Часть пятая. Съешь меня
Я жила в «Доме Каллиопы» уже больше недели и мирно спала каждую ночь. Затем пришло сообщение о заминировании. Меня разбудил громкий стук, который начался с входной двери на первом этаже, а затем распространился и по всему дому — сначала далекий звук, затем все ближе и громче — раскаты грома, надвигающаяся буря.
Дверь в мою комнату открылась, и сквозь полоску света я увидела здоровую половину лица Саны.
— Угроза взрыва, — объявила она, как будто я знала, что это означает. Прежде чем я успела задать вопрос, Сана уже ушла. Я слышала быстрый топот надо мной и подо мной, поэтому вылезла из кровати, стянула пижаму и переоделась. Будь это и вправду настоящая бомба, она могла бы взорваться, пока я теряла драгоценное время, напяливая лифчик.
Молодой полицейский, стоявший на крыльце, пока мы выходили на улицу, вероятно, спрашивал себя, почему столько женщин живет вместе в одном доме, без мужчин. Он держал дверь открытой для нас, и как только вышла Верена, спросил: «Это все?»
Весь квартал оцепили, мы ждали вместе с соседями. Множество красных и синих огней от полицейских машин сделали нашу «аристократичную» улицу похожей на дискотеку, но мы медленно брели, сонные и уставшие. На Шестой авеню Верена застолбила две скамейки. Нас было восемь: я, Верена, Руби, Сана и еще четыре женщины, которые гостили в «Доме Каллиопы». Выглядели мы так, будто сбежали с пижамной вечеринки. В три часа утра было не так много машин, но любой проезжающий мимо автомобиль замедлял ход, а водила пялился на нас.
Сана широко зевнула и положила голову мне на плечо, а руку на спину.
— Ты что, в лифчике? — спросила она.
— Надела перед выходом на улицу.
— При угрозе взлететь на воздух вместе с красными кирпичами ты напялила лифчик? — покачала головой Руби.
— Не очень-то правильное поведение при угрозе взрыва, — вставила Верена.
— Ха-ха, — мрачно буркнула я. Я позволила им поддразнивать меня. Поскольку никто не потрудился объяснить, что же все-таки происходит, я предположила, что кто-то хочет взорвать Верену — бывшая обозленная «баптистка» или кто-то недовольный ее тирадами против индустрии похудения. Все это обретало смысл, когда ты сидишь на скамейке в четыре часа ночи в свете мигающих огней полицейских машин. Но потом к нам подошел мужчина в пижаме и кожаных тапочках. Его пижама пестрела принтом из крошечных ковбоев, крутящих лассо. По пути к нам он перешагнул через спящего бездомного, которого я и не заметила.
— Мы должны что-то с этим сделать, — вместо приветствия сказал мужчина, обращаясь к Верене. — Или тебе нравятся такие «прогулки» посреди ночи?
Верена спокойно встретила взгляд мужчины.
— Я не собираюсь помогать вам выгонять евреев, — сказала она. При свете уличных фонарей она в своем белом пеньюаре и со светлой кожей и волосами казалась выточенной из мрамора.
— Дело вовсе не в том, что они евреи, — сказал мужчина. — Хватит обставлять все так.
— Не будь они евреями, террористы бы не стали угрожать им, — ответила Верена.
Мужчина зло махнул рукой.
— Мы будем действовать с тобой или без тебя, — выплюнул он. — Не забывай — если их взорвут, тебе тоже конец.
Когда мужчина ушел, Верена объяснила, что евреи, о которых идет речь, — это наши соседи, Фонд «Бесси Кантор» для поиска мира и взаимопонимания, некоммерческая организация, которая занимала таунхаус рядом с «Домом Каллиопы». Одна стена у обоих домов была общая, как и бывает почти со всеми таунхаусами. «Если их взорвут, тебе тоже конец». В течение многих лет фонд подвергался угрозам взрыва со стороны неизвестных террористов, которые утверждали, что «Бесси Кантор» была лишь прикрытием для «Моссада». Жильцы соседних домов и владельцы офисов хотели выселить участников фонда из-за неприятностей, вызванных угрозами теракта: эвакуация жильцов, постоянное присутствие полицейских в квартале, потенциальные массовые жертвы. Верена отказалась участвовать в кампании против фонда. «Сначала выселят евреев, потом за нас возьмутся», — сказала она.
Человек в ковбойской пижаме подошел к группке других соседей, и было ясно, что говорили они теперь о нас. Они смотрели и показывали пальцами — на группку женщин, сидящих на скамейках, как на отдаленном островке.
Мы были изгоями.
На рассвете нам, наконец, разрешили вернуться в дом. Другие женщины сразу же заползли в кровати, надеясь поспать еще час или два, я же отправилась прямиком на кухню. После того, как я покинула подземное убежище и перебралась в дом «наверху», большую часть своего времени я проводила на красной кухне. У Верены была удобная, хорошо устроенная и, главное, забитая продуктами кладовая, на которую я несколько дней совершала сумасшедшие набеги — поглощала еду в тени великанских джинсов Юлайлы Баптист. Я не только ела, но и готовила на всех обитательниц «Дома Каллиопы». Честно, я не могла вспомнить, когда я в последний раз чувствовала себя такой счастливой и беззаботной. Больше всего мне нравилось выпекать торты, хлеб и фруктовые пироги. Работа на кухне помогала мне расслабиться, восстановить силы, была моей трудотерапией. Меня успокаивали крупные ягоды, блестящие, как россыпь драгоценных камней, мне нравилось прокалывать яркий яичный желток вилкой и смазывать им тесто, я получала удовольствие, замешивая тесто и опуская руки в рыхлую белоснежную муку, мне нравилось вонзать нож в зеленое яблоко и нарезать фрукт тонкими, идеальными ломтиками. После того как я вернулась «из-под земли», я нашла свое «яблоко», после которого мне не нужен был доктор.
Всем, что я готовила, я угощала обитательниц и гостий «Дома Каллиопы», но и для себя оставляла достаточно. Я могла съесть полдюжины кексиков за раз, запив все это пакетом холодного молока. Слопать целый пирог с персиками и чашкой кофе и баллончиком взбитых сливок. Сколько бы я ни ела, я не чувствовала полного насыщения. В прошлом, если срывалась и переедала, я ругала себя и лишала почти всей еды. Так продолжалось много лет: диета-жор, диета-жор, диета-жор и так далее. Две извечные ступени, но на этот раз все было по-другому. Я не могла насытиться. Казалось, что голод за все десятилетия моих диет был закован в цепи где-то внутри меня, и сейчас эти цепи начали ржаветь, ломаться, опадать.
Тем утром, пока женщины еще спали, я готовила завтрак в лучах молодого рассвета. Я поставила в духовку лотарингские пироги и разогрела вафельницу. Я знать не знала об угрозах взрыва, но даже с этой информацией, с осознанием того, что нас в любую секунду могут разнести в пух и прах, я никогда не чувствовала себя в большей безопасности. «Дом Каллиопы» было полон израненными и травмированными женщинами, как и я. Некоторые шрамы были видны, некоторые скрывались глубоко внутри.
Только некоторые из нас жили в «Доме Каллиопы». Каждый день, около девяти утра, женщины, которые работали вместе с Вереной, прибывали в «Дом Каллиопы», делая его похожим на улей: наполняли деловитым суматошным жужжанием, шумом и энергией. Со мной в «Доме Каллиопы» кухня стала местом всеобщего сбора, теперь все ели мою домашнюю еду вместо еды навынос из кафе и доставок из ресторанов. Утро «бомбоугрозы» не стало исключением. Я достала из духовки горячие пироги, разложила по тарелкам высокие башенки вафель и разлила по кувшинам апельсиновый сок. Запахи заполнили дом, как чье-то теплое, нежное, любящее дыхание. Вскоре обитательницы дома стали высыпать из спален и дамских комнат на кухню. У меня появилась компания.
Руби первой наполнила тарелку. Я призналась ей, что испортила белое поплиновое платье, которое она перешила для меня во время третьего задания «Новой программы баптисток», но она сказала, что у нее остались выкройки и часть ткани, если я захочу еще одно. Следующей пришла Сана. Когда мы впервые встретились, я и не знала, как смотреть на ее лицо, но теперь я больше не замечала ее шрамов и ожогов. Это позволило мне разглядеть ее красоту, особенно прекрасные карие глаза с золотыми крапинками. Они были словно два блестящих сердолика. Пламя пощадило их.
Когда женщины расселись за столом, прибыла Марло с малышом Тексом.
— О, Плам снова готовит? — улыбнулась она и воодушевленно потерла ладони.
— Плам всегда готовит, — сказала я. Водружая блюдо с жареным беконом на стол, я краем глаза заметила татуировку Марло: «Женщины не хотят быть мной, мужчины не хотят меня». Наконец я поняла, что это значит.
— Выглядите уставшими, — сказала Марло. — Опять бомбы?
Утвердительным ответом ей стали посыпавшиеся со всех сторон стоны. Я решила, что нужно приготовить еще кофе. Пока мы ели, то говорили о сегодняшней угрозе взрыва, но потом перешли к гораздо более интересной теме: Дженнифер. Мы обсуждали Дженнифер каждый день. Выпуски утренних газет были разбросаны по всему дому. На телевизоре на кухне был включен новостной канал. Лита все еще не объявилась, что только усилило подозрения в том, что она сказала своей соседке правду: она знала, кто такая Дженнифер, она и вправду сделала что-то плохое. «Горячие новости» заключались в том, что Лита была замечена на Аляске. За день до этого ее видели в Сальвадоре, а до этого в Кентукки. Всякий раз, когда я видела ее лицо, расплющенное на газетной странице или вспыхивающее на экране телевизора, мое сердце пропускало глухой удар. Это казалось невозможным. И все же это было правдой.
— Все эти люди по-настоящему верили, что видели ее, — пробурчала Сана, откусывая приличный кусок от лотарингского пирога. — Какое-то массовое наваждение.
— Лита проникает в твою голову, и ее образ преследует тебя постоянно, — вставила я. Она сделала это со мной, а теперь и люди, узнавшие ее на экранах, бредят ей, думают, что видели. Женщины в «Доме Каллиопы» знали о моей истории с Литой, но я никогда не показывала им красный блокнот на пружинке. Только Джулия и Верена видели его, только Джулия и Верена читали записи. — Я пыталась дозвониться до Джулии вчера вечером, — сказала я, намазывая масло на вафлю. После того как покинула подземное убежище, я постоянно пыталась связаться с ней. — Она будто отрезала себя от внешнего мира.
— Неудивительно, — откликнулась Руби. — Вы только посмотрите на это.
Она подняла одну из утренних газет, на бумаге остались отпечатки ее жирных от масла пальцев. Заголовок на первой полосе гласил: «Знает ли Джулия Коул тайны Литы?» Работа Джулии Коул в «Остен Медиа» сделала ее привлекательной мишенью для нью-йоркских таблоидов, которые и так были одержимы Стэнли Остеном и его редакторами.
— Джулия почувствовала, что запахло жареным, — прокомментировала Марло. — Я не удивлюсь, если она и ее странные сестрички что-то да знают.
Верена сделала глоток горячего кофе:
— Если она что-то и знает, я об этом знать не хочу. — Здоровое сияние, обычно исходившее от хозяйки «Дома Каллиопы», потускнело из-за недостатка сна. — Не хочу рисковать нашей дружбой и своим бизнесом из-за этого дурдома, — Верена кивнула в сторону телевизора, — даже если связь Джулии с этим делом совершенно незначительна.
В новостях показывали подборку из «величайших хитов» Дженнифер: события на транспортной развязке имени судьи Гарри Преджерсона, тела в невадской пустыне, Стелла Крестт и ее муж.
— Джулия, конечно, не виновата, что ее бывшая стажерка замешана во всем этом, — продолжала Верена, — но я не сильно расстроена, что она не навещает нас. Я бы предпочла, чтобы она сохраняла дистанцию. Это плохо?
Шепотки согласия пролетели над столом. Все заверили Верену, что согласны с ее точкой зрения: они так долго и усердно трудились над своими различными проектами в «Доме Каллиопы», что было бы несправедливо, если бы связь Литы с Джулией бросила тень на их хорошую работу. Джулия все равно ведь не была частью «Дома Каллиопы», только гостьей.
— Могу представить заголовки: «Наследница империи «Баптист» связана с Джулией Коул, бывшей начальницей Литы Альбридж», — протянула Верена. — Подумать только, какие байки обо мне придумают в прессе.
— И обо мне, — вставила Марло.
Я слушала, как новые «баптистки» пытаются «откреститься» от Джулии, и я не винила их. С ее-то паранойей, «совершенно секретными» делами и неспособностью говорить с кем-либо откровенно было неудивительно, что Джулия не полюбилась обитательницам «Дома Каллиопы». Иногда Джулия и меня раздражала, но я не хотела просто так отбрасывать ее в сторону. Она, Лита и я были связаны, и другие женщины не могли этого понять. Они не встречали Литу.
Все больше и больше женщин прибывало к столу, я только и успевала, что пополнять тарелки новыми башенками вафель и тостов и доставать из кладовой баночки с джемом. Всю еду нетерпеливо принимали из моих рук, в доме Верены никто не говорил о калориях, не было никаких «мне нельзя это, не следует есть то». Тарелки очищались мгновенно, довольные вздохи вроде «мм, вкуснотища» прокатывались по собравшимся, женщины требовали добавки. За этим столом не возносили молитв богам диеты: «Сегодня пойду в спортзал», «Пропущу сегодня обед» или «Вчера я не ужинала». Еда была удовольствием, за которое не нужно было торговаться.
— Я не говорила, что вчера звонил отец из Шираза? — подала голос Сана. — Сказал, то, что творит Дженнифер, напоминает ему об американских вестернах, которые он любит смотреть, о Диком Западе.
— Люди в Иране обсуждают Дженнифер? — спросила Руби.
— Люди везде обсуждают Дженнифер, — ответила Сана. — Она самая известная женщина в мире.
