Часть четвертая. Алисия под землей
«Новая программа баптисток», задание пятое:
Отстранение и размышление
Подземное убежище находилось глубоко под «Домом Каллиопы», там, где росли корни. Стены слабо вибрировали всякий раз, когда где-то в метро проходил поезд. В это темное, холодное место я и приземлилась после нескольких недель падения. Это Лита заставила меня потерять равновесие, ее появление в кофейне два месяца назад. Я споткнулась и провалилась в кроличью нору, где происходили странные вещи и обитали еще более странные женщины. Я кружилась и падала, отчаянно пытаясь успокоиться, продолжала тянуться к чему-то, за что могла бы ухватиться.
Под землей тьма окутывала меня со всех сторон. Я не сопротивлялась. За ночь до того, как я ушла в подполье, я выпила последнюю половинку таблетки Y и горстку «Отуркенрижа». Спала я крепко, но иногда меня одолевали кошмары. Я ворочалась и металась в кровати, а простыни пропитывались потом. Организм требовал Y, но не мог его получить. Я покончила с антидепрессантами.
Наконец, после многих часов, я открыла глаза, коснулась ногами пола и встала с кровати. На тумбочке стояла лампа, и я включила ее. Осматривая полутьму спальни, я пыталась вспомнить часы, а может, и дни до того, как спустилась сюда. На мне были мешковатая бежевая туника и черные леггинсы, которые дали мне Верена и Марло, когда я спустилась за ними вниз по лестнице. Одежда была моего размера, как будто они готовились к моему приходу. Верена дала мне свой телефон и сказала позвонить всем, кто мог заметить мое отсутствие. Я позвонила маме и Кармен. Больше было некому. Придумала историю о том, что отправилась в отпуск вместе с Китти и ее сотрудницами. Объяснила, что поездка нарисовалась в самый последний момент, так как Китти забыла пригласить меня раньше, что вполне могло сойти за правду. Затем Верена и Марло оставили меня одну. Засыпая, последнее, что я видела перед глазами, — это лицо Литы на огромном экране на Таймс-сквер. Я надеялась, что у меня галлюцинации.
Убранство спальни в подземном убежище было самым простым, минималистичным. Мебель и стены были белыми, постельное белье — белым, все было белым — я жила в аспирине. В комоде лежало еще несколько бежевых туник и пар черных леггинсов, а также пижамы и нижнее белье. Я не знала, что случилось с рюкзаком, который я принесла в «Дом Каллиопы». Мой ноутбук, бумажник и другие вещи остались, должно быть, в мире наверху, в мире, который я покинула.
На столе покоилась стопка книг, среди которых я разглядела «Приключения в Диетлэнде» и «Теорию сексуальности». Также стоял стаканчик с разноцветными ручками, а на первом листе блокнота рядом со стаканчиком была записка от Верены:
«Плам, увидимся завтра днем.
А пока отдыхай.
С любовью, В»
«Завтра днем» мне ни о чем не говорило. Я понятия не имела, какой сейчас час или какой сегодня день. В моей спальне не было ни окон, ни часов. Я открыла дверь и заглянула в коридор: там царила тишина, а освещение было тусклым. Подземное убежище представляло собой лабиринт полутемных коридоров. Я вышла из спальни как была, босоногая, и пошла вперед, углубляясь в темноту коридоров: я держалась стен, нащупывая путь в полумраке.
Вдоль коридора располагались три двери в другие спальни, но в комнатах никого не было. В конце коридора была ванная комната: обычный унитаз, раковина, сама ванна, но никакого зеркала. За углом оказался узкий проход в маленькую тесную кухоньку: холодильник, микроволновка, мойка, несколько шкафчиков, стол и стулья. Как и остальная часть убежища, кухонька была таблеточно-белой, но в полумраке все выглядело сумрачно-серым. В шкафчиках я обнаружила коробки с хлопьями и крекерами, в холодильнике — упаковку розового йогурта, в тарелке на столе лежал сэндвич — пшеничный хлеб с юбочкой зеленого салата. Я предположила, что сэндвич оставили для меня, но мне не хотелось есть. Перед тем как уйти «в подполье», я около месяца пыталась отказаться от употребления Y, так что потеря аппетита была закономерным следствием. А до этого я с некой фанатичностью следовала указаниям «Худого дозора». Насколько я помнила, последние несколько месяцев я плыла вдоль берега на пустом желудке. Должно быть, я сбросила килограммов десять, может, больше.
Покинув кухонный уголок, я продолжила «тур по подземному миру», повернув за угол и направившись по другому темному коридору, вдоль стен которого высились шкафы. Я открыла один и увидела стопки белых простыней и полотенец, а также кругляшки белого мыла. Я как раз собиралась заглянуть в другой шкаф, когда услышала где-то вдалеке странные звуки. Я думала, что я под землей одна. Осторожно закрыв дверь шкафа, я стала прислушиваться и различила стоны и приглушенные крики — так завывает раненое животное.
На цыпочках я прокралась к концу коридора и опасливо высунула голову из-за угла, страшась того, что могу увидеть. Но моему взору предстал еще один коридор, полностью черный, и в конце его горел свет. Он мигал и потрескивал — все равно что издалека наблюдать за грозой. И я пошла сквозь тьму навстречу свету. Крики становились громче, свет ярче — я прикрыла глаза рукой, когда шагнула за порог.
Комната была круглой, больше чем моя спальня и другие, вместе взятые. На стенах висели экраны, огромные, от пола до потока, и единственным светом в комнате был свет от них. Все вместе экраны показывали одну и ту же сцену, и я оглядывалась по сторонам, совершенно дезориентированная в этой подземной ротонде. В центре комнаты было два складных стула, и я опустилась на один.
На экранах трое голых мужчин трахали обнаженную женщину. Влагалище, анус и рот женщины были заняты мужскими членами. Где-то через минуту мужчины поменялись местами и вставили свои стволы в другие места — в женщине всегда было три члена. Мужчины вставали так, чтобы все, что они делали, было хорошо видно на камеру, притом что женщина извивалась и изворачивалась в самых немыслимых позах. Толчки не прекращались; женщина выглядела усталой и изможденной, ее макияж смазался, а тело было покрыто спермой и потом. Она была словно нижней частью детальки «Лего», ее телесные отверстия — не более чем слотами для мужских членов.
