Дальше: Часть четвертая. Алисия под землей

Часть третья. Выпей меня

Два дня прошло с тех пор, как я обнаружила «Приключения в Диетлэнде» на кухне в Остен-тауэр; и почти закончила читать эту книгу. Я должна была быть в кофейне, отвечать на вопросы «девочек Китти», но я не могла оторваться от истории. Я принесла в жертву свою работу ради горчично-желтых страничек, которые старалась ненароком не намочить, пока отмокала в горячей ванне.

Двенадцать лет минуло с той весны, когда я впервые переступила порог «Клиники баптистов». За все эти годы я практически не вспоминала о том периоде, но книжка разбередила старые душевные раны; те дни на Харпер-лейн теперь ярко представали в моем сознании. Я словно вновь могла ощутить на языке вкус баптистской еды: металлический привкус разбавленного томатного соуса, кислое послевкусие во рту после порции запеканки, от которой пахло, как от средства для очистки ковров. Я вспомнила баптистские коктейли, их меловую текстуру и отдающий медикаментами белый осадок на языке. Когда империя «Баптист» перестала существовать, я знала лишь самые общие сведения: Верена Баптист унаследовала компанию; как у единственной владелицы акций, у нее было право закрыть все клиники, что она, собственно, и сделала спустя несколько дней, почти сразу же после трагической кончины родителей. Тогда я возненавидела дочь Юлайлы, хотя не знала даже, как ее зовут. Теперь, благодаря девушке, я держала в руках «ее слова».

Верена писала, что после того, как закрыла клиники, она осталась с «литрами баптистских коктейлей, чанами тушеной говядины и грузовиками куриных грудок, покрытых таинственной слизью»; все это «добро» было отдано в столовые и приюты для бездомных — «людям, которые голодали не по собственному выбору». Верена описывала это как акт милосердия, я же думала, что «баптистские помои» все же немного лучше, чем ничего.

Сейчас же я чувствовала только гнев и отвращение, когда читала о Юлайле. Как и всем «баптисткам», мне было суждено потерпеть неудачу, но тогда я винила в этом только себя. Возможно, когда-то давно я ненавидела дочь Юлайлы, теперь же я была рада, что она разоблачила мать. Наконец-то я осознала, что «Программа баптистов» не сработала вовсе не по моей вине.

Интересно, почему Верена публично отвернулась от матери? В основном книга содержала статьи, сухие факты, деловую (quasi) переписку, лишь изредка проскальзывал голос самой Верены. Но первый абзац словно был олицетворением ее самой — правдивые слова, неприукрашенные: «До моего рождения мама была стройной молодой женой. Они с папой обосновались в чудесном доме в Атланте и жили в любви, счастье и согласии… целый год, пока в одну пьянящую ночь страсти после мартини на веранде с Эмберсонами через дорогу папа не заминировал маму бомбой, что взорвалась через девять месяцев, превратив маму в жирную корову со шрамом, растяжками и талией объемом с автомобильную покрышку».

Этой бомбой, как нетрудно догадаться, была Верена. Она уничтожила идеальную фигуру бывшей королевы красоты, что сделало Юлайлу одержимой диетами, что, в свою очередь, привело к созданию всеамериканского ужаса под названием «Программа снижения веса баптистов». Почему Верена решила дискредитировать в печати покойную матушку и раскрыть все ее секреты? Ее заставили чувствовать себя виноватой лишь за то, что она появилась на свет.

Но книга была не только о «Программе баптистов». Верена попыталась разоблачить индустрию платных центров по снижению веса. Она много писала об известных диетологах, авторах книг про похудение, о настоящих гуру; некоторые разделы книги были посвящены диетическим препаратам, там даже была глава об операции, которую я планировала сделать. Но основной идеей книги была концепция побега женщин из некоей страшной страны, которую Верена называла Диетлэндом — страной диет. «Идеология Диетлэнда — сделать женщину ничтожной, делая ее худой!» — писала Верена. Моей матери понравилась бы эта книга. Я была уверена, что она прислала бы мне копию, если бы знала о ее существовании.

В книге также было много фотографий Юлайлы: Юлайла в короне и с ленточкой «Мисс Джорджия 1966», свадебный снимок, снимок времен «невыносимой жизни», когда Юлайла была толстой, ну и знаменитая фотография тонкой, как тростинка, Юлайлы, держащей свои гигантские джинсы, конечно. На одной фотографии лицо ее было подтянутым, а ноги стройными, но Юлайла все равно была немного расплывшейся в бедрах и талии. Я смотрела на фотографию и думала, что после смерти Юлайла таки получила то, что ускользало от нее в жизни. В виде трупа она наверняка была такой иссохшейся мумией, какой хотела быть. Кожа да кости.

На задней стороне обложки «Приключений в Диетлэнде» помещалась краткая биография автора: «Верена Баптист живет в Нью-Йорке, является основательницей и руководительницей феминистской организации «Дом Каллиопы». И все. Ее фотографии тоже не было, так что я даже не могла взглянуть на лицо женщины, что разрушила мои мечты, на лицо женщины, которую я так ненавидела в юности.

Я закрыла книгу и бросила на пол в ванной, не желая больше думать о моих «баптистских» днях. Вынужденный отказ от баптистской диеты склонил меня к другой крайности: вместо того, чтобы оградить себя от моря еды, я окунулась в него с головой. Большую часть выпускного года старшей школы я провела в компании пирожных, печенек и пирогов — в ресторане Делии я стала помощницей кондитера. К тому времени, когда нужно было поступать в колледж, я не только вернула все сброшенные ранее килограммы, но и набрала новые. В колледже я присоединилась к «Худому дозору» — они проводили собрания прямо в моем кампусе, но, разочаровавшись в их программе, я стала самостоятельно следовать другим диетам, изложенным в различных книгах и журналах. Я принимала всевозможные таблетки для похудения, в том числе и те, что были отозваны управлением по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов после нескольких случаев летального исхода. Я также заказывала БАД у одной компании из Мехико, но я отказалась и от этих добавок после сильных болей в животе. На протяжении почти всего первого курса я пила на завтрак и обед диетические шоколадные (вроде как) коктейли, которые вызвали у меня геморрой, образовали каловые камни в кишечнике и которые на вкус были еще хуже, чем баптистские коктейли. Я была слишком брезглива для схемы «поела-унитаз» и слишком слаба, чтобы довести себя до нервной анорексии. Поэтому, как только я прошла все круги ада с различными диетами, я вновь вернулась к «Худому дозору».

За все годы, что минули со дня моего вступления в ряды «баптисток», я набрала около сорока шести килограммов. Прочитав «Приключения в Диетлэнде», я лишний раз убедилась, что операция для меня — правильное решение. Верена пришла бы в ужас от такого вывода, так как она выступала против радикальных мер, за исключением угрожающих жизни случаев, но ее личные мотивы для меня не имели никакого значения. Она доказала мне, что диеты не работают. За это я была ей благодарна.

Непрошеные воспоминания вымотали меня; некоторое время я просто расслабленно лежала в ванне, ни о чем особо не думая. Вода уже остыла, но мне не было холодно или неприятно. Теперь я знала, что таинственная девушка вовсе не собиралась смеяться надо мной, оставив книгу Верены, но я все еще не знала, что ей надо. Мне так не хотелось вылезать из воды, когда раздался телефонный звонок. Кто бы ни звонил, он мог оставить мне сообщение, но через несколько минут звонок раздался снова. Я недовольно вылезла из ванны и голая пошлепала по коридору, оставляя после себя лужицы воды на полу.

— Могу я поговорить с мисс Кеттл? — послышалось в трубке.

— Это я.

— Плам?

— Кто звонит?

— Меня зовут Эрика, я из отдела кадров «Остен Медиа». Нам нужно, чтобы вы в понедельник подъехали в наш офис к десяти утра, подписать один документ.

— Какой еще документ?

— Который вам нужно подписать. Всего лишь небольшие проблемы с медицинской страховкой.

— Хорошо, — согласилась я, хотя меня совсем не радовала перспектива еще одной поездки на Манхэттен.

— Тогда ждем вас в офисе отдела кадров на двадцать седьмом этаже. Спасибо, до свидания.

Последние пару дней я совсем не думала об империи «Остен». С того дня, как открыла книгу Верены, я совершенно забила на письма девочек Китти. Их безмолвные крики о помощи были заперты в моем ноутбуке — в ящике Пандоры, который я боялась открыть.

*** * ***

На двадцать седьмом этаже я вышла из лифта и направилась в сторону офиса, но не по дороге из желтого кирпича, а по длинному коридору, устланному дорогущим ковролином. Вела эта дорожка к огромному окну от пола до потолка — то ли прозрачная дверь в сердце Манхэттена, то ли дорога в огонь солнца, то ли пропасть. Коридор походил на трамплин над морем зданий. Я прижалась лбом к стеклу и посмотрела вниз.

Эрика, женщина, которая приставала ко мне по телефону, встретила меня в офисе отдела кадров. Она протянула мне клипборд со справкой с логотипом страховой компании «Трай-Стейт Хелф».

— Пожалуйста, прочтите и подпишите, — сказала она, сидя рядом со мной в приемной.

Читать-то там было особо нечего: просилось лишь подтвердить страховой план, который я выбрала, когда начала работать на Китти.

— Отлично, — просияла Эрика, когда я передала ей клипборд. — Я провожу вас до лифта.

— И это все? Из-за этого я приехала из Бруклина?

— Вы ведь не хотите, чтобы срок действия вашей страховки истек, правда?

Я хотела ответить ей с такой же издевкой, но это того не стоило. Собрала вещи, и Эрика проводила меня из офиса, что было совсем не обязательно. Когда мы ждали лифт, я выглянула в окно и вновь подумала о трамплине для прыжков. Каково это — выйти в окно света, спрыгнуть, приземлиться в сердце мегаполиса? Я была поглощена этой мыслью, пока громкий звоночек лифта не вернул меня к реальности. Яркий солнечный свет заливал коридор, приходилось невольно щурить глаза, но я все же заметила, как Эрика вытащила мою только что подписанную справку из клипборда и, скомкав ее, выбросила в мусорное ведро.

— Эй, это же…

— Второй цокольный этаж, — заговорщически прошептала она. — Ц-2. Ты должна спуститься туда. Придется пересесть на другой лифт в фойе.

— Ты о чем? Что вообще происходит?

Эрика придерживала локтем двери лифта, не давая им закрыться.

— Поторопись. Мне нужно вернуться к работе.

Щуря глаза от яркого света, я зашла в лифт. Когда двери закрылись, скрывая от меня лицо Эрики, и кабинка начала плавно спускаться, в голову мне пришла всего одна мысль. «Девушка».

Я немного помедлила в фойе, прежде чем подойти к лифту, который смог бы отвезти меня на Ц-2. Я не понимала, что происходит, но я сгорала от любопытства: что же случится, если я последую указаниям Эрики? Когда я спустилась на два этажа под башню «Остен Медиа», то оказалась перед двойными дверьми с потускневшей, заляпанной следами многочисленных пальцев серебряной табличкой «Уголок красоты». Справа от дверей была кнопочная панель доступа, а также еще одна кнопка, размером побольше, видимо, звонок.

Двери лифта за моей спиной захлопнулись. Я подошла к входу в «Уголок красоты» и позвонила в звонок. Прошло несколько секунд, ни звука, даже ни намека, что с той стороны кто-то есть.

Я хотела было нажать на кнопку еще раз, но услышала неотчетливые звуки за дверью; я приложила ухо к двери. Цок-цок, цок-цок. Звуки нарастали, словно цоканье конских копыт в старом вестерне. Цок-цок, цок-цок. Я слушала еще с минуту и только потом поняла, что это стук чьих-то каблуков. Кто-то шел к двери. Цок-цок.

— Иду-иду, — раздался приглушенный голос; дверь слегка приоткрылась, сквозь щель я едва могла разглядеть лицо говорящей. — Я Джулия Коул, хозяйка «Уголка красоты». Чем могу помочь?

— Меня зовут Плам, и я не знаю, почему я здесь.

Ничего не ответив, женщина открыла дверь и впустила меня. Только переступив порог, я невольно ахнула. Едва ли это место можно было назвать уголком. Внутри без труда мог бы поместиться «Боинг 747», а то и два. Кто бы мог подумать, что у сверкающего мирового древа Остен-тауэр была такая огромная корневая система в недрах? Всюду, куда падал мой взор, высились бесконечные стеллажи, потолок белел слепящими лампами, будто я внезапно оказалась в гигантском супермаркете, по масштабам сравнимом лишь с древним месопотамским храмом. Передвижные лестницы стояли в каждом проходе между стеллажами, такие высоченные, что верхушки их терялись в слепящей белизне электрического света, казалось, будто лестницы были устремлены в небо. Каждый стеллаж отмечался блестящей табличкой — «ГУБЫ», «ВЕКИ», «РЕСНИЦЫ», «ВОЛОСЫ» и так далее, — и не было ни одной пустующей полки: все были уставлены черными маркированными коробками с косметикой.

— И это вы называете «уголком»?

Женщина теперь стояла передо мной, на ней были шелковая сиреневая блузка, укороченные брюки кремового цвета и шпильки. Талию ее опоясывала сумочка визажиста, из которой торчали всяческие кисти, тюбики и баночки.

— Тебе, — сказала она, протягивая мне небольшой металлический футлярчик. «Сочная слива», — значилось на наклейке на донышке футлярчика.

Джулия жестом указала следовать за ней. Мы двинулись вдоль стеллажей, отмеченных табличкой «ГУБЫ»; вся косметика на полках была тщательно рассортирована — тут помада, там блеск, вот здесь бальзамы для губ, вон там карандаши — и разделена по цвету: на каждой полке висела цветовая палитра, как в магазине красок. На одной из полок я углядела листочек с написанными от руки словами «ГУБЫ: МАЛЫЕ И БОЛЬШИЕ» и изображением того, что издалека походило на половинку мандарина, а на поверку оказалось довольно детализированным рисунком вульвы.

— Это у нас так шутят, — сказала Джулия, проследив за моим взглядом.

В самом сердце лабиринта стеллажей стояли два стула на колесиках; Джулия уселась на один и пригласила меня занять другой стул.

— Отвечая на твой вопрос. Это место называется «уголком красоты» еще по старой памяти. Когда в 1928 году на этом месте стали воздвигать первые этажи Остен-тауэр, а империя «Остен» уверенно двигалась к всеамериканскому господству, дочь Корнелиуса Остена определили сюда — выбирать косметические средства для модных журналов — их тогда было только два, — которые публиковала компания. На самом деле это просто был способ занять ее чем-то, пока она не выйдет замуж. Сотрудники компании любили девушку и часто заходили к ней чайку попить, поболтать. С тех пор этот «уголок» с тучей косметики — вроде как традиция «Остен Медиа».

Джулия поправила свою сумочку на поясе, ловко подхватив выскользнувшие кисточки. Прямо над головой Джулии ясно читался ярлычок на полке: ГУБ. ПОМ./МАТОВ./бургунд. 003ПМБ. Я задалась вопросом, не Джулия ли разработала эту Десятичную классификацию Дьюи (Джулии?), только для косметики.

— Для чего здесь вся эта косметика?

— Над нами пятьдесят два этажа. Империя «Остен», как ты знаешь, выпускает девять модных журналов, известных под общим названием «Девять Муз». Прибавь еще телевизионные передачи, рекламу, видеоблоги и тому подобное. На страницах журналов и на экранах телевизоров и гаджетов всегда много женщин. И всем им нужен идеальный макияж. Вот этим мы здесь и занимаемся.

Я огляделась по сторонам, но так и не смогла охватить взором все бесчисленные стеллажи. Заметив, что я слегка дрожу, Джулия улыбнулась:

— Здесь прохладно, чтобы косметика не таяла. Я уже привыкла. — Немного помедлив, Джулия добавила: — Прежде чем мы продолжим, ты должна понимать, что все, что я расскажу или покажу тебе здесь, совершенно секретно. Ясно?

Я молча кивнула.