Как и все остальные, мы говорили о Дженнифер, как будто она была одним человеком, хотя прекрасно понимали, что даже если и есть такая женщина, действует она не в одиночку. Для кого-то Дженнифер была героиней, для кого-то — чудовищем.
— Видели сегодня статью на сайте New York Daily? — спросила Марло. — Автор считает, что Дженнифер просто нужно трахнуть. А комментарии к статье какие! «Спорим, Дженнифер просто жирная сучка», «Да эта Дженнифер просто понтуется» или «Кто захочет трахнуть ее?».
— Забавно, что их единственная защита против Дженнифер — это назвать ее непривлекательной уродиной или повесить на нее ярлык «недотрах», — сказала Руби.
— Потому что это самый легкий способ унизить женщину, — вставила Сана.
— Ага. И теперь Дженнифер сразу же сдастся и снимется голой для обложки «Плейбоя», чтобы загладить свою вину, — фыркнула Марло.
— Или снимется в рекламе «Худого дозора», — предложила я. — Что-то вроде: «Я похищала и убивала мужчин, пока те парни в интернете не назвали меня жирной. Ох, это стало «звонком будильника» для меня. Теперь я пробудилась ото сна своих глупых заблуждений, взяла жизнь под контроль и сбросила тринадцать килограммов!»
— Та-дам! — пропела Верена.
Все за столом так и прыснули. Сана и Руби тряслись от смеха и били кулаками по столу. Даже малыш Текс радостно загоготал.
— Не думаю, что теперь ее что-либо остановит, — промолвила Верена. — Она мстительная фурия, она сама ярость. Она среди нас, и в то же время она оставила это мир позади.
— После того как я закончу второй том «Теории сексуальности», я напишу книгу об этом, — вставила Марло. — Я говорила вам, что вчера мне позвонил журналист и спросил «не для печати», не я ли все это спланировала?
— А ты спланировала? — приподняла бровь Верена.
— Ты Дженнифер? — повернулась я к Марло.
— Я думала, ты — Дженнифер, — сказала она мне.
— Может быть, Дженнифер я, но сама этого не знаю, — вставила Сана.
— Кто угодно может быть Дженнифер, — добавила Руби.
На экране телевизора в нижней части экрана появилась желтая бегущая строка: «Литу Альбридж видели?» Я потянулась к пульту и увеличила громкость. Корреспондент новостного канала вещал с парковки ресторанчика «Дэйри Квин» в Эль-Пасо, еще одного места, где якобы видели Литу. Рой полицейских окружил несчастливый ресторанчик, у многих из них в руках были автоматические винтовки. Немецкие овчарки на поводках прочесывали местность, а над рестораном, словно гигантские черные мухи, зависли вертолеты.
— Что они с ней сделают, если найдут? — спросила я, испугавшись за Литу.
— Она не настолько глупа, чтобы бежать в Техас, — сказала Сана. — Это последнее место, где я бы пряталась, если бы меня искали мужчины.
— Что правда, то правда. И судя по тому, что мы о ней знаем, Лита даже под страхом смерти не будет делать что-то настолько скучное и обыденное, как прятаться в ресторанчике одной из самых популярных фастфуд-сетей, — дополнила Марло.
Я была благодарна им за то, что они старались приободрить меня, но вид людей с оружием, охотящихся на Литу, лишь напоминал мне о том, что «эффект Дженнифер» — вовсе не шутка. Как и все остальные, мы обсуждали происходящее, как будто это был какой-то вестерн, как сказала Сана, или комикс, или супергеройский фильм, потому как у нас не было примеров из настоящей жизни, с которыми бы можно было провести сравнение. Но это не была фантазия. Это не были коллективные галлюцинации или что-то в этом роде. Все происходило на самом деле. Иногда это сложно было принять.
— Такая демонстрация силы, чтобы найти Литу, попросту смешна, — сказала я. — Девушка была стажеркой в «Остен Медиа». Она не преступница.
— Была стажеркой, а сейчас она вне закона, вот в чем проблема, — поправила меня Верена. — У властей нет никакой другой зацепки насчет Дженнифер, так что они серьезно нацелились на Литу.
Сана взяла у меня пульт и выключила телевизор.
— На сегодня достаточно, — сказала Сана, погладив меня по голове. — Вы, американки, должны начинать свой день с «Чириоуз»? Или все же с «Уитиз»? В любом случае явно не с кадров мужчин с винтовками, Сахарная сливка.
Она была права. Я взяла свою тарелку и поставила ее в мойку. Пора было начинать мой день.
В новой повседневной жизни больше всего времени я проводила с Саной. В подземном мире между нами возникла некая связь, которая переросла в крепкую дружбу при свете дня. Она знала об Алисии, худышке, живущей внутри меня, знала о «Новой программе баптисток» и об отказе от антидепрессантов. Я узнала, что ее лицо было так обезображено огнем. Пожар охватил ее родной дом, когда ей было всего тринадцать лет. В этом пожаре погибла ее мать. Десять лет назад она приехала в Нью-Йорк, чтобы получить здесь степень магистра по социологии, да так и осталась. В «Доме Каллиопы» она жила всего год. Недавно ей исполнилось тридцать три, и она называла этот год своим «годом Иисуса». Она и Верена работали вместе над созданием клиники для девочек-подростков из группы риска. Они надеялись открыться в течение шести месяцев, с Саной в качестве директора.
Проект Саны был одним из многих, реализующихся в «Доме Каллиопы». Адвокат работала над коллективным иском против одной американской косметической компании, чьи кремы для осветления кожи содержали вредные компоненты, вызывающие отравление (были зарегистрированы случаи в Африке и Азии); также здесь был фонд правосудия для женщин-иммигрантов и детей из Мексики и Центральной Америки; также Верена помогала целой команде женщин в Нью-Йорке и Вашингтоне, которые вели просветительскую деятельность среди женщин по вопросам их репродуктивных прав и дома, в Америке, и за границей. Были также и проекты, с которыми я была более или менее знакома. Марло писала книгу. Верена работала с бывшими «баптистками» и помогала найти решение их проблем, правда, «Новая программа баптисток» была эксклюзивной, только для меня, как сказала Верена. Она также тесно сотрудничала с Руби в других проектах, связанных с индустрией похудения, в частности, их кампании против «Отуркенрижа». Я задалась вопросом, помог бы мне сейчас «Отуркенриж». Мой аппетит, казалось, невозможно было контролировать или подавить. Я всегда была голодна. Но на этот раз я была одержима не только едой, но и жизнью. Было бы странно полагать, что пилюлька может отнять у меня это. Я не хотела, чтобы у меня отнимали эту жажду жизни.
Я не участвовала в этих проектах. Своего проекта, как у Саны или других женщин, ну помимо готовки, у меня не было, но Верена не возражала. Она все равно выделила мне место и сказала: «Твоим проектам нужно время, Плам». Она даже платила мне зарплату, вдвое больше, чем Китти, из своего огромного наследства, нажитого на «мамочкиной программе похудания», как она это называла.
Во второй половине дня, после обеда и до ужина (иногда и до ранних вечерних перекусов), я проводила время в спальне с красными стенами. Моя спальня находилась на втором этаже, окна выходили на улицу. Ярким белым пятном в красной комнате была белоснежная каминная полка, обрамляющая недействующий запечатанный камин. Также впечатляла избранная «коллекция» потрепанной мебели с блошиного рынка: кушетка со спинкой и ножками из кованого железа, красное вольтеровское кресло, бюро и комод. С люстры свисала оторванная голова куклы Барби — подарок к «переезду» от Руби и Саны.
Во время моего первого визита в «Дом Каллиопы» Верена рассказала о католической благотворительной организации, что владела этим домом. Внутри шкафа, на спинке, я обнаружила процарапанное в краске послание от одной из юных матерей: «Каллиопа родилась в этой комнате. Январь 1973 года».
«Дом Каллиопы». Верена подумала, что это подходящее название для места, в честь молодой матери и ее дочери, которую ей не суждено было воспитать. Я была рада, что комната, в которой родилась Каллиопа, стала моей.
Почти все время, сидя за столом перед окном, я писала в красном блокноте на пружинке. Иногда я звонила матери, чтобы поговорить с ней о моей новой жизни. Я послала ей экземплярчик книги Верены, сейчас она ее читала. Я искала в интернете новости о Лите и отправляла электронные письма Кармен, просто чтобы она знала, как у меня дела. Я наслаждалась этими тихими, спокойными днями. И хотя мне нравились приятные хлопоты, суматоха в этом красном доме и общение с интересными женщинами после стольких лет одиночества, иногда мне хотелось побыть наедине с собой.
После обсуждения Джулии за завтраком я решила написать ей. К моему удивлению, ответила она почти сразу:
От: JuliaCole
Кому: PlumK
Тема: Re: Где ты???
Дорогая Плам,
Я не знала, что ты звонила. Я выбросила телефон в мусорный бак, и если мне повезло, то он уже на помойке. Туда ему и дорога! Журналисты достали меня вопросами о Лите, так что я «скрылась с радаров», уж как получилось. Скажу тебе то, что уже говорила остальным, — я мало что знала о личной жизни Литы, когда мы работали вместе. И не знаю, где она сейчас.
Как бы то ни было, я не верю, что она замешана в какой-то преступной деятельности. Возможно, ты не знаешь, но Лита довольно легкомысленная. Не хочу говорить о ней плохо, но эта черта ее характера всегда меня раздражала. Сама я не знаю террористов, но подозреваю, что в террористических организациях правит жесткая дисциплина, сосредоточенность и полнейшее подчинение.
Боюсь, мне больше нечего сказать по этому поводу. Мне надо бежать. Эти помады сами себя не рассортируют.
Дж.
P. S. Я скоро навещу тебя в «Доме Каллиопы». Мне нужно попросить об одной услуге…
Эти три точки в конце были словно напечатаны маджентой. В этом была вся Джулия — думала лишь о том, чем я могу ей помочь, не рассказывая ничего взамен, умалчивая все важные подробности. Верена будет не очень-то рада видеть Джулию в «Доме Каллиопы», но мне было любопытно, чего та от меня хочет. В последний раз, когда она просила меня об услуге, мне пришлось прислать ей пятьдесят тысяч электронных адресов, и я до сих пор не знаю, что она с ними сделала. И на этот раз я не позволю ей подбить меня еще на одно дельце, пока она не расскажет мне больше о Лите. Я была уверена, что Джулия знает намного больше, чем говорит. Ведь именно она подослала Литу шпионить за мной. Именно она привела Литу в мою жизнь.
Я вернулась к своему красному блокноту… к Литиному красному блокноту. Я вырезала фотографию Литы из газеты и повесила ее на стену. Теперь Литины глаза с черными стрелками следили за тем, как я пишу. «Где ты, Лита?» — накорябала я на полях. «Что ты сделала?» Я заполнила еще пару страниц заметками о том, как я готовила и ела в «Доме Каллиопы». Закончив, я убрала блокнот в нижний ящик комода.
Над комодом висело овальное зеркало. После того как я жила без зеркал в подземном мире, видеть отражение было для меня в новинку. Я немного похудела, это сразу было заметно. По крайней мере, мне. Но учитывая, сколько я ела сейчас, такой вес у меня ненадолго. Жир найдет меня, как это было всегда. Несмотря на все, через что я прошла, я выглядела примерно так же, как и раньше, но была уже другой. Такие изменения не всегда видишь в зеркале. Но я и вправду преобразилась.
* * *
«…вылижи мои яйца, сучка, а потом съебывай…»
Проснись и по-ой.
В «Доме Каллиопы» с понедельника по пятницу никто не спал дольше обычного. В семь тридцать утра по всему дому разносилась женоненавистническая музыка. Играла она ровно минуту. Верена сказала, это должно напоминать нам о цели в начале нового дня.
Мой живот заурчал, поэтому я быстро приняла душ и оделась, а затем спустилась на кухню, намереваясь приготовить всем французские тосты. Я повязала фартук вокруг талии и щелкнула пультом, чтобы телевизор составил мне компанию, пока я готовлю. Когда я ставила вариться кофе и доставала яйца и молоко из холодильника, я едва прислушивалась к тому, что говорили по ящику. Но я должна была догадаться, что случилось что-то серьезное, так как Шэрил Крейн-Мерфи уже что-то вещала за своим столом в нью-йоркской студии.
— По крайней мере, теперь у нас есть явная связь между Литой Альбридж и одним из преступлений Дженнифер.
Я едва не уронила яйца. Дрожащими руками поставив коробку на столешницу, я поспешила к телевизору. Шэрил говорила о двенадцатилетней жертве изнасилования Люс Аяле, которая бросилась под поезд. Я видела на экране знакомые фотографии «грязной дюжины», включая изображения двух насильников Люс, и кадры с места преступления в пустыне. Затем показали мать Люс, Соледад, и отрывок из ее пресс-конференции. «Скажи нам, Дженнифер, когда закончится этот кошмар? Сколько будет длиться это насилие?» — спросила она на глазах у всего мира.
Самым драматичным театральным голосом, на который только была способна Шэрил, она снова объявила горячую новость: будучи студенткой колледжа в Лос-Анджелесе, Лита была знакома с Соледад и Люс. Она приезжала в Лос-Анджелес на похороны Люс и была там, когда двух насильников, Ламара Уилсона и Криса Мартинеса, похитили.
Я опустилась на кресло, совершенно разбитая. Я и вправду надеялась, что все это было лишь недоразумением. Теперь это казалось маловероятным.
Сана вошла в кухню, ее волосы были влажными после душа:
— Что, сегодня без завтрака?
— Сводки с полей. Лита знала Люс и ее мать.
Сана присоединилась ко мне перед телевизором. После насилия и кровопролития, связанных с Дженнифер, мы вернулись к одной из самых печальных историй: о маленькой девочке, которую изнасиловала группа парней.
— Интересно, лежит ли здесь ответ на тайну Дженнифер? — спросила у своих зрителей Шэрил. — Может, мы пока не видим всей картины.
