорогу, до самого Хедебю. Щуриться на слабеющее солнце, дремать под стук лошадиных копыт да украдкой касаться загрубевшими подушечками пальцев огненно-рыжего меха. Но на пятый день их настигли Псы.
Звонко тренькнула тетива самострела. С жадным чавканьем воткнулся в ель короткий тяжелый болт. Дорожка убегала на холм, с которого, окруженный вооруженной одоспешенной свитой, на кауром коне съезжал патер Кирилл. Знать, по большаку обошли, смекнула Хельга. Гнали день и ночь, меняли коней, спали в седлах, и все для того, чтобы добыть Светлейшему Князю маленькую перепуганную девочку. Девочку! Хельга попыталась вспомнить, как давно она думает о своей попутчице как о человеческом ребенке, но не смогла.
Нахлынувшая ярость зашипела по ледяной глыбе здравого смысла и потухла. Троица гридней с суровыми лицами бывалых ратников, в кольчугах. У каждого меч, топор, обитый железными ободами круглый щит в цветах Светлейшего Князя. Доски и стальные умбоны сплошь в боевых отметинах, зарубках да вмятинах. Еще пара, похожие, как от одной мамки, улыбаются в бороды, любовно оглаживая самострелы, один из которых по-прежнему взведен. С ними четверо отроков, с мечами и пиками, да сам жрец – это ровно десяток выходит. Хватило бы и вдвое меньшего.
– Как видишь, любезная Хельга, я внял твоему совету!
Голос жреца прокатился над трактом горным обвалом. Сильный, глубокий, не чета тщедушному телу. Не голос – глас! Лисавку из седла как ветром сдуло. Только мелькнула в кустах белая кисточка хвоста. Видать, правду говорят, что Христовы жрецы не просто горлопаны, есть у них какая-то диковинная магия.
Прячась за лошадиной холкой, Хельга лихорадочно размышляла, как поступить. Словить болт спиной в обреченном бегстве или грудью в обреченной атаке – не велик выбор. Что зайца поленом, что полено зайцем, все одно зайцу конец. Почуяв недоброе, лошадь перебирала ногами, храпела пугливо. Молчаливые гридни обнажили мечи. Сейчас кинутся! Хельга кисло усмехнулась, стиснула оплетенную кожей рукоять.
Но еще до того, как она потянула меч из ножен, в облетевшем кустарнике полыхнуло рыжее пятно. Лисавка тявкнула повелительно, и лошадь одним немыслимым прыжком влетела в чащу леса. Хельга лишь охнула, когда колючая лапа с размаху хлестнула ее по глазам. За спиной загалдели, запоздало тренькнула тетива. Хельга вжалась в дрожащую лошадиную шею, спрятала лицо в густой гриве. В ушах свистел ветер, хрустели ветки под копытами. До боли в бедрах Хельга сжимала округлые бока скакуна, не решаясь обернуться. Сил едва хватало, чтобы молиться милостивой Фрейе и упрашивать Всеотца, чтобы уберег от нелепой смерти.
Впереди прыгал огонек, призывным тявканьем уводящий Хельгу от погони. Ветер принес полное боли и ужаса ржание, громкий испуганный крик, а потом голоса преследователей начали отдаляться, пока не пропали совсем. Шумно всхрапывала лошадь, колошматили копыта, кузнечным молотом стучало сердце. Чудо, что ни одно из четырех копыт не угодило в мышиную нору, не застряло меж веток валежника. Не иначе услышал Всеотец! Когда же безумный бег стал наконец замедляться, лошадь вдруг споткнулась, грудью врезалась в бурелом, и Хельга на мгновение узнала, каково это – летать, не имея крыльев.
Как оказалась на ногах – сама не поняла. В груди теснился воздух, ни выдохнуть, ни вдохнуть. Шумело в голове, а перед глазами резвились цветастые круги, и над всем лесом, пугая ворон, носился истошный визг. Хельга проморгалась, сплюнула красным. Завертелась, не зная, откуда ждать погони, но увидела лишь свою несчастную лошадь.
Обломок молодой березы пробил животине грудь и вышел со спины, чуть дальше правой лопатки. С острого конца капала кровь, густая, яркая. Обезумевшие глаза навыкате, вот-вот вывалятся из орбит. Слабеющие ноги месили палую хвою. Чудо, что все еще жива. Страшное, злобное чудо.