— Одиннадцатого мая под вымышленным именем я написала вот это и отправила через раздел «Привет, Китти» на сайте Daisy Chain. — Джулия вытащила из своего пояса-сумочки сложенную бумажку, развернула ее и зачитала: — «Дорогая Китти, я пишу тебе, потому что считаю тебя одним из самых величайших умов нашей современности. Как думаешь, кто в этом мире угнетен больше — женщина, закутанная с головы до ног в паранджу, или загорелая модель в бикини на страницах вашего журнала?»

Я на мгновение задумалась, пока в памяти само не всплыло это сообщение:

— Я помню. Очень необычное письмо.

— Три дня спустя, — продолжала Джулия, — я получила ответ: «Меня радует, что ты размышляешь о таких серьезных вопросах. Обычно я не получаю подобных писем от девочек твоего возраста. Ты задала очень интересный вопрос, на который я не уверена, что смогу ответить. Одна девушка скрывает свое тело, другая обнажается. Не две ли это стороны одной и той же монеты? Спасибо, что написала мне!»

Джулия сложила бумажку и убрала ее обратно в сумочку. Я смутилась, услышав из ее уст свои же слова, написанные от лица Китти.

— Я сразу поняла, что мне ответила не Китти. Я и не ждала, что Китти ответит лично, но мне стало очевидно, что письмо было написано не одной из тех «куколок», что обычно работают на нее. Узнать, кто его написал, было не так уж сложно. Я позвонила Эладио, и он за считаные секунды проболтался. Когда мне сказали, что ты работаешь на дому, я послала Литу узнать о тебе побольше. Она моя помощница. Прошлой осенью увела ее к себе из редакции «Прекрасной невесты».

Лита! Наконец-то таинственная девушка обрела имя.

— Не похожа она на ту, кто стал бы работать в «Прекрасной невесте», — вставила я, вспоминая армейские ботинки и готичный макияж.

— Я тебя умоляю. Лите дела нет до невест и красоты. Ее стажировка там всего лишь средство, но не цель.

— Она сейчас здесь? — спросила я, втайне надеясь на отрицательный ответ. Она слишком много знала обо мне. Она видела.

— Лита уехала из города по делам. И, раз уж мы заговорили об этом, позволь извиниться за ее поведение. Да, я подослала ее к тебе, но я уже предупреждала тебя, что работа, которой я занимаюсь здесь, совершенно секретна. Я хотела, чтобы Лита понаблюдала за тобой, составила представление о твоей повседневной жизни, я хотела знать, какой ты человек. В своем деле я могу доверять только проверенным людям. Хотела убедиться, что ты подойдешь нам.

— Подойду? Для чего?

— Суть в том, что после разговора с Литой и прочтения ее заметок я поняла, что вела она себя… не совсем достойно. Вторглась в твою жизнь, выбила тебя из колеи… — Джулия потянулась к поясу и из самого глубокого кармана вытащила красный блокнот на пружинке, тот самый, в котором писала Лита, когда наблюдала за мной.

— Дайте мне посмотреть, — выпалила я и протянула руку за блокнотом.

Джулия, даже не моргнув, спокойно убрала его обратно в карман.

Получив отказ, я вспыхнула:

— Я ведь могла позвонить в полицию.

— Почему не позвонила? — спросила Джулия.

На это мне не нашлось что ответить.

— Опять же, прошу прощения за то, что произошло, — продолжила Джулия. — Ты не должна была заметить Литу.

— Но отправлять ее шпионить за мной — это, по-вашему, нормально?

— Шпионить? Она просто хотела узнать тебя получше.

— Без моего ведома?

— В общем-то, да. Сначала.

Тогда я задумалась, уж не стала ли я жертвой какого-нибудь дурацкого розыгрыша? Если да, то Джулия прекрасно играла свою роль.

— Почему она оставила мне книгу Верены Баптист?

— Это была идея Литы. Ты ей понравилась. Она подумала, ты оценишь книгу.

— Вы знаете Верену Бап…?

Внезапно раздался звонок в дверь, прервав мой вопрос. Джулия испуганно подскочила на месте, откинулась на спинку стула, задев им стеллаж позади; тюбики губной помады градом посыпались ей на голову, разлетелись по полу.

— Вот черт! — выругалась Джулия. — За мной, скорее! — приказала она мне и засеменила к дверям, так быстро, как только могла на высоких каблуках.

Кто-то сильно колотил в дверь.

— Алло, есть тут кто? Это Тамрин Суарес-О’Брайен, — послышался женский голос. — Откройте мне!

— Продюсер «Кружева ТВ», — шепнула мне Джулия, открывая дверь.

Тамрин Суарес-О’Брайен переступила порог в своих высоченных фиолетовых шпильках «под змеиную кожу».

— Ты чего так долго? — выдохнула она, барабаня наманикюренными ноготками по своему огромному животу. — Ты же знаешь, беременным нельзя долго стоять на каблуках!

Говорила она с Джулией, но глаз не сводила с меня.

— А ты кто такая? — спросила она.

— Она работает на Китти, — тут же встряла Джулия, не давая мне и рта раскрыть. — Пришла за помадой.

— Ясно, — безразлично протянула Тамрин. — Ты знаешь, я терпеть не могу пользоваться своим положением, — сказала она, вновь указывая на живот, — но мне нужен парфюм, и срочно. Все утро в офисе я вдыхаю этот отвратительный запах. Ну знаешь, запах… тела. Мне было интересно, от кого это так несет, пока не поняла, что от меня.

Джулия повела Тамрин в отдел парфюмерии, оставив меня в одиночестве. От нечего делать я взяла клипборд, висящий на одном из стеллажей:

[НОВЫЕ ПОСТУПЛЕНИЯ — 4 ИЮНЯ, 2012]

Афганский красный.00379 От зари до зари.00380 Амаретто.00381 Янтарная Роза.00382 Аморозо.00383 Ангел.00384 Апачи.00385 Яблочный бренди.00386 Арабская ночь.00387 Ареола.00388 Пробуждение.00389 Куколка.00390 Щечки младенца.00391 Красная глина.00392 Натура.00393 Королева красоты.00394 Beige.00395 Belle de Jour.00396 Стервочка.00397 Укуси меня.00398 Черный мед.00399 Ежевика.00400 Искра.00401 Кровотечение.00402 Клеверный мед.00403 Венера.00404 Кроваво-красный.00405 Розовый бутон.00406 Румянец.00407 Нежная роза.00408 Богемская рапсодия.00409 Бренди.00410 Брауни.00411 Помятый плод.00412 Бабблгам.00413 Бургундский.00414 Ириска.00415 Зануда.00416 Слово на «Б».00417 Café Crème.00418 Карамельное яблоко.00419 Коготки.00420 Пьяная вишня.00421 Вишневая содовая.00422 Вишенка-бомбочка.00423 Вишнево-красный.00424 Клубничка.00425 Черешня.00426 Чили.00427 Корица.00428 Майская роза.00429 Паутина.00430 Хулиганка.00431 Кокосовая стружка.00432 Кофеманка.00433 Кока-кола.00434 Медная монета.00435 Бронзовая пыль.00436 Коралловая роза.00437 Труп невесты.00438 Космополитан.00439 Сахарная вата.00440 Клюква в сахаре.00441 Crème Brûlée.00442 Влюбленность.00443 Раздавленная ягодка.00444 Папина дочка.00445 Женщина-вамп.00446 Темная сторона луны.00447 Декаданс.00448 Темно-коралловый.00449 Дьяволица.00450 Дива.00451 Соблазни меня.00452 Dolce Vita.00453 Госпожа моя.00454 Персиковые мечты.00455 Пыльная роза.00456 Варенье из розовых лепестков.00457 Властная.00458 Возьми меня.00459 Прекраснейшая.00460 Пожар.00461 Пламенная роза.00462 Огонь внутри.00463 Запретный плод.00464 Прелюдия.00465 Веснушка.00466 Марокканский апельсин.00467 Покрытый инеем виноград.00468 Рана.00469 Девичьи страхи.00470 Нежность.00471 Девчачий розовый.00472 Золотоискатель.00473 Золотая пыль.00474 Виноград.00475 Гуава.00476 Джин Харлоу.00477 Ударь меня.00478 Медуница.00479 Медовый Плам.00480 Ярко-розовый.00481 Нахалка.00482 Мне все равно.00483 Бесстыдница.00484 Инженю.00485 Малолетка.00486 Мадам Брошкина.00487 Лакомый кусочек.00488 Красные лианы.00489 Все путем!.00490 Просто красный.00491 Поцелуй смерти.00493 Поцелуй меня.00492 Котенок.00494 Женственность.00495 Милашка.00496 Лолита.00497 Страстная.00498 Девица.00499 Кленовый сироп.00500 Мэрилин.00501 Месячные крови.00502 Мерло.00503 Мексиканский перчик.00504 Белая ворона.00505 Кофе и мед.00506 Мокко Детка.00507 Мокко Мама.00508 Мокко Маньячка.00509 Бандитка.00510 Moulin Rouge.00511 Убей меня.00512 Плохая девочка.00513 Почти что красный.00514 Розовый сосок.00515 Просто розовый.00516 Оргазм.00517 Бледно-розовый.00518 Нарушительница спокойствия.00519 Красавица слива.00520 Перекись.00521 Извращенка.00522 Пигалица.00523 Малиновый.00524 Ягодный взрыв.00525 Розовое шампанское.00526 Розовый фламинго.00527 Сердце розы.00528 Розовая содовая.00529 Розовые пяточки.00530 Принцесса роз.00531 Розовые розы.00532 Розовый сахар.00533 Розовый туман.00534 Розовая страна.00535 Бренди из сливы.00536 Косточка сливы. 00537 Страстная смоковница.00538 Аметистовая слива.00539 Гранатовый сок.00540 Порнозвезда.00541 Красотка в розовом.00542 Жертва.00543 Принцесса.00544 Панк.00545 Классная Киска.00546 Изюм ’n’ Розы.00547 Роза-скиталица.00548 Малиновый поцелуй.00549 Малиновое забвение.00550 Только для взрослых.00551 Вороново крыло.00552 Красный восторг.00553 Отравленное яблоко.00554 Red Devil.00555 Красный виноград.00556 Индийский красный.00557 Огненная ящерка.00558 Красная королева.00559 Арабьята.00560 Красные розы.00561 Огненный рубин.00562 Страх липкий, как кровь.00563 Красный херес.00564 Красный бархат.00565 Красное вино.00566 Багряный.00567 Рок-звезда.00568 Римские каникулы.00569 Румяная роза.00570 Букет роз.00571 Вожделение.00572 Амарантовый.00573 Краснозорька.00574 Rouge.00575 Красный турмалин.00576 Красный циркон.00577 Рубиновый поцелуй.00578 Медовый ром.00579 Сангрия.0058 Cкарлет.00581 Алая буква.00582 Шахразада.00583 К черту!.00584 Жизнь в красном цвете.00585 Секси ми.00586 Сексуальная преступница.00587 Страсть.00588 Божья коровка.00589 Серебристая дымка.00590 Полнолуние.00591 Чайная роза.00592 Спящая красавица.00593 Страстьзилла.00594 Оттенки серого.00595 Изюминка.00596 Пряное яблоко.00597 Острый имбирь.00598 Спайдервумен.00599 Старлетка.00600 Красотка в законе.00601 Красотка на каблучках.00602 В свете софитов.00603 Клубничные поцелуи.00604 Сахарная слива.00605 Сахарная фиалка.00606 Солнце полуночи.00607 Рассвет.00608 Бескрылый ангел.00609 Дразни меня.00610 Искусительница.00611 Текила.00612 Это любовь!.00613 Щекотка.00614 Тигровая лилия.00615 Запеченный фрукт.00616 Бродяга.00617 Рахат-лукум.00618 Кровь девственницы.00619 Вампирша.00620 Грешница.00621 Испуганная нимфа.00622 Лиловая богиня.00623 Черная ведьма.00624 Мегера.00625 Извержение вулкана.00626 Вуду Мама.00627 Королева Вуду.00628 Сочный арбуз.00629 Брачная ночь.00630 Виски.00631 Белоснежка.00632 Злая Ведьма Запада.00633 Дикарка.00634 Винишко!.00635 Раненое сердце.00636 Зомби.00637

Появилась Тамрин с флаконом духов в руках.

— Быть беременной — отстой, — страдальчески протянула она, когда Джулия закрывала за ней дверь.

Когда послышался звук поднимающегося лифта, Джулия уперлась лбом в дверь, закрыла глаза и выплюнула: «Шмара!», затем повернулась ко мне:

— Два года назад я защитила кандидатскую по феминологии. Но никого в этом гадючнике не интересует, что у меня научная степень из престижного университета. И вот я здесь, днями сортирую тушь и помаду на складе без единого окна. Посмотри на меня, — устало вздохнула Джулия. — Эта одежда, эти крашеные волосы, эти гребаные шпильки. Пойми, в своей настоящей жизни я бы никогда так не одевалась. — Джулия покраснела, на лбу у нее выступили бисеринки пота, несмотря на прохладу склада. Она утерла лоб и обмахнулась рукой, подгоняя к себе холодный воздух, затем потянулась к своей сумочке визажиста. Вид у Джулии был изможденный, кожа бледной, под глазами ее залегли темные круги — вероятно, оттого, что она проводила почти все свои дни на подземном складе, вдали от солнечного света. Она была все равно что шахтер в «модной» угольной шахте, погребенная под землей среди залежей блесков и теней.

— А как со всем этим связана Верена Баптист? — снова спросила я.

— Да никак, — ответила она, забрав у меня клипборд и повесив обратно на крючок на стеллаже. — Так, больше никаких вопросов. Встань у стены. — Она двинулась на меня, вытесняя назад, пока я не уперлась в бетонную стену. Мы с Джулией были одного роста, стояли лицом к лицу. Волосы Джулии, каштановые со светлыми карамельными прядями, волнами опадали на плечи. Она взяла меня за подбородок и слегка откинула голову назад. — Открой рот, — приказала она.

— Чего? — промычала я.

— Сделай так, как я прошу.

Левой рукой она придерживала мой подбородок, правой искала что-то в сумочке. Я приоткрыла рот и закатила глаза; вскоре я почувствовала, как кончик карандаша скользит по губам — сначала непривычно царапая, затем мягко и приятно. Я чувствовала, как дыхание Джулии шевелило волоски на моей шее, когда она красила губы прохладной помадой.

— Тебе идет этот цвет, — вставила она. — У тебя бледная кожа. Как лепестки белой розы.

Я залилась румянцем.

— Неужели тебе никто не говорил, что ты красивая? — удивленно спросила Джулия.

Я отвернулась, но она притянула мой подбородок к себе, внимательно всматриваясь в лицо.

— Какого цвета твои соски?

— А?

— Соски? Какого цвета?

— Р-р-розовые, — смущенно протянула я. Никто раньше не спрашивал меня об этом.

Джулия вытащила из сумочки палитру румян и показала мне:

— Такие?

Я взглянула на палитру и качнула головой:

— Светлее.

Джулия снова потянулась к поясу и достала другую палитру, с самыми бледными оттенками розового.

— Что-то вроде этого, — согласилась я.

Легкими профессиональными взмахами кисточки Джулия нанесла румяна на щеки. Несколько кисточек высыпались из ее пояса, и она наклонилась, чтобы поднять их. Мне открылся вид на ее грудь под сиреневой блузкой, я заметила вытатуированную на грудной клетке розу с шипами.

— Теперь закрой глаза, — сказала Джулия.

Я почувствовала, как что-то мягкое и слегка щекочущее, словно перышко, коснулось век. Когда Джулия закончила, я открыла глаза.

Джулия придирчиво рассматривала меня, сложив руки на груди.

— Накладывать макияж — такая скучища, — протянула она.

— Зачем я здесь?

Джулия мерила шагами проход между стеллажами, стук ее каблуков отдавался гулким эхом.

— Ты можешь прямо сейчас пойти к Китти и все ей выложить, — сказала она, покусывая кончик кисточки для румян. — Тогда мне конец.

— Чего выложить? Я ничего не знаю.

Джулия задумалась на мгновение.

— Лита считает, тебе можно доверять. Я хочу, чтобы ты кое-что сделала.