Шэрил повернулась к корреспонденту, который объяснил, что когда Лита была в Южно-Калифорнийском университете, она на добровольных началах вызвалась работать в местной женской клинике, чтобы оказывать психологическую помощь жертвам изнасилования. Мать Люс, Соледад, работала в этой клинике инструктором для волонтеров неполный рабочий день.
— И все это вышло на свет только сейчас? — удивилась Шэрил Крейн-Мерфи.
— Судя по всему, клиника начала вести учет добровольцев только два года назад, — сообщил корреспондент. — Свидетель сейчас вспомнил, что Лита и Соледад не только работали там в одно время, но и могли общаться вне клиники.
Шэрил Крейн-Мерфи была зла. За последние недели я видела ее лицо столько раз, что могла предугадать его выражение.
— Это открытие, безусловно, важное, но что именно оно означает для следствия? — спросила она вежливо, но было видно, как внутри нее все бурлит.
— Этого мы пока не знаем, — ответил корреспондент Шэрил, — но хронологически похищение Уилсона и Мартинеса было первым преступлением, совершенным Дженнифер, хотя в то время мы об этом еще не знали. Сначала похитили их, потом остальных из «грязной дюжины», всех их продержали где-то три месяца, прежде чем сбросить с самолета в пустыню. В течение этого времени совершились и другие атаки Дженнифер.
На экране вновь замелькали кадры с транспортной развязки: Симмонс и Грин в коричневых мешках, которые тогда казались первыми жертвами Дженнифер. Меня всю передернуло при мысли о клочках бумаги в глотках мертвых мужчин — визитная карточка Дженнифер, так, как она решила заявить о себе миру.
Корреспондент объяснил, что на днях мать Люс, Соледад, уехала в Мехико, чтобы навестить больную тетю, поэтому ФБР тесно сотрудничает с мексиканской полицией, чтобы найти Соледад для дальнейшего допроса.
— Я должен напомнить нашим зрителям, что Соледад Аяла достойно служила армейским медиком в Афганистане, — сказал корреспондент. — Тем не менее, согласно моим источникам, полиция проверяла Соледад Аялу после того, как Ламар Уилсон и Крис Мартинес, двое насильников ее дочери, пропали без вести и позже были убиты. Но у Соледад было алиби, и полиция никогда не считала ее подозреваемой в этом деле.
— Так что же нам теперь думать? — спросила его Шэрил. — Что Дженнифер решила отомстить за дочь этой женщины? И что Лита Альбридж помогла ей, потому что знала эту семью?
— Это одна из версий, — ответил корреспондент.
— И Соледад тоже помогала?
— Все возможно.
Сана встала со стула и вздохнула.
— Другими словами, они понятия не имеют, что все это значит. По Шэрил видно, что она просто хочет взять и заорать «Кто, черт побери, эта Дженнифер?!» во все горло. Посмотри на эти мешки под глазами. Она наверняка не спала неделями.
Сана подошла к кухонному шкафу и достала с полки коробку кукурузных хлопьев.
— Полагаю, мне придется есть эту хрень, так как ты не собираешься меня кормить?
Я извинилась перед Саной, но новости о Лите конкретно подорвали меня. Какие уж тут угрозы взрыва из-за соседей-евреев?
— С тобой все хорошо, Сахарная сливка?
Я призналась ей, что даже не представляю, как мне относиться к тому, что Лита связана с Люс и Соледад, людьми, которых мы видели по телевизору, персонажами национальной драмы. Я думала о Лите и о тех днях, когда она следила за мной и ходила по пятам по всему кварталу. Я хотела бы, чтобы она могла вернуться в прошлое и снова стать той беззаботной девушкой с наушниками в ушах, но та Лита исчезла, возможно, навсегда. Я вспомнила об оперативниках с винтовками, которые ищут ее по всей стране.
Шэрил Крейн-Мерфи ушла на рекламную паузу, так что я присоединилась к Сане на кухне и насыпала в миску кукурузных хлопьев. Мы до сих пор не знали, что же такого страшного натворила Лита, но я боялась, что, если девушку поймают, ее ждет тюрьма. Если бы она не сделала ничего плохого, она бы не сбежала. Власти называли это «осознанием вины».
— Я никогда не знала преступника, — пробурчала я с полным ртом хлопьев. Я ела, но не чувствовала вкуса.
— Я тоже, — вставила Сана.
Другие женщины начали просачиваться на кухню, и Сана поделилась с ними новостями. Я, должно быть, выглядела сильно потрясенной, потому что все ходили вокруг меня на цыпочках, хватали хлопья и йогурт, делали тосты и не пытались вовлечь меня в разговор. Когда завтрак закончился, мы с Саной снова остались одни на кухне. Она спросила, может ли мне кое-что предложить.
— Ты выходила из «Дома Каллиопы» после того, как покинула подземное убежище?
— Только во время «бомбоугрозы».
— Я думаю, тебе следует сходить куда-нибудь. Может, заглянешь в свою квартиру в Бруклине и перевезешь оттуда вещи?
Я до сих пор ходила в бежевых туниках и черных леггинсах, которых в достатке имелось в подземном убежище. Больше у меня ничего не было.
— Нет, не хочу туда возвращаться.
Я представила, как открываю дверь в квартиру. Я словно рак, которого вот-вот бросят в чан с кипящей водой. Если дверь в квартиру будет закрыта, мои несчастья навсегда останутся запечатанными там, внутри.
— Тогда просто сходи куда-нибудь и займись чем-то другим. Свежий воздух пойдет тебе на пользу, — предложила она. — Воспользуйся моим советом, хорошо? Я лицензированный социальный работник. А еще я мудрая.
Возможно, Сана была права. С тех пор как я поднялась наверх в «Дом Каллиопы», я оставалась в его утробе или в его лоне — дом Верены всегда навевал мне образы, связанные с женским телом, — но у двери солнечными волнами на этот пляж из красного песка накатывал огромный мир. Я не могла избегать его вечно.
Я втиснула стопы в потрепанные черные балетки и распахнула парадную дверь «Дома Каллиопы». Снаружи был свежий воздух, солнце и люди, которые пялились на меня. Мир не изменился, изменилась я.
Мимо пронесся автобус с изображением груди на борту.
Мне, может быть, и нужен был свежий воздух, но еще мне необходима была одежда. По Шестой авеню проезжало такси, и я остановила его. На Манхэттене в нескольких сетевых магазинах продавалась одежда моего размера, и я направила водителя к ближайшему. Внутри этого похожего на коробку магазинчика большинство толстых женщин выглядели хмурыми, но смирившимися с тем, что их сослали на этот аванпост мира моды. Я не хотела поддаваться их унынию, не хотела втягивать в себя их негативную энергию. Я сразу же прошла мимо вешалок с длинными черными платьями, этими обволакивающими черными саванами, которые я всегда носила подобно мантии-невидимке. Я не буду покупать много одежды. Я похудела в подземном убежище, но с тех пор ела без остановки; я понятия не имела, на сколько меня разнесет. Руби ловко обращалась со швейной машинкой, но даже она не умела творить чудеса.
По магазину ходила продавец-консультант, полная женщина с такими жидкими волосами, что они едва прикрывали кожу ее головы. На ней были очки в желтой оправе и короткое платье цвета авокадо, обнажавшее ее мускулистые коричневые ноги. На ногах у нее были растяжки, как будто чьи-то когти поцарапали плоть и оставили шрамы, но она и не пыталась скрыть их колготками. На ее сандалиях пестрели крошечные разноцветные бусинки. По женщине сразу было видно, что она в гармонии со своим телом.
— Можете мне помочь? — попросила я ее. — Я не знаю, с чего начать.
Отказавшись от длинных плащей дементоров, я совершенно растерялась. До Марло и Руби у меня никогда не было толстых друзей, не было примеров для подражания в одежде. Единственными толстыми женщинами, которых я знала, были «баптистки» и «худые дозорные», но они, как и я, ходили в бессменном черном и не покупали иной одежды. Они не рассматривали упитанность как постоянное состояние, независимо от того, как долго они были толстыми. Они просто делали вынужденную остановку в Толстом Городе по пути в Худой Мегаполис. Я знала, как они мыслят. Я была одной из них.
Продавщица по имени Дезире очень хотела мне помочь.
— Какой гардероб у вас дома? С чем нам работать?
— Ни с чем. У меня ничего нет. Я чистый лист. Tabula rasa.
Дезире пригласила меня в примерочную и стала предлагать наряды. Первым было красное с белыми вставками платье до колен, с поясом на талии. Сама бы я никогда не выбрала такое. Примерив его, я почему-то вспомнила о Джанин. Я провела, наверное, всего лишь двадцать минут в ее обществе, но спустя двенадцать лет образ этой ярко одетой изгнанницы из баптистской клиники возник в моей памяти; свет, заключенный в кинопленке.
Я пригласила Дезире в примерочную, и она встала рядом, обе мы смотрели на мое отражение в зеркале.
— Потрясающее платье. Вам очень идет, — сказала она.
Я не была так уверена. Я видела голые белые ноги, выпуклые колени, горбыли икр. Я никогда не выставляла это на обозрение. Все это было открыто, лишь когда я ходила по дому в ночнушке, но в ней меня никто не видел. Я могла бы носить колготки вместе с этим платьем, но это мало что изменило бы. Ноги-то все еще оставались, огромные и неустранимые.
— Я подумаю об этом, — сказала я Дезире.
Следующими она принесла мне разноцветные брюки на выбор. Без всяких там эластичных вставок. Не помню, когда я последний раз надевала одежду, которая не растягивается. Ткань этих брюк даже по-другому ощущалась кожей. Я почувствовала, что мое тело имеет границы. Я бы надела эти брюки с мешковатыми свитерами, которые можно было бы натянуть на живот, но Дезире принесла мне приталенные блузки — коралловую с деревянными пуговками и бирюзовую с пояском. Это были такие же яркие цвета, какие я покупала для Алисии, только теперь они предназначались Плам.
Дезире оставила меня одну в примерочной, и я смотрела на себя, оглядывала новый образ со всех сторон — брюки цвета хаки, коралловая блузка. Единственный раз, когда я одевалась подобным образом, был в те сумасшедшие делириозные дни свиданий вслепую. Я пыталась решить, нравится мне одежда или нет, не думая о том, что увидят другие люди, когда будут смотреть на меня. Алисия хотела их одобрения, но Плам — нет.
В голове моей обитала призрачная женщина, с которой я постоянно сравнивала себя, и мне пришлось собрать все силы, чтобы выгнать ее из примерочной. И из головы. Когда она ушла, я взглянула на свое тело: тело, которое поддерживало во мне жизнь почти тридцать лет без каких-либо серьезных проблем со здоровьем, тело, которое несло меня туда, куда мне нужно было идти, тело, которое защищало меня. Я никогда не ценила и не любила тело, которое так много сделало для меня. Мое тело было моим злейшим врагом, я воспринимала его как клетку, которая не позволяет настоящей мне вырваться наружу. Но оно не было тюрьмой. Тело принадлежало мне. Тело было мной. «Это моя настоящая жизнь, я уже живу ей». Я сняла одежду и стояла голой перед зеркалами, поворачиваясь так и сяк. Я была круглой, пухленькой, милой. Раньше я не видела себя такой. Горошины, жемчуг, ягоды, сливы…
Я сказала Дезире, что возьму красное платье, брюки и блузки. На полках я заприметила юбку со сборками цвета золотистых пшеничных колосьев, которая мне безумно понравилась, и я взяла ее вместе с еще тремя платьями до колен — темно-коричневым с фиолетовыми звездочками, изумрудным и белым, подол и вырез которого были расшиты ярко-красными маками. Я купила и другие необходимые вещи: колготки и нижнее белье, спортивные штаны и футболки, чтобы носить по дому. Я также порадовала себя новой сумкой.
Дезире пробила мои покупки, и я поняла, что набрала больше, чем планировала, учитывая мое постоянно раздувающееся, как воздушный шарик, тело. Но решила, что это не имеет значения. У Алисии был свой гардероб с модной одеждой, и Плам его тоже заслужила. Тем не менее, пока я наблюдала, как Дезире аккуратно складывает мою новую яркую одежду в пакеты, я боялась, что растеряю свою храбрость, как только выйду из магазина. Боялась, что так и не решусь никогда надеть обновки. После оплаты я отправилась в примерочную и надела красное платье с белыми вставками и красные колготки. Бежевую тунику и черные леггинсы я без всякого сожаления выбросила в мусорное ведро.
Сначала, когда я вышла на улицу со всеми пакетами, мне показалось, что я опять оказалась в одном из своих старых кошмаров: я обнаженная стою на публике, незащищенная, открытая для презрительного взгляда каждого. Люди пялились на меня. Но, если так подумать, люди всегда пялились на меня. Значения не имело, во что я была одета.
Мимо пронесся автобус с изображением груди на борту.
Я невольно распрямила спину и зашагала, гордо вскинув голову. Я практически желала, чтобы кто-нибудь мне что-нибудь сказал. Люди всегда оскорбляли меня, называли жирной коровой, но больше это не могло меня обидеть. Да, я была толстой, но больше не видела в этом ничего плохого; то оружие, которое всегда использовали против меня, потеряло силу.
Я шла по улице в яркой, красочной одежде и не собиралась ни перед кем извиняться за полноту. Красное платье воскресило во мне дух неповиновения. Впервые мне было плевать на то, сколько места я занимаю.
После всех этих прогулок и покупок я проголодалась. Зашла в закусочную на Двадцать третьей улице и заказала денверский омлет с картофельными оладьями. Прикончив омлет, поняла, что совсем не наелась, и заказала сэндвич на гриле с сыром и двойную порцию картошки фри. Две молодые девчонки напротив бросали на меня взгляды, шептались и смеялись. Я знала, что они смеются надо мной, над тем, как я едва помещаюсь за столом, над тем, как я держу сэндвич пухлыми пальцами и над моим красным платьем. Я была опьянена радостью от покупки новой яркой одежды, а эти девчонки хотели разрушить мое счастье. Как они смеют?! Резинка гнева, будучи натянутой столько лет, наконец, лопнула. Я хотела протянуть руку, оторвать девчонкам головы и повесить на люстру в своей спальне в «Доме Каллиопы», вместе с головой Барби от Саны и Руби.
