ГЛАВА 41
— Как я выгляжу?
Кэм картинно поворачивается вокруг себя, демонстрируя костюм. В пиджаке и галстуке он выглядит на удивление неплохо, но моя голова занята другим.
Я хмурюсь.
— У тебя галстук перекосился. Оставайся дома, Кэм. Ты же не хочешь туда идти. — Умоляю его глазами.
Он поправляет галстук перед зеркалом у нас в прихожей, поворачивается ко мне.
— Что случилось, Кайла? Расскажи мне.
— Ничего. Просто там будет жуткая скукотища. Тебе необязательно идти, беги, пока еще можно.
Он смотрит задумчиво, словно понимает, что я пытаюсь что-то скрыть. Приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, но из гостиной выходит отец.
— Вы двое отлично смотритесь, — говорит он.
Я без разговоров надела то, что мне сказали: шуршащее шелковое платье, к счастью, с длинными рукавами. Сидит неплохо. Дурацкие туфли на каблуках. Я такие вообще никогда не ношу, а сегодня мне, возможно, придется быстро бегать, и, если так, их нужно будет снять. От пистолета, пристегнутого к руке, по коже бежит озноб.
— Твоя мать еще не готова?
— Пойду, посмотрю, — вызываюсь я и поднимаюсь по лестнице. Стучу в дверь их спальни.
— Мам?
— Входи, — отзывается она.
— Ты как?
Она пожимает плечами, припудривая лицо.
— Ненавижу эти торжества.
— Почему? Они же устраиваются в честь твоих родителей и в твою честь. — Я повторяю официальную версию и внимательно наблюдаю за ней.
— Я так сильно скучаю по ним обоим. Но сегодня, здесь, чувствую себя марионеткой на веревочках. Это не в честь моих родителей и не в мою. Это в их честь.
— Лордеров?
Она приподнимает брови. Кивает:
— Может, пришло время обрезать ниточки.
Мама удивленно смотрит на меня.
— Может быть, — отзывается она наконец, тяжело вздыхая. — Если бы это было так просто...
— А разве ты не можешь просто сказать, что чувствуешь? Сказать правду? Разве не всегда нужно поступать так, как правильно?
— Знать, что правильно, а что неправильно, это еще не все, Кайла. Я всю жизнь жила, отсекая всякий вздор, отгораживаясь от политики, держась от нее в стороне. Заботилась о людях, которых люблю и которые рядом здесь и сейчас. — Она гладит меня по щеке, и боль ножом вонзается мне в сердце. — Если бы только все так делали.
— Может, иногда здесь и сейчас не так важно, как сделать то, что правильно. Может, люди, которых ты любишь, поймут. — Я понимаю, что слишком давлю, что она начнет задаваться вопросами. Но я не могу не сказать этого.
Она удивленно смотрит на меня:
— Может быть.
— Машина прибыла, — кричит отец снизу.
— Пошли, — говорит мама. — Пора.
Кэм провожает нас до машины.
— Еще не поздно передумать, — говорю я ему.
— Ни за что! Увидимся там.
Наш лимузин — государственная машина, как Нико и говорил, с флажками на капоте. Почетный эскорт из лордеров на мотоциклах спереди и сзади. Отец в благодушном настроении, болтает с Эми. Мама молчалива, глаза усталые, потухшие.
Я безмолвно молю ее: скажи правду. Сделай это! Не вынуждай меня убивать тебя.
Мы приближаемся к воротам Чекерса, и рядом со входом я вижу черный фургон. Служба безопасности. От страха все внутри сжимается. Сейчас они затащат меня туда, обыщут, найдут пистолет и посадят под замок. Наверняка Коулсон не позволит мне пройти через эти ворота, не удостоверившись, что все в порядке, тем более когда он подозревает что-то. Когда не знает, выполню ли я наш договор.
Но, как и говорил Нико, наш лимузин и эскорт проезжают мимо охраны и въезжают в ворота особняка. Едем по Виктори-драйв — усыпанной гравием подъездной дороге, которая огибает лужайку с разбитой статуей.
