Глава 5
Проникновение: «Дом Розы»

Наблюдение за человеком, выполняющим патологоанатомическое вскрытие, подчас напоминает наблюдение за человеком, занимающимся сексом. Во всяком случае, именно такая ассоциация возникла у меня, когда я впервые присутствовала на вскрытии. Прежде чем закрыть книгу от отвращения или, наоборот, от предчувствия откровенных сцен, позвольте мне объясниться.

Аутопсия – это интимный процесс, соединяющий двух людей: одного, который извлекает из тела внутренности, и второго – из которого эти внутренности извлекают. Вообще, в нормальной ситуации ни одному человеку не дозволено это делать, поэтому такое действие считается запретным, табуированным или равноценным вуайеризму. Есть что-то греховное в том даже, чтобы просто стоять и наблюдать, как это происходит. Это обнаженность (трупа, разумеется, а не техника), телесные жидкости, мускусный запах, и, на первых порах, некоторая неловкость и недоумение. Потом руки начинают ловко управляться с обнаженной плотью, зная, какие движения надо совершать, понимая, что совершается танец, совершавшийся до этого тысячи лет тысячи раз. Это интимный процесс, участником которого тебе выпало стать.

Человеком, производящим вскрытие, может быть ваш знакомый, с которым вы часто встречаетесь, но не в таком качестве. Возможно, вы обсуждали с ним процедуры вскрытия, как обсуждают секс с подругами, но ни разу не видели, как они им занимаются. Не видели до того раза, когда впервые вас позвали в прозекторскую, где вы теряете свою патологоанатомическую «невинность» и видите действо во всех его чувственных подробностях. Думаю, что поэт-гробовщик Томас Линч выразил это чувство лучше других, когда сказал: «Смерть и секс – это горизонтальные таинства, одинаково приводящие в замешательство». Горизонтальное? Да. Таинство? Несомненно. Приводящее в замешательство? Да, и еще раз, да – для большинства. Но для нас – это профессия, заниматься смертью. Аутопсия – это действо, призванное раскрыть тайну.

Я потеряла свою патологоанатомическую невинность еще в университете, но все, что я делала в жизни до этого, готовило меня к решительному шагу. В течение года до поступления в колледж я смогла сделать для себя важные выводы. После развода с мамой мой отец переехал в Уорсинг, в большой дом, где в одном из флигелей была его квартира. Так случилось, что мать одной из моих подруг, Сара, работала бальзамировщицей в похоронном бюро, расположенном неподалеку от Уорсинга. Сара была тогда на седьмом месяце беременности, и ей нужен был человек, который помогал бы ей управляться с трупами и раздевать их. Все время просить о помощи директоров компании «Элвудс и сыновья» ей было неудобно – обычно они были заняты другими делами. Для меня это был поистине бесценный опыт. Я была молодая и сильная, и, кроме того, меня тянуло к такой работе. Я стала помощницей Сары, чтобы, помимо прочего, овладеть искусством бальзамирования.

В то время как мои друзья проводили годичные каникулы в разных экзотических местах, я решила использовать их для того, чтобы, отправившись в маленький городок на Южном побережье, укрепить семейные узы и приобрести опыт работы с мертвецами, а также посмотреть, хватит ли у меня духу для подобной работы. Так я и поступила. Я помню, как пила кофе с тремя моими лучшими подругами за пару дней до того, как вскочить в поезд с большим чемоданом и дорожной сумкой. Нам предстояло избрать разные дороги: одна была беременна, другая собиралась во Францию и Испанию изучать языки, третья решила отправиться в Юго-Восточную Азию.

Я же поехала обмывать и одевать мертвецов.