— На что вы, мать вашу, пялитесь? — громко сказала я, мои губы были масляными от зажаренного хлеба. Мой гнев удивил меня саму. Слова вылетели из моего рта, минуя фильтр, который сдерживал их столько лет.
Девчонки не ответили и отвернулись, зато другие посетители повернулись в сторону. Официант направился к нам и встал между моим столом и столиком девчонок.
— Что-то не так? — спросил он покровительственным голосом.
— Все так. Принесите мне, пожалуйста, кусок торта безе с лимонным кремом, — сказала я.
Пока ждала торт, я уставилась на девушек. Я следила за каждым их движением и посмеивалась, не громко, но достаточно, чтобы девчонки услышали. Я не сводила с них глаз минут десять. Они избегали смотреть в мою сторону и даже пытались делать вид, что им все равно, но, в отличие от меня, они не знали, каково это — находиться под постоянным наблюдением. Наконец, они расплатились, схватили сумки и свалили из закусочной.
Принесли пирог, и пока я смаковала каждый кусочек, гнев улетучивался. Когда официант принес счет, я открыла рюкзак, чтобы достать бумажник, и заметила, как из внутреннего кармана выскользнула какая-то бумажка. Это был чек на двадцать тысяч долларов. Я положила его в карман на хранение и совершенно забыла о нем.
Я заметила подпись Верены в верхней части чека. Я могла бы создать свой счет и положить эти деньги на хранение в банк, но что-то меня останавливало. Я имела полное право на эти деньги, в конце концов, я выполнила все задания «Новой программы баптисток», но Верена сказала, ее программа полностью преобразит меня. Она обещала. Но после всех взлетов и падений я все еще не была до конца уверена — полностью ли я преобразилась?
Я прошла пару кварталов. В витринах бутиков я видела полную женщину в ярко-красном платье и не узнавала в ней себя.
Мимо пронесся автобус с изображением груди на борту.
На углу я заметила обувной магазин и решила заменить потрепанные черные балетки. Я просмотрела все туфли на каблуках, кроссовки и слипоны. Но там не было ничего, чего мне и вправду бы хотелось примерить. Но потом, в глубине магазина, я увидела ботинки, множество разных, от отороченных цветным искусственным мехом до прорезиненных на шпильках. В углу притаилась пара черных армейских ботинок — с тяжелой подошвой и на шнурках. Продавец лениво прислонился к стене неподалеку; я сказала ему, что хочу примерить черные ботинки.
— Это мужские ботинки, — сказал он и, не сдвинувшись с места, рукой указал на женские эквиваленты: тонкие и высокие, с узким каблучком. Эти ботинки были недостаточно широки для моих икр, да и они меня совсем не интересовали.
— Нет, спасибо, я хочу примерить мужскую пару.
Он неохотно принес остальные размеры, и я нашла для себя идеальную пару. Я зашнуровала ботинки и завязала шнурки, скорее узлом, чем бантиком.
— Ну? — спросил он.
Я все еще рассматривала ноги в зеркале под разными углами, не могла привыкнуть к такому отражению, но сочетанию ярко-красных колготок и черных армейских ботинок невозможно было сопротивляться.
— Это именно тот образ, который я хотела.
— Образ, это точно, — кивнул продавец.
Я протянула ему черные балетки и попросила выбросить. Выйдя на тротуар, я специально потопала новыми ботинками, чувствуя, как волны радости пробегают по всему телу. Я почти что ликовала. В таких ботинках и моя походка стала более уверенной. Хотя я вряд ли растоптала бы кого-нибудь, теперь я знала, что смогу.
Пройдя пару кварталов, я нашла скамейку, пустующую и манящую, и села на нее, благодарная за возможность поставить куда-то свои многочисленные пакеты и сумки. Я вытянула ноги перед собой, все еще любуясь моими новыми ботинками, и думала о том, что бы сегодня такое приготовить на обед. Может, стоит заскочить на рынок по дороге в «Дом Каллиопы»? Автобус резко остановился перед скамейкой на красный свет, словно нетерпеливое животное. Я снова увидела изображение грудей, которое то и дело мелькало везде целый день. Его невозможно было избежать. Это была реклама V******** S*****, известной сети женского нижнего белья. Марло посвятила V******** S***** целую главу в своей «Теории сексуальности», назвав ее «Костлявилль». На рекламе модель лежала на кровати в полупрозрачном сиреневом пеньюаре, и грудь ее выскальзывала из лифа. Каждая сиська больше, чем моя голова.
Автобус отъехал, забрав груди с собой. После того как мимо скамейки проехали еще несколько машин, я увидела посреди улицы молодого человека, который направлялся в мою сторону. Лет ему на вид было восемнадцать-девятнадцать, он был поразительно худым, в джинсах и черной шляпе-котелке. Именно котелок и привлек мое внимание вначале, но когда парень подошел ближе, я разглядела изображение на его лавандовой футболке: фотография девушки — черные волосы, глаза со стрелками.
Это лицо я узнала бы из тысячи.
Парень заметил, что я пялюсь на его футболку.
— Нравится? — спросил он и оттянул ее там, где должны были находиться соски.
— Но как… почему она на твоей футболке?
— Такие продают в Ист-Виллидж. Купи себе одну. — И он зашагал дальше по тротуару. — Ну, бывай, сестренка, — бросил он мне через плечо.
Я смотрела, как он уходит прочь в своей лавандовой футболке, и удивлялась тому, как это девушку, которая следила за мной в кофейне, теперь печатают на футболках, будто Че Гевару. Всего за несколько недель Лита стала символом восстания и иконой стиля. Она была лицом нового движения.
Вскоре появились и другие лица.
* * *
Летчик Томпкинс
Во время разворачивания военных действий в Афганистане капитан ВВС США Мисси Томпкинс ликвидировала более двухсот вражеских боевиков. Она вернулась домой с действительной службы, чтобы жить с матерью в Рено. Мисси отказывалась обсуждать с мамой опыт на войне или говорить о людях, которых она убила. Мисси держала свои чувства в себе.
Дочь, вернувшаяся с войны, была не той дочерью, какую помнила миссис Томпкинс. Новая Мисси была замкнутой, ушедшей в себя. Она почти не разговаривала, спала большую часть дня и сидела за кухонным столом по ночам с бутылкой «Джек Дэниелс» — курила самокрутки и выпивала. Мисси больше не заботила ее внешность: русые волосы засалились, кожа покрылась прыщами, которые женщина и не пыталась скрывать. Иногда она выходила ночью на парковку их жилого комплекса и совершала поздние ночные звонки, сидя на полоске травы возле мусорных баков, чтобы мать не слышала, о чем та разговаривает. Бывало, Мисси исчезала на несколько дней, не предупредив. Всякий раз, когда миссис Томпкинс пыталась поговорить с ней, Мисси бросала: «Ты не поймешь».
Однажды Мисси вышла за табаком и не вернулась. Несколько дней миссис Томпкинс возвращалась домой после смены в стейк-хаусе «Серебряный доллар» в надежде застать дочь за кухонным столом в пропахшей табаком кухне — какое желанное зрелище было бы на этот раз. Прошла неделя, и миссис Томпкинс подумывала позвонить в полицию, но Мисси была взрослой женщиной, которая могла уходить куда вздумается, не отчитываясь перед матерью. Вместо того чтобы позвонить в полицию, миссис Томпкинс обыскала спальню дочери, где она нашла записку. Мисси оставила ее в любимой шкатулке для украшений, которая была у нее с детства. Она написала, что любит мать и страну, а затем призналась, что именно она управляла тем самолетом, который сбросил «грязную дюжину в пустыню».
Мать Мисси не следила за текущими событиями в стране и мире, но новости об убийствах дошли и до таблоидов, которые она листала в аптеке во время обеденного перерыва на работе. В записке Мисси просила мать смириться с этой правдой, а затем, как только она будет готова, отправить редакторам в Los Angeles Times, чтобы ее опубликовали.
Миссис Томпкинс не знала, где сейчас ее дочь, но чувствовала, что больше они никогда не увидятся. Она решила сжечь записку, поднесла ее к пламени — уголок тут же обуглился и начал сворачиваться в трубочку, — но потом резко вытащила из огня. Она снова прочитала то, что написала Мисси, и решила, что эти слова принадлежат не ей одной. Она не понимала, что имела в виду Мисси, но ее девочка была на войне, и люди должны уважать то, что Мисси хотела сказать. Это было непростое решение. Миссис Томпкинс отправила записку в газету, где та вскоре была напечатана на первой полосе.
«Дженнифер попросила меня помочь ей, и я не жалею о том, что сделала, — писала Мисси. — Это другая война, не официальная, но кто решает, какая война легитимна? Бывают ли справедливые войны?»
* * *
Эффект Дженнифер
Дженнифер уже была национальной одержимостью, но после публикации записки Мисси Томпкинс она стала национальным безумием.
ПРОПАВШИЙ ПИЛОТ ВВС: «ЭТО ВОЙНА»
Федеральные правоохранительные органы спикировали на жилой комплекс матери летчицы в Рино подобно военным самолетам. Миссис Томпкинс допрашивали о дочери несколько дней, практически лишая женщину еды и сна. Вместе с братом Мисси она появилась на пресс-конференции по национальному телевидению с агентами ФБР, военными и членами Конгресса, призывая Мисси сдаться.
Сразу после пресс-конференции Шэрил Крейн-Мерфи обратилась к своему гостю, отставному военному генералу, и спросила его, не считает ли он странным, что Мисси Томпкинс оставила подобную записку и захотела, чтобы ее опубликовали: «Зачем «транслировать» свою вину на всю страну? Простите мне ходячее выражение, генерал, но разве эта записка не большие жирные «Эн», «А», «Х» для военных?»
Генерал впился ногтями в подлокотники кресла, будто сдерживая себя от выпадов в камеру.
— Мы не для того готовим женщин к бою, чтобы, вернувшись домой, они использовали эти навыки против нас, — выпалил он, совершенно забыв, какой был вопрос.
— Может быть, Дженнифер тоже военнослужащая? — спросила Шэрил Крейн-Мерфи. Упоминание Мисси Томпкинс некой «Дженнифер» в записке поддерживало теорию о том, что Дженнифер была реально существующей женщиной, которая командует другими.
Генерала настолько разгневало это предположение, что он повернулся к камере и выплюнул:
— Мы не знаем, кто ты, Дженнифер, но мы найдем тебя и надерем задницу.
Жизнь Мисси Томпкинс была рассмотрена, словно под микроскопом; не было ни одного момента, который бы не вынесли и не размусолили в СМИ: начиная с ее детства в Рино до зачисления в Академию военно-воздушных сил, вплоть до всех ее лет военной службы в качестве летчика-истребителя. Следователям не потребовалось много времени, чтобы обнаружить, что Мисси Томпкинс провела школьные годы в Южной Калифорнии, где она жила с отцом, и что она ходила в школу вместе с Соледад Аялой.
— Интрига нарастает, — сказала Шэрил Крейн-Мерфи. — Лита Альбридж связана с Соледад Аялой, матерью бедняжки Люс, а теперь и Мисси Томпкинс тоже связана с Соледад.
Соледад якобы находилась в Мехико, гостила у больной тети, но полиция обнаружила, что у нее и тети-то нет. Они искали Соледад, чтобы расспросить о событиях, разворачивающихся в США, но женщина, казалось, исчезла с лица земли.
Глава ФБР выступил на телевидении на «ежедневном Дженнифер-брифинге» (СМИ окрестили): «Мы выдали ордер на арест капитана ВВС Томпкинс, а также ордер на задержание ключевого свидетеля медицинского специалиста сухопутных войск Соледад Аялы, — сообщил он. — Мы активно пытаемся установить личность преступницы, известной как «Дженнифер», если такой человек существует. Если это так, то она является частью большой преступной сети, которая, как нам представляется, включает в себя по крайней мере одну военнослужащую Вооруженных сил США, возможно, больше».
На «Шоу Нолы и Недры» Нола Ларсон-Кинг прокомментировала это: «Очевидно, у нас теперь есть женская террористическая организация с кем-то по имени Дженнифер в качестве лидера».
— Не могу спокойно называть женщин-военнослужащих наших вооруженных сил террористками, — не согласилась с коллегой Недра Фельдстайн-Дилейни.
— Тогда как бы ты их назвала? — возразила Нола Ларсон-Кинг.
Три дня спустя редакция Los Angeles Times получила кое-что новое — письмо, содержащее «Черный список хуев», подписанное Дженнифер. На конверте была почтовая марка из Феникса, больше ничего.
В список вошли имена ста мужчин, чьи пенисы, как говорилось в письме, «не должны оказаться внутри какой-либо женщины». Редакторы понятия не имели, настоящее ли это письмо, подражание или чей-то розыгрыш, но они все равно опубликовали список имен. Все, что было связано с Дженнифер, было горячей новостью и повышало рейтинги.
Один из указанных в письме «членов» принадлежал сенатору Крейгу Беллами («Республиканская партия Миссисипи»), адвокату по борьбе с абортами, который находился под следствием в подозрении за то, что он заставил тайную любовницу сделать аборт, а затем шантажировал ее, чтобы скрыть это. После того как репортер сообщил миссис Беллами об имени ее мужа в «Черном списке хуев», жена сенатора испугалась и согласилась появиться в эфире «Доброе утро, Америка».
— У нас с Крейгом не бывает интимной близости, — сказала она, глядя прямо в камеру. — В последний раз, когда мы занимались сексом, был зачат наш сын Крейг-младший. Сейчас ему тридцать.
Другим именем в списке было имя Тодда Райта, продюсера серии популярных видеороликов, в которых пьяных девочек на вечеринках принуждали на спор обнажать грудь, снимать трусики и целоваться с другими девочками. Столкнувшись со съемочной группой Си-эн-эн возле своего дома, девушка Райта выдала: «Я не собираюсь прекращать [*пип*]аться с Тоддом лишь потому, что какая-то [*пип*]ная сучка по имени Дженнифер мне так сказала. [*Пип*]ер ее». На следующее утро девушка Тодда Райта подорвалась, когда заводила свою машину.