— Видите это? — спрашивает отец. — Статуя греческой богини здоровья. Разбита вандалами во время мятежей. Их нашли, привезли сюда и казнили прямо на месте осквернения, а ее оставили как напоминание нам о том, за что мы боролись.
Казнили там, на траве. За разбитую статую? Лордеры на это способны. Решимость у меня в душе растет и крепнет.
Мы останавливаемся перед главным входом. Охрана открывает двери, и мы входим в каменный холл. Следуем за распорядителем и оказываемся в Большом зале. У меня перехватывает дыхание. Потолок так высоко и пространство такое огромное, что звук наших шагов утопает в нем. Стены увешаны огромными картинами — портретами мертвецов, наблюдающих за происходящим. В мраморном камине потрескивает огонь, по обе стороны два кресла. Судя по установленным камерам и микрофонам, речь будет произноситься здесь.
Служащий знакомит нас с распорядком дня. Во-первых, в 13.10 — время взрыва бомбы, от которой погибли ее родители, — мамина речь, транслируемая в прямом эфире. Будут присутствовать только члены семьи: отец, Эми и я. Потом будут допущены родственники и друзья, включая Кэма, и мы выпьем чаю.
Во-вторых, в этом году, в честь двадцати пятилетия их гибели, нынешний премьер-министр обратится к нации и избранной кучке сановников. Это произойдет в прилегающем к особняку парке ровно в четыре часа пополудни: точное время подписания тридцать лет назад договора, положившего конец беспорядкам в стране.
Потом мы с Кэмом уедем, а мама с отцом останутся на бесконечный прием и, позже, на обед. Эми, ненормальная, выразила желание остаться с ними.
Но ведь все закончится после первой части, не так ли?
Так или иначе.
Я поднимаю глаза на потолок, такой высокий. Будет ли эхо от пистолетного выстрела?
— Впечатляюще, правда? — говорит мама. — И все же по-прежнему есть ощущение дома. Я любила бывать здесь. Библиотека тут такая длинная, что в ней можно играть в крикет.
— И ты играла?
Она подмигивает.
— Ну, в то время я не была большим книголюбом.
Нас зовут занять свои места. Мама в одном кресле, отец в другом. Мы с Эми должны встать позади мамы, каждая положив руку на спинку ее кресла. Проверяется свет, потом звук. Я украдкой осматриваюсь.
Лордеры. Они повсюду, но не настолько близко, чтобы успеть прикрыть от выстрела. Не настолько близко, чтобы остановить ее речь, если им покажется, что она заходит не туда. С другой стороны, у мамы будет лишь несколько секунд, прежде чем трансляцию прервут. Я вглядываюсь в их лица, уверенная, что Коулсон появится тут, что остановит все это прежде, чем оно начнется. Но его нигде нет.
Какая-то девушка выскакивает вперед и припудривает маме лицо.
Но если она не произнесет нужную нам речь, что тогда? У меня начинает кружиться голова. Я снова поднимаю глаза и словно плыву над залом; время будто замедляется, каждая секунда растягивается.
Если она не произнесет нужную нам речь, тогда я должна буду сунуть руку в рукав и вытащить пистолет? Нет. Я рядом с ней, целиться не нужно. Руку в рукав, палец на спусковой крючок, выстрел прямо через рукав. Никто не успеет ни увидеть, ни остановить меня.
Нет. Она скажет правду. Скажет. А если так... что тогда? Лордеры по-прежнему здесь. Трансляция остановлена. Ее арестуют? Застрелят?
Я на мгновение прикрываю глаза. Нико сказал — нет. Они не осмелятся, им придется сделать все по закону, для разнообразия, ведь вся страна будет следить за тем, как с ней поступят. И если сказанное ею подтвердится, это не будет изменой. Он найдет Роберта, и они докажут, что это правда.
Но существует вероятность, что они отреагируют, не задумываясь, застрелят ее, чтобы остановить еще до того, как будет прервана трансляция.
У меня скручивает живот. Страна увидит, на что они способны, увидит, кто они есть на самом деле.