Конечно, в тот год я не занималась своим академическим образованием, но именно тогда я научилась самому важному в моей жизни. Я впервые в жизни побывала в похоронном бюро, потому что была слишком мала, когда умерли мои бабушки и дедушки, и меня не брали на их похороны. Все было для меня в новинку: торжественная обстановка, успокаивающий и умиротворяющий запах цветов, тепло батарей отопления и мягкое освещение, сглаживавшее резкие светотени. Здесь смягчалась даже скорбь, тихая печаль пронизывала эти залы, навевая монастырскую безмятежность и спокойствие. Эту гармонию не нарушали звуки, производимые рабочими, мывшими подсвечники и строгавшими гробы, а также популярная музыка, лившаяся из приемника Сары в ее рабочем кабинете. Впрочем, популярной эта музыка была лишь в семидесятые и восьмидесятые. Для меня эта похоронная контора стала просто небесами обетованными. Мне было там легко и уютно. Впервые в жизни я была независима и самостоятельна, я исполнила свою мечту и делала то, что хотела делать всю жизнь. В отличие от большинства людей, я всегда воспринимала похоронные конторы с миром и безмятежностью. Я просыпалась на рассвете, чтобы успеть в контору, которая находилась в соседнем городке, так что иногда, когда меня одолевала усталость, я ложилась прикорнуть в часовне на узеньком диване, когда он не был занят. На нем отдыхала, кроме меня, многострадальная уборщица, которая просто выходила из себя, когда обнаруживала меня лежащей на диване. Лежа там после трудной работы, я анализировала то, чему научилась, и раздумывала о том, что я буду делать дальше. Тогда я жила в мире и гармонии с собой.

Я знала, что получить место в морге очень трудно, освобождаются они крайне редко, и поэтому я хотела овладеть ремеслом бальзамирования, чтобы заниматься этим делом в ожидании вакансий в морге. Я досконально изучила эту профессию и считаю, что все люди должны иметь о ней представление по двум причинам: во-первых, вы не будет путать эту профессию с профессией техника морга, а, во-вторых, сможете принять осознанное решение относительно того, надо бальзамировать умершего родственника или нет. Такое же решение вы сможете принять и относительно себя самого, потому что закон не требует обязательного бальзамирования трупа. Бальзамирование – это эстетическая, косметическая процедура, которую выполняют в похоронных бюро, а не в моргах, и иногда на дому. Аутопсии же, наоборот, производят только в моргах или же в специально оборудованных для этого временных помещениях в случаях, например, бедствий, сопровождаемых массовой гибелью людей. Не может быть вскрытия на дому или вскрытия, произведенного самостоятельно членами семьи умершего, во всяком случае, легального.

Я не знала заранее, чего мне ожидать, и не знала, как я буду чувствовать себя в обществе бальзамировщика, тем более, женщины. В фильмах ужасов обычно нет женщин-злодеев, и я всегда представляла себе бальзамировщиков как странных ученых-мужчин из таких фильмов – например, в образе Белы Лугоши из «Труп исчезает» или Винсента Прайса из «Вечного вопля» (естественно, Сара была них совершенно не похожа). Единственный кинематографический образ, с которым я ассоциировала Сару, была Фенелла Филдинг в «Продолжай кричать». Это, наверное, звучит глупо, но, если вы смотрели этот фильм, в котором героина Фенеллы Валерия и ее брат проделывают странные процедуры над молодыми женщинами, превращая их в манекены, то, возможно, не удивитесь тому, что я вспомнила этот фильм, столкнувшись с бальзамированием.