В ответ на это Тодд Райт, который вовсе не казался убитым горем из-за смерти подруги, сказал: «Дженнифер может отсосать у меня». Его тело было найдено тремя днями позже под пирсом Санта-Моники. Тодда задушили, отрубили ему член и засунули ему в рот.
После убийств Тодда Райта и его подруги глава ФБР вновь появился на телевидении. Он прошелся по всей презентации PowerPoint с девяноста девятью слайдами, по одному на каждого из живых мужчин в «Черном списке хуев». На каждом слайде была фотография человека, род его занятий и место жительства. Среди имен: профессиональные спортсмены, руководители крупнейших компаний, мировые лидеры, Стэнли Остен и члены Конгресса США, которые проголосовали против права на аборт для женщин.
— Мы со всей серьезностью относимся к этой угрозе, — сообщил глава ФБР. — Хотя мы не потворствуем террористам, я настоятельно призываю женщин не заниматься сексом ни с одним из мужчин в этом списке. Не встречаться с ними, не видеться с ними, даже не разговаривать. Для вашей же безопасности.
Дочь сенатора Беллами попросила мать повести ее к алтарю на своей свадьбе на всякий случай.
По мере того как поиски той самой «Дженнифер» усилились, многие женщины по имени Дженнифер начали жаловаться, что они подвергаются нападкам. Владелица свадебного салона «Дженнифер» в Айдахо-Фолс появилась в студии Шэрил Крейн-Мерфи с заявлением: «Вчера кто-то разбил окно в моем салоне камнем с запиской, в которой говорилось: «Ты — лесбиянка, ненавидящая мужиков». Служащая полиции Дженнифер Леони из крошечного городка Колдуэлл в штате Делавэр поделилась, что кто-то написал «ЛЕСБО» на двери ее гаража.
— Я замечаю тенденцию с лесбийскими оскорблениями, — сказала Шэрил Крейн-Мерфи, качая головой. — Если бы я была мелким вандалом, я бы писала «террористка», хотя, возможно, «лесбиянка» в наше время — более гнусное оскорбление.
Глава ФБР снова выступил на телевидении:
— Маловероятно, что существует тайный лидер террористов по имени Дженнифер. Я призываю людей оставаться спокойными и рассудительными. Нельзя позволить, чтобы все честные американки по имени Дженнифер попали под подозрение. Между тысяча девятьсот семидесятым и тысяча девятьсот восемьдесят четвертым годами каждую третью девочку в нашей стране называли Дженнифер. Это одно из самых популярных имен. В США проживают более миллиона Дженнифер. Дженнифер — одно из самых распространенных женских имен. Дженнифер — это наши дочери, сестры, матери и жены. Дженнифер повсюду.
— Если Дженнифер повсюду, если Дженнифер среди нас, как нам тогда оставаться спокойными и рассудительными? — спросила Шэрил Крейн-Мерфи.
Вскоре то, что СМИ окрестили «эффектом Дженнифер», начало распространяться по стране.
В престижном университете Коннектикута новобранцы братства с кучей греческих букв в названии совершили парадный марш возле женских общежитий, скандируя: «Нет» значит «да», «да» значит «анал»!» В предыдущие годы такой пример «неподобающего поведения» обсуждался дисциплинарным комитетом — старичками в твиде, которые собирались в конференц-зале за чайком и кофе. Но в этот раз студентки решили взяться за дело сами. Всем скопом они покинули общежития и двинулись к зданию братства. Они закидали его камнями, разбили окна и подожгли. К утру ничего не осталось, кроме обугленных руин.
В студию Шэрил Крейн-Мерфи пришла одна из девушек, участвовавшая в этом: «Когда я услышала, как ребята из братства скандируют свою ересь, я подумала: «Что бы сделала Дженнифер?» Тогда я схватила клюшку для лакросса и пошла кого-нибудь отдубасить». Шэрил объяснила, что студентки добавили имена членов братства в свой собственный «Черный список хуев» — практика, которую быстро переняли женские группы в других кампусах.
«Эффект Дженнифер» не сбавлял скорости, наоборот, разросся до невероятных масштабов. Многих женщин уличили в насилии и гражданском неповиновении. Мужчины приняли меры предосторожности. «Плохой мальчик» — вокалист самой популярной рок-группы Америки лихо щеголял татушкой на бицепсе — русалкой с обнаженными грудями; мультяшные груди мифического существа походили на два круглых кексика с ярко-красными вишенками на верхушке. Перед фотосессией для обложки музыкального журнала Rolling Stone гример замазал русалке грудь, «нарядив» сирену в скромную блузку с длинными рукавами, которая ничем не выделялась бы из каталога J. Crew. Рокер не протестовал и не закатил истерики. Меньше всего на свете ему хотелось стать обедом для хищников в невадской пустыне.
На «Шоу Нолы и Недры» Нола Ларсон-Кинг сказала: «Я тут думала о твоих словах, Недра. Знаешь, я с тобой согласна. Это не терроризм и не женский терроризм. Хочешь узнать, что я об этом думаю?»
— Умираю от любопытства, — кивнула Недра Фельдстайн-Дилейни.
— Я думаю, это ответ терроризму. С самого нашего детства, когда мы еще совсем маленькие девчушки, нас пугают «плохим дядей», который может нас забрать. Мы становимся старше и боимся быть изнасилованными, оскорбленными и даже убитыми «плохим дядей», но проблема в том, что мы не можем отличить плохих мужчин от хороших, мы должны опасаться их всех. Нам говорят не выходить из дома поздно ночью, не одеваться определенным образом, не разговаривать с незнакомцами мужского пола, ни в коем случае не ставить себя выше мужчин. Мы ходим на занятия самообороны, запираем двери, носим с собой перцовые баллончики и свистки. Страх перед мужчинами укоренился в нас с детства. Разве это не форма терроризма?
— Ради всего святого, Нола. За такие слова нас обеих уволят, — запричитала Недра Фельдстайн-Дилейни.
* * *
Поиски Дженнифер и ее когорты продолжались. К сентябрю продажи «Теории сексуальности» резко выросли, и многие новостные организации попросили Марло выступить в качестве психоаналитика в ситуациях с Дженнифер. Верену тоже об этом просили, особенно японские СМИ, так как документальный фильм о Юлайле, «Второе рождение», стал в Стране восходящего солнца настоящим хитом, но Верена отказалась. Сказала, Дженнифер лишь отвлекает от настоящей работы.
Между интервью в газетах и эфирами на радиостанциях Марло начала писать новую книгу под названием «Эффект Дженнифер». По всей кухне разносилось ее яростное клацанье по клавишам, когда я заканчивала утреннюю выпечку. Я завернула в специальную бумагу пирожные и кексы, затем отсортировала груду газет и журналов, что заполонили весь стол. «Литу Альбридж видели в Монтане?» — гласил заголовок статьи на первой полосе известного таблоида. Я едва обращала внимание на все эти истории. Где бы ни была Лита, она точно не скрывалась в торговых центрах и фастфуд-кафешках, где ее обычно «видели». В этом я была уверена.
Общаясь с Марло и другими женщинами, занимавшимися проектами, я начала мечтать и о собственном, помимо готовки (и поедания приготовленной еды), записей в красном блокноте и одержимости Дженнифер. Марло была так поглощена работой, что не ответила, когда я попыталась завязать разговор, поэтому я вымыла посуду и решила выйти погулять.
Каждый день я заставляла себя ненадолго выходить на улицу. И каждый раз я сталкивалась с людьми, которые глазели на меня. Именно так, как я не люблю, или отпускали какие-нибудь грубости. Я усовершенствовала свой злобный взгляд и любимый ответ: «На что вы, мать вашу, пялитесь?», который иногда превращался в «Какого хрена пялитесь?!». Я начала с нетерпением ждать этих столкновений. Людей поражало то, что я им отвечаю, но они не продолжали перепалку и не пытались меня ударить, как тот парень в метро. Действительно ли я хотела драки? После стольких трусливых лет, когда я боялась пикнуть в их сторону, я свернулась в кольцо подобно змее.
Я зашагала к автобусной остановке, жуя свежевыпеченные «дамские пальчики» (я прихватила с собой печенье из кухни), сахарные крупинки посыпались на лиф моего платья.
— Посмотри на эту большую тетю! — выдала проходящая мимо маленькая девочка, показывая на меня пальцем. Малышка держала за руку маму или няню; женщина покраснела и собралась что-то сказать, но я заговорила первой.
— Да, посмотрите на меня, — сказала я, отправляя в рот последний кусочек печенья и смахивая крошки с рук. — Разве я не прекрасна?
До Мидтауна я доехала на автобусе, затем прошла пешком пару кварталов. Сквозь лес зданий я посмотрела наверх и увидела часть хромированного ствола мирового древа Остен-тауэр: Китти была наверху, в кроне, Джулия — глубоко в корнях.
На улице для меня было еще одно знакомое зрелище — изображение модели в сиреневом пеньюаре, грудь которой проплывала по всему городу на боках автобусов. На здании одного из самых крупных в городе фирменных магазинов V******** S***** висел плакат этой женщины высотой в два этажа, сиськи — размером с автомобильные покрышки. Если бы у меня было могущество Дженнифер, я бы потребовала убрать эти плакаты и рекламу. На них я натыкалась повсюду. Они были словно листовки, раздаваемые населению во время войны. Чудовищная пропаганда.
Когда толпы пешеходов поредели, я увидела себя в витрине магазина поверх коленей модели в сиреневом пеньюаре. Я улыбнулась своему отражению, которое вскоре вновь сменилось тенями проходящих мимо людей. Независимо от того, насколько большой была толпа, женщина в пеньюаре видна всегда, ее огромные груди захватывали Манхэттен. Впервые я увидела ее в тот день, когда увидела и лицо Литы на футболке: две женщины, два разных послания. Я никогда не смогу стать такой, как женщина в пеньюаре — да мне больше и не хотелось, — но, возможно, я могла стать такой, как Лита.
Баптистка не боится стать преступницей.
Я зашла в аптеку, чтобы купить снаряжение и набраться храбрости. Затем беспечной походкой вошла в V******** S*****, стараясь казаться беззаботной. Размеры в «Костлявилле» и вправду были на малышек ossa ac cutis, поэтому, когда я зашла в магазин, многие посетители и продавцы удивленно приподняли брови. «Одна из этих вещей не похожа на другие!» — как сказали бы персонажи «Улицы Сезам». Бойкая энергичная продавщица тут же подскочила ко мне, оглядывая с головы до пят.
— Могу я вам чем-нибудь помочь? — любезно улыбнулась она.
— Я хочу сделать подарок для человека… нормального размера. Надеюсь, вы не возражаете, что я пришла сюда.
— Нисколько. Я здесь, чтобы помочь, — все так же лыбясь, ответила она, умело распознав мой сарказм и пытаясь скрыть свой.
И меня оставили одну бродить по магазину мимо рекламных плакатов с бразильянками и скандинавскими красавицами в нижнем белье. Я делала вид, что просматриваю товары, а сама украдкой скидывала их себе в сумочку, пользуясь телом как огромной ширмой. Щитом. Все получилось как-то неожиданно легко. Сложнее было удалить противокражные магнитки. Для этого мне нужно было оказаться в примерочной, а у меня не было причин туда идти. Даже широкие халаты здесь вряд ли подошли бы мне, несексуальной женщине.
И хотя я сказала, что делаю покупку для другого человека, я заприметила в глубине магазина стенд с бижутерией, шарфиками, сумочками и другими безразмерными вещами; я могла притвориться, что они для меня. Я выбрала несколько аксессуаров, которые могли бы подойти к моему платью, и спросила у продавщицы разрешения примерить их, чтобы посмотреть, как они смотрятся. Она не заметила ничего подозрительного; люди редко подозревали меня.
В примерочной я срезала с белья магнитки в форме летающих тарелок ножницами, которые приобрела в аптеке. Ножницы были недостаточно острыми, поэтому я портила нежную ткань дорогущего белья, чего ни в коем случае не стала бы делать среднестатистическая воровка. Но я не собиралась носить это белье. Я вообще не представляла, что буду с ним делать. Но воровать было приятно. Плохо, но так приятно.
Я приготовилась к немелодичному звону сигнализации, когда выходила из магазина с краденым бельишком в сумочке, или к тому, что скучающий охранник железной хваткой стиснет мой локоть, но ничего не произошло. Это был самый безрассудный поступок, который я когда-либо совершала в жизни, и хотя лицо мое вряд ли будут печатать на футболках, по коже у меня бегали мурашки. И это дало мне ощущение блаженства и неопределенности.
Дома я закинула сиреневый пеньюар и остальную «контрабанду» в шкаф. «Каллиопа родилась в этой комнате. Январь 1973 года».
— Ну и что ты будешь делать со всем эти бельем? — спросила меня Сана, когда поднялась наверх, чтобы поболтать, и застала с кучей испорченного дорогущего тряпья. Я призналась, что украла белье. Сана явно не одобрила мой поступок, но отчитывать не стала.
— Приберегу для особого случая, — ответила я.
— Ждешь принца на белом коне?
— Я уже встретила принца, я тебе не рассказывала? На станции метро. Он ударил меня по лицу.
Всю оставшуюся неделю я жила словно заведенная куколка в механическом театре. Одно и то же каждый день. Утром я просыпалась под звуки «музыки» и готовила на всех завтрак. После того как все обитательницы и гостьи «Дома Каллиопы» освобождали кухню, я проводила там еще несколько часов: убиралась, пекла всякие вкусности в одной ночной рубашке и слушала новости по радио: не скажут ли чего про Литу? И пока я заедала свое волнение пирожными, кексами, печеньями и всем остальным, что готовила, я звонила матери. Ей хотелось обсудить со мной книгу Верены: она буквально заваливала меня вопросами о жизни в «Доме Каллиопы» и моих новых друзьях, а также радовалась тому, что я наконец вырвалась из Бруклина. Когда я заканчивала печь (и есть!), я выкладывала оставшуюся выпечку на подносы и тарелки для других женщин, принимала душ, надевала новую одежду (с каждый днем мне было в ней все уютнее) и отправлялась в одну из фирменных точек V******** S*****.