Но если она не скажет правду... Я пытаюсь восстановить ту холодную решимость, которую чувствовала раньше, удержать ее в себе. Сосредоточиться. Рука в рукав. Пистолет. Выстрел. Я могу сделать это. Будет кровь, но только после, да и какая разница, даже если я упаду в обморок? При таком скоплении лордеров я буду мертва еще раньше. Мы обе будем мертвы.
— Кайла? — Эми подталкивает меня в бок. — Улыбайся.
Я напускаю на лицо улыбку. Начинается отсчет. Свет направляется на камеру и... мама вступает:
— Двадцать пять лет тому назад произошла ужасная трагедия: от рук террористов погибли Уильям Адам Армстронг и его жена Линеа Джейн Армстронг. Нация потеряла премьер-министра и его супругу. Я потеряла родителей.
Этот день, двадцать шестое ноября, выбран не случайно. Тридцать лет назад, в этом самом зале, был подписан договор, сформировавший наше Центральное коалиционное правительство. Правительство, возглавляемое моим отцом, которое покончило с мятежами и возвратило мир на наши земли. Сейчас я здесь, перед вами, вместе со своей семьей, и я спрашиваю себя: что сказал бы мой отец, если бы был жив? Что предпринял бы? — Она делает паузу. В руках, сцепленных вместе, нераскрытых, зажаты маленькие белые карточки. Я вижу, как один официальный чин за камерой обменивается настороженным взглядом с другим. Она больше не придерживается заготовленной речи! В душе вспыхивает надежда.
— Папа был человеком принципиальным. Он был убежден, что поступает правильно, и отдавал все силы на то, чтобы сделать нашу страну безопасным местом для своих детей и для детей их детей во времена хаоса. Тогда это казалось несбыточной мечтой. Но он так и не увидел своего внука. Сына, которого я тоже потеряла.
Она и вправду собирается это сделать. Моя рука непроизвольно тянется к ее плечу. Мама накрывает ее своей.
Распорядитель что-то шепчет технику, настороженно слушает.
— Одна из моих прекрасных дочерей напомнила мне сегодня, как важно делать то, что считаешь правильным. Говорить правду. Но для меня правда такова: пора перестать цепляться за трагедии прошлого. Мы не можем вернуться назад, идти нужно только вперед. Нашей стране пора сосредоточиться на хорошем, на том, что мы можем сделать для наших детей и детей наших детей.
Лордеры настороже. Ее слова уже почти на грани. Она окидывает их взглядом. Поворачивается к нам с Эми и улыбается.
Один из лордеров направляется к операторам. Время выходит! «Ну, же, скажи это! — молча молю я. — Скажи, что случилось с Робертом».
Мама вновь поворачивается лицом к камере.
— Спасибо, — говорит она.
Я цепенею. И это все? Это было у нее в глазах в тот момент, когда она повернулась к нам с Эми. Она не собиралась ни говорить, ни делать ничего, что могло подвергнуть нас опасности, вот в чем дело. Она все еще держит мою руку, ту самую, которая должна сейчас нырнуть в рукав за тем средством, которому предназначено оборвать ее жизнь. Как и мою.
Распорядитель выступает вперед. Мы перед камерой рядом с ним, прямой эфир еще идет. Он благодарит маму, начинает объяснять дальнейший регламент. И я еще могу отпустить ее руку и залезть к себе в рукав. Время есть. Секунды растягиваются, каждая кажется вечностью.
Думай.
Вырезать сердце у лордеров, так сказал Катран, повторяя за Нико. Узнаю его слова.
Нам нужна широкая поддержка — снова Катран. Но разве можно достигнуть ее, убив маму, дочь героя лордеров? Зияющая дыра в этой логике разверзается передо мной. Это может возыметь противоположный эффект, отвернуть людей от нас. Наверняка Нико это понимает.
Нико говорит, мы должны бить по лордерам везде, где можем, любыми средствами показывать их уязвимость...
Нет.
Я отгоняю их слова прочь. Сейчас, здесь только я, я одна, и я решаю здесь и сейчас: я не та, кем была или кем меня хочет видеть Нико. Я чуть не вскрикиваю вслух, когда до меня доходит: я сама выбираю, кем мне быть.