Я вскочила со стула и попятилась назад. В спешке я налетела на второй стул и упала, приземлившись на правую руку. Откатившись на спину и потирая ушибленную руку, я взглянула на куполообразный потолок. Там тоже были экраны. В поземном мире я не видела ни солнца, ни луны, ни звезд; экраны заменили мне небо, вместо созвездий — двигающиеся обнаженные тела. Женщина-«Лего» смотрела сверху вниз, словно могла видеть меня. Казалось, она просто заточена под стеклом и в любую минуту может упасть на меня. Она не была красавицей, но, полагаю, это и не было важно: все необходимые части на ее теле имелись. На ее худые плечи падали завитки медных волос, а на голове у нее был обод из толстых черных корней, как терновая корона. Я попыталась представить, как она встает с кровати, вытирает полотенцем пот и сперму с тела и выходит из этой комнаты без окон, но не смогла. Женщина не существовала вне этой комнаты, не существовала без мужских членов, заполняющих дырки в ее теле.
Я помчалась по темным коридорам, направляясь к спальне; в глазах все еще рябило от ярких экранов. Все же мои глаза уже начали привыкать к темноте.
Я совершенно не понимала, для чего та комната, и не знала, должна ли я была увидеть то, что воспроизводилось на экранах, или нет. Какое отношение эта комната имела к последнему заданию «Новой программы баптисток»? Я думала, что худшее уже позади, но теперь я не была так в этом уверена.
Придя к спальне, я развернулась и направилась к входной двери — входу в подземное убежище. Может быть, было бы легче уйти, чем узнать, что подготовила для меня Верена. Дверь была стальной, тяжелой и покрытой пятнами. Я не знала, заперта она или нет, и потянулась к ручке. Холод металла обжег кожу, будто огонь.
Я отдернула руку и пошла назад, в темноту коридоров. Я знала, что ждало меня по ту сторону двери. Если бы я вышла на улицу и поднялась по крутой лестнице, я вынуждена была бы исследовать обломки жизни, которую я больше не узнавала. Как будто моя жизнь была кораблем, попавшим в сильный шторм. Шторм «Новой программы баптисток». Я не хотела выходить наружу и смотреть на ржавый остов. В мире наверху у меня больше не было работы. Я уже не была так уверена, что хочу сделать операцию. Я была расстроена отношением людей ко мне — за последние пару недель меня всячески унижали и даже хотели избить. Вдобавок ко всему, у меня больше не было Y и его защиты.
Моя жизнь была похожа на опрокинутую сумочку: монетки, ключи, помады рассыпались по полу. А я не могла заставить себя наклониться, подобрать все и сложить обратно. Пока нет. Несмотря на лабиринты темных коридоров и комнату с экранами, мне было легче оставаться под землей, чем собирать осколки жизни.
Входная дверь скрипнула, возвещая о чьем-то приходе.
— Как себя чувствуешь? — Верена стояла в дверях моей подземной спальни. Я сидела на кровати и что-то рисовала в блокноте. Верена протянула мне холодный кофе в высоком пластиковом стаканчике; ярко-зеленая трубочка напомнила о сочной и пряно пахнущей траве, о лете, которое разворачивалось у меня над головой.
— Я отдохнула, — сказала я, поставив прохладный стакан на живот, прямо как на полку. Верена пододвинула стул ближе к кровати, повернула его ко мне и села, скрестив ноги. Ее юбка напоминала старинный женский подъюбник — некогда белый лен слегка пожелтел, рюшки на подоле обтрепались.
— Рада это слышать. В этом-то и заключается последнее задание «Новой программы баптисток» — в отстранении и размышлениях.
Я отпила глоток кофе.
— Я нашла ту жуткую круглую комнату. Зачем она?
Верена достала из сумки блокнот и раскрыла его на коленях, затем вынула одну из ручек из стаканчика на столе.
— Сегодня мы не будем о ней говорить, — сказала она. — Я не хочу, чтобы в данный момент ты думала о ней. Я хочу, чтобы ты провела там некоторое время и прочувствовала.
Я прекрасно понимала, что в этот раз Верена будет открывать для меня новые тайны постепенно, как бы сильно я ни надоедала ей с вопросами, поэтому я решила перейти к более важной теме:
— Мы можем поговорить о Лите? Я все еще надеюсь, что ее лицо на экране Таймс-сквер было не более чем галлюцинацией, — сказала я, вспоминая помутнение рассудка, вызванное препаратами.
— Да, я заметила, что ты стащила у меня «Отуркенриж». Надеюсь, ты не собираешься его принимать? Это опасно.
Жуткие картины из сна, где меня пожирали мужчины, вновь встали перед глазами.
— Я выпила несколько таблеток, после этого меня мучили кошмары.
— Считай, тебе повезло. Кошмарами ты еще легко отделалась.
Верена подтвердила, что мое видение Литы вовсе не было галлюцинацией. Соседка Литы по комнате связалась с полицией и сообщила им, что Лита призналась ей, что знает личность «Дженнифер», но вдаваться в подробности не стала. Соседка по комнате утверждала, что Литу терзали муки совести из-за какого-то ужасного деяния, которое она совершила, но Лита так и не рассказала, какого именно. На следующий день после признания Лита исчезла, а соседка по комнате забеспокоилась. Полиция хотела связаться с Литой, но никто не знал, где она и как ее найти, так что служащие обратились к общественности.
— Надеюсь, это просто недоразумение. Постарайся не сильно расстраиваться. Я понимаю, что это страшное потрясение для тебя, — пыталась успокоить меня Верена.
— Да как это может быть просто недоразумением?
— Джулия приходила ко мне вчера. Сказала, Лите не впервой исчезать на некоторое время, так что в этом нет ничего необычного. Джулия думает, Лита просто пошутила по поводу того, что знает Дженнифер. Сказала, Лита немного… как же она там говорила? С приветом! Джулия сказала, Лите нужно просто вернуться домой и все прояснить.
Я и по собственному опыту знала, что Лита была «немного с приветом», но такое поведение было чересчур даже для нее.
— Если она невиновна, почему не вернулась домой?
У Верены не нашлось на это ответа.
— Может, она напугана? Этого я не могу знать, но Джулия сказала, что мысль о том, что Лита вовлечена в преступную деятельность, сама по себе абсурдна.
Я очень мало знала о Лите, но полностью доверять Джулии я тоже не спешила.
— Не думаю, что Джулия врет насчет Литы, — вставила Верена, почувствовав недоверие. А затем добавила едва слышно: — Надеюсь, что не врет.
В последний раз, когда я видела Джулию, она так и не объяснила, почему Лита вдруг перестала работать на нее; она вообще отказалась говорить о Лите. В любом разговоре с Джулией было не так важно, что она сказала, важнее было то, о чем она умолчала. Я спросила Верену, не принесет ли она мне новостные газеты, чтобы я сама могла прочитать обо всем, что творится. Мне все еще было слишком сложно поверить, что Лита была втянута во все это, даже случайно.