На четвертый день, когда спускалась по лестнице в алый коридор, я остановилась на полпути — убедиться, что не забыла положить в сумку ножницы. Тогда-то я и услышала звук разбитого стекла и следующий за ним визг шин. Я испугалась, что бомба в здании Фонда Бесси Кантор все-таки взорвалась и теперь я, словно в замедленной съемке в кино, испытываю последствия взрыва. Но пока я стояла, будто приросшая к месту, поняла, что огненный шар вовсе не собирается прорываться сквозь стены.
Я вошла в гостиную и наклонилась, чтобы подобрать предмет, разбивший нам окно, — обыкновенный кирпич с обернутым вокруг него листком бумаги. На одной стороне записки жуткими печатными буквами было написано: «УМРИ, СУЧКА», а с другой — «ЮЛАЙЛА НАВСЕГДА».
— Что происходит? — спросила Верена, входя в гостиную. Она забрала у меня из рук кирпич, увидела надпись, нахмурилась, но совсем не удивилась.
— Такое иногда случается, — прокомментировала она. — Бывшие баптистки. Все еще ненавидят меня.
Она протянула мне кирпич, попросила снять резинку и сохранить листок бумаги.
— Если бы вместо «УМ» они написали «Ж», получилось бы «ЖРИ, СУЧКА», — вставила я. — Было бы куда умнее.
Верена не засмеялась. Она взяла метлу и совок и начала подметать осколки стекла. Я сняла бумагу с кирпича и расплющила ее на журнальном столике. Я решила было отнести кирпич на задний двор, но когда Верена отвернулась, сунула его в сумку. Кирпич приятно тяготил ее.
Я вышла из дома, немного потрясенная произошедшим, но с твердым решением осуществить план. За последние дни я побывала во многих магазинах V******** S***** и возвращалась оттуда с украденными товарами. Сегодня я решила пойти дальше — в фирменный магазин в торговом центре в Квинсе. Оказавшись в торговом центре, я первым делом зашла в дамскую комнату; было логично сходить в туалет сейчас на случай, если меня поймают. Но меня не поймали, и когда я вышла из торгового центра с краденым бельем в сумке, в этой самой сумке завибрировал телефон. Номер было знакомым, но я не могла вспомнить, кому он принадлежит.
— Мисс Кеттл? Это Дебора из офиса доктора Ширера. Мы не получали от вас вестей несколько месяцев. Близится день операции. Мы можем ожидать вас на приеме?
Я остановилась прямо посреди двойных дверей. Другие покупатели не могли войти и выйти из-за меня, но я не двигалась с места.
— Алло? Мисс Кеттл?
Я выключила телефон. Нежеланный звонок прервал мою идеальную поездку в торговый центр, будто огромная рука из прошлого тянулась ко мне и хотела схватить в железные тиски.
* * *
Я должна была бы сказать, что мне больше не нужна операция, но почему-то промолчала. Не сказала вообще ничего. Большую часть следующего дня я пыталась распутать сумятицу в мыслях, записывая их в красный блокнот. Убить ли худышку внутри меня, идеальную женщину, тень мою? Но если я убью ее, правда ли она покинет меня? И как я узнаю, что она ушла навсегда?
Я решила выйти из дома и отправиться в какую-нибудь кафешку, сидеть и писать там, как в старые, может, не такие уж и добрые времена. Я заглянула в кабинет Саны и спросила ее, не хочет ли она присоединиться.
— Да, мне и вправду скоро понадобится перерыв на кофе. — Она сидела на краешке своего стола, закинув ногу на ногу, и кивнула мне. На ней были джинсы и топ без рукавов темно-синего цвета с принтом из океанских волн, волосы были собраны в ее привычный конский хвостик. Освободиться Сана могла только через полчаса, поэтому я пошла без нее, она обещала прийти, как только закончит дела. Поскольку в красном блокноте оставалось всего несколько страниц, я взяла с собой и ноутбук.
В кафешке «День и ночь» я устроилась за столиком у окна и заказала лимонад и брауни мокко. Я пролистала в блокноте странички, которые исписала в течение недели, — небрежные синие завитушки Литы сменились моей аккуратной плавной черной вязью. Я была рада, что взяла с собой ноутбук — пришло время навести хоть какой-то порядок в записях. Когда я работала на Китти, проводя все дни за ноутбуком в кофейне Кармен, я хотела писать статьи и эссе, но, может быть, сейчас я способна на что-то большее. Мне еще было о чем рассказать, несмотря на путающиеся мысли.
Иконка почтового ящика «Привет, Китти» все еще находилась на рабочем столе ноутбука. Я так и не удалила ее, поэтому щелкнула на нее сейчас, чтобы перетащить в корзину. Но почта вдруг открылась, да так внезапно и неожиданно, будто меня ослепила вспышка фотоаппарата, я невольно прикрыла рукой глаза. Когда же я решилась посмотреть на экран, то увидела, что пятнадцать новых сообщений все же успели просочиться в ящик до того, как эту маленькую шлюпку спустили с огромного корабля «Остен Медиа» несколько месяцев назад. Судя по тому, что ящик отключили, Китти так пока и не нашла никого на мое место. Эти несчастные пятнадцать «девочек» томились в почтовом ящике, их безмолвные крики никто не слышал. Ради забавы я открыла одно письмо: «Привет, Китти. Мой парень говорит, у меня жир на лобке. Как мне…»
— Хэй, леди! — окликнул меня знакомый голос. Сана пришла вовремя, чтобы спасти меня. На ее оклик повернулись головы из всех уголков кафешки, но Сана не боялась привлекать к себе внимание — она знала, что люди все равно будут пялиться на ее обожженное лицо. Я отодвинула ноутбук в сторону и уже прикончила пирожное и выпила весь лимонад, поэтому Сана пошла сразу же к прилавку и вернулась через несколько минут с колой и тарелкой мягких миндальных печений с полосочками из шоколадной глазури на верхушке.
— Ну какие планы на сегодня у нашей Сахарной сливки? — спросила она, открывая баночку колы. Серебряные браслеты Саны съехали с руки на запястье и звонко звякнули о баночку. — Опять белье?
— Не сегодня.
— Это хорошо. А то, сдается мне, однажды придется платить за тебя залог и вытаскивать из тюрьмы. Ты ведь это понимаешь?
— Меня не поймают. Я тихая, как рыбка, быстрая, как мышка.
Она улыбнулась, но сказала:
— А если серьезно, мне стоит за тебя волноваться? Как твоя подруга и дипломированный социальный работник, я обязана спросить. По закону.
— Мне просто нравится делать это, — ответила я, пожимая плечами. Больше она не стала спрашивать. Я не рассказала ей о других вещах, которые делала в последнее время: о том, как выругалась на женщину с ковриком для йоги в супермаркете за то, что она громко фыркнула, увидев содержимое моей продуктовой корзины, и о том, как сунула в сумку кирпич, брошенный в окно «Дома Каллиопы».
— Я тут хотела спросить тебя кое о чем, если ты не против поиграть в социального работника еще пару минут, — начала я. Рассказала, что мне звонили из кабинета врача, но я так и не отменила операцию. — Как я пойму, что Алисия, худышка во мне, действительно умерла? Что, если однажды она воскреснет?
— Как зомби? Чтобы убить зомби, надо выстрелить ему в голову.
— Не сработает, — решила подыграть я. — Она жила внутри меня, помнишь? Чтобы убить ее, придется самой приставить дуло к виску.
Я вновь перешла на серьезный тон и постаралась объяснить Сане, чего я, собственно, боюсь. Жизнь в «Доме Каллиопы», новые друзья, мысли, ощущения были сейчас для меня в новинку, но что, если однажды они потеряют для меня привлекательность и я опять начну грезить об Алисии? Это казалось невозможным, особенно сейчас, когда я сидела в кафе с Саной, но я не могла заглянуть в будущее.
— Жизнь — странная штука, и она никогда не бывает простой, Плам, — сказала Сана, — но иногда наступает такой момент, когда что-то в тебе меняется, и ты не можешь вернуться назад. Думай обо всем этом как о переходе на новую ступень.
Мне нравилась идея внезапного изменения и перехода на новую ступень.
— Но как я пойму, если это случилось? Действительно. Необратимо.
— Если ты не уверена, значит, этого еще не произошло. Ты все еще в движении.
В движении, в пути — именно так я себя и чувствовала. Сана помогла мне понять саму себя. Я знала, что она поможет.
Она заметила мой ноутбук, и я объяснила, что собираюсь перепечатать то, что написала в блокноте. Но о своем желании написать книгу я умолчала. Идея была слишком нова даже для меня, не говоря уже о том, чтобы делиться этим с кем-то. Сана рассказала, как продвигается сбор средств для клиники. Она планировала управлять нью-йоркской клиникой несколько лет, а затем вернуться в Иран, чтобы открыть клинику и там. Мне не хотелось думать о том времени, когда Сана уедет.
Сана продолжала рассказывать о девочках и девушках, которым будет помогать. Многое из того, что она говорила про проблемы девочек-подростков, отзывалось давно забытым эхом у меня в мыслях.
— Я ощущаю некое родство с этими бедняжками, а ты? — спросила она.
Я никогда не думала о своей работе в таком ключе. Для меня «девочки Китти» были не более чем обузой. Они бесили меня, раздражали, но, может быть, потому, что я сама застряла в подростковом возрасте и не могла сдвинуться с места?
— Этот ожог я получила в тринадцать лет, примерно в то же время, как началось мое половое созревание, — прервала мысли Сана. — Я всегда была пацанкой. Или как вы там это называете? У моих подруг и у меня начались первые месячные, тело начало изменяться, становиться другим — ну ты знаешь всю неловкость трудного возраста, — а потом произошел пожар. Я всегда соединяла это в своей голове: нужно было получить увечье, чтобы стать женщиной. Ведь превращение из девочки в девушку тоже иногда подобно увечью. Травме. Нападению на саму себя.
Травма становления женщиной, борьба с самой собой — вот что лежало в основе писем от «девочек Китти». Я отвечала на страхи и пыталась их успокоить, но я сама никогда не ощущала себя взрослой.
Сана вернулась в «Дом Каллиопы», у нее была назначена встреча, я же осталась в кафе. Благодаря нашему разговору я решила все же прочитать оставшиеся письма от «девочек Китти», прежде чем удалить их. Я заказала себе сэндвич и суп и открыла первое письмо наугад:
От: dolcevita95
Кому: DaisyChain
Тема: **совершенно секретно**
Привет, Китти.
У меня маленькая грудь. Она и на грудь-то не похожа. Конечно, у меня есть соски, две маленьких бусинки, но под ними практически ничего нет. Я плоская как доска. С такой грудью меня и за парня принять можно. В июне я оканчиваю старшую школу, и бабушка подарит мне на выпускной пять тысяч долларов. Я хочу изучать историю искусств в колледже Стэнвика в следующем году, поэтому я планировала съездить на пять тысяч в Италию, чтобы посмотреть на произведения искусства. Но, возможно, на эти деньги я смогу увеличить грудь. А ты как думаешь? Знаю, я звучу глупо и поверхностно. Но даже если ты умная, в этом мире большая грудь помогает больше. И заставляет чувствовать себя нормальной.
С любовью,
Алексис Дж. из Лос-Анджелеса
И как я могла заниматься этим целых три года? Если бы я распечатала все ответы, получилась бы приличная стопка — высокая, как куча книг. Книг, которые написала я, но не своим голосом. Слово, в которое я не всегда верила.
Я смотрела на сообщение Алексис, рука моя застыла над клавишей «удалить», но я чувствовала, что просто удалить девочку, как раньше, — это не выход. Я знала, как бы ответила ей, если бы по-прежнему притворялась Китти: «Тебе не нужно увеличивать грудь, Алексис! Ты красива сама по себе!» или «Ты прекрасна такой, какая ты есть!». Китти настаивала, чтобы я использовала подобные фразы как можно чаще. Помню, что сначала я возразила ей, мол, Китти никогда не видела фотографии этих девочек, но Китти сказала, что это не так уж и важно. «Все девочки прекрасны!» — любила повторять она. Вот только почему на страницах ее журнала появлялись только длинноногие большегрудые модели?