Как мама. Она — это все те решения, которые она принимает. Она сделала то, что считала правильным: подошла к самой черте, но не переступила ее. Чтобы защитить нас.
Я не могу сделать то, чего хочет от меня Нико.
И не сделаю.
Камера выключается. Слишком поздно. Слишком поздно говорить то, что она должна была сказать.
Слишком поздно мне делать то, что я никогда бы не смогла.
— С тобой все в порядке, Кайла? — спрашивает мама. — Ты такая бледная.
— У меня болит голова, — говорю я истинную правду. Люди уже стеклись в Большой зал на чай с пирожными. Несколько знакомых лиц, но большинство — нет. И лордеры повсюду: настороженные глаза, которые теперь будут пристально следить за мамой.
Внутри меня все смещается, дрожит. Она не смогла сделать ничего, что подвергло бы нас опасности. Я тоже не смогла причинить ей боль. Все эти чувства — ловушка? Привязанности, которые встают на пути нашей преданности, сказал бы Нико. Он ошибся насчет меня: я не смогла этого сделать.
— Поезжай домой, если хочешь, — говорит мама. — Тебе необязательно оставаться на вторую церемонию. На самом деле ты нужна была здесь только для первой, семейное фото и все такое. — Она закатывает глаза, жестом подзывает Кэма.
— Почему бы вам двоим не уйти сейчас?
— Конечно, — отзывается он. — Этот костюм такой колючий. Пошли, Кайла.
Нам говорят идти за распорядителем: вдоль коридоров, через двери. Через лужайку к стоянке, где осталась машина Кэма.
Пока мы идем, я лихорадочно соображаю. Что будет теперь? Нико говорил, что атаки СК были приурочены к маминой речи о том, что лордеры похитили ее сына, или к ее смерти. Ни того, ни другого не произошло. Все отменилось?
Нико страшно разозлится на меня за мой провал. Я вздыхаю. Не просто разозлится, он будет в бешенстве. Мне конец. Может, Катран попытается остановить его. Но...
Катран. Он сказал, нападения назначены на время подписания договора: вторая церемония. Нико говорил — первая. Может, я чего-то не поняла? Я хмурюсь про себя. Нет, я уверена, что
все именно так. Что там сказал Катран? Атаки и убийства назначены на одно время — время второй церемонии, а она начнется в четыре.
Убийства... включает ли это и убийство доктора Лизандер?
Боль вяжет узлы в животе.
Мы уже у машины Кэма, садимся. Служащий делает нам знак подождать. Еще один правительственный лимузин приближается по подъездной дороге, мотоциклы спереди и сзади. Он останавливается, дверь открывается. Мы мельком видим растрепанные светлые волосы, прежде чем охранники обступают премьер-министра, скрывая его из виду. Они поднимаются по ступенькам в особняк. Как только двери закрываются, нам сигнализируют, что можно ехать.
— Ты упустила свой шанс познакомиться с премьер-министром, — говорит Кэм, когда мы направляемся по подъездной дороге к воротам. Я не отвечаю. — Что случилось? — спрашивает он.
Я качаю головой, закрываю глаза, кладу голову на спинку. Все эти события вытеснили из моих мыслей доктора Лизандер. Или, может, я просто старалась не думать о том, что с ней будет.
Все это время, даже когда я не понимала, что она делает, она защищала меня. Вплоть до фальсификации истории болезни. Она нарушала правило за правилом, рассказывая мне то, что я хотела знать. И самое большое из этих нарушений — встреча со мной вне больничных стен. Нико сказал, что я для нее как дочь, которой у нее никогда не было. Да, она часть этого режима, который я ненавижу. Но из-за меня ее охранник мертв, а сама она узница.
Доктор Лизандер — часть моей семьи в том смысле, который имеет значение. Она, как мама, защитила бы меня, если бы могла.
Мне вспоминаются мамины слова, которые она сказала мне дома: «заботиться о тех, кого любишь, кто рядом с тобой здесь и сейчас».
Я бросаю взгляд на часы: 2.20
— Кайла?