— Хорошо, в следующий раз я захвачу с собой газеты, — согласилась Верена. — Но я рассказала тебе все, что знаю, не так уж и много. Лита для тебя — важный человек, не так ли?
Глупо было бы ответить «да», ведь я почти не знала Литу. Она знала меня куда лучше, чем я ее. Лита была для меня такой же загадкой, как и для людей, которые видели ее лицо в новостях, и все же, когда я ворочалась в подземной спальне, я поняла, что это Лита, подобно белому черному кролику, привела меня сюда. Я объяснила это Верене.
— Я планировала поговорить с тобой сегодня об операции — приняла ли ты какое-нибудь решение или нет, — сказала Верена.
Операция. Казалось, мечты об операции существовали в далеком-далеком прошлом и принадлежали совсем другой женщине, не мне.
— Но вместо того чтобы обсуждать это сегодня, я думаю, тебе следует кое-что прочитать.
Верена подняла с пола сумку и долго в ней копалась. Наконец, она вытащила красный блокнот на пружинке и протянула его мне. Сначала я его не узнала, но когда открыла на первой странице и начала читать:
18 мая: Луиза Б. в кофейне, что-то печатает. Думаю, делает работу для Китти-Кисоньки. Она здесь уже несколько часов. Таак скуучно. Двое мальчишек что-то сказали ей (что?) и заржали. Она не обращает на них внимания. Жаль, что я не могу их ударить.
(кажется, она дружит с хозяйкой кофейни)
Вопрос: сегодня утром Луиза Б. ходила в церковь. Зачем?
— Луиза Б.? — озадаченная, спросила я Верену.
— «Кодовое» имя для тебя в записях Литы. Твоя прическа напомнила Лите Луизу Брукс.
Польщенная сравнением со звездой немого кино, я провела пальцем по блокноту, как по бесценному сокровищу.
— Откуда он у тебя?
— Джулия отдала вчера. Она не хотела никаких вещей Литы в офисе, на всякий случай.
— Какой такой случай?
— Ты же помнишь, Джулия тот еще параноик. Она считает, полиция подозревает ее в утаивании важной информации о Лите. Она и раньше думала, что все в «Остене» охотятся за ней, а теперь еще и эта ситуация с Литой.
Каковы бы ни были причины, я рада, что Джулия отдала блокнот Верене.
Верена оставила меня читать, сказав, что скоро вернется для следующей беседы. Всего десять страниц блокнота содержали заметки: небрежный почерк скакал по строкам, буквы были с петельками. Я часто видела, как Лита покусывает кончик синей шариковой ручки. Теперь я могла прочитать, что же она писала.
21 мая: ура!! Сегодня я выяснила, почему Луиза Б. и другие женщины посещают ту церковь в будние дни. Они не религиозные фанатички, хуже — они участницы «Худого дозора» (!!). Церковь сдает организации помещение в подвале для проведения собраний. Теперь мы знаем, что Луиза Б. сидит на диете (неудивительно!).
(Джулс, ты серьезно все это читаешь?)
22 мая: интересно, как Луиза Б. может позволить себе жить в особняке из бурого песчаника в этом районе Бруклина?? Здесь живет много пафосных зазнаек. Луизе Б. было бы хорошо в другом месте (ящитаю). Как она может себе это позволить?? В «Остен Медиа» платят ерунду. Не думаю, что у нее есть соседка по комнате (на почтовом ящике только одно имя). Она слишком правильная, чтобы толкать наркоту. Наследство? Хмм, не похоже.
23 мая: я никогда не видела, чтобы кто-нибудь из Остен-тауэр навещал Луизу Б. Не думаю, что тебе стоит беспокоиться, что она близко дружит там с кем-то, Джулс. Я не видела ее ни с кем за пределами кофейни, вообще-вообще-вообще. Она всегда одна.
Сегодня таак жарко, но на Луизе Б. юбка макси и кофта с длинными рукавами. Она никогда не оголяет тело, открыты только руки, шея и лицо. Одежда черная. Когда идет по улице, все время смотрит под ноги. Кажется, будто Луиза Б. всегда в пути на нескончаемые похороны.
В кофейне целый день. Скучно, скучно, скучно (но кофе классный!).
24 мая: она опять провела весь день в кофейне. Зашла в супермаркет по дороге домой. Я смогла заглянуть в ее корзинку:
— замороженные обеды от «Худого дозора»: феттучине альфредо/курица по-шанхайски с рисом/рыба с картошкой;
— яблоки;
— консервированный тунец;
— обезжиренный черничный йогурт (!);
— обезжиренный майонез (!);
— лакричные палочки (че?).
Два тощих белых пацана (лет двадцать — двадцать пять, на лице щетина), тусующиеся в отделе полуфабрикатов, сфотографировали Луизу Б. со спины на свои мобильники. Долго ржали. Она и не заметила. Придурки.
По дороге домой Луиза Б. спросила, слежу ли я за ней. Упс! Нужно поработать над техникой. (Я сыграла дурочку.)
25 мая: Там там тадам там тадам там тадам. Мне скуучноо. Каждый день одна и та же дребедень. Луиза Б. ходит в кофейню, печатает на ноуте, идет домой. Почему она так предана Китти-Кисоньке? (святой покровительнице девочек-подростков, нашей «Матери скорбящей» по подростковым проблемам, королеве «Остен Медиа») Луиза Б. должна стремиться к более высоким целям.
(Джулс, я рассказывала тебе слух, гуляющий по четвертому этажу? По ходу, наша Китти-Кисонька тайная лесбиянка, а парень — просто аксессуар. Хех! Это заставляет меня задуматься дважды над ее новой колонкой «Почему парней невозможно понять?» Сложно слож слож.)
19:00 Я у дома Луизы Б. Свет горит, шторы задернуты. Она не выйдет ко мне. Она никогда не выходит. Я сваливаю отсюда.
26–28 мая:
Выходные в честь Дня поминовения. Чуть ли не целый день просидела на ступеньках ее дома. Тебе повезло, что я взяла с собой плеер с кучей хорошей музыки, потому что мне это начинает надоедать, Джулс. Здесь не на что смотреть. Она вышла из дома в субботу, но ненадолго. И больше ничего. Такой чудесный день, а ее шторы плотно задернуты. Если б я жила ее жизнью, давно бы вскрыла себе вены. Луиза Б. вгоняет меня в тоску.