Руки дрожали. Пришлось уложить клинок плашмя на предплечье, чтобы не трясся. Хельга мягко воткнула меч в выпученный синий глаз лошади. Глубоко, почти до половины. Лошадь сразу обмякла, повисла на обломке ствола, как перепелка на вертеле. Смолк душераздирающий визг, и стало так тихо, как бывает только в лесу в присутствии смерти.
– Они отстали.
Хельга резко обернулась, держа меч двумя руками. Нет, всего лишь лисавка-вайе. Стоит как ни в чем не бывало, лапки на груди сложила. Даже не запыхалась после быстрого изнурительного бега.
– Пара коней ноги переломали, да и наездникам досталось. Один до утра не доживет.
Хельга устало шлепнулась на задницу, схватилась рукой за помятый бок. Нехорошо кололо в боку, не иначе ребра треснули. Вайе терпеливо ждала, подергивая носом.
– Ну чего тебе? – хрипло выдавила Хельга.
– Они отстали, но не остановились. Жрец упрямый. Идет по следу. Трое уводят коней и раненых, остальные с ним. Самые злые.
От этих слов Хельге захотелось, чтобы кто-нибудь добил ее, как ту лошадь. Не было сил подниматься, бежать. Заломило все тело. Ныла ушибленная спина, горели огнем содранные ладони, бок при каждом вдохе кололо все сильнее. Моргать и то было больно.
– Поднимайся, воительница. Теперь я тебя поведу, я тебя схороню.
– Куда? – простонала Хельга. – Где, в душу мать, ты меня схоронишь?
– Есть! Есть места! – горячо залопотала вайе. – Есть еще вайат. Далеко, в самой глуши, где даже Псы не учуют. Туда пойдем. Поднимайся же!
Хельга устало вздохнула. Вновь скривилась от боли в боку. Послушно поднялась, стала стягивать с лошади седельные сумки. Злато проклятое, отчего ж ты тяжелое такое?! Но бросить нельзя, никак нельзя. Мех с водой, пустой почти, но это и хорошо. В лесу вода найдется. Еды мало, вот это беда. Вайе сказала, далеко… А та, словно мысли услыхала, подлезла под лошадь, вспорола когтями поджарое брюхо. Когти у нее оказались острыми, как ножи. На хвойную подстилку с хлюпаньем повалилась требуха. Не смущаясь крови, вайе сунула лапу глубоко в конское чрево, вынула огромные, исходящие паром сердце и печень. Отобрала у Хельги суму, скаля острые зубки, затолкала кровавую добычу внутрь.
– Далеко пойдем, в самую глушь, – повторила она, перекидывая суму через плечо.
И они пошли. Пошагали в темную чащу, где косматые ели удушили последний листок, последнюю травинку, разрослись великанским колючим царством, в котором не то что человеку – свету дневному места не было. Порой Хельге чудилось, что она погружается в старую страшную сказку из тех, что долгими зимними ночами старики рассказывают детям, про древних богов и великих героев, про чудищ лесных и коварных духов, и только медленно заживающие раны, только распухшие суставы болью своей напоминали о том, что все взаправду.
Ночи становились холоднее, да и днем изо рта вырывался белесый пар. По утрам Хельга стряхивала с плаща иней. Здесь, под кронами вековых елей, солнце не могло согреть ее. Костров не жгли, опасаясь Псов. Вайе говорила, что до них четверть дня пути, но Хельге не хотелось давать преследователям подсказки. Жрец идет напролом, ведомый одним лишь загадочным чутьем своим, а вайе скользит звериными тропами, кои людской глаз сразу и не приметит. Ну, оторвались, ушли от погони, да только Хельга шкурой чувствовала упрямую поступь гридневских сапог.
– Ты их слышишь? – спросила Хельга как-то на привале.
Пятая или шестая ночь то была, уже и не сосчитать. Лес плутал, сердито хохлился зеленой щетиной, сливался в мохнатую стену, стирал пройденные шаги и прожитые дни. От ночевок на стылой земле Хельгу лихорадило, мучил кашель, отдавался в боку резкими уколами. Вайе принесла ей кореньев, тонких, похожих на белых червей, и Хельга послушно жевала. Рот наполнялся горькой слюной со вкусом земли, но боль и вправду отступала. Вот бы огня еще, руки погреть, и совсем жить можно…
– Откуда ты знаешь, где они, сколько их, что они делают?