*** * ***

Памяти Шонды

Мужчины были еще живы, когда их запихивали в коричневые холщовые мешки. Два мужика, два мешка. Ночью оба мешка сбросили на дорогу на транспортной развязке имени судьи Гарри Преджерсона, самой высокой в Южной Калифорнии, прямо между средними полосами движения I-105 и I-110. Падение, определенно, и убило их, позже сообщили представители органов.

В течение нескольких следующих часов по мешкам проезжали легковые машины и грузовики; непрерывный поток движения бил их, пихал, теснил к обочине. Сотрудник дорожно-патрульной службы заметил один из мешков и позвонил, чтобы сообщить о мертвом животном на дороге. «Что-то большое и темное. Останавливаться и проверять не входит в мои обязанности».

Через час прибыла дорожная бригада — два опытных работника и приставленный к ним молодой рэпер Джейсон Фокс, что отбывал наказание в виде общественных работ. Однажды ночью в своем особняке на голливудских холмах восходящая звезда рэпа избил подругу, известную модель. Сделанные полицией снимки обезображенного лица девушки утекли в сеть. Джейсона Фокса приговорили к небольшому сроку в окружной тюрьме Лос-Анджелеса, за которым последовала тряска в служебной машине вместе с двумя здоровенными потными импотентами — ездить по дорогам и подбирать трупы животных. Оранжевая роба сменилась комбинезоном цвета хаки. Два месяца таких работ должны были отучить Фокса бить девушек. Или, по крайней мере, научить больше не попадаться.

— Шевелись, Фокс, — сказал водитель грузовика, когда они остановились на обочине возле одного из коричневых объектов. Фокс, привыкший гонять на Bugatti Veyron, с облегчением выпрыгнул из затхлого грузовика. Двое мужчин наблюдали за ним, вгрызаясь в остывшие «МакМаффины» с яйцом. Автомобиль с девчонками припарковался позади грузовика. Девчонки следовали за ними повсюду. Одна из них прижала к стеклу листочек с отчетливой надписью: «Ты можешь избить меня, Джейсон!»

— Не похоже чет это на животное, — прогудел один из работников, наблюдая, как Джейсон с лопатой на плече приближается к темному объекту.

— Не-а, — согласился другой.

Джейсон Фокс понял, что это мешок, а не сбитое животное, еще раньше — он в замешательстве оглянулся в сторону грузовика. Один из работников, все еще сжимая в руке недоеденный «МакМаффин», жестом указал Фоксу открыть мешок, насквозь пропитанный чем-то подозрительно похожим на кровь. Жуя бургеры, мужчины с интересом наблюдали, как Джейсон, задержав дыхание, осторожно откинул мешковину. В ту же секунду на лице парня застыла гримаса ужаса, он ринулся к краю дороги и согнулся пополам. Девушки из машины не поленились снять, как знаменитого рэпера рвет на обочине. Не прошло и часа, как эти ролики появились в интернете.

Второй мешок обнаружили позже; его оттащило машинами на целых семь миль. Межштатная магистраль была перекрыта в обоих направлениях, что вызвало огромную пробку.

Доктор Осмонд Браун смотрел новости дома в западном Техасе и спрашивал себя: скоро ли полицейские постучат в его двери? Он словно на подсознательном уровне чувствовал, кто был в этих мешках. И если интуиция его не подводила, то он был косвенно ответственен за их смерть. Линчевание. Казнь. Это ведь он с женой разместил фотографии Симмонса и Грина на веб-сайте после того, как полиция и армия отказались принимать меры. А теперь кто-то убил их. Доктор Браун вспомнил о дочери. Он думал о ней, пока не разрыдался.

Смерть дочери доктора Брауна, рядовой сухопутных войск США Шонды Браун, официально была признана самоубийством. Шонда была «первой афроамериканкой из Техаса, погибшей в Иракской войне», как писали в прессе; ее родители предпочли бы обменять это «звание» на живую дочь. В ее свидетельстве о смерти, в графе «причина», было указано: «пулевое ранение, умышленно нанесенное самой себе». Три года прошло со дня ее смерти, а в свидетельство так и не внесли поправки.

Шонда служила в лагере «Мохаве» в Ираке. В письмах домой и редких звонках она казалась спокойной и невозмутимой, будто ее ничего не мучило, но армейские следователи сказали, что она выстрелила себе в голову из винтовки М16, не оставив предсмертной записки. После того, как ее тело переправили в Техас и доставили в местный морг, доктор Браун, превозмогая боль, тщательно осмотрел его. Она была в полном военном обмундировании. Белые перчатки были приклеены к коже; это сразу насторожило доктора Брауна. Что-то было явно не так. Лицо было покрыто синяками, зубы сломаны. Выходное отверстие на затылке было маленьким, но не от М16, понял доктор Браун, а от револьвера.

Он попросил служащих похоронного бюро снять форму с тела дочери и срезать перчатки с ее рук. Кожа под перчатками была в шрамах и ожогах. Руки и ноги тоже были в синяках. Когда доктор Браун получил отчет о вскрытии, там черным по белому было написано: «гениталии сожжены отбеливающим раствором». Отец Шонды и так знал, что дочь не совершала самоубийства. Но он не мог понять, почему следователи пришли к такому выводу.

В течение трех лет через представителя в Конгрессе, в соответствии с законом о свободе информации, родители Шонды собирали доказательства изнасилования и убийства дочери. В ходе своего собственного расследования доктор Браун узнал о других американских женщинах-военнослужащих, которые «покончили жизнь самоубийством», казалось бы, невозможными, чудовищно жестокими способами, такими как «множественные смертельные пулевые ранения» или «прыжки под колеса грузовиков». Беседы с семьями этих женщин помогали ему чувствовать себя полезным, будто он мог еще хоть что-то сделать, несмотря на то, что в случае Шонды он был бессилен.

На третью годовщину смерти Шонды в ее деле наметился неожиданный прорыв. Отстраненный от службы сержант Ланс Педерсон покончил с собой в гараже брата. Задушил себя. Перед смертью он написал Браунам письмо, в котором сообщил, что их дочь была изнасилована двумя солдатами из лагеря «Мохаве» — Майклом Симмонсом и Дэвисом Грином. Он не знал, причастны ли они к ее убийству. Но изнасиловали Шонду они. Все это знали.

Родители Шонды передали письмо армейским следователям. Симмонса и Грина, к тому времени уже частных граждан Лос-Анджелеса, допросили, но никаких доказательств и улик, свидетельствующих о том, что Шонда вообще была изнасилована, тем более изнасилована этими гражданами, обнаружено не было. Даже генетическая экспертиза для сравнения материалов с анализами, взятыми у подозреваемых, не была проведена. Официально: «пулевое ранение, умышленно нанесенное самой себе».

В отчаянии родители Шонды разместили имена и фотографии Симмонса и Грина на веб-сайте «Памяти Шонды». «Что, если они изнасилуют кого-то еще? — сокрушалась мать Шонды. — Что, если совершат еще одно убийство?» Симмонс и Грин угрожали подать в суд и даже наняли адвоката. Но процессу не суждено было состояться.

Доктор Браун сидел в гостиной и молча смотрел новости: кадры воздушной съемки с транспортной развязки, фотографии окровавленных мешков, видео из интернета с блюющим Фоксом. Доктор Браун знал, кто был в этих мешках. Он просто знал. Ведь накануне вечером он получил электронное письмо с прикрепленным видеофайлом. Видеопризнанием. Симмонс и Грин рассказывали о том, что они сделали с Шондой, в мельчайших подробностях. Не оставалось никаких сомнений, что они были виновны. Видео напомнило доктору Брауну о кадрах, что делают террористы-смертники. За мужчинами висел американский флаг, они смотрели прямо в камеру округлившимися от ужаса глазами и говорили. Они знали, что счет их жизни идет на минуты.

*** * ***

Уже больше недели прошло с моей встречи с Джулией в «Уголке красоты». Она хотела, чтобы я прислала ей электронные адреса каждой девочки, что когда-либо писала Китти. Точнее, те адреса, к которым мне открылся доступ с тех пор, как я начала работать на Китти. А их было не менее пятидесяти тысяч. Когда я спросила Джулию, зачем они ей, она сказала, у нее есть на то свои причины. «Это для хорошего и благородного дела, — сказала она. — Но лучше, если ты не будешь знать подробностей. Тогда тебе не придется лгать».

Я знала, что у меня могут быть большие проблемы, если я передам ей адреса. А проблемы мне были не нужны. Я могла потерять работу и медицинскую страховку, что конкретно сорвало бы мне операцию мечты. Я всеми силами пыталась забыть о просьбе Джулии. Прислать ей адреса было для меня делом пяти минут, но я не могла поступить так безрассудно. И все же я не могла выкинуть из головы нашу встречу. Джулия, Лита и книга Верены Баптист лопнули пузырь моей повседневной жизни.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я разогрела порцию лазаньи из индейки (230 ккал) и включила телевизор, поставив тарелку на журнальный столик перед собой. По телевизору шел новостной блок Шэрил Крейн-Мерфи. Она обсуждала убийство Симмонса и Грина; каждый канал считал своим долгом осветить подробности этого дела. Вид транспортной развязки и окровавленных мешков уже начал мне надоедать.

— Заслужили ли они такую ужасную смерть? — спрашивала с экрана Шэрил Крейн-Мерфи. Когда она говорила, то смотрела прямо в камеру, будто в дверной глазок, открывающий ей с ее столика в Нью-Йорке обзор на всю Америку. «Я вижу тебя, зритель. Я одна из вас». — Что ж, как глубоко верующий человек, я считаю, что любое убийство — это страшный грех. И все же мне не жаль этих негодяев. Можете осуждать меня.

Шэрил Крейн-Мерфи напоминала пожилого политика, такого дедулю в костюме и с зачесом, прикрывающим лысину; вот только она была женщиной, а зачес был скорее… метафорический. Волосы у нее были короткие и русые, зачесанные и налаченные так, что прическа походила на безе — жесткие снаружи, полые внутри. В разговоре она имитировала просторечную манеру.

Я уныло пролистывала каналы в надежде найти что-нибудь, не связанное со смертью двух насильников, и попала на один из каналов «Остен Медиа» — Китти давала интервью. От Китти невозможно было скрыться.

— Я уже показывала вам, как позировать на фотографиях, чтобы бедра казались стройнее, — щебетала она. — А теперь поговорим, как удачно скрыть…

Я вновь переключила на Крейн-Мерфи:

— Должен быть принят закон о том, чтобы любого военнослужащего, уличенного в изнасиловании, кастрировали — без анестезии! Серьезно, мне стоит баллотироваться в Конгресс.

Я поедала лазанью, наблюдая, как Шэрил Крейн-Мерфи вращает безумными глазами и стучит кулаком по столу. Внизу экрана ярко-желтой лентой проплывала надпись «Срочное сообщение». Шэрил поправила свой наушник и объявила, что стали известны предварительные результаты вскрытия Симмонса и Грина: у обоих мужчин в глотке обнаружили одинаковые, туго свернутые в трубочку крошечные клочки бумаги. «Дженнифер». Вот и все, что там было написано.

— Что еще за Дженнифер? — спросила Шэрил Крейн-Мерфи.

От одной только мысли о бумажных посланиях в глотках мертвецов меня затошнило; я отодвинула тарелку. Я выключила телевизор и потянулась к телефону, чтобы позвонить маме. Мы разговаривали раз в пару дней. Если я не звонила, она начинала волноваться.

— Что за Дженнифер? — раздалось в трубке вместо приветствия. Мама никогда не пропускала новостной блок Шэрил Крейн-Мерфи. — Я тебе не рассказывала, что твой отец хотел назвать тебя Дженнифер? Тогда каждую третью девочку звали Дженнифер.

Она продолжала обсуждать преступление, рассказала мне, как несколько часов стояла в ужаснейшей пробке в тот день, когда нашли тела. Я лишь что-то согласно мычала в ответ. С тех пор как Делия переехала в дом для престарелых, мама жила одна в доме на Харпер-лейн. Я понимала, что ей там очень одиноко. Я всячески призывала маму и Делию продать дом и избавить нашу семью от этого каменного мешка с тусующимися вокруг него гляделами. Несмотря на мои бесконечные «Подумайте, как выгодно можно продать бывший дом Мирны Джейд. Особенно сейчас!», убедить мне их не удалось. Они были очень привязаны к этому месту. Для них это был дом родной. Читая книгу Верены, я столько раз в своих мыслях переносилась на Харпер-лейн, что мне начало казаться, будто я только-только уехала оттуда, хотя я не переступала порог дома Мирны Джейд уже четыре года.

— У меня тут своя тайна, — прервала я мамину болтовню об изнасилованиях и убийствах и изложила ей слегка отредактированную версию последних событий моей жизни. Мне необходимо было рассказать все вслух другому человеку; убедиться, что я не схожу с ума. Я решила умолчать о том, с чего все началось, — история Литы была слишком уж странной, — но я рассказала маме об «Уголке красоты», о Джулии Коул и ее просьбе.

Долгое время в трубке была тишина, пока, наконец, мама не протянула недоверчиво:

— Ты все придумала?

— Что именно?

— Все. Этот «Уголок красоты». Он и вправду есть под башней «Остен Медиа?»

— Вообрази себе Мэдисон-сквер-гарден, только под землей. С пола до потолка заполненный косметикой.

— Честно, даже не представляю, во что ты ввязалась.

— Ни во что я не ввязывалась. Они просто… нашли меня.

— Что такого ужасного случится, если ты дашь Джулии эти адреса?

— Эм… Меня уволят.

— Я спросила — ужасного. Увольнение оттуда — скорее праздник, а не похороны.

Мама была против моей работы на Китти. «Старушечка-побрякушечка» — так мама называла Китти. Мама хотела, чтобы я продолжала писать, стремилась к писательской или журналистской карьере. Случайно приоткрыв для мамы «дверцу» в тему обсуждения моей карьеры (точнее, отсутствия карьеры), я постаралась поскорее эту «дверь» захлопнуть. Я сказала, что сама решу, что мне делать. Потом ей расскажу.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросила мама, уловив, что я хочу сменить тему.

— Ты это о чем?

Уточнять имело смысл. Как и читать между строк. Каждое мамино слово имело скрытый смысл. «Ты себя хорошо чувствуешь?» могло переводиться как «Ты принимала сегодня Y?», «У тебя депрессия?», «Тебя не посещали суицидальные мысли последние несколько дней?». Мама всегда волновалась. Поэтому она настаивала на таких частых телефонных звонках.

— Ты ведь регулярно выходишь на свежий воздух?

— Мам, я хожу на работу в кофейню каждый день.

— Я не об этом. Ты ходишь гулять? В парк, в кино…

— Конечно, — отрезала я.

Мы обе знали, что я лгу.

Закончив разговор, я глубоко вдохнула. Мне понадобилась пара минут, чтобы вернуться в мою нью-йоркскую жизнь — подойти к столу, включить компьютер, уныло взглянуть на знакомые символы на экране. Разумным, ответственным выбором было бы навсегда забыть о просьбе Джулии, но меня не покидало странное чувство, что все это ведет меня к чему-то новому, интересному, подальше от этой квартиры и этой жизни. Вон из диорамы.

Я скопировала электронные адреса в таблицу, все пятьдесят две тысячи четыреста семь адресов. Количество меня поразило. Я подумала о тысячах страниц, которые написала за эти годы, о том, что могла бы найти лучшее применение таланту слова. Пока файл с таблицей загружался, я беспокойно барабанила пальцами по сенсорной панели ноутбука, совсем как Лита когда-то по своим коленкам. Когда файл загрузился, я нажала «Отправить». Письмо улетело на почту Джулии, ничего уже не вернуть.

Через несколько минут я получила ответ:

От: JuliaCole

Кому: PlumK

Тема: Re: список

Спасибо за таблицу. Скоро я снова свяжусь с тобой.

А пока с тобой встретиться хочет Верена Баптист.

Дж.

*** * ***

Верена Баптист встретила меня на пороге суматошного (а то и сумасшедшего) дома из кроваво-красного кирпича. «Добро пожаловать в «Дом Каллиопы», — сказала она, не объяснив ни кто такая Каллиопа, ни почему дом так называется. «Ты дочь Юлайлы Баптист!» — хотелось воскликнуть мне, когда я увидела ее; просто для того, чтобы доказать самой себе: я все-таки здесь, рядом с живым человеком.