Я решила ответить Алексис с персонального почтового ящика:
От: PlumK
Кому: dolcevita95
Тема: Re: **совершенно секретно**
Дорогая Алексис Дж.,
Китти никогда не отвечает на эти письма сама, она даже не читает их, но, возможно, я могу тебе помочь. Ты стоишь на распутье, и давай в качестве примера просто представим, что ты пошла по той тропинке, которая начинается с двух силиконовых мешочков, вставленных тебе в грудь. Ты заполучила сиськи мечты. Ты исчерпала кредит на обеих своих карточках, чтобы купить топов и блузок с глубоким вырезом, потому что: «Эй, какой смысл иметь большую грудь, если ты не показываешь ее людям?» Парни так и вьются вокруг тебя, ты не можешь избежать мужского внимания, поэтому в течение первого семестра в колледже Стэнвика ты больше времени проводишь на вечеринках, чем за изучением творчества Фриды Кало. Парни, которых ты встречаешь на тусах, редко смотрят тебе в глаза, потому что они больше очарованы твоим «подарком на выпускной». Ты спишь с этими парнями. Со многими парнями. Ты постоянно опаздываешь на занятия, пропускаешь лекции, мучаешься на семинарах от похмелья, перестаешь выполнять самостоятельные задания, твои оценки становятся все ниже и ниже, и в один прекрасный (нет) день тебя выгоняют из колледжа. Ты съезжаешь из общежития и переезжаешь в захудалый жилой комплекс в Торрансе с каким-нибудь дебильным названием вроде «Тихие сады», делишь комнату с двумя другими женщинами и устраиваешься на работу в клинику. Твой начальник, Ирвин Майклсон, врач-стоматолог, пятидесятилетний вдовец, подмигивает тебе и расхваливает, когда ты надеваешь на работу блузку с глубоким вырезом. Когда доктор Майклсон не сверлит дырки в зубах пациентов, он сверлит тебя в подсобке. Довольно скоро ты становишься миссис Ирвин Майклсон. Ты переезжаешь в его квартиру в Санта-Монике и бросаешь работу, потому что Ирвин говорит «моя жена не должна работать» или что-то в этом духе. Ты учишься готовить изысканные блюда для Ирвина и подаешь их на ужин, когда он приходит с работы; в противном случае он выходит из себя. Ты начинаешь сомневаться в том, что первая миссис Майклсон умерла в результате несчастного случая во время погружения с аквалангом, как он говорит. Ты ничего не находишь в интернете по запросу «Глория Майклсон, смерть под водой». Ты подумываешь над тем, чтобы уйти от Ирвина и продолжить образование, но узнаешь, что беременна. И он покупает вам дом в Редондо-Бич. И прежде чем ты сама это осознаешь, тебе уже тридцать лет, у тебя трое детей: сын Ирвин-младший и девочки-близняшки Мэддисон и Мэддалин, ты водишь Kia Sedona, внутри которой пахнет старой картошкой фри и детскими какулями. Ты подозреваешь, что у Ирвина есть любовница. Ты начинаешь пить. Много. Ирвин упрекает тебя в том, что ты поправилась, поэтому ты делаешь подтяжку и липосакцию, но это не помогает. За день до вашей десятой годовщины он сообщает, что разводится с тобой, чтобы жениться на Энджи, новенькой стоматологе-гигиенисте в его клинике. Ты предлагаешь увеличить грудь, а он выдает что-то типа: «Я, по-твоему, поверхностный болван, который смотрит только на сиськи? Я современный, высокоинтеллектуальный мужчина!» Ты угрожаешь обобрать его до нитки в результате бракоразводного процесса, но он лишь смеется тебе в лицо. Ха, ха, ха! Ты угрожаешь обвинить его в домашнем насилии, а он замахивается на тебя статуэткой тики, которую вы купили в медовый месяц на Оаху; статуэтка попадает тебе в глаз и рикошетит от тебя в каминную полку. Статуэтка разбивается на кусочки, а ты вынуждена носить повязку на одном глазу, как пират. Больше ты ничего не говоришь, так как боишься оказаться на дне морском, как первая миссис Майклсон. Ирвин уходит из дома и не возвращается три дня. Когда он, наконец, приходит, полиция арестовывает его по обвинению в домашнем насилии. Пока полицейские надевают ему наручники и запихивают в машину, он орет, захлебываясь слюнями: «Что я тебе такого сделал, тупая корова?» Соседи притворяются, что не слышат. Мэддалин плачет. Или это Мэддисон? Ты нанимаешь частного детектива, чтобы он сделал компрометирующие фотографии Ирвина и Энджи «на месте преступления», так как это единственная твоя надежда после развода остаться в Южной Калифорнии — жить жизнью уважаемой матери троих детей из верхушки среднего класса. Без как минимум половины банковского счета Ирвина ты обречена.
Не слишком приятная картина, правда, Алексис? Ты действительно хочешь к тридцати годам стать одинокой, озлобленной домохозяйкой с пристрастием к алкоголю? Будь благодарна за свою «единичку». Отправляйся в Италию. Посети любимые музеи. И обязательно попробуй джелато!
С любовью,
P. S. Если напишешь мне домашний адрес, я пришлю тебе подписанный экземпляр «Теории сексуальности».
Я просидела в кафе до самого закрытия, отвечая на письма оставшихся девочек и предлагая им на выбор книгу Верены или Марло. Затем я открыла таблицу с электронными адресами, которую отправляла Джулии; таблица все еще была у меня на рабочем столе. Я просмотрела адреса и партиями отправляла девушкам письма — предлагала выслать им книги, и, если бы им захотелось, мы могли бы вместе обсудить их по электронной почте. Если бы хоть одна или две из пятидесяти тысяч девочек согласились, это того стоило.
Я хотела начать свой собственный проект. Возможно, это было бы лучшим использованием моего времени, чем кража нижнего белья. Я бы незаконно писала девочкам Китти, став преступницей иного рода.
* * *
В течение нескольких дней с тех пор, как я начала собственный проект, я получила множество запросов на «Теорию сексуальности» и «Приключения в Диетлэнде». Часами я заворачивала книги в бумагу, писала адреса и относила свертки на почту, что, впрочем, оставляло мне меньше времени на то, чтобы шататься по городу и совершать глупости.
Однажды днем, возвращаясь с почты, я свернула за угол на Тринадцатую улицу и увидела Джулию, балансирующую по тротуару впереди меня на высоченных каблуках и тянущую за собой маленький чемодан. Она была в бежевом тренче, как обычно, и, обернувшись назад — скорее испуганно дернувшись, — заметила, что я иду за ней. За то долгое время, что я не видела Джулию, хотя за столом в красной кухне ее часто обсуждали, она стала для меня словно мифическим существом. Увидеть ее на улице было все равно что внезапно заметить животное, занесенное в «Красную книгу»; хотелось то ли сфотографировать Джулию на телефон, то ли внимательно рассматривать в бинокль.
— Я к вам переночевать, — сказала Джулия, когда я поравнялась с ней. На щеках Джулии виднелись черные подтеки.
— Что у тебя с лицом?
— Небольшая «авария» на работе. Тушь! — ответила Джулия, пытаясь стереть полоски с лица. — Если вдруг интересно, день был плохой. Мы распаковывали партию товара. Одна из стажерок — Эбигейл, или Анастасия, или как там ее — возьми да и заберись в упаковочный ящик. Ее чуть не раздавило несколькими тысячами коробочек с карандашами для глаз. До сих пор хромает. Эти девчонки ни на что не годятся. Маленькие Китти, все они.
— Котятки, — вставила я.
Джулия попросила меня пойти вперед нее, а сама двинулась следом, волоча чемодан. Я была рада, что Руби и Верена уехали в Вашингтон на пару дней, чтобы присутствовать на собрании по поводу «Отуркенрижа»; Верена бы не одобрила ночевку Джулии в «Доме Каллиопы».
Марло удивилась при виде нас обеих в дверях.
— Она жива! — воскликнула Марло и чмокнула Джулию в щеку. Взгляд Джулии оставался пустым. Она вошла в гостиную и вытащила из переднего кармана чемодана полиэтиленовый пакет, доверху заполненный косметикой.
— Для стипендиального фонда, — сказала она, передавая пакет Марло. Та объяснила мне, что Джулия уносила с работы (читай — похищала) профессиональную косметику, и они потом продавали элитные продукты в интернете, а на деньги от продаж помогали женщинам из рабочего класса оплатить учебу в колледжах.
Джулия небрежно скинула с себя тренч и бросила на стул, а сама откинулась на спинку дивана, не утруждая при этом себя разговорами со мной и Марло.
— Не подходи к ней, — прошептала мне Марло, прежде чем исчезнуть за дверью. — Это займет некоторое время.
— Что займет?
— Трансформация. Смотри, и увидишь.
Поморщившись, Джулия сняла каблуки и принялась массировать красные, опухшие ступни. Она сняла серебряные украшения — серьги, ожерелье, браслет и кольца — и положила их на журнальный столик. Затем она залезла в вырез блузки, пошарила там и вытащила что-то вроде двух розовых желеобразных бугорков — свою «грудь» — и положила «ее» рядом с украшениями. Затем вытянула из-под блузки бюстгальтер, розовый, от V******** S*****.
Сняв туфли, украшения, «грудь» и лифчик, Джулия поднялась наверх, чтобы стянуть с себя утягивающее белье и «Тростинц», который чудесным образом превращал ее пышные формы в подростковые угловатости — образ «стриптизерши», как она это называла. Она смыла косметику с лица, потом приняла душ. Когда она через тридцать минут спустилась вниз в леггинсах, простой майке и в бейсболке на голове, я не узнала ее. Передо мной была другая женщина.
— Да, это я, Джулия, — театрально объявила она, видимо, заметив изумление, отразившееся на моем лице. Из диснеевской принцессы она превратилась в уставшую тридцатилетнюю женщину. Только голос ее остался прежним.
На кухне она долго рылась в холодильнике и вытащила оттуда ножку индейки, картофельное пюре, а также ведерко фисташкового мороженого и тарелку с коржиками на масле, которые я испекла с утра. Она уставила тарелками стол и жадно принялась за еду. Вообще-то, я отложила ножку индейки в холодильнике для себя, но ничего не сказала Джулии. Она с особенным смаком обгладывала сочное мясо с кости.
В другой ситуации я бы присоединилась к ней, но я зачарованно смотрела, как она набивает рот в тени великанских джинсов Юлайлы Баптист. Обычно Джулия была такой сдержанной. Но тут она обглодала ножку индейки, умяла картофельное пюре и принялась за мороженое с коржиками.
— Сколько здесь калорий? — спросила она, беря с тарелки коржик; в уголках ее губ блестели капельки жира.
— Я бы сказала, по паре сотен в каждом.
— Вот блин. — Джулия положила надкусанный коржик обратно на тарелку.
Никто в «Доме Каллиопы» и не заикался про калории, но Джулии нужно было поддерживать фигуру для работы. Чтобы вписаться в коллектив «Остен Медиа», она обязана была соблюдать строгую диету.
— Я так больше не могу. Женщины в моей семье никогда не были стройняшками. Это заведомо проигранная война. Знаешь, почему женщины в «Остене» такие сучки? Они с ума сходят от голода.
— Тогда почему бы тебе не бросить диету?
— Не могу. В свете последних событий я набрала несколько килограммов. «Тростинц» уже не может это скрыть. Если сучки из «Остена» заметят, что я поправилась, то поймут, что я не одна из них. Они перестанут мне доверять.
Эта Джулия даже говорила по-другому. Голос был тот же, но слова, интонации…
— Я никогда не была частью их тусовки, поэтому не знаю, что это такое, — призналась я.
— Ты думаешь, я — часть их тусовки? Я притворяюсь. Притворяюсь, что худая. Притворяюсь, что белая. Ты знаешь, что моя мать была черной?
Джулия сняла бейсболку, чтобы показать мелкие шелковистые черные кудряшки.
— Сколько времени и сил мне потребовалось, чтобы осветлить кожу. Мне нельзя долго находиться на солнце, если хочу сохранить этот бледный оттенок. — Она подняла руку, чтобы показать мне легкий загар. — Но диета — хуже всего.
Она повернулась в сторону стеклянного купола для десертов — там под крышкой соблазняла всех своими темными бисквитными коржами половина шоколадного торта. Джулия втянула воздух, как будто могла почувствовать аромат сквозь стекло.
— Это ты испекла? Можно мне?
И, не дожидаясь ответа, она сняла стеклянный колпак с подставки и набросилась на торт, параллельно ложками черпая из ведерка фисташковое мороженое. Вскоре на подставке остались только крошки и следы от шоколадного крема. После строгой диеты обжорство может накрыть тебя гигантской волной; я знала это по себе. Это сила природы, более могущественная, чем твое сознание и здравый смысл. Я испугалась, что Джулия идет ко дну. Но я просто стояла и наблюдала с берега.
Закончив, она откинулась на спинку стула и погладила живот.
— Меня тошнит, — выдохнула она.
Ха, неудивительно.
— Хочешь, я заварю чай?
Она отрицательно замотала головой.
— Мне нужно кое-что сделать. Сейчас приду.
Джулия вышла с кухни, а я принялась собирать расставленные повсюду грязные тарелки и складывать их в мойку. Я не терпела беспорядка на кухне. Я вымыла посуду, и когда выключила воду в кране, услышала, как Джулию рвет в ванной.
— Джулия? — позвала я ее.
— Скоро выйду, — прохрипела она. Мне показалось, она плачет. — Оставь меня.
Осознание того, что Джулию рвет, привело меня в отчаяние. Я не могла это слушать.
Всей истории никто не знал, но Верена и Марло рассказали мне достаточно о Джулии, чтобы я смогла составить собственную картину. У каждой сестры Коул было свое «поле действия»: Джулия работала в «Остен Медиа»; старшая сестра, Джасинта, занимала высокий пост в развлекательном отделе Эн-би-си; самая младшая, Джиллиан, была исполнительным директором одного из крупнейших рекламных агентств в стране; Джессамин была нью-йоркской помощницей легендарного голливудского режиссера, а Джози добралась до руководящего поста в Calvin Klein. У каждой сестры также была своя сеть шпионов и осведомителей — людей не много, но каждый человек проверенный и надежный. Большинство информаторов были сотрудниками более низкого уровня, которые никогда и не слышали о сестрах Коул; они отправляли информацию через посредников.
А вот что именно делали сестры Коул с полученной информацией, было предметом жарких споров и дискуссий в «Доме Каллиопы». Разным людям Джулия отвечала совершенно по-разному: «Мы должны знать врага в лицо, прежде чем нанести удар», или «Мы собираемся пожрать их изнутри», или «Они сами себя уничтожат, мы лишь им слегка поможем». Невозможно было понять, говорит она серьезно или пытается ввести собеседника в заблуждение.