Вайе сосредоточенно терзала остатки подмороженной конской печени. Отложила, опрятно вытерла мордочку.
– Это лес говорит. Вайе хорошо слышат, еще лучше чуют, но не так далеко. А лес видит все. Лес помогает вайе. Он как мы, такой же древний, и тоже не любит людей.
Хельга отрезала ломтик печени, сунула за щеку, отогревая. Тающая кровь смочила пересохшее после кореньев горло.
– Ты не любишь людей, – кивнула она.
В сумерках острая мордочка вайе казалась задумчивой.
– Людям нельзя верить. – Она невесело рассмеялась тявкающим смехом. – Но ты другая, ты похожа на нас.
– Это чем это? – удивилась Хельга, сравнивая свою кряжистую тушу с юркой пронырливой фигуркой вайе.
– Похожа, – упрямо повторила вайе. – Такая же рыжая.
Памятуя о треснувших ребрах, Хельга постаралась задавить хохот, но все ж не сдержалась, хрюкнула так, что вспугнула какую-то ночную птицу. Хлопанье крыльев удалилось, пропало, и лес вновь погрузился в угрюмое молчание. Рыжая! Надо же…
– Спи, воительница. Тебе нужны силы. Много сил. Завтра будет трудно. Завтра будут топи.
Тихий нечеловеческий голос усыплял, заставлял забыть о ранах и усталости. Блестя зелеными глазами, вайе подползла поближе, свернулась клубком возле живота улыбающейся Хельги. Ха! Рыжая!
– Спи, воительница. Спи. Я расскажу тебе о тех временах, когда люди и вайе жили в мире, и о том, как Старый Лис учил Старого Человека охотиться на зайцев, а тот делился с ним добычей… Спи, завтра будет трудно…
Хельга запустила озябшие пальцы в густой рыжий мех. Ночь надавила на веки, присыпала сонной пыльцой.
– Завтра будут топи…
Будущий день казался таким же далеким, как родимый Хедебю.
– Завтра жрец и его Псы догонят нас…
Во сне Хельге было легко и тепло. Псы бежали за ней, весело тявкая, вскидывая мосластые зады, и встречный ветер трепал их обвислые уши.
Топи возвестили о себе загодя. Густая дремучая хвоя уступила место по-осеннему яркой листве. Показалось солнце, дымчато-желтое от болотного пара и тумана. Под ногами зачавкал мох, в прохудившийся сапог Хельги хлынула холодная вода. С каждым шагом деревья становились все тоньше, уродливее, наконец исчезли вовсе, явив взору широкое открытое место, сплошь в бородавках поросших травой кочек. Кристаллы инея блестели на стеблях, но здесь было гораздо теплее, чем в лесу. Одинокие больные березки цеплялись корнями за маленькие острова. Пахло стоячей водой, гнилью и чем-то незнакомым, острым. От последнего запаха по затылку Хельги поползли ледяные черви.
– Что это? – раздувая ноздри, спросила она. – Что за вонь?
Вайе пригнулась, едва не на четвереньки встала, но даже так человеческого в ней было куда больше, чем лисьего. Шерсть на загривке вздыбилась, обнажились мелкие зубы. Вайе обернулась к Хельге, и в ее зеленых глазах та прочла, что дело плохо.
– Плохо дело, – подтвердила вайе. – Так пахнут кикиморы.
Кикиморы, кикиморы… сказки про болотных старух, про несчастных путников, утопших по их вине, про сгинувших детей, что на горбу своем вносили тварей в гиблую топь. Знать, не сказки то были?
Громкий крик оборвал мысли. Вайе подпрыгнула испуганно. Хельга витиевато выругалась на родном языке. В паре сотен шагов бородатый гридень требовательно махал рукой кому-то в лесу. Хрустели под торопливыми ногами ветки, жадно чавкала топь. Псы почуяли добычу.
– Скорее! За мной! – Вайе метнулась вперед, пробежала по кочкам, стряхивая иней.