«Дом Каллиопы» на самом деле состоял из двух объединенных таунхаусов перед небольшой полоской травы на Тринадцатой улице, между Шестой и Седьмой авеню, в Вест-Виллидж. Зайти в «Дом Каллиопы» — все равно что оказаться в чьем-то чреве. На тебя словно давят кроваво-алые стены; в рубиновой гостиной душно, в карминовой комнате тесно, всюду стоят столы, за которыми сидят женщины — работают, копаются в бумагах, болтают друг с другом, а любая плоская поверхность завалена стопками книг и документов. Было темновато, несмотря на люстры, свисающие с потолка. Красного потолка.

Сама Верена совсем не вписывалась в такое окружение, будучи высоким и стройным существом с белой кожей и светлыми волосами, лучом света в темном царстве. Когда она пожимала мне руку, я боялась, что сломаю ей пальцы; такими тонкими и хрупкими, словно спички, были ее косточки. Я ожидала большего внешнего сходства с Юлайлой Баптист, но не увидела пластилиновой, среднеамериканской королевы красоты. Никто бы не догадался, что эта женщина — дочь Юлайлы. В голосе Верены ощутимо проскальзывал южный акцент, единственное, что отличало ее от среднестатистического ньюйоркца.

— Это место поначалу пугает, уж я-то знаю, — сказала она, как будто извиняясь, — но такой цвет стен уже был, когда я въехала. Я решила ничего не менять.

Кивая, я все так же всматривалась в комнату с множеством письменных столов; женщины, работавшие там, не обращали на меня никакого внимания.

— Так это жилой дом или офис? — спросила я, продолжая оглядываться по сторонам: каждый раз, поворачивая голову, я замечала что-то новое. Например, стоящий на шкафу для документов стеклянный колпак отражал красный цвет стен, что и не сразу можно было разглядеть под колпаком большой цветок орхидеи.

— И то и другое.

Верена объяснила, что она живет в этом доме, который также служит ей офисом. Большинство женщин приходили сюда на работу каждый день, но некоторые жили здесь с ней.

Она рассказала, что с двадцатых годов по семидесятые годы прошлого века дом принадлежал католической благотворительной организации, которая устроила здесь приют для незамужних несовершеннолетних беременных девушек. Которых выгнали из дома или которые сбежали сами. Тех, кому некуда больше было идти со своей бедой. Девочки жили здесь во время беременности, а когда рождались дети, малышей отдавали на усыновление в религиозные семьи, так что юные матери больше никогда не видели своих детей. Тогда девушки покидали дом на Тринадцатой улице и возвращались в мир внешний, будто ничего не случилось. Ничего, о чем они могли бы рассказать без опаски.

Верена услышала историю дома от риелтора, когда они вместе приходили осматривать его, — и сразу же поняла, что должна его купить. В начале семидесятых католическая благотворительная организация перестала существовать; в восьмидесятые и девяностые у дома были другие хозяева, пока десять лет назад его не приобрела Верена. Но стены дома всегда сохраняли этот пугающий кроваво-алый цвет. Я спрашивала себя, не напоминали ли эти стены несчастным девушкам непришедшие месячные: отсутствие красного, предзнаменование гибели. Грех. Страшный суд.

Я последовала за Вереной в гостиную. Волосы Верены были подвязаны тонким шарфиком с цветочным узором, ее длинные светлые локоны скрывали узел и хвостик шарфа. На ней был голубой сарафан чуть выше колен с огромными карманами, надетый поверх простой белой хлопчатобумажной футболки. Карманы сарафана были набиты всякой всячиной — ручками, клочками бумаги. От одежды веяло кондиционером для белья — тем цветочно-химическим запахом, которого нет в природе. Верена была простой и опрятной, кем-то вроде веселой и беззаботной девушки, которая играет в теннис в рекламе тампонов. Вот только она была уже далеко не девушкой. Прочитав ее книгу, я поняла, что Верене скоро стукнет сорок.

Я шла за ней, наблюдая, как ее бедра, обтянутые голубой тканью, плавно покачиваются, как ее голые икры напрягаются и расслабляются при ходьбе; трудно было поверить, что это существо появилось на свет из чрева Юлайлы Баптист. Малышка Верена уничтожила стройную фигуру матери, стала первым семенем в каменистой почве, взрастившей империю «Баптист». Ведь именно семя и превратилось в «бомбу, взорвавшуюся через девять месяцев». Тело Верены можно было выставлять в музее как часть американской истории.

Верена привела меня на кухню. Стены здесь также были красными. Большую часть комнаты занимал огромный круглый дубовый обеденный стол, по кругу которого были плотно расставлены стулья. За столом на красной стене висела застекленная рама, в которой, приколотые к белоснежному шелковому фону, находились старые выцветшие джинсы, подколотые в коленях.

— Это не?.. — начало было я, но вовремя осеклась, не зная, уместно ли будет поминать покойную мать Верены.

— Да-да, знаменитые мамочкины гиганты. Те самые, из рекламы, — спокойно ответила Верена.

Я положила руку на стекло. У меня перед глазами вновь предстали все те ролики, в которых Юлайла прорывалась сквозь фотографии. Она никогда не была такой толстой, как мне казалось по телевизору. Ее джинсы-великаны не налезли бы сейчас на меня. Я приблизилась к стеклу, чтобы получше рассмотреть джинсы. Юлайла Баптист всегда была для меня не столько человеком, сколько мифологическим персонажем, идеологической фигурой. Но теперь я воочию видела ее джинсы. Рядом со мной стояла ее дочь. Я рассмеялась. Ничего не могла с собой поделать.

Верена налила мне стакан холодного сладкого чая (105 ккал) из кувшина и пригласила сесть за стол.

— Я когда-то была баптисткой, — сказала я, все еще глазея на легендарные джинсы.

— Та еще голгофа, правда?

— Хуже.

И я поведала Верене свою историю: как я увидела ее мать по телевизору, как вступила в ряды баптисток, как познакомилась с Глэдис и как женщины плакали, когда узнали о смерти Юлайлы.

— Ты, должно быть, ненавидела меня, — сказала Верена. — Я все еще получаю письма с угрозами и оскорблениями, хотя, казалось бы, десять лет прошло. «Вы отняли у меня мечту стать худышкой!» Вот что пишут. Меня угрожают убить чуть ли не каждую неделю.

Верена рассказала, что в первые несколько лет после того, как она закрыла клиники, рассерженные баптистки преследовали ее и угрожали. Они устраивали сходки и встречи по всей стране. На онлайн-аукционах можно было найти баптистские коктейли с истекшим сроком годности, как будто с годами они становились лучше, как хорошее вино. Некоторые откапывали где-то старые замороженные обеды, брошюрки, рекламки и прочие «сувенирчики», связанные с Юлайлой Баптист. Кое-кто дошел до того, что осквернил могилу Юлайлы: стамеской выскоблил с надгробия слова «любимая мама», видимо, в попытке уничтожить любую связь между канонизированной Юлайлой и грешницей Вереной, даже после смерти. Верена призналась, что меняла надгробие трижды.

Я спросила Верену, сидела ли она когда-нибудь на диете. Впрочем, для меня ответ и так был очевиден.

— Не-а, я могу есть все, что захочу, и не набирать при этом вес, — ответила она. — В этом я пошла в папочку. В детстве я безумно хотела быть толстой, жирной даже, типа «Выкуси, мама!». Мечтала опрокинуть стереотипы, развенчать мифы. Моя няня была толстой. Такой круглой, мягкой, милой. Мне всегда хотелось ее обнять. А обнимать маму было все равно что обнимать вязанку веток — только кости да острые углы.

— Но если ты никогда не была… — нет, я не могла произнести это слово. Я никогда не произносила «толстый» вслух, не говоря уже о слове на «ж» («жирный», а не то, что вы подумали!); ненавидела, как эти слова звучат. Я предпочитала эвфемизмы, вроде «полный», «пышный», «пухлый», даже «фигуристый» и «сдобная булочка». Однажды я описала себя как обладательницу размера одежды из четырех букв. Но никогда как «жируху». — Если ты никогда не была…

— Толстой, — вставила Верена.

— …тогда почему тебя так волнуют диеты? Зачем ты написала об этом книгу?

— Чтобы рассказать правду, исправить хотя бы часть вреда, который нанесла мамочка, если бы это было возможно. Моя семья сколотила состояние на несчастных, уязвимых, неуверенных в себе женщинах. Теперь это состояние принадлежит мне, и добыто оно нечестным путем. Осознание этого камнем лежит у меня на сердце. Когда я думаю об этом по ночам, мне становится плохо.

Я читала в интернете, что, по слухам, состояние Верены Баптист оценивается в двести миллионов долларов. Я хотела пошутить, что один кроваво-красный кирпичик — а то и два — в «Доме Каллиопы» принадлежат мне, но не стала. Верена выглядела подавленной. Она сказала, ее родственники негодовали, когда она выпустила книгу; некоторые близкие и сейчас не разговаривают с ней.

— Правда — путь одиночки. Но теперь это не важно. У меня новая семья. Лучше старой.

Верена сказала, что не собирается писать еще одну книгу, «Приключения в Диетлэнде» была ее первой и единственной. Сказала, что не видит себя писательницей, а скорее филантропом, активисткой. У нее был диплом психотерапевта, но она больше не практиковала.

Мне стало интересно, уж не пыталась ли Верена покопаться в моей голове, разложить меня по полочкам? Я все ждала, когда же она объяснит, почему пригласила.

— Ты работаешь вместе с Джулией?

— Боже, нет. Мы с Джулией познакомились на конференции несколько лет назад. Она интересуется моей работой и время от времени заходит поболтать. Была пару дней назад. Сказала, ее стажерка, Лена, кажется…

— Лита.

Я впервые произнесла имя девушки вслух.

— Точно, Лита. Джулия сказала, Лита хотела бы, чтобы я встретилась с тобой. И вот ты здесь.

— Это Лита дала мне твою книгу.

— И прекрасно, что она это сделала. Я всегда рада возможности познакомиться с интересными женщинами. Я как… коллекционер. Собираю интересных женщин.

Да, в ее доме и вправду было много женщин. Она потянулась через стол и ласково потрепала меня по руке. За последние годы ко мне мало кто прикасался, но я позволила это сделать Верене и Джулии.

Я рассказала Верене о том, как Лита шпионила за мной, и о том, как Джулия попросила прислать ей все адреса «девочек Китти».

— Какова история Джулии?

— Она живет в мире тайн, заговоров и интриг; хочет, среди всего прочего, разоблачить империю «Остен Медиа». Выматывающая и опустошающая работа, как по мне. Она надеется, ты поможешь ей нарыть компромат на Китти.

Так вот чего хотела Джулия. Но вряд ли я была идеальным человеком, чтобы копаться в грязном белье небожительницы индустрии моды. Я ведь даже не работала в офисе.

— Когда она сказала, что такая, как ты, пишет за Китти, мне захотелось с тобой познакомиться, — продолжала Верена.

— Такая, как я?

Я прекрасно поняла, что Верена имела в виду; меня сильно оскорбили ее слова.

— Люди наверняка критикуют Китти за то, что в ее штате, как и на страницах журнала, одни худышки. Ведь она могла бы заявить: «Эй, моя специальная помощница толстая!» Все равно что сказать: «Я не расистка, моя лучшая подруга черная!» Самое обидное, что она даже не хочет, чтобы ты работала в башне «Остен Медиа».

— Она сказала, отдел кадров предложил мне работать на дому, — вставила я.

— Ты и вправду в это веришь, изюминка?

Вместо того чтобы смотреть на Верену, я уставилась в окно: небольшой сад на заднем дворе окружали высокие деревья, прямо под окном цвели розы — красные рубины на зеленом полотне. Я подозревала, что и щеки мои в то мгновение были такими же красными. Я ощущала себя огромным китом, выброшенным на пляж из красного песка, уродливым фантасмагорическим существом в паноптикуме.

— Я не хочу так выглядеть, ясно? Я ненавижу свое тело. И совсем не нуждаюсь в том, чтобы мне напоминали, что люди обо мне думают.

— Это их проблемы, не твои. Ты такая, какая есть.

Я ничего не ответила, только челюсти сжала.

— Я сказала что-то не то? — растерянно моргнула Верена.

— Не люблю, когда меня называют толстой.

— Поня-я-ятно, — протянула Верена. — Извини, если обидела. Я не считаю, что избыточный вес — это плохо. Я думала, мы с тобой на одной волне, но теперь понимаю, почему Лита хотела, чтобы мы встретились.

— А я вот не понимаю. — Хоть Верена и извинилась, я все равно была расстроена. — Тебе-то легко говорить, что в избыточном весе нет ничего плохого. Попробовала бы сама жить так, как я.

У Верены была полная мать, но это не одно и то же. Я сообщила Верене, что очень скоро избавлюсь от лишних килограммов, что через несколько месяцев мне предстоит операция по снижению веса.

— Диеты не работают, ты сама так написала. Пришло время для меня сделать решительный шаг.

— Такой посыл ты вынесла из моей книги? — ахнула Верена. Не будь она от природы бледной, все бы краски точно исчезли с ее лица. — Ох, Плам, не делай этого. Не уродуй себя. Я прошу тебя подумать еще раз.

«Началось», — подумала я. Еще одна худышка, вроде мамы, пытается меня отговорить.

— Все решено, — твердо сказала я.

— Единственное отличие моей матери от хирурга, который будет тебя оперировать, — это то, что у моей мамы не было медицинской лицензии. И то, и то — мошенничество.

Краска выступила на ее бледных щеках. Она собиралась сказать что-то еще, но сдержалась. Вместо этого положила обе ладони на стол и глубоко вдохнула. Сразу можно было понять, что она из тех, кто старается не терять самообладания, что бы ни происходило. Известие о моей операции огорчило ее. Я следила за ней: мрачные мысли морщинами проступали на лбу, и я словно чувствовала, как из этих мыслей выкристаллизовывается некое решение. Внезапно лицо ее просветлело. Она выпрямилась и взглянула мне прямо в глаза:

— А как ты собираешься платить за операцию?

Я сказала ей, что моя страховка покрывает часть суммы. Оставшиеся семь тысяч долларов, которые я буду должна, заплачу как-нибудь сбережениями или возьму кредит.

— А что же насчет послеоперационных расходов? На новую одежду, на пластику. Ты ведь понимаешь, что одной операцией дело не ограничится. Если стремительно похудеешь, кожа будет свисать с костей. Добавь сюда еще всякие медицинские процедуры, если возникнут осложнения.

Я уже начала покупать одежду, но знала, что Верена права насчет пластических операций и других расходов. Я еще раз повторила, что как-нибудь найду способ заплатить за все.

— Давай заключим сделку, — предложила она. — Я дам тебе двадцать тысяч долларов. Ты ведь была баптисткой, значит, платила взносы и покупала помои, которые они называли едой. Учитывая боли, страдания и недомогания, плюс проценты, я должна тебе двадцать тысяч.

Я хотела было рассмеяться, думая, что она шутит, но ее серьезный пронизывающий взгляд говорил об обратном.

— Двадцать тысяч — это много денег для тебя, для меня же это сущие крохи, — добавила Верена.

— И что я должна сделать?

— Я хочу, чтобы ты серьезно подумала о том, нужна ли тебе операция. Сделанного не воротишь. Если что-то пойдет не так, это погубит тебя.

— Я уже взвесила все плюсы и минусы.

— Я имела в виду, подумать об этом немного в другом ключе.

Что ж, мне все равно необходимо было заключение психолога — этого требовали врач и страховая компания. А Верена была дипломированным специалистом, хоть и не практиковала больше. Видимо, Верена подумала о том же самом.

— Мы могли бы встречаться в течение нескольких следующих недель, — предложила она. — Я буду давать тебе задания, которые помогут понять, правильный ли ты делаешь выбор.

— Какие задания?

— Ничего особо сложного. Если ты в конце концов решишься на операцию, я подпишу заключение и дам тебе деньги. Если решишь не делать операцию, я отдам тебе деньги. Ты выигрываешь в любом случае.