Я знаю, ты запретила мне говорить с ней, но я собираюсь оставить для нее экземпляр книжки твоей подруги Верены. Выслушай меня: Луизе Б. нужен «волшебный пендель». Наблюдать за ней — все равно что смотреть на животных в зоопарке, вот только она не знает, что живет в клетке, она не видит решеток. Я и вправду думаю, что если бы вернулась сюда через тридцать лет, ничего бы не изменилось, она по-прежнему жила бы так же — сидела на диете, делала работу, которая гораздо ниже ее способностей, и была бы совершенно одна. Она заслуживает большего. Она мне нравится, Джулс. Она вгоняет меня в тоску, но она мне нравится. Не сердись на меня за то, что я дала ей книгу, ок?
Итак, мой вердикт: думаю, ты вполне можешь ей доверять. Возможно, она не согласится копать компромат на Китти, но все равно попроси ее. Подтолкни ее. Может, это то, что ей нужно?
P. S. Я хотела бы, чтобы она встретилась с твоей подругой Вереной. Ты можешь это устроить, Джулс? Пожалуйста-пожалуйста?
Я с какой-то жадностью читала записи в блокноте, мои глаза перебегали от строчки к строчке. Наблюдения Литы обидели бы меня гораздо больше, если бы я прочитала их в своей прежней жизни в мире наверху, но после встречи с Вереной и другими прямолинейные комментарии о моей жизни стали нормой.
Наблюдая за мной, Лита многое узнала о моей жизни, но она не видела всей картины. Она не знала об операции — плане побега из клетки, чтобы я не оставалась на одном месте тридцать лет, полная сожалений о том, что так и не жила полной жизнью. Я понимала, что это не совсем тот побег, который Лита бы желала для меня. Операция, потеря веса, чтобы наконец-то слиться с толпой. Лита, наоборот, была из тех, кто выделяется из толпы.
Поля блокнота были усеяны каракулями и рисунками: бабочки, маргаритки и костлявая фигура, качающаяся в петле. Я снова подумала о лице Литы на экране на Таймс-сквер. Это не могло происходить взаправду, просто не могло. Я не знала, где сейчас Лита и что она такого натворила, но это она привела меня к Верене. Ее блокнот был моей историей, но там не хватало глав. Она начала писать мою историю на ходу, но не задержалась, чтобы записать все остальное. Я открыла пустую страницу. И принялась писать: о «Новой программе баптисток» и о подземном мире, рассказывая историю своей жизни. И осознала, что понятия не имею, как она закончится.
Следующим утром — а я притворилась, что это было следующее утро, — я приняла душ в ванной без зеркала и надела новый комплект одежды из комода. Я не видела свое отражение уже очень долго, дольше, чем когда-либо. Я вслепую пригладила волосы на затылке и задумалась, как теперь выглядит моя прическа. Все еще Луиза Брукс?
Я отправилась на кухню за стаканом воды и поняла, что, пока спала, кто-то приходил сюда. На тарелке на столе лежали булочка с корицей и датская булочка с вишней, рядом с тарелкой — пакет апельсинового сока, батончик-мюсли и банан. На кухоньке сладко пахло свежей выпечкой — маслом и глазурью, но мне все равно не хотелось есть. Также на столе лежала папка с файлами, внутри — подборка газетных статей о Лите.
ЛИТА АЛЬБРИДЖ СВЯЗАНА С «ДЖЕННИФЕР»?
Нью-Йорк: «…После показаний соседки по комнате, чья личность остается нераскрытой, чтобы сохранить ее конфиденциальность, власти разыскивают мисс Литу Альбридж для допроса… Агент ФБР Лопес объяснил, что соседка мисс Альбридж сообщила, что мисс Альбридж призналась ей в том, что располагает информацией о настоящей личности «Дженнифер». Альбридж также утверждала, что совершила что-то ужасное, но не сообщила соседке подробностей… Так как на данный момент у следственных органов нет подозреваемых, связанных с этой загадочной серией преступлений, мисс Альбридж молниеносно стала «лицом» таинственной группировки, именуемой в СМИ «Дженнифер», хотя нет никаких доказательств, что мисс Альбридж вовлечена…».
МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ ЛИТЫ АЛЬБРИДЖ НЕИЗВЕСТНО
Амхерст, Массачусетс: «Семья двадцатитрехлетней уроженки Амхерста Литы Альбридж провела вчера пресс-конференцию. «Лита, пожалуйста, откликнись. Мы знаем, что ты не преступница», — сказал ее отец, Ричард Альбридж. «Моей девочке чужда жестокость», — заявила мать мисс Альбридж, Руфь. Старший сводный брат мисс Альбридж, Джейкоб Альбридж, снайпер полиции округа Хэмпшир, рассказал, что учил свою сестру стрелять, но «она никогда не была хороша в этом». Прошлым летом мисс Альбридж окончила Южно-Калифорнийский университет и сразу же после этого переехала в Нью-Йорк… Будучи студенткой в Лос-Анджелесе, она на добровольной основе работала консультантом в службе поддержки для жертв изнасилования и рассматривала возможность обучения в университете своего родного штата Массачусетс этой осенью…»
КОШМАР В СВЕРКАЮЩЕЙ БАШНЕ! СТАЖЕРКА «ОСТЕН МЕДИА» ИЛИ ПОСОБНИЦА «ДЖЕННИФЕР»?
Нью-Йорк: «…Альбридж бросила стажировку в «Остен Медиа» перед своим таинственным исчезновением… Редакторам нравилась молодая темноволосая стажерка, хотя некоторые утверждают, что она любила за всеми следить. Помощница главного редактора журнала «Прекрасная невеста» вспомнила, что как-то засекла Литу за копированием списка домашних адресов и телефонов сотрудников… Глава империи «Остен Медиа» Стэнли Остен выразил благодарность почти всем тремстам неоплачиваемым стажерам компании, которые, по его словам, «не ангажированы политически и не склонны к насилию»… консультации для сотрудников «Империи Остен»… Джулия Коул, бывшая руководительница мисс Альбридж в отделе косметики, настаивает на том, что мисс Альбридж не совершила ничего противозаконного. «Я просто потрясена, что теперь ее имя связывают с «Дженнифер», — заявила Коул. — У Литы впереди огромное будущее в индустрии моды и красоты. Я уверена, что ее оправдают».
Джулия. Ее вынудили покинуть безопасность «Уголка красоты» и оказаться в центре внимания прессы. Интересно, как она справляется?