Хельга закряхтела, поудобнее устраивая на плечах седельную сумку с золотом, и побежала следом, стараясь след в след повторять путь вайе. Шумное дыхание перемежалось дурным лающим кашлем. Сразу же загорелся бок. Хельга держалась на одном упрямстве да целебных кореньях. Но как ни мучителен был бег, как ни страшил ее самострел в умелых руках, от взгляда Хельги не укрылись белесые тени, что скользнули в воду с дальних кочек.
Трясина раскинулась привольно, насколько хватало глаз в обе стороны, не обогнуть. Только вперед, по непрочному мшистому покрову, что пружинит под дырявыми сапогами так, словно вот-вот прорвется. Резкий запах кикимор перебивал даже болотную вонь. В мутных прогалинах плескалось что-то, пока невидимое. Плюх, и вот уже чуть ближе мелькнет под водой блестящее рыбье тело.
За спиной сопели гридни. Не кричали больше, берегли силы. Лишь хэкали иногда, сигая через широкие прогалины. Один раз Хельга обернулась, выглядывая стрелка, и тут же у самого лица просвистел болт. Хельга отшатнулась, теряя равновесие, рухнула на колено. Проклятая сумка пригнула к земле. Стрелок, чертыхаясь, взводил самострел. Отгоняя слабость, Хельга рванулась догонять стремительную вайе. Та больше не бежала. Передвигалась высокими прыжками. Здесь, в глубине топи, кочки стали меньше и реже.
– Ах ты ж пропасть! – прошипела Хельга, когда очередной болт канул в воду в какой-то паре ладоней от ее ноги.
Сума словно приросла к плечу. Пальцы отказывались повиноваться, руки норовили обвиснуть плетьми, и все же Хельга через силу сбросила поклажу. Золотые монеты внутри горестно звякнули. От жадности разрывалась душа. Зато без поклажи враз распрямилась спина, и даже дышать стало как будто чуточку легче.
Позади раздался громкий крик, не испуганный, удивленный скорее, а за ним всплеск. Беглый взгляд через плечо – так и есть! Стрелок, не рассчитав прыжка, бил по воде руками, пытаясь доплыть до ближайшего островка. Дружинники заголосили предостерегающе, да только поздно. Голова стрелка нырнула, как поплавок, но обратно не всплыла.
Хельга остановилась, радуясь короткой передышке. Обхватила живот руками, пытаясь урезонить боль. Остановились и дружинники. Негромко переговариваясь, с недоумением оглядывали мелкую прореху на бескрайнем полотне трясины, ждали, пока подойдет патер Кирилл. Тот неуклюже скакал шагах в двадцати и потому не видел, как всплыл на поверхность незадачливый стрелок. Зато уж точно услыхал отчаянный вопль несчастного.
Стрелок колошматил руками, метался, как обезумевший судак в сетях. Отвратительная рыбья морда впилась в его лицо тонкими щучьими зубами, рвала живое мясо. Вот показались худые лапы – как у жабы, только с кривыми черными когтями, – одна, три, пять, закрутили водоворот, вцепились в волосы, в плечи, потянули на дно. Рыбомордая тварь взвилась над тонущим гриднем, придавила своим весом, и вот уже клубок бледных тел исчез, унося трепыхающуюся добычу. Мелькнула костлявая спина с острым ершиным гребнем, и все стихло.
– Ну?! Чего застыли?! – Зычный голос отца Кирилла вывел дружинников из оцепенения. – Она уходит!
Не про нее говорил жрец, это Хельга поняла сразу. Взглянула тоскливо, ожидая увидеть рыжий комок на другом берегу топи, и облегченно вздохнула. Вон там! На островке с парой гнилых берез рыжая шубка в драном платье мечется беспокойно по кромке, дожидается ее, Хельгу!
Грубые ладони уперлись в колени. Хельга выпрямилась резко, аж хребет хрустнул, и тяжело затопала к вайе. Сапоги вязли во мху, стопы давно оледенели, нутро разрывалось от кашля, меч оттягивал пояс, тяжелея с каждым шагом, но огонек, такой жалкий и потерянный посреди бескрайнего болота, придавал ей сил.
Псы дышали в затылок, приближаясь медленно, но неотвратимо. Не смотреть! Не оборачиваться! Все ближе хлюпанье гридневых сапог, все громче угрюмое сопение, все тяжелее даются измученному телу прыжки через предательски невозмутимую водную гладь.