— Разве платить своей пациентке не против правил?

— Правила меня не интересуют. Да, не думай обо мне как о психотерапевте. Воспринимай меня как… дочь Юлайлы Баптист. Помнишь, когда ты стала баптисткой, ты принесла «Клятву баптиста». Ты стала частью семьи.

Я помнила. При других обстоятельствах я бы обрадовалась двадцати тысячам — даже в мечтах я не воображала себе, что кто-то даст мне такую сумму, — но все казалось таким нереальным, даже пугающим. Всего несколько недель назад я и представить себе не могла, что буду сидеть под рамкой с великанскими джинсами Юлайлы Баптист и разговаривать с ее печально известной дочерью. А привела меня сюда Лита. Я думала, она просто шатается за мной по окрестностям, но она вела меня. Вперед или назад? Это еще предстояло узнать.

— Я ощущаю ответственность за бывших баптисток, — сказала Верена. — Все из-за чувства вины.

— Нас по всей Америке много.

— Я знаю. Но одна из вас сидит здесь, прямо передо мной. Плам, я не прошу тебя подписать контракт кровью. Ты можешь изменить решение в любое время.

Я подумала о том, что смогу позволить себе на двадцать тысяч. Это же все равно что в лотерею выиграть. Я понимала, что Верена будет делать все возможное, чтобы отговорить меня от операции.

— Хорошо, почему бы и нет? — согласилась я, решив ей подыграть.

— Отлично, — просияла Верена. — Мы назовем это «Новая программа баптисток». Первоначальная программа не увенчалась успехом, но на этот раз все будет по-другому. «Новая программа баптисток» полностью преобразит тебя, я обещаю.

*** * ***

Закат

Каждый день на третьей странице газеты Daily Sun появлялось цветное изображение на всю полосу — фотография полуголой девицы. Британская газета, которая публиковала интервью премьер-министров и помогала избирателям определиться с кандидатами на выборах, десятки лет печатала фотографии молодых девушек с обнаженной грудью. Эти «девочки с третьей страницы», как их любовно называли, иногда после этого становились успешными моделями или строили карьеру в реалити-шоу. Некоторые из них в итоге погибали от рук бывших парней или ревнивых любовников, но ведь такое может случиться с каждой девушкой. На протяжении многих лет проводились вялые кампании без особого энтузиазма, чтобы запретить подобные фотографии в газете, но ни одна из кампаний ничего не добилась.

Новоиспеченный генеральный директор подразделения газет и журналов в «Эмпайр Медиа», женщина лет сорока — первая женщина на этой должности за все время существования компании, — представляла собой новое поколение, однако, как и ее предшественники-мужчины, традиционно продолжала публиковать фотографии девушек на третьей странице и игнорировала все поступающие на эту рубрику жалобы. «Эмпайр Медиа» владела газетами и телеканалами в Соединенном Королевстве, США, Гонконге и Австралии. «Солнце «Эмпайр Медиа» никогда не померкнет», — любил говаривать основатель компании. Генеральный директор знала о том, что произошло в Лос-Анджелесе с Симмонсом и Грином — газеты и новостные каналы «Эмпайр Медиа» освещали это событие по полной. «Кто такая Дженнифер?» — спрашивала нас первая полоса Daily Sun. Генеральный директор по-своему симпатизировала Дженнифер, кем бы она ни была, ведь загадки и тайны всегда хороши для газетного бизнеса. И все было прекрасно, пока… однажды утром генеральный директор не получила известие о том, что ее брат-близнец и его маленький сын были похищены по пути в Шотландию. Прошло несколько дней перед тем, как похитители вышли на контакт — до этого гендиректор и ее семья не знали, чего от них хотят похитители. Когда же требование, наконец, пришло, оно показалось смехотворным. Гендиректор не смогла сдержать хохота. Похитители не требовали выкуп. Они хотели, чтобы гендиректор положила конец «клубничке» на третьей полосе. Вернее, они требовали перемен… «Больше никаких голых сисек, — читалось в записке, подписанной Дженнифер, — мы хотим хуи!»

«Дилетанты, — подумала гендиректор, — не понимают, с кем связались». Ее невестка не находила места от страха и гнева и требовала, чтобы золовка дала похитителям то, чего они хотели. Гендиректор же воспринимала ее как избалованную, испорченную, неуравновешенную женщину, не имеющую деловой хватки. «Мы будем вести переговоры, — отрезала она, не поддаваясь на мольбы невестки, — просто так не сдадимся». «У них мой муж и ребенок! — не унималась та. — Опубликуй столько членов, сколько они потребуют!»

Гендиректор, несмотря на свою любовь к брату, отказалась. В компании она всячески оправдывала репутацию «железной леди» и не могла дать слабину, особенно в такой сложной ситуации. Быть женщиной нелегко в мире, которым заправляют мужчины. Гендиректор и лондонская полиция ожидали дальнейших сообщений от похитителей. И дождались… в виде скальпа со светлыми волосами в ламинированном бумажном пакете, который доставил почтальон. В семье гендиректора все были блондинами, но судмедэксперты установили, что скальп, судя по характерным залысинам, принадлежал ее брату-близнецу, а не племяннику.

На следующий день на третьей полосе Daily Sun не было сисек. Вместо этого на странице красовалась фотография мужчины с ничем не прикрытым членом. Каждый день после этого на третьей странице публиковались мужские фотографии с членами, как и требовали похитители.

«Дикари!» — единственный комментарий, который официально дала генеральный директор относительно этих преступников. Снятый с жертвы скальп убедил ее, что похитители — американцы.

Стоило сиськам на третьей полосе смениться членами, жалобы лавиной накрыли редакцию газеты: от правозащитных организаций, родителей и даже политиков с требованием убрать неприличные фотографии. Продавцы многих газетных киосков стали прятать с прилавков выпуски Daily Sun, чтобы ненароком никого не обидеть, и доставали их только по требованию покупателей. Которых, к слову, становилось все меньше и меньше. В течение первой недели тираж газеты пришлось сократить вдвое — многие партнеры просто отказывались закупать газету, даже брать ее в руки отказывались. В ходе опросов в средствах массовой информации мужчины признались, что им стыдно читать газету. «Я не гомик!» — заявил один из опрашиваемых. Гендиректор понимала, что пенисы — огромная угроза ее бизнесу. Пикантные фотографии женщин всегда сходили компании с рук. Женщины знали свое место, с мужчинами все было не так просто.

Пока члены продолжали появляться на третьей полосе Daily Sun, продолжались и поиски похитителей. Вся ситуация подробнейше освещалась в СМИ — руководители «Эмпайр Медиа» были тесно связаны с городской полицией, парламентом и Службой безопасности. Под подозрение попали все американки с именем Дженнифер, проживающие в Соединенном Королевстве.

Одна такая Дженнифер через спутниковую связь приняла участие в программе Шэрил Крейн-Мерфи. Дженнифер Чу, тридцатидвухлетняя уроженка Сиэтла, училась в магистратуре Лондонской школы экономики на кафедре международных отношений. Женщину сутки держали в полицейском участке и допрашивали.

Шэрил Крейн-Мерфи сидела за своим столом в Нью-Йорке. На лацкане ее пиджака можно было заметить прямоугольный значок со «звездами и полосами».

— Не самые лучшие времена для Дженни-американок, не так ли? — спросила она в камеру, обращаясь одновременно и к Дженнифер, и к зрителям.

— Все равно что искать иголку в стоге сена, — согласилась Дженнифер Чу. — Они хоть понимают, сколько нас по всей Великобритании? Дженнифер — одно из самых распространенных женских имен.

— Вопрос, который всех нас очень сильно волнует — а говорю я сейчас от лица моих американских зрителей, — что, черт возьми, у вас там в Великобритании происходит? У вас и вправду там в ежедневной газете печатают фото обнаженных леди?

— Уже не печатают, — ответила Дженнифер Чу, сдерживая торжествующую улыбку. Она рассказала, что когда впервые приехала в Лондон, была шокирована не только откровенными фотографиями в самой обычной информационной газете. Знаменитые красные телефонные будки пестрели объявлениями об услугах проституток, а в любом газетном киоске или угловом магазинчике продавцы не только не прятали порножурналы на отдельных полках в глубине, но выставляли их на витрины и продавали наряду с самими ходовыми изданиями. «Этот город — как один большой квартал красных фонарей! Я знаю, что похитители жестоко обошлись со своей жертвой, но своим требованием они оказали городу огромную общественную услугу».

А пока фаллосы так и продолжали представать взору читателей Daily Sun, похитители обратили внимание уже на следующую цель. Townsend’s была крупнейшей в Великобритании сетью газетных киосков и магазинов журналов — точки были разбросаны везде: на каждом вокзале, у входа на станции метро, в торговых центрах и аэропортах. На витринах красовались обычные модные журналы, журналы по декору и обустройству быта, финансовые издания и желтая пресса. Но и здесь невозможно было скрыться от мужских журналов: хотя их и не выставляли на главные витрины, но лежали они на уровне глаз, где любой мог их увидеть, даже не на самых верхних полках. На обложках обычно две, а то и три девушки поглаживали едва прикрытые соски, обнимали и ласкали друг дружку, целовались.

После скандала в «Эмпайр Медиа» руководство Townsend’s получило угрожающую записку от Дженнифер, которую полиция сочла достоверной. Дженнифер требовала изъять все мужские журналы из торговых точек Townsend’s и заменить их на мягкую гей-порнографию. Руководство Townsend’s не стало тянуть и приняло незамедлительные меры. Киоски и магазины заполнили журналы с мускулистыми, загорелыми обнаженными красавцами с безволосыми, блестящими от масла торсами и выпирающим из трусов мужским достоинством (в тех случаях, если на моделях вообще были трусы!). Мужчины на обложках дерзко поигрывали со своими сосками и прикрывали рукой (quasi) пенис.

После такой реновации киоски и магазины Townsend’s заполонили девушки и женщины. Было непривычно и забавно видеть на прилавках изображения обнаженных, возбужденных мужчин. Для женщин все это походило на комнату смеха в парке развлечений, для мужчин же — на королевство кривых зеркал, где все было не так, как должно быть. Вернее, не так, как было прежде. Мужчинам неудобно было теперь ходить в магазин за газетами и журналами, ведь они неизбежно там сталкивались с хихикающими и поглядывающими с ухмылкой женщинами. Бизнесмены в костюмах от Armani пытались вести себя достойно, проходить мимо рядов и стеллажей с гордо поднятой головой, но это было сложно со всеми этими мужскими ягодицами, торсами и лукавыми взглядами с обложек, так и говорящими: «Трахни меня! Обладай мной!»

Вскоре и весь Лондон запестрел изображениями сексуальных мужчин с неприкрытой мольбой «Трахни меня!» во взгляде. Больше угроз похищений и убийств от таинственной Дженнифер — меньше изображений женских тел по всему городу. Чувственные мужские губы, торсы, ноги, накачанные руки, ягодицы мелькали на билбордах, в рекламах в метро и на автобусах — достаточно, чтобы скрасить день любой проходящей мимо девушке. Раньше на обложках как мужских, так и женских журналов изображались женщины, теперь их место заняли мужчины. Лондон на глазах преображался: почти с каждого рекламного щитка, стены объявлений, да и просто с любой поверхности, на которую можно было что-то налепить, на горожан смотрели не безупречные модели со смоки айс или фигуристые красавицы, а мужчины и молодые парни. Обычный лондонец, предполагаемый зритель всего это, больше не был зрителем. У города появились зрительницы.

Лондон и раньше страдал от наплыва туристов, но после преображения город заполонили женщины из других стран: все хотели вживую посмотреть, что и как тут происходит. Но были у реновации и непредвиденные последствия. В Лондоне должен был состояться следующий саммит «Большой восьмерки», но мировые лидеры выразили недовольство происходящим в городе. Президент Франции неодобрительно отозвался об одной рекламе на британском телевидении, в которой мужчина мыл волосы новым шампунем с цветочным ароматом. Актер в рекламе так увлекся процессом, что, массируя намыленную голову, издавал вздохи удовлетворения и стоны удовольствия. «Глобальные вопросы и мировые проблемы не будут восприниматься серьезно в такой обстановке», — прокомментировал президент Франции. Другие мировые лидеры поддержали его, и саммит «Большой восьмерки» был перенесен из Лондона в Берлин.

Вскоре после этого был взят в заложники имам мечети в Ист-Энде. Пока его держали в плену, во все городские СМИ было разослано видеообращение, в котором имам призывал богобоязненных мусульман (мужчин!) носить на глазах повязки. «Это неправильно, что женщины должны скрывать тела и лица от мужских взглядов. Кто от этого страдает больше: женщины, совершившие гнусное преступление, просто родившись женщиной, или мужчины, которые относятся к женщинам как к собственности? Если вас оскорбляет вид непокрытой женщины, оставайтесь дома или наденьте на глаза повязку. А еще лучше — залейте глаза кислотой. Тогда вы больше не увидите того, что так сильно вас оскорбляет».

Был ли Нью-Йорк следующей целью? Это все хотели знать.

*** * ***

Мы с Вереной сидели на скамейке напротив Остен-тауэр, наблюдая, как рабочие возводят бетонные ограждения.

— Защита от взрывов бомб, — протянула Верена, откусывая приличный кусок от своего сэндвича. — Им известно больше, чем нам.

События в Лондоне только начали разворачиваться, поэтому неудивительно, что вскоре поползли слухи о том, что по эту сторону Атлантики под угрозой находилась империя «Остен». Прищурив глаза, я взглянула на сверкающую серебром башню. Если «Остен Медиа» — следующая цель таинственной Дженнифер, то рассиживаться на скамейке перед главной цитаделью империи было не очень-то хорошей идеей, но Верена захотела сама посмотреть, не происходит ли там чего, и пригласила меня провести с ней обеденный перерыв.

— Нет, ты только послушай, — вновь заговорила Верена и зачитала отрывок из свежего номера New York Daily, который кто-то оставил на скамейке: — «Во внутренней переписке сотрудников империи «Остен Медиа», часть которой по неизвестной причине утекла в сеть, можно откопать множество любопытных деталей. В частности, основатель империи Стэнли Остен поручил редакторам девяти модных журналов убрать из готовящихся выпусков все упоминания об оральных половых актах, назвав это «разумной предупредительной мерой в такие неспокойные времена». В ответ на эту новость известная компания по продаже женского белья V******** S***** пригрозила отозвать рекламу из нескольких изданий «Остен Медиа», включая молодежный журнал Daisy Chain».

Верена засмеялась, вырвала статью из газеты и положила в карман. Она уже прикончила сэндвич, свой же я держала в руке, все еще завернутый в вощеную бумагу: тунец с салатом и помидорами на ржаном хлебе. Я была голодна; на завтрак я съела только небольшую порцию овсянки (105 ккал) и зеленое яблоко (53 ккал). Уже прошло полдня, но я не спешила приступать к сэндвичу. В моей руке он был словно кирпичик в бумаге, что скрывала под собой тонны майонеза и сотен пять, а то и шесть, калорий.

— Вообще, мне не следует смеяться над всем этим, — сказала Верена. — Ненавижу жестокость, насилие и разрушение. Мои родители погибли в мясорубке из огня, осколков стекла и раскаленного металла.

Я представила, как языки пламени пожирают гигантские джинсы Юлайлы Баптист.

Верена отложила газету и уставилась на сэндвич:

— Ты что, так и не собираешься его есть?

— Это не входит в мою программу.

— Забыла, что ты теперь следуешь «Новой программе баптисток»? Повторяй за мной: «Никакого взвешивания и подсчета калорий!»

— Никакого взвешивания и подсчета калорий, — как попугай повторила я. За двадцать тысяч я готова была повторять все, что она попросит.

— Вот теперь другое дело. По «Новой программе баптисток» можешь есть все, что только захочешь.

— С таким подходом твой бизнес долго не продержится, — хмыкнула я.

— Ты знаешь, что индустрия снижения веса в истории самая прибыльная из обреченных на провал по определению?

— Знаю, читала в твоей книге.