— Кэм? Помнишь, ты говорил, что, если можешь чем-то помочь, мне нужно только попросить?
— Конечно.
— Ты можешь очень быстро отвезти меня домой, чтобы я переоделась? А потом подбросить меня в одно место. Но самое главное, никаких вопросов.
Он ухмыляется и жмет на газ.
Несусь на второй этаж по лестнице, на ходу сбрасываю туфли и расстегиваю платье. Швыряю платье на пол, запрыгиваю в джинсы, натягиваю темную кофту. Я бы избавилась и от пистолета — ощущения от него самые неприятные, — но он может понадобиться. Лечу к двери, потом приостанавливаюсь.
Коммуникатор. Возможно, он служит еще и «маячком», а я не хочу, чтобы Нико знал, куда я направляюсь. Я нащупываю его под «Лево» и пытаюсь отыскать, как его отсоединить. Чертыхаюсь, уже готовая сдаться, но тут ноготь наконец находит край. Одно нажатие, и он отсоединяется. Я бросаю его в ящик с одеждой и бегу вниз.
Кэм уже в машине, тоже переоделся.
— Ты быстро, — говорит он. — Это что-то срочное?
— Никаких вопросов, помнишь? — отзываюсь я, потом смягчаюсь: — Можно сказать, что я должна помочь другу.
По дороге я показываю ему, куда ехать, при этом спрашиваю себя: что я делаю? Осмелюсь ли пойти против Нико?
Да.
Слишком долго меня тянули то в одну сторону, то в другую, вынуждая разрываться между мною бывшей и мною нынешней. Но кем я хочу быть? Кто я есть сейчас и что делать сейчас, решать мне, и только мне.
Так много вопросов, серьезных, важных. Политических. Вроде того, во что втянуты Катран и Нико. Лордеры — это зло, страшное зло, но перерезать им глотку по одному за раз — разве это выход? Я убедила себя, что Нико прав, что как Рейн я уже давно сделала свой выбор и что для достижения цели все средства хороши. Но я ошибалась. Это не мое решение.
Я направляю Кэма на одностороннюю дорогу, по которой Нико вез меня в первый раз, и вдруг ощущаю внезапный страх: а что, если он тоже поедет этим путем? Но поворачивать назад поздно.
— Остановись здесь, — говорю я наконец. — Нам придется немного сдать назад, чтобы ты смог развернуться.
— Здесь? Ты уверена? — Кэм вглядывается в нависающие ветки деревьев.
— Да, здесь. Спасибо.
— Не пора ли тебе рассказать, что же все-таки происходит? — Он замолкает, вглядывается мне в лицо. — Аллилуйя! Ты и правда собираешься мне что-то рассказать, да?
— Только одно, — отвечаю я. — Помнишь тех лордеров, с которыми мы тогда «познакомились»? Они могут быть злы на меня, и я надеюсь, на тебя это не распространяется. Просто хотела предупредить тебя. Извини.
— Злые лордеры — это мне нравится. Правда, не в непосредственной близости от меня. Но если уж так случилось, разреши мне пойти с тобой. Может, я смогу помочь.
— Нет.
Он вздыхает.
— Ты уверена, что справишься?
— Абсолютно, — вру я, держа руку на двери, готовая убежать, если он попытается пойти следом.
— Удачи, — говорит он.
— Пока, Кэм. — Я выхожу, ныряю в деревья. Спрятавшись, приостанавливаюсь, чтобы убедиться, что он уехал. Он сдает назад, скрывается из виду. У меня возникает странное чувство,
что что-то тут не так. Почему, не могу понять. Может, потому что он слишком быстро сдался? Я прислушиваюсь, как звук мотора удаляется, потом пропадает.
То, что Кэм оказался втянутым во все это, ужасно тяготит мою совесть. Он не виноват, что попал в поле зрения лордеров, это случилось исключительно из-за меня. Я надеюсь, очень надеюсь, что ему не придется еще больше пострадать за свое благородство. Если сегодня все получится, если доктор Лизандер сбежит, Коулсон очень скоро узнает, что я затеяла. Сомневаюсь, что ему это понравится.