Я прочитала статьи несколько раз, пытаясь как-то соединить воедино в своей голове Литу — девушку из новостей и Литу — девушку, которая писала обо мне в блокноте. Несмотря на некоторые проницательные комментарии, записи в блокноте были в основном девчачьими и даже напоминали чем-то письма девочек для Китти. Мысль о том, что Лита могла знать что-либо о таинственной «Дженнифер», была дикой, но я должна была признать, что поведение Литы, по крайней мере, судя по газетам, было подозрительным.
Я вышла из кухни со статьями в руках, и снова коридор заполнили вчерашние стоны. Мог ли тот, кто оставил мне еду и материалы, все еще находиться под землей? При мысли о круглой комнате у меня живот скрутило (иронично, да?).
Я зашагала по темному коридору в сторону света и вновь оказалась в порноротонде. На экранах в этот раз была Стелла Крестт — живая, воодушевленная, полная жизни. Я раньше никогда не видела ее «в действии». Нагишом она каталась на кровати, извивалась, как змея, показывая камере все свои прелести: вульва крупным планом (ни единого волоска!), идеальные, словно выточенные из мрамора, бедра, тощие белые ножки. Изображение повторялось на каждом экране — стая белоснежных голубок с распростертыми крылами, вот на что это было похоже.
Столько всего находило свой путь в киску Стеллы: фаллоимитаторы, члены, пустая бутылка из-под «Кока-колы», «католические четки» с крестом (неудивительно), мужской кулак. Я закрыла глаза, чтобы как можно скорее забыть эти образы, но отчетливо видела в голове влагалище Стеллы, словно изображение отпечаталось на веках. У Стеллы не было ничего, кроме этой выбритой щелки между ногами, кроме этого слота для монеток, как у торгового автомата. Все женщины, которых я видела на экране, были такими. Я не была такой.
Я вспомнила и другое изображение — моя утроба на экране устройства для УЗИ.
С все еще с закрытыми глазами я повернулась в сторону двери (надеюсь) и внезапно врезалась в кого-то.
— Не закрывай глаза, — услышала я женский голос, — эта комната для того, чтобы открыть тебе глаза по-настоящему.
Передо мной стояла женщина с обожженным лицом и снисходительно улыбалась. Я уже видела ее в «Доме Каллиопы» в день, когда пришла туда с Марло для подготовки к «повышению коэффициента сексуальности». Помню, она тогда грызла яблоко. Помню, я тогда мысленно окрестила ее обитательницей паноптикума. Цирка уродов.
— Прости, что напугала тебя. Я Сана, — представилась она. Она произнесла «Санаˆ», с ударением на второй слог. Она нажала на кнопку на панели управления рядом с арочным проемом — входом в порноротонду — и слегка приглушила звук, но видео так и продолжало транслироваться на экраны. С приглушенным звуком эти сцены вне контекста походили скорее на кадры из фильма ужасов — глаза женщины распахнуты, рот раскрыт, лицо скривилось.
— Ты можешь выключить эти видео? — спросила я ее.
— Они не выключаются, — сказала она. — Включены все время.
Видимо, порнография здесь была вместо обоев.
Сана рассказала, что работает наверху с Вереной и что это она принесла мне завтрак и газетные вырезки. Она выглядела как уроженка Ближнего Востока, говорила с приятным для уха, но слабым акцентом. Теперь я могла вблизи взглянуть на ее обезображенную огнем половину лица. Я снова подумала, что ее щека выглядела так, будто когда-то расплавилась и застыла заново. Шрамы и ожоги покрывали лицо, шею и исчезали под одеждой. Левая же сторона лица была безупречной. У Саны было два совершенно разных профиля, словно в ней жило две женщины.
Я не знала, куда деть глаза. Мне было так неудобно, что я чуть было снова не повернулась к экранам, лишь бы смотреть на что-то другое. Пялиться на обезображенное лицо было бы грубо, но, с другой стороны, отводить взгляд от Саны тоже.
— Я обеспокоена тем, что ты ничего не ешь, — сказала Сана. — Ты даже не притронулась к еде, которую мы оставляли для тебя.
Она переживала, хотя совсем не знала меня.
— У меня нет аппетита.
— Ты заболеешь, если не будешь есть. Я принесу тебе что-нибудь вкусненькое на ужин. Как насчет буррито?
— Не хочу я есть.
— Вьетнамская кухня? Тайская? Я готова продолжать этот гастротур по Юго-Восточной Азии, пока ты не скажешь мне, чего хочешь?
— Все, чего я хочу, — это уйти из комнаты.
— Пожалуйста, не уходи, — всполошилась Сана. — Знаю, это место сумасшедшее и тошнотворное, но также необходимое. Это задумка Марло.
После упоминания имени Марло такое помещение в подземном убежище сразу обрело смысл.
— Я должна была догадаться, — протянула я, чувствуя себя глупо из-за того, что сразу не уловила связи.
— Она написала «Теорию сексуальности» в этой комнате, она проводит здесь много времени, когда работает над вторым томом. Говорит, что, если пишешь книгу о сексуальном «овеществлении» женщин, тебе нужно видеть его своими глазами. Говорит, слишком много женщин отводят взгляд. Закрывают на это глаза, как ты.
Сейчас мои глаза были открыты. На экранах Стеллу Крестт заменила другая женщина. Мужчина засунул свой огромный член ей в глотку так глубоко, что лицо женщины стало красным. Она кашляла и задыхалась, ручьи слюней стекали по ее подбородку, но она продолжала сосать. Когда мужчина закончил с этой женщиной, он отошел к другим. Они стояли на коленях, словно птички на жердочке, раскрыв рты подобно клювикам, и с благодарностью принимали все, что бы он ни засунул.
— То есть желание сделать себя сексуальной для партнера означает превратить себя вот в это?! — опешила я, указав на открытый рот на экране. Не лицо, не тело, только раскрытый рот, принадлежащий безымянной женщине.
— Ты воспринимаешь все слишком буквально, — сказала Сана. — Воспринимай эту комнату как отдернутые наконец занавески.
Я предпочла бы, чтобы занавески оставались плотно задернутыми. Я отошла от Саны и укрылась от слепящего света экранов в полумраке арочного проема.
— Тебе повезло быть здесь, — добавила она. Я недоверчиво посмотрела на нее. — Женщины со всего мира приезжают к Марло, чтобы увидеть эту комнату. Две активистки из Египта уехали всего за день до того, как сюда пришла ты. Они пробыли здесь две недели, днями и ночами не выходили из этой комнаты. Они уже никогда не будут прежними.
— В этом я не сомневаюсь, — протянула я.
— Нет, в хорошем смысле, — поспешила добавить Сана. — Они собираются изменить мир. В этом сила комнаты. Но тебе следует быть осторожней.