Верена встала и направилась к угловому ларьку, чтобы купить шоколадный батончик. Сегодня на ней была выцветшая туника и джинсы; светлые волосы заплетены были в свободную, немного небрежную косу. Множество сотрудниц «Остен Медиа» спустились со сверкающих высот и разбрелись по ларькам с едой и кафешкам, чтобы «пощипать травку» в окружении простых смертных. Что ж, даже гламурным красавицам нужно питаться. Мне не нравилось сидеть там, где они все время проходили; но больше всего я боялась столкнуться с Китти. Когда я всматривалась в толпу, разыскивая Китти, какая-то женщина опустилась рядом со мной на скамейку. Она была закутана в бежевый тренчкот, несмотря на то, что сегодня было чудовищно жарко, а на небе не наблюдалось ни единого облачка. Глаза женщины скрывали большие черные солнцезащитные очки, а к уху она прижимала серебристый смартфон.

— Я не говорю с тобой, но говорю с тобой, — вполголоса произнесла женщина.

— Что? Вы… это мне?

— Конечно, тебе.

Женщина на долю секунды приподняла очки; я узнала Джулию. Она вновь опустила очки, отвернулась и, глядя в противоположную сторону, все еще не отнимая смартфон от уха, спросила:

— Сплетни про Китти есть?

Увидеть Джулию при свете дня было все равно что встретить привидение.

— Почему ты спрашиваешь меня?

— Ты теперь мой информатор. Мне нужны сплетни. Это ради благого дела.

Я не сказала, что знаю о планируемом разоблачении империи «Остен», — я знала тайну Джулии и была рада, что она не знает, что я знаю.

— У меня есть ее список идей для грядущих выпусков.

— Супер, — обрадовалась Джулия. — Перешли мне.

Это была не просьба, почти приказ.

— Как дела у Литы? — спросила я. Я думала о Лите и Джулии как о напарницах, хотя и никогда не видела их вместе.

— Она наконец вернулась к работе. Знаешь, она немного непредсказуемая.

Как ни странно, я скучала по Лите. Она появилась из ниоткуда, всюду следовала за мной по пятам, а потом просто исчезла. Я хотела и в то же время не хотела увидеть ее снова.

Верена вернулась с шоколадкой; она хотела было обнять Джулию, но та побледнела, отшатнулась, встала и обвела нас отсутствующим, невозмутимым взглядом, все еще прижимая телефон к уху.

— Меня не должны видеть рядом с вами, особенно с тобой, — негромко сказала она, указывая носом туфли на Верену. Она притворилась, что разговаривает по телефону, — улыбалась и шевелила губами, хотя с них не слетало ни единого звука. Наконец, она сказала: — Мне пора. У меня конференц-звонок с западным побережьем по поводу карандашей для губ, — и в следующую же секунду скрылась в толпе.

— Бедняжка, паранойя когда-нибудь сведет ее с ума, — сказала Верена, все еще мониторя взглядом бетонные ограждения. Когда я попросила ее рассказать мне побольше о Джулии, она выложила, что всего сестер Коул пять, и у всех имена начинаются на «Дж»: Джулия, Джози, Джиллиан, Джасинта и Джессамин. Изначально их фамилия была «Коулмуж», но они убрали суффикс «муж». Все сестры работали в СМИ или в индустрии моды, все пятеро под прикрытием, как Джулия.

— Они как сектантки, заговорщицы, — хмыкнула Джулия. — Живут в мансарде одного здания в Трайбеке. Вещие сестрички. Как ведьмы из «Макбета», только тех было три.

В душе шевельнулась холодная скорлупка страха, когда я подумала об электронных адресах. Но я постаралась выбросить эту мысль из головы. Будет лучше, если вообще не буду знать, для чего Джулии адреса. «Тогда тебе не придется лгать».

— Я не должна тебе этого говорить, — продолжала Верена, — но ни у одной из сестер Коул нет груди. Их мать умерла от рака молочной железы, когда самой младшей из сестер было два. У всех у них генетическая предрасположенность к онкологии, так что, когда каждой из них исполнялся двадцать один год, они одна за другой в качестве профилактики согласились на радикальную мастэктомию.

Я вспомнила, как невольно заглянула под блузку Джулии еще в «Уголке красоты»: я видела вытатуированную у нее на грудной клетке розу с шипами. Джулия была в бюстгальтере, так что я не заметила отсутствия грудей.

Осторожно, чтобы не раскрошить сэндвич, я оторвала корочку от ломтика ржаного хлеба и медленно прожевала. Затем не удержалась и вытащила не испачканную майонезом помидорку из-под листа салата и положила на язык. Затем еще одну. Откусить кусочек от сэндвича и насладиться тунцом как подобает я боялась. Дома я часто ела тунца, но всегда с обезжиренным майонезом. Настоящий майонез был другим. Стоило мне вкусить нормальной еды, я не могла остановиться. Я хотела большего. Целыми днями я ходила вокруг еды на цыпочках, как ходят вокруг люльки спящего младенца, боясь ненароком разбудить. Одно неверное движение — ребенок просыпается, начинает кричать и плакать. С голодом точно так же. Стоит ему проснуться, он начинает истошно орать, и есть лишь один способ заткнуть его.

— Если ты все равно собираешься делать операцию, то почему не ешь вкусности, которые любишь? — спросила Верена. — После операции ты сможешь есть только детские пюрешки, и то совсем чуть-чуть. Почему бы не наслаждаться жизнью, пока не наступил тот самый день?

— Врач сказал, я должна придерживаться диеты, иначе коррекция веса потом будет затру… О боже, это Китти, — выдохнула я, заметив в толпе знакомые змеиные кудри. Я отвернулась, сгорбилась и закрыла лицо руками. Стокилограммовой женщине невозможно было раствориться в толпе по определению, но я пыталась.

Когда Верена заверила меня, что Китти уже ушла, я подняла глаза и увидела, как огненный затылок Китти исчезает за стеклянными дверьми.

— Как, по-твоему, Китти относится к тебе? — спросила Верена, но я сказала, что не хочу говорить о Китти.

— Баптистка не боится смотреть правде в лицо.

— Нужна мне эта Китти! После операции я даже не буду на нее работать. Мне на нее плевать.

— Плевать, говоришь? Ты целыми днями притворяешься ею и пишешь от ее лица. А стоит ей появиться в нескольких метрах от тебя, шарахаешься. Я бы сказала, она — важная часть твоей жизни. А теперь я хочу, чтобы ты отчетливо произнесла вслух, что, по-твоему, думает о тебе Китти.

Вновь взглянув на сверкающую башню, я представила себе Китти в ее залитом солнечным светом кабинете на тридцатом этаже. Как бы она ни улыбалась мне, я всегда чувствовала, что противна ей. Но мне легче было не думать об этом.

— Давай, — подстегивала Верена. — Дай волю чувствам, загляни глубоко в себя. Если уж я смогла в печати разнести в пух и прах свою мамашу, то и ты сможешь.

Я провела пальцем по сэндвичу, даже под хлебом чувствуя подушечкой холод тунца. Я жаждала вонзить зубы в бутерброд. Но вместо этого я обратила весь голодный гнев на Китти.

— Если бы Китти или любой другой женщине из редакции Daisy Chain предложили выбор — выглядеть как я или лишиться руки, ноги, почки, жизни и далее по списку, — они, вероятно, выбрали бы смерть или расчленение, — выдавила из себя я. — Теперь довольна?

— Почти. Продолжай.

— Та башня Остен, поднимающая в небеса, подобно бобовому стеблю, вместо волшебных бобов производит журналы, книги и телешоу, рассказывающие женщинам, как избежать превращения в такую, как я. Я — самый страшный кошмар любой американки. То, с чем они борются всю жизнь — сидят на диетах, занимаются спортом и делают пластические операции. Все ради того, чтобы не выглядеть как я.

— Продолжай-продолжай.

— Китти не хочет даже, чтобы я работала в офисе. Я — воплощение всего, что она так ненавидит.

Говорить было больно, но так приятно.

— Ты — та самая внутренняя толстушка, которая живет внутри Китти. Такие, как Китти, питаются болью и страхом. Она как пиявка или нефтеналивной танкер в Мексиканском заливе. Высасывает из тебя все соки.

— Я предпочитаю не думать об этом. Просто не замечаю, и все.

Если не обращать на что-либо внимания, поздно или рано это перестает быть для тебя реальным.

— Ты о многом предпочитаешь не думать. Скажи: «жир»!

— Я не люблю это слово.

— Знаю, что не любишь. Поэтому ты и должна сказать его вслух.

— Жир, жир, жир, жир, жир, — заладила я, выбрасывая недоеденный сэндвич в урну рядом со скамейкой, куда он приземлился с еле слышным шуршанием бумаги. — Обедать с тобой совсем не весело.

— Быть баптисткой никогда не было весело.

Верена захотела посмотреть, где я живу, так что мы поехали в Бруклин на метро. Меня совсем не радовала перспектива приглашать Верену к себе, но это было лучше, чем сидеть на скамейке у Остен-тауэр и гадать — взорвут — не взорвут.

Она не ожидала, что у меня будет такая большая квартира. Я сказала, что она принадлежит двоюродному брату мамы, журналисту в постоянной командировке. Я объяснила, что выросла в доме его матери на Харпер-лейн. Название Харпер-лейн прозвучало чудаковато и старомодно, хотя дом и находился в Лос-Анджелесе. О Мирне Джейд, призраке детства, я умолчала. Верена была психотерапевтом, и я не спешила подавать ей на блюдечке такой лакомый кусочек информации о моем прошлом.

«Сдается мне, это и есть официальное начало «Новой программы баптисток», — думала я и задавалась вопросом: когда же Верена начнет копаться в моей голове и раскладывать мои чувства по полочкам? Форма заключения психолога от страховой компании лежала на столе прямо перед носом Верены, но я сомневалась, что моя новая знакомая подпишет ее вот прям так сразу. Верена выразила желание сначала осмотреть квартиру. Я ждала, когда начнется «допрос», и взволнованно обводила взглядом комнату — не лежит ли на виду что-нибудь, что выявит мои потаенные страхи и желания. Почти полгода в моей квартире не было гостей, только арендодатель заходил пару раз. Моя квартира была только моей обителью, тайным местом, убежищем, настолько личным, что пахла только мной. Я обиделась: и на Верену — за то, что она напросилась ко мне, и на себя — за то, что поддалась уговорам.

Верена спросила, может ли она осмотреть мою спальню; я кивнула, полагая, что убрала всю свою тайную одежду в шкаф, но стоило Верене только приоткрыть дверь, я сразу же заметила через проем поясок, висящий на ручке комода. Зачем такой, как я, изящный поясок, наверняка подумает она. Но хуже было то, что поперек моей кровати небрежно лежало алое платье, как кровавая рана на белом одеяле. Платье принесли утром; я опаздывала, поэтому быстро раскрыла пакет, разложила платье на кровати, полюбовалась секунду и забыла о нем.

Верена, конечно, заметила его; невозможно было не заметить эти алые волны ткани, такого же манящего и одновременно пугающего цвета, как стены в ее доме. Она ничего не сказала, только склонилась над фотографиями в рамке, что стояли на комоде.

— Эта женщина похожа на тебя, — произнесла она, указывая пальцем на фотографию бабушки и ее сестры на набережной в Атлантик-Сити. — Если сделаешь операцию, больше не будешь похожа на нее, — добавила она, выпрямившись.

— Она умерла еще до моего рождения, — как бы небрежно бросила я, а втайне понадеялась, что Верена все же будет чувствовать себя ужасно.

Она ничего не ответила и вернулась в гостиную. Мы сели на диван, она достала из сумки блокнот и спросила, можно ли ей делать записи во время разговора. Она напомнила мне Литу — с блокнотом и ручкой наготове, вознамерившаяся изучать меня. Все эти новые знакомые, казалось, находили меня крайне занимательной. Я передала Верене заключение, которое ей нужно было подписать перед операцией, но она положила его под обложку блокнота, даже не взглянув. Сказав, что хочет мне что-то показать, она полезла в сумку, достала оттуда пузырек с какими-то таблетками и поставила его на журнальный столик между нами. Она объяснила, что ее коллега Руби на днях вернулась из Парижа, где и приобрела эти таблетки. Руби называла их «Отуркенриж», но это не было их официальным названием. «Отуркенриж» были диетическим препаратом, говоря точнее — препаратом для подавления аппетита. Они продавались во Франции уже два года.

— Я пила подобные таблетки, — сказала я. — Они не работают.

— Эти работают. Когда Руби была во Франции, она разговаривала с людьми, которые их принимали, — опрашиваемые потеряли много веса и совсем не хотели есть.

Верена также сообщила, что препарат производила американская компания, которая решила сначала выпустить его во Франции, так как не могла сразу же получить одобрение от Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов в США.

— Они и вправду помогают? — спросила я, изучая этикетку на пузырьке: надписи были на французском.

— Никакого чувства голода, вот что они дают. Отсутствие потребности. Искоренение желания поесть. Ты бы хотела их принимать?

— Я бы попробовала.

Тогда Верена признала, что у нее от проверенного источника из Франции есть свидетельства того, как у некоторых людей, которые принимали этот препарат, развились опасные для жизни осложнения. В частности, их кровеносные сосуды сужались настолько, что люди не могли дышать; сосуды душили их изнутри. Фармацевтическая компания отрицала какую бы то ни было связь этих осложнений с продуктом, а клинические испытания препарата в Соединенных Штатах уже завершились.

— Если бы препарат был доступен в Америке, а ты бы не собиралась делать операцию, ты бы стала его принимать, зная обо всех опасностях?

Если бы я знала, что таблетки действительно работают, я бы улетела в Париж первым же рейсом. Но вслух я, естественно, этого не сказала.

— Вполне возможно.

— Но почему?

— Потому что мне не нравится быть голодной. Я хочу, чтобы голод ушел.

Верена черканула пару строк в блокноте и убрала таблетки обратно в сумку. Затем она выпрямилась, закинула ногу на ногу и молча уставилась на меня. Она хотела, чтобы я начала рассказывать про себя — я знаю, как работают психотерапевты.

Вместо вступления я выпалила:

— Меня не домогались. — Я подумала, что лучше сразу это озвучить. — Врачи всегда предполагают, что ко мне приставали мужчины и поэтому я т… такая. Меня не домогались и не насиловали; просто хочу, чтобы ты знала.

Я говорила, а в голове слышала насмешливый шепот девчонок из школы: «Кому в голову придет насиловать ее?!»

— Понимаю, — кивнула Верена. — Твой избыточный вес не является следствием какой-то глубокой психологической травмы. Ты говоришь со мной, помнишь? На днях я была на конференции, где рассказывали, что жир защищает женщин от нежелательного внимания со стороны мужчин. «Женщины носят жир подобно броне!» — выдал известный психотерапевт.

Я представила себя Жанной д’Арк, которую играла в третьем классе в сценке на уроке всеобщей истории.

— Но я всегда была такой. С самого начала.

— Как твоя бабушка, знаю. Давай двигаться дальше.

И снова тишина. Она ждала, что я расскажу еще что-нибудь. Я вспомнила об алом платье на кровати. Я знала, что она его видела. Я решила, что будет лучше, если я сама подниму эту тему.

— Платье на кровати мое, — сразу выболтала я, будто слабонервный преступник, прижатый к стенке. — То есть оно для меня.

Не было смысла врать, что это подарок для кого-то другого.

— Ты покупаешь одежду, которую сможешь носить после операции?

— У меня целый шкаф, — кивнула я.

— Я не удивлена. Ты веришь, что внутри тебя заключена худышка, которая жаждет, чтобы ее освободили.

— Ты сейчас говоришь как Юлайла.

— Ты впитала в себя ее идеологию, не так ли?

И снова в сознании всплыла худенькая Юлайла с великанскими джинсами в руках. Та-дам!

— Как зовут ту худенькую женщину, которая заключена под всеми этими слоями жира?

— Она не отдельный человек, она — это я. Ну или будет мной. Скоро.

— Хорошо-хорошо, но давай все же дадим ей имя.

Я хотела было фыркнуть, но потом вспомнила, как, еще будучи подростком и последовательницей Юлайлы Баптист, думала о будущей себе как об Алисии.

Алисия — я, но не я.

— Думаю, мы можем называть ее Алисией, — ответила я. — Это мое настоящее имя.