Вайе от беспокойства вскарабкалась на кривой, поросший зеленью ствол, тявкала испуганно, подгоняла. Чтобы допрыгнуть до покрытого инеем острова, Хельга взяла разбег и все же едва не соскользнула, не ухнула спиной назад, прямо в лапы прожорливых кикимор. Вцепилась пальцами в траву, в мох, в размякшую землю, которую и твердью-то не назвать. Когти вонзились в сапог, пробили грубую кожу. Спереди вайе схватила за руку, потянула что было мочи. Хельга взревела, как раненый медведь, и вырвалась-таки, вывалилась на крохотный холмик, оставив сапог в холодных лапах. И только здесь, тяжело переводя дух, она поняла, что не иней покрывает чахлую болотную поросль, а склизкий белый помет и раздробленные кости.
Вода вкруг островка бурлила. Сновали ловкие рыбьи тела, перекатывались, сталкивались, обтекали друг дружку, точно сами из воды сделаны, а до берега… Виден, виден берег, рукой подать! Да ни кочки, ни кустика, лишь грязная жижа. В несколько гребков одолеть, даже в одежде… но не дадут и взмаха сделать, мигом на дно утянут, сожрут еще живую… Кончено.
– Мы умрем здесь, воительница, – отрешенно пролаяла вайе.
Троица гридней растянулась. За их широкими спинами виднелась тощая фигура патера Кирилла. На мелких кочках и один едва устоит. Значит, разом не нападут. Значит, сладим. Хельга наклонилась к рыжему уху, сбивчиво зашептала:
– Дождись крови. С одним уж справлюсь как-нибудь, а кикимор кровь отвлечет. Ну, поняла, что ли?!
Зеленые глаза вайе полыхнули, затеплились надеждой. Не отдавая себе отчета, Хельга потрепала ее по голове, как собаку, едва сдержалась, чтоб за ухом не почесать. Тепло рыжего меха огнем влилось в озябшие пальцы. Вайе кивнула, ощерилась и отбежала на несколько шагов. Хельга высвободила из-за ворота грубый шнурок с амулетом Фрейи, сжала, прося сил и стойкости. Не много, лишь бы хватило на одного врага, скорее всего – последнего.
Меч покидал ножны неохотно, долго, словно устал куда сильнее своей хозяйки. Но когда Хельга обернулась лицом к преследователям, она вновь была той самой валькирией, что прозвали Кровавой. Растрепались косы, мокрые волосы липли к веснушчатому лицу, руки налились силой. Хельга задрала голову к бесстрастному серому небу и заорала, вызывая врага на смертный бой.
Ближний гридень замешкался, завертел башкой, неуверенно поглядывая на товарищей. Нет, не жди помощи! Как ни старайся, не хватит места для двоих на крохотном пятачке в три шага! Гридень и сам это видел. Харкнул густой слюною в месиво водных тварей, выставил топор перед собой да сиганул на островок, прямиком на меч.
Хельга ударила наискось, от плеча. Всю себя вложила, аж на пятках крутанулась. И такой силы был тот удар, что разлетелось окованное топорище, лопнула кольчуга, а из-под нее брызнуло красным, горячим! Гридень дернулся в воздухе, словно его невидимая петля остановила. Миг, и удивленная бородатая ряха скрылась под сонмом беснующихся тел.
Закипела трясина, забулькала, пошла кровавыми пузырями. Хельга отступила на шаг. Ноги подкосились, и она тяжело опустилась наземь. Ладони перепачкал вонючий помет, острая костяная крошка. Вот теперь точно – кончено. Хельга мельком глянула, как там вайе, успела ли? Остроухая голова стремительно приближалась к берегу. Вот и славно, вот и ладненько.
Хельга отползла подальше от пирующих кикимор. Не хотелось в Вальхаллу раньше времени. Вроде бы и жизнь на волоске держится, а вроде бы и жить да жить! Воздухом дышать, пусть даже гнилым, болотным! Вон и Псы все ближе. С духом собираются. Они бы и рады назад повернуть, да жрец не позволит. И чем же он их держит таким, что стая кикимор им не так страшна, как этот щуплый ромей? Вот сейчас переберутся да забьют ее топорами, а то и просто глотку перережут. От этой мысли Хельга разозлилась на себя, на свою слабость.