Сана поведала, что молодая аспирантка из Торонто осталась в комнате на неделю. Однажды ночью все в «Доме Каллиопы» проснулись от ее криков. Они нашли девушку на середине Тринадцатой улицы: та стонала, плакала, кричала и рвала на себе волосы. «Скорая» отвезла ее домой в Бельвю.
— Через несколько дней мать девушки позвонила Марло и сказала, что ее дочь полностью слетела с катушек. Конечно, Марло оплатила лечение. Очень важно получить в этой комнате опыт. Но еще важнее не переборщить.
Опасность была невелика. Спустя всего несколько минут нахождения в порноротонде у меня тут же начинала кружиться голова. Даже не глядя прямо на экраны, я видела эту порнографию боковым зрением — размытые толчки взад-вперед, насильное проникновение. Ритмичные повторяющиеся движения создавали впечатление, что я нахожусь на корабле во время качки. Я прильнула спиной к арочному проходу, чтобы не упасть.
На экранах снова появилась Стелла Крестт.
— Почему Марло показывает так много Стеллы? — выдохнула я. Я глубоко вдыхала и выдыхала, пытаясь подавить подступившую к горлу тошноту.
— Марло не контролирует то, что воспроизводится на экранах. Все видео — трансляция с сайта Porn Hub U.S.A. Прямо сейчас бесчисленное множество мужчин и парней со спущенными штанами по всему миру мастурбируют на мертвую женщину, — сказала Сана. — Живи мы в другую эпоху, какой-нибудь менестрель написал бы об этом душещипательную балладу.
Сана с ее смуглой кожей и обожженным лицом, стоящая в центре странной комнаты, совсем не сочеталась с этим мрачным местом и белыми телами, совокупляющимися вокруг нее. Ее присутствие здесь наполняло подземное убежище совсем другой энергией. Она была болтливой, дружелюбной и казалась слишком живой для этого подземного мира. Я бы предпочла познакомиться с ней в мире наверху.
— Ты часто сюда приходишь? — спросила я ее.
— Когда мне это нужно. Все женщины из «Дома Каллиопы» время от времени спускаются сюда.
Стонущая и извивающаяся Стелла Крестт на экране напомнила мне о «Дженнифер», а «Дженнифер», в свою очередь, о Лите, о которой я, впрочем, думала слишком часто в последнее время. Была ли Лита когда-нибудь в комнате Марло?
— Нет, — ответила Сана, когда я спросила ее. — Доступ в эту комнату строго контролируется. Марло никогда не встречалась с Литой. А Марло никого сюда не пускает, пока сначала не оценит их и не будет уверена, что они справятся. Однажды она совершила ошибку, но, думаю, она была права насчет тебя.
— Ты это о чем?
— Она сказала, ты сильная. Сказала, что по натуре ты та, кто всегда выживает.
Было сложно понять, как такие слова можно применить ко мне.
— Я никогда не думала о себе так, — растерянно пробормотала я.
— Не так-то просто жить в таком теле, правда? Особенно в этой культуре с кучей неприятных, полных злобы и ненависти, мыслящих по шаблону, зазомбированных людей. Не думаю, что тебе когда-нибудь было легко. Но любой, кто может пережить все это, — сильный.
Я отвернулась от Саны и экранов и уставилась на мгновение в противоположную сторону — в зияющую пасть коридора, в спасительную темноту. Я всегда считала, что не живу, а просто существую, но Марло назвала меня сильной. Лита, Верена, Марло… С тех пор как я встретила их, я начала смотреть на мир новыми глазами.
Еще один день прошел, еще одна ночь, или, по крайней мере, мне так казалось. Я жила так, как подсказывал мой организм — спала, когда уставала, пила, когда хотела пить, лишь изредка чувствовала голод. Так как я ничего не ела, организм слабел от недостатка питательных веществ; все труднее было каждый раз поднимать себя с кровати и плестись в ванную. Без зеркала я не могла видеть себя, но знала, что волосы мои стали жесткими и местами спутались. У меня было только самое необходимое — зубная паста, мыло, расческа. Здесь не было ни дезодоранта, ни фена, ни бритвы, ни пинцета, ни какой-либо косметики. Я провела языком по верхней губе и почувствовала над ней маленькие колючие волоски. Я медленно возвращалась к естественному облику.
Большую часть времени я делала записи в блокноте Литы, который теперь стал моим. Я постоянно проигрывала в голове события, которые со мной произошли, когда я начала следовать «Новой программе баптисток»: врач и его черный маркер, мужчина на станции метро, свидания вслепую, кошмар после приема «Отуркенрижа». Я чувствовала себя униженной, меня поглощали грусть и уныние и еще кое-что, название чему я пока не могла подобрать.
Когда пришла Верена, она застала меня в спальне, делающей записи в блокноте.
— Готова поговорить? — спросила она, присаживаясь на стул.
Я была готова. Верена спросила, прочла ли я «журнал» Литы; я сказала, что да. «Кажется, будто Луиза Б. всегда в пути на нескончаемые похороны». Некоторые строчки я не забуду никогда.
— Что видела Лита, когда смотрела на тебя? — спросила Верена.
— Несчастную женщину.
— Я тоже это вижу. Ты несешь в себе столько боли и страданий, Плам. Сможешь ли ты когда-нибудь отпустить эту боль? Можешь себе это представить?
— Боль невозможно отпустить. Это не воздушный шарик!
— Хорошо, но представь на минуту, что это так. Ты вкладываешь всю свою боль в шар и отпускаешь его. И она уплывает в небо. Как ты себя чувствуешь после этого?
Если я отпущу свою боль, во мне останется лишь черная дыра, которая поглотит меня без остатка. Это я была бы воздушным шариком, парящим в небесах, а не наоборот. Ничто больше бы не тянуло меня вниз, ничто не привязывало бы меня к земле. Моя боль была моей гравитацией.
— Без боли я больше не буду собой.
— Да, боль занимает много места. Но что, если заполнить дыру внутри чем-нибудь другим. Любовью, например? В нашу первую беседу ты сказала, что хочешь быть любимой.
— Не могу представить, чтобы кто-то полюбил меня с такой-то внешностью.
— Просто потому, что ты никогда не позволяла себе представить это. Как кто-то искренне полюбит тебя, если ты сама себя ненавидишь?
— Я знаю, чего ты хочешь, Верена. Хочешь, чтобы я отменила операцию. Осталась такой. — Я провела руками по животу. — Я не знаю, как жить той жизнью, которой ты просишь меня жить.
— В «Доме Каллиопы» много женщин, которые избрали иной путь. Это возможно.