— Хм… Настоящее имя для настоящей тебя, — протянула Верена и перевернула страницу блокнота. — Что сможет делать Алисия, чего не может Плам?

Я сразу же вспомнила про свой первый день в качестве баптистки и про дневник «Когда я похудею, я…^ТМ». С тех пор как я встретила Верену и прочла ее книгу, воспоминания о прошлом всегда накрывали меня неожиданно, и каждый раз — взрывной волной. Им не было места в моей жизни. Я хотела, чтобы они покинули меня.

Но Верена от меня не отставала, и мне пришлось ответить, что Алисия смогла бы спокойно шагать по улице, и никто бы не смотрел на нее косо, не смеялся бы над ней и не говорил гадости.

— А что люди говорят Плам?

Мне нравилось думать о Плам как о другой женщине, которая скоро превратится лишь в неприятное воспоминание из прошлого, не более того.

— Говорят: «Сядь на диету!», «Похудей!». Ржут как кони, хрюкают и мычат, когда она проходит мимо. — Она? И все же, когда я говорила, я говорила про себя. — Несколько недель назад я переходила улицу, и водитель крикнул мне из окна: «Хорошо, что я не врезался в тебя, жиртрес! Мою машину тогда можно было бы сразу сдавать в металлолом!» Все повернулись, чтобы посмотреть, кому он кричит. Все смеялись.

— И что ты отвечаешь людям на такие грубости?

— Ничего. Я просто притворяюсь, что не услышала их или что меня это не задевает.

Если не обращать на что-либо внимания, поздно или рано это перестает быть для тебя реальным.

— А в твоей… настоящей жизни что бы произошло?

— Они бы все получили по заслугам.

— Как?

— Боль. Страдания. Смерть.

— Спасибо за честность. Люди часто отпускают про тебя грубые шуточки?

Я сказала ей, что всячески стараюсь избегать ситуаций, в которых подобное могло бы произойти. Но мне все равно нужно было выходить из дома. Каждое утро перед тем, как открыть дверь, меня охватывал страх.

— А чего именно ты избегаешь? Поконкретнее, пожалуйста.

— Вечеринки, клубы, бары, пляжи, парки развлечений, самолеты.

Я поделилась с ней, что уже четыре года не летала на самолете. Один раз мужчина, сидевший рядом, попросил, чтобы его пересадили на другое место, так как мои телеса расплылись по его креслу. У меня не всегда получалось застегнуть ремень безопасности на животе, и каждый раз было стыдно просить у стюардессы удлинение. Тому были причины: стюардесс такие просьбы иногда выбешивали. Однажды вылет самолета задержали из-за того, что для меня не нашлось подходящего удлинителя; я готова была провалиться сквозь землю от стыда, в то время как остальные пассажиры хотели поскорее уже подняться ввысь. Стюардесса в хвосте самолета так разозлилась, что спросила у бортпроводниц в носу по громкоговорителю: «Вы уже нашли удлинитель ремня безопасности для леди в кресле 28B?» Все пассажиры разом обернулись в мою сторону. Недовольные взгляды, бормотание и шепотки продолжались минут двадцать, пока наконец на другом самолете не был найден подходящий удлинитель. Люди жаловались, что опоздают на стыковочные рейсы. Я предложила встать и покинуть самолет, но мне не разрешили, так как мой багаж был уже зарегистрирован и погружен. Это был последний раз, когда я летала.

— Мама прилетает в Нью-Йорк, если хочет видеть меня.

— А твой отец?

— Папа не может позволить себе поездку в Нью-Йорк. Я не видела его пять лет.

— Сможет ли Алисия навещать отца?

— Алисия сможет поехать куда только захочет. — На секунду я даже разозлилась на будущую худую «я». — Теперь ты понимаешь, почему мне нужна операция? Неужели не видишь?

— Вижу-вижу, — промычала Верена, чирикая что-то в блокноте. Я хотела, чтобы она ушла. Я уже решилась на операцию. Не было никакого смысла опускаться в эти темные глубины унижения и ненависти к себе.

— Что еще Алисия сможет делать, чего не можешь ты? — упорствовала Верена.

— Да всё! — огрызнулась я. — Она не будет все время одна, ей не придется целыми днями торчать в квартире, она сможет путешествовать и наряжаться в красивую одежду, у нее будет работа, которую она любит, и она сможет закатывать вечеринки и устраивать званые ужины!

Последний пункт, должно быть, прозвучал глупо, но я всегда мечтала устроить званый ужин со свечами на бутылках из-под вина — оранжевый и красный воск изящно стекает по стеклу, по капельке, как цветной сталактит.

— Что еще? — Верена все копала и копала воображаемой лопатой внутри меня, пока не задела нервный ствол.

— Алисию бы любили, — тихо промолвила я наконец.

Я не хотела этого говорить, но она вынудила. Я прекрасно понимала, что именно до этого она и докапывалась. И теперь сказанное повисло между нами огромным грозовым облаком стыда, таким плотным, что я не видела ничего за ним.

— А Плам не любят? — невозмутимо продолжала Верена.

Я сказала ей, что родители любят меня, но я хочу большего.

— Так, теперь поговорим о мужчинах, — вставила Верена. — Или тебе больше нравятся женщины? Или и те и другие?

— Мужчины, — сказала я. — А что с ними?

— Ты хочешь состоять в отношениях с мужчиной?

— Когда-нибудь.

— Когда ты станешь Алисией?

— Да.

— Надеешься выйти замуж?

— Когда-нибудь.

— Завести детей?

— Когда-нибудь.

— Когда это «когда-нибудь» наконец настанет, вот веселуха-то для тебя будет!

Я смотрела на ее бледное лицо с идеальной кожей, на котором не дрогнул ни один мускул, но в глазах ясно читалась насмешка. Она думала, что может осуждать меня, но она и пяти минут не продержалась бы в моем теле. Я промолчала. Хмурая. Сердитая.

— Я хочу, чтобы ты подумала вот о чем. Что, если ты никогда не сможешь стать худой? Что, если не будет никакого «когда-нибудь»? Что, если твоя настоящая жизнь идет прямо сейчас и ты живешь ею?

— Не живу.

— А если живешь? Что, если это и есть твоя настоящая жизнь? Быть толстой. Такой, какая ты есть.

— Тогда я бы не хотела больше жить! — Как только слова сорвались с губ, я поняла, что мне не следовало этого говорить. — Я не суицидница! — поспешно добавила я.

— Я и не думала ничего такого, — сказала она и, помолчав пару секунд, добавила: — Ты принимаешь какие-нибудь препараты по рецептам?

Я рассказала ей о тридцати миллиграммах Y — каждый вечер, еще со времен колледжа.

— Довольно сильное средство. Кто тебе его выписывает?

— Просто мой обычный врач.

— Общей практики?

Я кивнула, Верена нахмурилась. Она хотела знать, почему я начала принимать Y. Очевидно же, что из-за депрессии, но она спросила, какое событие депрессию спровоцировало. Я сказала, что не хочу оживлять в памяти эти события, да и было это давно. Я пересказала ей сокращенный вариант.

— Из-за парня. В колледже. Не так уж серьезно.

— Это не могло быть несерьезно, если причинило тебе такую боль. Что он натворил?

— Он меня отверг, — выдавила из себя я. Она хотела знать, почему. Я наклонилась и принялась теребить ремешок сандалии. — Я ему нравилась, но он боялся связываться со мной, — пробормотала я, уставившись в пол.

— Боялся? Почему? Ты мне не кажешься страшной.

— Его друзья засмеяли бы его, если бы он встречался со мной.

— Типичный кретин, — фыркнула Верена.

— У меня был из-за этого нервный срыв.

Я вспомнила о библиотечном окне, испуганной библиотекарше и о тех днях, когда не могла перестать плакать. Верене я об этом не рассказала.

— Почему ты не нашла себе другого парня, не такого кретина?

— Для меня не было других мальчиков.

— Глупости. В колледже всегда много парней.

— Для кого-нибудь вроде тебя — да, но не для меня. Таким, как я, редко выпадает возможность построить романтические отношения.

— А-а-а, — протянула Верена, откинувшись на спинку дивана. Она спросила, до сих пор ли он мне небезразличен.

— Его зовут Тристан, — сказала я. — И нет, я о нем больше не думаю.

— Тогда почему продолжаешь принимать Y?

— Не хочу снова провалиться в глубокую бездну.

Она хотела знать, какой была моя личная жизнь после Тристана, и я призналась, что личной жизни у меня нет и не было.

— Что, если бы ты сейчас завела парня?

— Мне сейчас не нужен парень.

Тогда Верена поинтересовалась, будет ли Алисия принимать Y.

— Алисии не нужен Y, — ответила я. Неужели не очевидно?

Я надеялась, Верена начнет собираться домой. Я никому не признавалась в таких вещах. В следующий раз, когда мы встретимся, я не смогу поднять на нее глаз от смущения.

Но вместо того чтобы уйти, Верена попросила стакан воды. Я была плохой хозяйкой, совершенно не привыкшей к гостям. Промочив горло, Верена снова завалила вопросами, только на этот раз она сосредоточенно проводила подушечкой указательного пальца по краям формы заключения психолога. «Наконец-то!» — беззвучно возликовала я. Она хотела знать, почему я решилась на операцию. Я вспомнила тот день, когда позвонила врачу, как и те обстоятельства, которые побудили меня позвонить, но с Вереной я этим не поделилась. Так что сказала ей общую дежурную фразу, что-то типа: «Пробовала все, ничего не помогает».

— Операция преобразит меня, — сказала я и невольно улыбнулась.

— Ты будешь истощена, не сможешь нормально питаться. Могут быть и другие серьезные побочные эффекты. Ты можешь умереть.

— От ожирения я тоже могу умереть.

— Если правильно питаться и заниматься спортом, то вес и размер не имеют значения.

— Я уже слышала все это от мамы. Я знаю, что ты против операции, но я все равно ее сделаю, вне зависимости от того, что ты скажешь. Я не позволю тебе забрать у меня мечту! — Однажды она уже забрала у меня мечту стать худышкой, закрыв баптистские клиники, а теперь, спустя столько лет, хочет отговорить и от операции. — Если ты не подпишешь мне заключение, я найду кого-нибудь другого, кто подпишет. И мне не нужны твои двадцать тысяч долларов, хотя ты и обещала мне их.

— Деньги ты получишь, — сказала она. — Я не разрушительница мечтаний, Плам. Но я и не возвожу мечты в культ. Ты мечтаешь, если можно так выразиться, выглядеть по-другому. Но по сути, ты хочешь стать нич… меньше.

«Идеология Диетлэнда — сделать женщину ничтожной, делая ее худой!» Да, я помнила эти строки из ее книги.

— Я просто хочу выглядеть как все.

— Ты живешь мечтою стать Алисией, не так ли? Ты сказала, что без возможности такого преображения скорее умрешь, чем останешься Плам.

— Я не это имела в виду.

— Ты не раздумывала ни секунды, когда я спросила тебя об этом.

— Просто сорвалось с языка.

— Но откуда тогда это взялось?

Вопрос так и повис в воздухе. Она встала, подошла к окну, постояла там немного, сосредоточенно что-то обдумывая, потом вернулась.

— Пришло время обсудить первое задание по «Новой программе баптисток».

— Постой-ка. Я думала, это и есть первое задание?

— Нет, сегодня я просто знакомилась с тобой. Теперь, когда я знаю тебя немного лучше, я хочу, чтобы ты подумала о том, чтобы снизить ежедневную дозу Y, а затем о том, чтобы вовсе бросить принимать этот препарат. Ты сказала, что Алисии он будет не нужен…

— Я еще пока не Алисия.

— Когда-нибудь я сделаю это, когда-нибудь у меня будет то. Вот и все, что я слышала от тебя целый день. Давай начнем объединять будущее и настоящее, совсем по чуть-чуть. Алисии не нужен Y, значит, и Плам не нужно его принимать.

— Не знаю, готова ли я к этому.

— Если ты не знаешь, готова ли стать Алисией, может, тогда и операцию делать не стоит? Вес после операции ты сбросишь стремительно. Ты должна быть готова уже сейчас.

В ее словах был смысл. Я часто думала о том, чтобы отказаться от Y, но всякий раз, когда я пропускала дозу, я просыпалась с таким чувством, будто кто-то вылил мне через уши мелассу в мозг, склеивая все шестеренки и переключатели. Я объяснила это Верене.

— Вот поэтому и нельзя бросать такие сильные препараты, как Y, одним махом. Ты можешь урезать дозу вдвое и принимать половинчатую с месяц. Потом, может, четвертичную дозу. Если все пойдет хорошо, вскоре сможешь и полностью слезть с антидепрессантов. Подумай об этом, — сказала Верена, собирая вещи. Она дала мне визитку с контактными данными, красную, как стены в ее доме.

— Ты подпишешь мне заключение?

— До этого у нас еще много времени, — неопределенно протянула она. — Сегодня только первый день «Новой программы баптисток». А впереди этих дней еще очень много.

*** * ***

Когда Верена ушла, я почувствовала жуткую головную боль. Как будто и вправду ковырялась в моем мозгу, как мясник в куриной тушке. Я легла на кровать и обернула новое платье вокруг головы и шеи, словно это шарф. Нежная ткань приятно холодила кожу.

Я не ожидала, что Верена предложит мне отказаться от употребления Y. Впрочем, я и так не знала, чего ожидать от «Новой программы баптисток». Сначала казалось, что Верена шутила, но теперь я поняла, она настроена серьезно. Она не собиралась отдавать мне двадцать тысяч просто так. Но до нашего с Вереной разговора я не думала о розовых таблеточках антидепрессанта как о нити, связывающей меня с Тристаном и теми тяжелыми временами юности; но это было так. И Верена хотела, чтобы я разорвала эту нить.

Мы с Тристаном были просто друзьями, никогда чем-то большим; к двадцати одному году у меня до сих пор не было интимной близости с парнем. В начале выпускного года в колледже мы с Тристаном проводили так много времени вместе, что для других стали «теми двумя». Куда бы ни пошел один из нас, другой неизбежно следовал.

Я думала, между нами что-то возникло в те осенние месяцы. Тогда мне впервые показалось, я знаю, что такое любовь. Я всегда полагала, что для таких, как я, многое в этом мире огорожено невидимым забором; когда все вокруг говорили о свиданиях, отношениях и сексе, я знала, что это не распространяется на меня. Но полные границы изгнания я осознала лишь тогда, когда появился Тристан; у него получилось сделать так, чтобы я почувствовала себя частью того мира. Наконец я была такой, как все. Гуляя с подругой в студенческом книжном магазине, я теперь могла указать на красочную открытку с сердечками и пошутить, что хочу подарить такую Тристану. Приближалась осенняя ярмарка, и я думала, что мне наконец будет с кем пойти. Тристан больше всего на свете подходил на эту роль; он открыл мне врата в мир, прежде закрытый, — обетованную землю, о которой я даже не смела мечтать. Когда я видела, как парочки держатся за руки и целуются, я больше не чувствовала зла, обиды или зависти. Тристан еще ни разу не поцеловал меня, но я надеялась, что мы движемся в этом направлении. Предвкушение того, что Тристан желает меня, подарило мне доселе неведомую радость. Каждый день, просыпаясь, я думала, что не заслуживаю такого счастья, что никто не заслуживает.

Интимная связь у нас с Тристаном случиться не могла — в этом вопросе я была непоколебима. Я не хотела, чтобы он увидел меня без одежды; так что между нами всегда была черта, преступить которую я бы не смогла. Все, чего я хотела, — это чтобы он желал меня, прикасался ко мне. Иногда он держал меня за руку. Однажды я задремала на диване рядом с ним, прислонившись щекой к его белоснежной футболке, и он приобнял меня. Я жаждала большего — хотела, чтобы он поцеловал меня. Хотела, чтобы он хотел.

Но мечты остались мечтами. Тристан сказал, что мы не можем больше дружить, что это «невыполнимо». Мы вместе стояли на границе того чудесного мира, места желаний и прикосновений, но в последнюю секунду он отступил. «Ты не для меня», — пробормотал он, а потом и вовсе перестал со мной разговаривать.