– Ну нет! – прорычала она под нос. – Не дамся!
Кляня себя за глупо потраченные драгоценные мгновения, Хельга начала скидывать одежду. Плащ, кожаный нагрудник, перевязь с пустыми ножнами, стянула последний сапог – все долой! В одних портах да исподней рубахе подошла к краю островка и не нырнула даже, свалилась в беспросветные губительные воды.
Холод сковал тело. Глубь уцепилась за грузное тело, не желала отпускать. Захотелось поддаться ей, опуститься в темноту, в тишину, вдохнуть холодную воду полной грудью и просто перестать быть, но клокочущая в глотке ярость не дала. В пару мощных гребков Хельга вынырнула, всосала воздух трясущимися губами. Еще несколько взмахов неподъемными руками, и ноги скользнули по топкому дну. Борясь с искушением встать, Хельга поплыла дальше, с трудом раздвигая воду, густую, как кисель. Болото сопротивлялось, не желало отпускать, – водяной, хозяин здешних мест, жаждал новую утопленницу.
Только когда грудь заскользила по илу, а из-под ладоней полетела грязь, Хельга заметила меч в своей руке. Удивляться не было сил. Воинские привычки так просто не выбить. Хельга по-пластунски доползла до твердой земли. Там встала на четвереньки и долго еще шла, как огромный лесной зверь неведомой породы. У березы с подрытыми корнями Хельга остановилась, привалилась спиной к стволу, впервые взглянула назад и не поверила глазам своим.
Откинула мокрые волосы на затылок, поморгала для верности. Нет, то не духи здешних мест морочат. От болота, шатаясь, топали двое – гридень и патер Кирилл. Хельга только подивилась живучести христианского жреца. Без малого десяток человек полегли с первой их встречи, а этот – на тебе! – живехонек! А гридень его…
Гридень оскалился, поймав Хельгин взгляд. С бороды и волос его капало. В прорехах рубахи белел мускулистый торс, сплошь покрытый узорами и застарелыми шрамами. Босоногий, бездоспешный, но топор гридень не бросил. Надвигался на Хельгу неумолимо, сверкая разбойничьими черными глазами из-под мокрых волос. Вид его был страшен, как у ожившего покойника.
Хельга похлопала по груди, разыскивая амулет. Пусто. Видать, остался водяному хозяину в подарок. Опираясь на меч, Хельга поднялась на ноги, принимая подобие боевой стойки. Хороший противник, сильный, и рука крепкая, по всему видать. От такой и умереть не стыдно.
– Убей ее! – сипло крикнул жрец, но тому и приказывать нужды не было.
По широкой дуге обрушился топор. Измотанный дружинник понадеялся на мощь и не прогадал. Зазвенела сталь, и меч повело в сторону, едва не вырвало из ладони. В беззащитную грудь врезалась твердая, как камень, нога. Хельгу отбросило, впечатало в березу, аж дух вон! Ответный выпад гридень отбил смеясь, сам тут же рубанул в левое бедро. Не сдвинь Хельга ногу, перерубил бы кость, как сухую ветку, а так лишь глубоко рассек мясо.
Хельге казалось, что из замерзшей ноги потечет сине-ледяная болотная жижа, но хлынула кровь, горячая, алая. А дружинник уже бил справа. Меч отлетел в сторону. Да и толку от него вблизи никакого. Гридень прижался вплотную, вдавил окованное топорище Хельге в шею, придушил. Слабеющими руками Хельга зашарила по бородатому лицу, пытаясь нащупать глаза. Оскаленные зубы с нитками слюны мелькали перед затухающим взором. Эх, нож бы сейчас! Да остались лишь пальцы да зубы…
Собрав остатки сил, Хельга оттолкнулась от дерева, подалась вперед и вонзила зубы в мягкое, податливое. Во рту хрустнуло, стало тепло и солоно от крови. Иглой вонзился в уши вопль дружинника. Он больше не душил, остервенело колотил Хельгу по бокам и затылку кулаками.
Подушечки пальцев наконец нащупали кустистые брови, скользнули чуть ниже, вдавили глазные яблоки. Отступая, гридень запнулся, и Хельга повалилась на него. Вслепую ударила раз, другой, третий, пока тело под ней не перестало дергаться. Только после этого поднялась, утерла окровавленное лицо и сплюнула наземь откушенный нос.