— Значит, мне придется жить в «Доме Каллиопы» всю оставшуюся жизнь?
— Нет, конечно. Думай о «Доме Каллиопы» как о промежуточной станции.
Я взяла блокнот Литы — он лежал рядом со мной на кровати — и снова пролистала те страницы, где она писала о мужчинах, которые фоткали меня в продуктовом магазине и смеялись, о подростках, которые меня оскорбляли.
— Думаю, все же есть кое-что хорошее в том, чтобы быть жирной, — сказала я. Было довольно приятно произнести слово «жирная». Я всегда избегала этого слова, у него была такая же тяга, как у грубого слова «жопа», такая же сила, как у запретного слова на «ж» — «жариться» (Марло бы понравилось!); весь рот жужжал вместе с тобой, произнося это звонкое «жир». — Потому, что я жирная, я могу видеть и недостатки других людей. Если бы я выглядела как нормальная женщина, как ты, например, я бы никогда не узнала, насколько люди жестоки, лицемерны, ограниченны. Я вижу иную сторону человечества. Те парни, с которыми я «ходила» на свидания вслепую, обращались со мной как с недочеловеком. Если бы я была худой и красивой, они повернулись бы ко мне другой стороной, насквозь фальшивой. Но из-за того, что я выгляжу так, как выгляжу, я знаю, каковы люди на самом деле.
— Объясни, почему это хорошо.
— Это как… особая сила. Я вижу настоящего человека за его маской. Я не живу во лжи, как многие женщины. Я не идиотка.
— А Алисия идиотка?
— Алисия жаждет одобрения всех этих ужасных людей.
— А чего жаждет Плам?
— Перестань говорить обо мне в третьем лице. Это моя настоящая жизнь, я уже живу ей, помнишь?
— Хорошо. Чего ты хочешь?
— Их одобрение мне точно не нужно.
— Раньше было нужно.
— Сейчас нет. Пошли они все!
— Ты говоришь со злостью.
— Потому что я зла! — Так вот чему я не могла найти названия. Злость во мне, гнев. — Но разве цель «Новой программы баптисток» была не в том, чтобы разозлить меня? Со всей этой борьбой, противостоянием, свиданиями вслепую?
— Я не знала, к чему приведет «Новая программа баптисток». Возможно, все это только укрепило твою решимость сделать операцию.
— Это не так.
— Гнев всегда был в тебе, Плам. Я просто хочу, чтобы ты направила его в другое русло — туда, где ему самое место, а не на себя.
Верена пыталась помочь мне, сейчас даже больше, чем она уже помогла мне; я была благодарна ей, но иногда злилась и на нее. Она не знала, что значит быть мной, какой бы чуткой и сопереживающей она ни казалась. Между нами оставалась грань. Грань, которая существовала между мной и большинством людей.
— Я хочу сейчас побыть одна, — сказала я. Я прилегла на кровать и положила голову на подушку. Свернулась калачиком и накрылась одеялом.
Верена не стала спорить. Она встала и собрала вещи. Когда она уходила, положила листок бумаги на прикроватную тумбочку. Чек на двадцать тысяч долларов.
— Почему ты отдаешь мне его сейчас?
— Время пришло, — спокойно ответила Верена. — Ты завершила последнее задание «Новой программы баптисток». Неважно, что ты решишь делать дальше. Мы заключили сделку, а баптистка всегда держит слово.
Я взяла в руки чек (все нолики были на месте!).
— Если у меня не будет операции, мне придется попрощаться с Алисией. Я буду по ней скучать. Звучит глупо?
— Ты будешь тосковать по ней, но в конце концов двинешься дальше, — промолвила Верена. — Пойдешь вперед уже без нее.
Когда она ушла, я натянула на голову одеяло и зарыдала. Рыдания освобождали, слезы существовали вне мыслей, вне слов. Когда я плакала, я чувствовала себя хорошо. Когда я, казалось, выплакала все слезы, я задумалась о том, что сказала Верена. Мой воздушный шарик был бы кроваво-алым, как стены «Дома Каллиопы». Я подумала обо всех кошмарах, которые я пережила, обо всей боли, которую я могла бы вложить туда. И приготовилась отпустить.
— Тук, тук. — Сана вошла в спальню с белой коробкой в руках.
Я задремала, поэтому нехотя подняла голову с подушки и сонно пробормотала:
— Который час?
— Четыре часа дня. — Она поставила коробку на стол. Я изо всех сил попыталась сесть на кровати, беспокоясь, что лицо покраснело от слез. Мои глаза все еще были опухшими.
На Сане были свободные серые брюки и белая футболка, на ногах — кеды. Она не была худой или толстой, у нее были округлости там, где это нужно, а руки ее были жилистыми. В ее теле чувствовалась сила. Она пахла улицей, была вся пропитана свежим воздухом и солнечным светом.
— Тебе нужно поесть. — Это было не предложение, почти приказ. Из коробки она достала тарелку со сдобной выпечкой и пирогами, а также креманку того, что она назвала шафрановым кремом. Чтобы освободить место на столе, она отодвинула в сторону книги, в том числе и «Приключения в Диетлэнде». — Если не поешь, заболеешь.
— Ты сама это приготовила?
— Ты что, шутишь? — сказала она, укладывая нож, вилку и чайную ложку на маленькую салфетку. — На Седьмой авеню есть иранская пекарня, которая мне нравится. Подумала, куплю-ка я тебе всяких вкусностей.
Я ценила ее доброту, но также чувствовала себя беззащитной.
— Мне нужно умыться. Вид у меня тот еще.
— Не торопись, — пропела Сана мне вслед, когда я пошлепала в ванную.
В ванной я почувствовала острую необходимость принять душ, обмыть себя с головы до пят. Я стояла под струями горячей воды, вдыхала насыщенный паром воздух намного дольше, чем нужно было. У меня не было возможности подставить свое лицо ласковым солнечным лучам, но и массажные струи воды были ничего.
Когда я вернулась в спальню, выпечка, пироги и крем были красиво расставлены на столе, но Сана куда-то ушла. Я взяла один из аккуратно нарезанных кусков пирога — белоснежный бисквит, глазурь и посыпка из измельченных фисташек — и откусила немножко. Прожевав, я почувствовала кардамон и привкус розовой воды — я прикончила угощение тремя быстрыми укусами. Блаженство заполнило меня, приятное тепло разлилось по желудку, там, где раньше была пустота. Я была так близка к раю, что слышала трепет ангельских крыльев за своим плечом.