Наша дружба закончилась, а он стал встречаться с девушкой, которая ходила со мной на курс истории. После нескольких месяцев дружбы со мной и создания чего-то, что так и не воплотилось в реальность, с той девушкой они сразу же начали держаться за руки, гуляя по кампусу, и целоваться у всех на виду и предаваться ласкам за закрытыми дверьми, ласкам, о которых я могла только мечтать. Это положило начало моему расстройству, которое достигнет апогея через пару недель, когда моя мама приедет в кампус, а доктор выпишет мне Y, но тогда я еще об этом не знала.

В самом начале нового семестра, в январе, я зашла в студенческую больницу во время сильного снегопада. Я предощущала, что со мной случится что-то плохое.

— Мне нужна помощь, — обессиленно прошептала я служащей в регистратуре. Она спросила, что со мной, но я не смогла найти слов.

— Ну? — равнодушно буркнула она; за мной уже образовалась очередь.

— У меня кровотечение, — выдавила из себя я.

Это было ложью, но описывало мою придавленность лучше, чем что-либо, что я могла придумать.

Ожидая приема, я думала, что все еще могу встать и уйти, но не знала, куда мне еще пойти. Мои друзья, может, и хотели бы помочь, но я не могла рассказать им о своих страданиях, они бы не поняли. Ведь между мной и Тристаном ничего не было; друзья сочли бы все ерундой. Но то, что мы с Тристаном были просто друзьями, было отнюдь не самым худшим. Между нами была черта, грань. И именно из-за этой грани я сокрушалась больше, чем из-за потери Тристана. Эта грань всегда будет здесь, даже когда Тристан останется в прошлом.

В смотровом кабинете я накинула на обнаженное тело больничную рубашку, медсестра взвесила меня и измерила давление. Пришел врач, послушал сердцебиение и помог правильно расположиться на столе для осмотра. Он ощупал грудь, там, где я представляла, меня бы трогал Тристан. Потом он сказал что-то малопонятное о шейке матки и раздвинул ноги. Я всегда избегала гинекологических осмотров, слишком смущаясь того, что мои интимные места будут на виду у других людей. Я приподняла голову и выдохнула: «Подождите».

— Просто ляг и расслабься, — сказал он тоном, который, по идее, должен был успокоить. Он дотронулся до половых губ холодной рукой в резиновой перчатке. Никто еще никогда не трогал меня там. Нога невольно дернулась, и я заехала врачу коленом по уху.

— Ведете половую жизнь? — невозмутимо спросил тот.

— Нет.

За изгибом живота я могла видеть лишь белесую макушку врача.

— Я собираюсь вставить гинекологическое зеркало. Может быть немного неприятно.

Я старалась не отводить взгляда от потолочных плиток, серовато-белых с разводами, как поверхность луны, но резко отвернула лицо и уткнулась щекой в прохладный бортик стола, когда врач что-то с силой втолкнул в меня, открывая то, что ощутилось мной как новое пространство. До этого «во мне» ничего не было, ни пениса, ни тампона, даже пальца. Мне показалось, что я изранена внутри. С Тристаном, а затем на приеме у врача, я почувствовала боль в таких местах, о существовании которых даже не подозревала.

— Расслабься, — проговорил врач. — Не зажимайся.

Когда доктор закончил осмотр, он оставил меня одну в кабинете, одеваться. После того как он ушел, я не смогла пошевелиться, разве что свела ноги вместе. Я чувствовала себя пришпиленной к столу, как еще живая бабочка на расправилке энтомолога. Слезы текли по лицу и исчезали в волосах. На стене кабинета висел плакат: беременная женщина в профиль с полупрозрачным животом, ее внутренности и плод походили на содержимое аквариума. Я представляла, что у нас с Тристаном будет ребенок, фантазировала о многом, что могло произойти между нами, хотя и знала, что это невозможно. Все, что могло быть между нами, — лишь грань.

Я попыталась встать, желая поскорее уйти, пока никто не заметил, что я плакала. Но когда я встала, ручеек крови потек по ноге до самых носков. Я доковыляла до стойки, где лежал рулон голубых бумажных полотенец, и попробовала вытереться. Когда я вернулась в комнату в общежитии, я сразу же пошла в душ: капли воды барабанили по спине, а я наблюдала, как кровь утекает в слив. Где-то внутри меня была кровоточащая рана. Она так и не зажила, но после того, как я начала принимать Y, я больше не чувствовала боли.

*** * ***

Первая пара

Самая известная в мире порнозвезда убита выстрелом в голову рядом с отелем на Таймс-сквер. Фотографии ее трупа появились на первых полосах всех утренних газет, даже самых солидных. После выстрела она упала и скатилась к канализационной ливневке — факт, о котором таблоиды решили умолчать. Если бы не дыра во лбу, с первого взгляда было бы не совсем очевидно, что она мертва. Остекленевший взор в никуда и приоткрытые губы — вполне стандартный кадр из большинства ее фильмов.

Стелла Крестт была звездой огромного масштаба, а не какой-то неизвестной девчонкой со Среднего Запада, чей плод сорвали еще до того, как он созрел, кому вдули во все щели и выбросили разлагаться в компостную яму. Стелла Крестт — ее имя словно клубок отсылок к Иисусу, распятию и всяким per aspera ad astra, — закрепила за собой успешную порнографическую карьеру серией фильмов «Шлюшка Стелла любит молочко», части 1–7; франшизу закрыли после того, как у Стеллы случился прямой разрыв промежности после многочисленных «двойного анала» и «двойного вага», как она это называла, которые ей пришлось выдерживать несколько дней подряд во время съемок седьмого фильма; женщина осталась с зияющей раной, нуждающейся в реконструктивной хирургии. «Мне почти пришлось отправить свою кисоньку в отставку!» — призналась она в интервью на радио, приравнивая это к изъятию игрового номера, как в спорте.

Ее новое влагалище (после операций и гименопластики) было показано в фильме-возвращении под названием «Звездочке обрывают лучики, или Дефлорация Стеллы» — инсценировке (и реконструкции) ее изнасилования соседом в пятнадцатилетнем возрасте, режиссером которого выступил ее муж; фильм был награжден премией «Эдалт Филм Дайджест» — победил в номинации «Лучший анальный секс (без согласия)». Слепок ее нового влагалища был массово воспроизведен фабрикой в Маниле и запущен на рынке в качестве секс-игрушки. У Стеллы на веб-сайте была фотография филиппинской фабричной работницы в сеточке для волос: женщина держала в руках реплику «женских прелестей» Стеллы и улыбалась.

Стелла Крестт была международной звездой, чья слава вышла далеко за пределы порнографического мира. О ней сняли документальный фильм, который получил приз в Каннах. Она была лицом, а точнее, ногами и попой модного американского джинсового бренда Kiss Me Jeans, который, что характерно, выпускал одежду для девочек младшего школьного возраста. Благотворительный фонд «Помогите этим детям» привез ее в Гватемалу после оползня, где она раздавала мягкие игрушки деткам и ободряла их. Имя «Стелла» даже было в Гане именем номер один для девочек два года подряд. Люди, которые и знать не знали, что Стелла Крестт зарабатывала себе на жизнь, стоя на четвереньках, как собака, или уткнувшись в чей-то пах, слышали ее имя, даже если не помнили откуда.

После того как застрелили Стеллу Крестт, ее мужу тоже отправили пулю в лоб. Он разговаривал по мобильнику в конце квартала, не замеченный никем и сам никого не замечая. Когда пуля вошла в его голову, он упал на землю с гораздо меньшей театральностью. Все говорили, что он не очень-то публичный человек. На момент его кончины в органах на него лежало заведенное уголовное дело — его обвиняли в использовании несовершеннолетних актрис в серии фильмов «Скоро 18, или Вечеринка с ночевкой: Папочкина сперма близко».

«Волны скорби по Стелле Крестт и ее мужу Тревису прокатились вчера по Силиконовой долине», — говорилось в статье New York Daily. «Крестт и ее муж были известны в индустрии как «ППП» — «Первая пара порно». Они были нашими Артуром и Гвиневерой», — приводились в статье слова актера Реджинальда C*********.

Свидетели утверждали, что Стеллу застрелила женщина на мотоцикле. «Четкий выстрел!» — сказал один из свидетелей, когда у него брали интервью для теленовостей. Мужчина в бейсболке команды «Джетс» был допрошен у отеля, который все еще опоясывала желто-черная полицейская лента, будто горько-сладкая рождественская гирлянда. — «Она такая «бах!» — и выстрелила. Вот и все», — прокомментировал он. Казалось, он хотел добавить «Крутяк!» или другое подобное восклицание.

До выстрела, оборвавшего жизнь порнозвезды, появление Стеллы Крестт на тротуаре возле отеля вызвало сильное волнение среди туристов на Таймс-сквер. Толпы фанатов, жаждущих получить автограф, и фотографов, мечтающих запечатлеть лакомую Стеллу, настолько заполонили подъездную аллею перед отелем, что председатель Верховного Суда США, получавший в тот вечер награду в танцзале отеля, вышел из парадного входа и сел в ожидающую его машину совершенно незамеченный.

— Считаете ли вы, что настоящей целью убийцы был председатель суда? — спросил репортер у свидетеля.

— Не-не, — сказал мужчина. — Точно нет. Ниче не знаю о правосудии и таком всяком, но я вам грю, что тарахтелка остановилась прямо возле отеля, женщина нацелилась прямо на Стеллу и выстрелила. Точно женщина была.

Белокурую Стеллу застрелили, когда она отошла от толпы поклонников, зажатая, как начинка сэндвича, между двумя шкафоподобными черными мужчинами, которые были ее телохранителями. Следующим вечером социальные сети заполонили видео-трибьюты Стелле от ее поклонников — нарезки роликов, где она занимается сексом, вперемежку с кадрами ее мертвого тела. Но кто знает, может, это просто были скриншоты из ее фильма «*** меня, пока я не сдохну!».

*** * ***

«Новая программа баптисток», задание первое:

Отвыкание

Звуки «Шоу Нолы и Недры» (прямой эфир из Миннеаполиса) доносились из радиоприемника, а я лежала на кровати обнаженная, накручивая на пальцы потные завитки лобковых волос.

— У моего одиннадцатилетнего племянничка в комнате висит плакат со Стеллой Крестт, — сообщила Недра Фельдстайн-Дилейни.

— Да ну! — ахнула ее коллега, Нола Ларсон-Кинг.

— Ага. Моя сестра сказала, что у всех его друзей есть такие плакаты, и она не хотела, чтобы сын остался в стороне.

— Ох, Недра, меня просто тошнит от всего этого.

Я уловила отзвук мучений в степенном голосе Нолы, голосе уроженки Среднего Запада. Она всегда была эмоциональней своей соведущей.

Я взяла прохладный стакан с водой (0 ккал) с журнального столика; отпив глоточек, я поставила его на живот, прямо на пуп — черную дыру среди извилистых растяжек и глубоких бороздок. Снаружи кипел июль, и внутри моего тела, похоже, тоже был июль. Казалось, я спекаюсь изнутри. В комнате работал кондиционер, но толку от него было мало.

На следующий день после встречи с Вереной я урезала свою дозу Y вполовину. Верена была права. Алисия не зависела от антидепрессантов, и если я хотела по-настоящему стать ей, мне следовало бы делать больше шагов навстречу Алисии. В течение нескольких дней я испытывала гриппозные симптомы и задумывалась, уж не подхватила ли какую заразу, но Верена мне сказала по телефону, что это нормальные последствия симптома отвыкания. Она назвала это «Y-грипп». Как будто я какая-то наркоманка.

— Y не отпустит тебя просто так, но твоя готовность измениться и противостоять этому впечатляет, милая. Это очень важный шаг.

Она побуждала меня терпеть все проявления, но сказала, что если вдруг мне станет слишком плохо, я должна позвонить врачу и попросить малую дозу «Прозака» — он может облегчить абстиненцию. Я же думала, что еще одна доза медикаментов — это последнее, что мне нужно.

Несколько дней меня лихорадило, я была отрезана от всего мира — лежала в кровати, завернутая в одеяло. Иногда я начинала бредить и видеть странные вещи, которые точно не могли быть реальными: например, покойную бабушку, которую я никогда не знала, сидящую возле кровати. Меня бросало то в жар, то в холод. Мне было больно. Это продолжалось несколько дней. Когда мне стало немного лучше — я надеялась, что худшее уже позади, — я оставила кровать и перебралась в гостиную, чтобы лежать на диване, смотреть телевизор или слушать радио, чувствуя себя одновременно истощенной и налитой свинцом, чувствительной к прикосновениям и свету. Я не могла припомнить, чтобы когда-либо ощущала себя настолько убого; и все же странным образом я приветствовала эти симптомы почти с радостью. Они были неприятными, но являлись свидетельством перемен, через которые я проходила. Метаморфозы. Превращения из Плам в Алисию.

Несмотря на унижение, которое я испытала во время беседы с Вереной, я была благодарна ей за то, что она приблизила меня на шаг к моей новой жизни, хотя я и знала, что у нее были другие намерения. Говорить с ней было тяжело, мучительно, стыдно, но в какой-то степени… легко. Как будто я пусть не одним махом, но все же сбрасывала с плеч тяжелый груз.

— Отца Стеллы Крестт досрочно освободят из тюрьмы, чтобы он мог присутствовать на похоронах дочери, — ворвался в мои мысли голос Недры Фельдстайн-Дилейни.

Я не отвечала на сообщения «девочек Китти». Прошла по крайней мере неделя с тех пор, как я в последний раз заходила в аккаунт на сайте Daisy Chain. За те три года, что я работала на Китти, я с какой-то маниакальной дисциплинированностью подходила к этой работе, отдыхая от писем лишь в выходные, никогда не пропуская рабочий день. Я отвечала на письма даже тогда, когда болела. Я подозревала, что если хоть раз сорвусь и оставлю «девочек Китти» на время, я больше никогда не захочу к ним возвращаться.

Я вдруг испугалась, что Китти может узнать, что я отлыниваю от работы. У нее не было пароля к моей учетной записи, но ее айтишники без труда могли найти способ войти в аккаунт. Чувство тревоги возросло достаточно, чтобы отправить меня к компьютеру. Я села на деревянный стул, как и была, без одежды; мой низ тут же прилип, а обвисшие груди повисли над клавиатурой. На мониторе я видела свое отражение, но была слишком оцепенелой сейчас, чтобы испытывать к себе отвращение.

— Опрос, проведенный в прошлом году, показал, что большинство семилетних девочек знают о Стелле Крестт, но понятия не имеют, кто такая Марта Вашингтон, — вещала по радио Нола Ларсон-Кинг.

Как всегда, система сайта «Остен Медиа» не очень-то спешила меня логинить; песочные часы на экране крутились, пока я ждала. Этот ритуал помогал мне подготовиться к тому, с чем я столкнусь, когда увижу в ящике поток нескончаемых писем. Как в детективном сериале: вытаскивают труп и срывают простыню с изуродованного тела. Глубокий вдох и затем… ужас.

Письма хлынули водопадом. Их было больше тысячи. Вид тысячи писем, крики тысячи девочек в моих ушах. Я открыла первое, но так и не смогла сосредоточиться на содержании. «Привет, Китти. Мне страшно. Аборт. Бла-бла-бла». Так и хотелось написать HaleyBailey80 в ответ: «Почему ты спрашиваешь меня, Китти Монтгомери, делать тебе аборт или нет? Меня выгнали из Брауна!» Только после длительного перерыва в работе мне стала видна вся абсурдность того, что кто-то просит совета у Китти, а значит, и абсурдность моей работы.

— На прошлое Рождество моя восьмилетняя племянница попросила у Санты стринги, — жаловалась Недра Фельдстайн-Дилейни.

Я взглянула на следующие десять писем в очереди и поняла, что у меня нет сил даже открыть их. Только десять, не говоря уже о двух сотнях. Я прокрутила страницу до конца, выделила все письма и кликнула «удалить». Я подождала несколько секунд, чтобы понять, чувствую ли я вину, но я ничего не чувствовала.

Назад: Часть вторая. Плам и Алисия

Дальше: Часть четвертая. Алисия под землей