Меч нашелся совсем рядом. Падая, вонзился в землю, да так и стоял, покачиваясь, как крест на могиле христопоклонника. Волоча неподъемный меч, Хельга тяжелой поступью двинулась к жрецу. Тот не побежал. Вздернул подбородок, скривился презрительно. Даже когда клинок вошел ему в живот, не закричал. Вздрогнул всем телом да охнул тихо. Колени жреца подогнулись, и он упал. Хельга, обессилев, присела рядом.
Из раны на бедре толчками вытекала жизнь. Слабость охватывала члены, кожа, будто впервые почувствовав холод, покрылась мурашками. Так и сидели они друг напротив друга, два умирающих человека в глухом зверином краю.
Губы жреца задрожали.
– …ты скажи мне… скажи, дурная ты баба… зачем… для чего все это…
Хельга помотала головой, пустой, как чугунный котелок, и такой же гулкой.
– …кто тебе звереныш этот… столько людей положила, чтобы погань эту… мерзость эту…
– А ты вырезал ее деревню, – зло прохрипела Хельга, – ее вайат…
Отец Кирилл усмехнулся через боль.
– вайат… ты знаешь, что такое вайат… глупая баба… это не деревня… это логовище… логовище… ее вайат был лабиринтом звериных нор… где они спали, жрали и испражнялись… мы обложили его кострами… спалили его во славу Господню… задушили их дымом… а кто прорвался сквозь огонь… тех на пики… на пики подняли…
Тщетно зажимая рану, Хельга не отвечала, но, видно, что-то такое проскользнуло на лице, что жрец закудахтал, затрясся от боли и смеха.
– Что глаза пучишь, дура… это звери… они спят среди костей и дерьма… или ты думала… ты решила, там взаправду палаты белокаменные… думала, они поля возделывают да… да хороводы водят… протри глаза, баба… нечисть задурила тебе голову… лисы едят мясо… и им плевать, заячье оно… оленье… или человечье… им не ведомы огонь, орудия… ремесла… зато жрут они, как прорва…
Хельгу затрясло. Хотелось думать, что от кровопотери, но себя не обманешь.
– П-платье… – выдавила она.
– Ха… платье! – Отец Кирилл закатил глаза. – Андрей… ты ему руку отсекла там… в лесу… это он ее в корчме обрядил… хотел Светлейшего Князя потешить… дуралей…
Морщась от боли, жрец поднял руку, указал дрожащим перстом.
– Вон оно… платье твое…
Хельга проследила за его ненавидящим взглядом и стиснула зубы. До скрипа, до хруста в челюстях. На обглоданном осенью кусте висели драные останки лисавкиного платьица. Шипя от боли, жрец глухо смеялся, и рукоять меча подрагивала в пронзенном животе.
– Не кручинься, Хельга Кровавая… твоя подружка нашла новый вайят… новую стаю… а знаешь… знаешь, что лисы делают… чтобы их приняли в новую стаю…
Чтобы не видеть его довольную рожу, Хельга закрыла глаза. Еще бы уши заткнуть, да пальцы не слушались.
– Они преподносят дар… добычу… все это время ты нужна была ей… – Отец Кирилл заскрипел зубами, выплевывая злые слова. – Охранять ее… привести в вайат… и стать ее подношением вожаку…
– Она не такая… – упрямо прошептала Хельга. – Не такая…
– Такая… – мстительно отрубил жрец. – Они все такие… мы для них мясо… сколько зверя ни корми… он человеком не станет… слышишь… слышишь… она уже ведет их сюда… хоть бы… хоть бы сдохнуть… пока живьем не…
Хельга подняла чугунную голову, мотнула недоверчиво. В лесу раздавались радостное лисье тявканье, утробный медвежий рык и заливистый волчий вой. Чье-то грузное тело трещало кустами, перло напролом. Вайат торопился к пиршеству. Щекам Хельги стало горячо и мокро. Из сдавленного спазмами горла вырвался громкий всхлип. Хельга Валькирия, Хельга Кровавая, плакала, хотя давным-давно забыла, как это делать.
– Сколько зверя ни корми… – мертвеющими губами прошептал отец Кирилл, – сколько зверя ни…