Благодаря Марло я узнала больше о планируемом Джулией разоблачении империи «Остен». Будучи хозяйкой «Уголка красоты», Джулия пустила вьюнок, что оплел собой весь ствол дерева Остен-тауэр. «И всем им нужен идеальный макияж», — вспомнила я слова Джулии, сказанные мне в нашу первую встречу. Люди из «Остен Медиа» ни в чем не подозревали Джулию, они были уверены, она — одна из них. Она посещала те же совещания, что и редакторы журналов и телевизионные продюсеры, и записывала их встречи и беседы, которые пестрели расистскими и сексистскими высказываниями. Она засняла тайную вечеринку, на которой редакторы «Остен» чествовали французского ученого, придумавшего целлюлит. Она была там, когда они искали новые проблемы для женщин, например, она слышала, как они изобрели термин «рассинхрон грудей», чтобы ссылаться на то, как женские груди разъезжаются в разные стороны, когда женщина ложится на спину, и из-за этого ее грудь кажется плоской. «Как избежать рассинхрона грудей? Следуй нашим полезным советам!» — вскоре кричала обложка одного их журналов «Остен Медиа». Она участвовала в общекорпоративном собрании, на котором была создана фиктивная исследовательница эволюционной психологии доктор Сапфир Либерманн, которая «работала» в Университете Аризоны и часто цитировалась в журналах «Остена». Именно «ей» принадлежат такие «истины», как «для мужчин естественно ходить налево, а для женщин — быть чересчур эмоциональными и любить розовый цвет». Доктор Либерманн была главным экспертом журналов «Остен Медиа» в течение нескольких месяцев, но когда одно издательство в Нью-Йорке предложило ей контракт на книгу, исследовательница «трагически погибла», сорвавшись со скалы во время восхождения на гору. Однажды Джулия застукала одну редакторшу в «Уголке красоты» — та мастурбировала с помощью тюбиков губной помады (этот случай вдохновил ее на седьмую главу под названием «Revlon и секс»).
Джулия сказала, ее книга разнесет их всех на кусочки. Книга будет подобна бомбе, сброшенной на сверкающую башню Остен-тауэр.
Оправившись после пирушки и ожидаемой чистки, Джулия зашла ко мне в комнату. Она забралась на кушетку, подтянула к себе огромную сумку и принялась доставать оттуда вещи и раскладывать их на матрасе: пара черных туфель на высоком каблуке, расческа и телефон, который, по ее словам, нашла на помойке. Наконец, она вытащила из сумки пистолет. Солнечный луч, дрожа, скользнул по серебристому металлу, когда Джулия положила оружие рядом с собой. Джулия никак не прокомментировала его наличие и продолжила копаться в сумке, пока не выудила оттуда коробочку мятных леденцов.
— Ура! — воскликнула она и положила леденчик на язык. — Лучшие друзья булимичек. Хочешь попробовать?
— Зачем тебе оружие?
Джулия вязала пистолет и покрутила его на пальце, как будто это была игрушка.
— Это подарок от отца на двадцатиоднолетие. Каждая сестра Коул получала пушку.
— И ты носишь его с собой?
— На работу больше не ношу, с тех пор как поставили металлодетекторы. Там теперь как в полицейском участке, только хуже. С того самого дня, как был опубликован «Черный список хуев» и Стэнли Остен стал пенисом нон грата, он словно с катушек слетел. — Она закинула в рот еще один леденец. — У тебя ко мне много вопросов, и я знаю, почему. Ты относишься ко мне с подозрением. Из-за нее.
Наконец-то!
— Ты хочешь поговорить о ней, но я уже рассказала тебе все, что знаю. — Джулия потянулась, как будто собиралась вздремнуть.
— Ты не рассказала мне ничего.
— Я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать Литу. Я пришла попросить тебя об одной услуге…
— Забудь!
— Но…
— Мне пофиг.
Я повернулась к своему ноутбуку; три новых сообщения от девочек Китти появились в моем почтовом ящике с громким «дзинь!». Я принялась читать их, делая вид, что совсем не замечаю, как Джулия буравит меня взглядом. Я так долго ждала возможности поговорить с ней, и вот теперь, когда она здесь, я игнорирую ее.
— Поня-атно, — протянула она. — Ты хочешь, чтобы я умоляла тебя.
Я бросила на нее сердитый взгляд.
— Я хочу, чтобы ты оставила всю свою дурь и поговорила со мной по-человечески. Лита важна для меня. Я беспокоюсь за нее.
— Ой, ой, похоже, ты не только одежду сменила. Крутые колготы и сапоги, между прочим. — Джулия выпрямилась на кушетке и скрестила ноги; бретельки ее майки сползли, и мне стала слегка видна татуировка на грудной клетке — роза и шипы. Она не стала поправлять бретельки, лишь указала на мою стену, куда я прикрепила фотографию Литы. — Сними ее, тогда поговорим. Не хочу, чтобы она не меня пялилась.
Я сделала, как она просила. Сняла вырезку со стены и положила на стол; теперь Лита смотрела на меня.
— У меня в «Уголке красоты» много стажерок, но лишь некоторые из них особые, если ты понимаешь, о чем я, — начала Джулия.
— Шпионки.
— Они стажерки, — прошипела Джулия.
Я старалась не смотреть на ее грудь, точнее, на то место, где должна была быть грудь.
— Я знаю о разоблачении «Остена». Вот почему тебе нужны шпионки.
Джулия, похоже, ничуть не расстроилась из-за того, что мне известен один из ее секретов.
— Я должна доверять стажеркам на все сто. Я доверяла Лите с самого начала, и посмотри, куда она меня втянула. Все это настоящая катастрофа!
— А как ты вообще встретила Литу?
Я так и не понимала до конца, с чего все началось.
— Она была стажеркой в «Прекрасной невесте». Я знала, что она не одна из остенских сучек. Она приходила в «Уголок красоты» за косметикой, но то, как она говорила, одевалась, ходила, все ее повадки выдавали ее.
Джулия объяснила, что Лита сама призналась, что устроилась на работу в «Остен Медиа», чтобы шпионить. Лита переехала в Нью-Йорк из Лос-Анджелеса, чтобы написать работу о роли женщины в медиаиндустрии. Она думала, стажировка в «Остене» даст ей информацию для исследования из первых рук.
— Она была скрытной, и мне это понравилось, — продолжала Джулия. — Когда я рассказала ей, чем именно я занимаюсь, она тут же согласилась работать на меня. Человек не может выведать чужие тайны, если у него нет своих. У нее, очевидно, было много тайн. Сначала мне нравилось с ней работать. — Джулия перекатывала мятный леденец во рту. — Я рассказала ей о «Доме Каллиопы», она прочла книгу Верены, затем работу Марло. Я отправила ее наблюдать за тобой, а потом… — Джулия раскусила зубами конфетку, — потом все изменилось. Однажды я услышала, как она рыдает, спрятавшись за стеллажом с консилерами. Она сказала мне, что девочку, которую она знала, изнасиловали, и бедняжка после этого бросилась под поезд. Страшная история, но тогда имена Люс и Соледад мне ни о чем не говорили. Лита улетела в Лос-Анджелес на похороны, и я не видела ее некоторое время.
— Ты все это время знала о том, что Лита знакома с Люс и Соледад?!
Разве это должно было меня удивить? Джулия явно лгала, когда сказала, что ничего не знает о жизни Литы за пределами «Уголка красоты». Остальной мир только недавно узнал о связи Литы с пилотом Соледад и ее дочерью, но Джулия знала почти с самого начала.
— Откуда я могла знать, что все так обернется. Когда Лита уехала на похороны в Лос-Анджелес, весь этот дурдом с Дженнифер еще не начался. Прошли недели, прежде чем имена Люс и Соледад всплыли в медиа в связи с похищением и казнью «грязной дюжины». К тому времени Лита уже на меня не работала.
— Почему она перестала работать на тебя?
— Она вернулась из Лос-Анджелеса совсем другим человеком. Вела себя странно, слонялась, словно тень, места себе не находила. Она знала о моей работе под прикрытием, но ее рассеянность и непредсказуемость пугали меня, и я сказала ей, что больше не нуждаюсь в ее услугах. Она спокойно отдала мне пропуск сотрудницы «Остен», и больше я ее не видела. А потом ее лицо стали показывать по всем каналам. Я чуть с ума не сошла. Я тут занимаюсь суперсекретной работой, а умудрилась довериться стажерке, которая стала международной преступницей. Нарочно такого не придумаешь.
— Когда к тебе пришла полиция? — Я хотела выстроить полную картину в своей голове.
— Полицейские появились после того, как соседка Литы настучала на нее. Я подтвердила, что Лита была моей стажеркой, но больше на меня не работает, и о том, что она делала после того, как ушла, я не имею ни малейшего понятия. Я не стала упоминать Люс. Не хотела еще больше погружаться в это болото.
— Ты солгала полиции!
— Да, и что с того? Они и без меня все выяснили. Я знаю, что Лита не делала ничего плохого. Ее дура-соседка наверняка все выдумала.
— Тогда почему Лита сбежала? Если она невиновна, убегать ей не было смысла.
— Кто знает? — Джулия откинула голову на мою подушку и принялась тереть искривленные и в мозолях от долгого ношения неудобных туфель пальцы ног о мое покрывало. — Я устала. Вот серьезно, я стану инвалидом из-за этих поганых каблуков.
Она наконец была передо мной, но опять всячески юлила и увиливала от ответов.
— Джулия?
— Ммм? — промычала она с закрытыми глазами.
Мой почтовый ящик снова «дзинькнул», возвещая о четырех новых письмах. Джулия полюбопытствовала, чем это я занимаюсь, и я рассказала ей о собственном проекте. И раз уж сегодня был день ответов на вопросы, пусть неполных и не всегда правдивых ответов, я решила спросить, что она сделала с той таблицей, которую я прислала ей несколько месяцев назад.
— Это была проверка. Мне нужен был компромат на Китти для книги, и ты казалась хорошим источником. Но я должна была быть уверена, что могу тебе доверять.
— То есть ты не собираешься ничего делать с теми адресами? — выдохнула я с облегчением.
— Этого я не говорила. Мы с сестрами собираем разную информацию. У нас нет планов использовать электронные адреса сейчас, но кто знает, когда-нибудь они могут нам пригодиться. — Она демонстративно потянулась и широко зевнула. — Лита взяла копию таблицы, — сонно пробормотала она, как будто только что вспомнила.
— Что?! — взорвалась я, сорвавшись с места.
— Да не волнуйся ты так, — сказала она, поглядывая на меня сквозь полузакрытые веки. — Никто не отследит тебя. А уж если узнают, скажу, что я дала адреса Лите.
— Что она собирается делать с адресами?
Я готова была защищать «девочек Китти». Своих девочек.
— Возможно, армия Дженнифер ищет новых рекрутов.
— Но ты же не веришь, что Лита в этом замешана. Сама так сказала.
— Слушай, перестань уже зацикливаться на Лите. Понимаю, девчонка загипнотизировала тебя — она была такой, умела притягивать людей, — но сейчас она ушла, и никто не знает, где она. Забудь о ней.
— Забыть? — Я никогда не смогла бы забыть эту странную девушку, «разбудившую» меня. И даже если бы хотела, ее лицо было повсюду. — Ты знаешь, что ее фото печатают на футболках?
— У пары редакторов в «Остен» есть сумки для книг с изображением Литы, — сказала Джулия. — А теперь послушай: я хочу попросить тебя об одолжении. — Она вновь села, притянула к себе сумку и начала в ней шарить, пока не вытащила оттуда небольшой серебристый жесткий диск, который спокойно помещался в ее ладони. — То, что я тебе сейчас скажу — да и вообще все, что я скажу тебе сегодня, — совершенно секретно. Никому ни слова, слышишь? Никому!
Я согласно кивнула, хотя все еще не могла переварить новость о том, что у Литы была таблица с адресами. У меня был ее блокнот, у нее — что-то от меня.
— Поскольку ты уже знаешь о разоблачении, мне не нужно ничего объяснять. На этом жестком диске — все, над чем я работала все эти годы. В основном заметки, очерки, зарисовки. Есть также аудиофайлы, сканы секретных документов, фотографии с камер наблюдения, контактная информация для моих источников. Абсолютно все. Плам, ты меня слушаешь? Это важно!
— Слушаю, — пробормотала я, отрывая взгляд от истертых половиц.
— Я хочу, чтобы ты написала эту книгу.
— Я?
— Если со мной что-то случится… — Она помолчала с минуту, потом продолжила: — Я обсудила это со своими сестрами. Мы считаем, будет лучше всего, если именно ты напишешь книгу о разоблачении империи «Остен» по моим наработкам. Ты идеально подходишь для этой работы. Ты работала в «Остене». Ты знаешь, каково там. К тому же я терпеть не могу писать. — Она протянула мне серебристый жесткий диск, но я его не взяла. — На книге будут оба наших имени, — добавила она. — У меня уже есть заинтересованный издатель.
— Секундочку, отмотай-ка назад. Если с тобой что-то случится?
— Полиция может обнаружить, что я солгала. Вдруг подумают, что скрываю что-то еще. Меня арестуют, компьютер конфискуют, все пропадет. Или, может быть, Дженнифер взорвет Остен-тауэр. Подумай обо все этих этажах. Я же буду погребена в «Уголке красоты», мое тело никогда не откопают.
Я представила, как сверкающая башня «Остен Медиа» загорается и вспыхивает, как бенгальский огонь.
— Что за странные у тебя мысли, — пробормотала я, хотя, возможно, они были не такими уж и странными. — Джулия, пожалуйста, скажи мне, что на самом деле происходит.
Она не ответила. Мне хотелось схватить ее за плечи и трясти, трясти, трясти, наблюдая, как ее упругие кудри мечутся в разные стороны, пока она не попросит о пощаде, пока не расскажет мне все.
— Мне просто не по себе. Хватит относиться ко мне с подозрением. — Она так и держала руку протянутой ко мне, жесткий диск — запретный плод между нами. Я посмотрела на Джулию, потом на диск, вздохнула и взяла его у Джулии.
— И на том спасибо, — выдохнула Джулия, снова откинувшись на подушку. — Теперь могу расслабиться, зная, что ты на борту. Если со мной что случится, эти минетчицы из «Остена» все равно получат по заслугам.
Джулия легла на бок и закрыла глаза. Я забрала ноутбук и бесшумно засеменила к двери, чтобы не мешать ей. Мне и самой нужно было время, чтобы разобраться в том, что я только что услышала. Когда я проходила мимо кушетки, Джулия протянула руку и схватила меня за ногу, ее пальцы были на удивление теплыми.
— Знаешь, я всегда считала тебя милой, — пробормотала она, проваливаясь в сон.