Я ела и ела. Я вновь подумала о птенчиках, разевающих клювики, но теперь не в таком мрачном контексте. Ведь это было не то же самое. Я не считала калории. У меня не было времени на расчеты. Я всегда ненавидела математику. Я набивала рот слоеным тестом с медом и орехами, поглощала жаренную во фритюре выпечку со сладким сиропом, который приятно разливался во рту, угощалась мягкими печеньями с миндалем и кокосовой стружкой, обмакивая их в шафрановый крем. Волны удовольствия пробегали по телу. Больше никаких электрических разрядов. Мои вялость и апатия угасали с каждым кусочком, и я вновь почувствовала себя человеком.
Когда я доела все, то погладила руками живот. Губы сами расплылись в улыбке. Через несколько минут мне захотелось пить, так что я зашла в кухонный уголок и выпила два стакана воды. Когда я выходила с кухни, я услышала, как звуки в комнате Марло стали громче, а потом внезапно прекратились.
— Сана, ты здесь? — позвала я.
— Да!
Впервые за все время я шла по темным коридорам в круглую комнату сытая, довольная и не страшащаяся того, что меня там ожидает. Сана была там, на одном из стульев в центре комнаты.
— Не понимаю, как ты можешь выдерживать все это, — сказала я.
— Я думаю об этом как о посещении церкви.
— Теперь ты меня окончательно запутала.
Я вдруг поняла, что такое происходит часто, когда я разговариваю с обитательницами «Дома Каллиопы».
— Ты же знаешь, христиане верят, что Иисус умер за их грехи? И делают вот так? — Она кое-как перекрестилась. — Для меня эта комната как церковь. Напоминает мне главную правду о моей жизни. Иногда об этом следует напоминать.
Я не ответила, лишь вопросительно посмотрела на нее, намекая, что все еще ничего не понимаю. Она поднялась со стула и подошла ко мне.
— Мы с тобой никогда не будем выглядеть так, как женщины «должны» выглядеть.
«Мы с тобой». Всего за несколько недель до этого такое сравнение повергло бы меня в отчаяние, но теперь я понимала ее точку зрения.
— Думаешь, мы похожи?
— В каком-то смысле да. Мы отличаемся от других тем, что все могут видеть нас. Такими, какие мы есть. Мы не можем скрыть себя или подделать. Мы никогда не сможем соответствовать стандартам общества о том, как женщина должна выглядеть и как она должна себя вести. Но зачем делать из этого трагедию? Мы вольны жить так, как сами хотим. Если захочешь принять это, освободишься.
С Саной я не ощущала той грани, которая существовала между мной и большинством людей. С ней этой черты просто не было. Мне захотелось прикоснуться к ее лицу. Я не спросила, можно ли, просто коснулась ладонями обеих щек — касаясь обожженной половины и смуглой гладкой кожи. Некоторые шрамы были нежными, даже отливали перламутром. Тепло исходило от ее кожи. В зрачках Саны мелькали крошечные отражения экранов, будто белые блики. Она сморгнула их.
— Спасибо, что накормила меня.
— Всегда пожалуйста, Сахарная сливка. Не обидишься, если я буду тебя так называть?
— Я не против.
— Надеюсь скоро увидеть тебя наверху, — сказала она и оставила меня одну в порноротонде на милость экранов. Я хотела отвернуться, но она просила меня не делать этого. Выбритые щелочки — врата в мир — заполнили эту комнату.
Киски исчезли, уступив место молодой женщине, стоящей на коленях на сочно-зеленой траве. Женщину окружала свора возбужденных мужчин; они находились где-то в парке или на заднем дворе. Мужчины были видны только по пояс, их голоса приглушены, как у взрослых в мультфильме про Чарли Брауна. Они по очереди пихали свои члены в рот молодой женщине, хватали ее за руки, лапали груди, тянули за волосы, опрокидывая ее голову назад или грубо прижимая лицо к мошонке. Все ее лицо было в их семени, но она все равно улыбалась, и эта улыбка вызывала массовые эрекции по всему миру, ибо ее обнаженное, покрытое каплями пота тело транслировалось всем подписчикам Porn Hub U.S.A. Сцена продолжалась, все шло по кругу, пока мужчины не израсходовали любовные соки, и когда все закончилось, женщина осталась одна вытирать сперму с глаз.
Сана была бы рада услышать, что я досмотрела видео до конца. И то, что я увидела, стало для меня полной неожиданностью. Я не могла отвернуться от молодой женщины, стоящей на коленях на зеленой траве, хотя и хотела, потому что у нас с ней было что-то общее. Если бы существовал спектр женщин, все мы были бы там — и молодая женщина, и я, и остальные женщины, которых я знала и не знала. Юлайла Баптист была бы там, прорываясь сквозь великанские джинсы. «Через девять месяцев ты станешь соблазнительной красоткой!» Вот что сказала Глэдис на моем первом собрании «баптисток». Соблазнительной, горячей, сексуальной… Как бы это ни называли, именно этого я и хотела тогда — быть горячей и соблазнительной, вызывать желание у мужчин и зависть у женщин. Но поняла, что больше этого не хочу. Ведь это означало жизнь в Диетлэнде, означало контроль, стеснение — а иногда и полное оцепенение и беспомощность — парализацию всех органов чувств, но прежде всего — покорность. Я устала быть покорной.
Я вышла из порноротонды через арку и быстро зашагала по темным коридорам к входной двери подземного убежища. Повернула ручку, раздался щелчок — дверь распахнулась, открывая небольшое преддверие, а за ним ярко-красная дверь — выход наружу. Я потрогала ручку, я не ожидала, что дверь окажется незапертой. Впервые за несколько дней я почувствовала на лице ласку солнечных лучей и свежего воздуха. Я оторвала бутон цветка, свисавший с лозы на двери, и потерла нежные пахучие лепестки о свои щеки.
Закрыв за собой дверь, я поднялась по крутым, покрытым солнцем ступенькам, которые приятно грели мои босые ступни. Снаружи не было ни стонов, ни толчков взад-вперед, ни принудительных проникновений. Я невольно и сама выпрямила спину, когда поднималась. Поднявшись, я словно окунулась с головой в золотой фонтан света. Солнце слепило привыкшие к темноте глаза, так что сначала я различала лишь пятна и тени.
— Вот и она! — услышала я чей-то радостный возглас. Лишь спустя пару мгновений я поняла, что говорила Марло.
— У нее получилось! — это была Сана.
— Что-то ты долго, — улыбнулась Верена.
Они стояли передо мной, три тени, очерченные золотистым ореолом солнечного света.
— Зато я здесь, — твердым голосом промолвила я.
Я вылезла из кроличьей норы. Я сбежала.