Современное бальзамирование заключается в замене естественных телесных жидкостей определенными растворами, задерживающими разложение. Это, так сказать, история о Пигмалионе навыворот; в процессе бальзамирования бывшее недавно живым и уязвимым тело становится оцепеневшим и безжизненным – так же, как в «Продолжай кричать». Бальзамированием добиваются того, что труп не окрашивается в жуткие цвета и от него не исходит отвратительный запах, что важно, когда труп видят родственники и друзья, если гроб открыт, и если покойника хоронят через несколько дней после смерти. Бальзамирование менее популярно в Великобритании, чем в США. Однако родственникам, которые требуют бальзамирования, приходится дополнительно оплачивать эту услугу, которая называется «гигиенической обработкой», хотя, на самом деле, этот термин вводит в заблуждение, так как покойник, не подвергшийся бальзамированию, не опасен для окружающих, если только при жизни не страдал тяжелым инфекционным заболеванием. Именно поэтому закон не требует обязательного бальзамирования. Некоторые директора похоронных бюро авансом требуют довольно большую сумму за бальзамирование: в Лондоне оно стоит около 150 фунтов, а в провинции дешевле – около 70 фунтов, и не занимаются им, пока не получат от родственников заявление с информированным согласием. Другие директора, однако, называют процедуру бальзамирования «косметическим уходом» и, в лучшем случае, требуют с родственников плату авансом, а в худшем – выполняют бальзамирование без разрешения, а стоимость включают в общую цену услуг по организации похорон.

В первый день моего пребывания в похоронном бюро «Элвудс и сыновья», после того, как я с облегчением убедилась в том, что Сара нисколько не похожа на Валерию из того пикантного фильма, я спросила ее, почему она выбрала свою профессию. Она ответила очень просто: «Для того, чтобы помогать людям». Она уверила меня в том, что в бюро бальзамирование делают только по просьбе родственников и заранее предупреждают их о ценах.

Мне очень хотелось попробовать бальзамировать самой, и я с головой окунулась в это дело. Первым моим объектом стала умершая женщина семидесяти пяти лет, никаких сложностей с ней Сара не ожидала и сочла ее подходящим для меня случаем. В предбаннике беременная Сара снабдила меня формой, которая вскоре стала моей второй кожей – хлопчатобумажный хирургический халат и пластмассовый фартук. Сама Сара связала волосы в конский хвост, надела на свой огромный беременный живот фартук и затянула его так, что на нем образовались поперечные полосы. Сара выглядела потрясающе в этом наряде, а беременность придавала ей – в ее сорок с лишним лет – нечто юношеское. Меня вдруг поразило присутствие в этом помещении трех женских прототипов – меня, как Девы, Сары, как Матери, и усопшей, как Старухи, и все мы были осенены окончательным и беспощадным присутствием самой воплощенной смерти.

Сара велела мне надеть перчатки и прикоснуться к руке умершей. «Это очень важно, потому что надо привыкнуть к холоду, – сказала она. – Поначалу это ощущение холода кажется очень странным». Я опасливо дотронулась до руки покойницы. Я впервые в жизни прикоснулась тогда к мертвому телу, остро сознавая, что переступаю какую-то границу. Я готовилась вступить на территорию, откуда не было возврата, понимая при этом, что дотрагиваюсь до лежавшей на столе Сары женщины без ее согласия. Да, я всего лишь прикоснулась к ее руке, но ее не было здесь, и она не могла сказать, нравится ей мое прикосновение или нет, и поэтому мне пришлось оправдываться тем, что ее близкие разрешили мне это сделать. Я мысленно сказала женщине, что я буду ее бальзамировать, и с этим согласны те, кто любил ее при жизни, что это не будет насилием над ее личностью. Взяв ее холодную руку в свою, я вдруг отчетливо осознала, что никогда в жизни не держала за руку свою бабушку. Никогда не могла я заставить себя дотронуться до ее изуродованной артритом руки, к ее пальцам, похожим на искривленные сухие ветки. И вот теперь я переживаю этот интимный момент, взяв за руку чужого мне человека.

Женщина некоторое время пролежала в холодильнике, и кожа руки была плотной, как белый герметик, и холодной, как извлеченная из ледника бутылка молока. Сара была права – я никогда в жизни не ощущала ничего подобного. Мне казалось, что я опустила пальцы в очень холодную воду, и даже после того, как я отняла руку, ощущение холода не исчезло. Это было напоминание о неведомом подземном мире.

Теперь надо было раздеть покойную. Это первый этап бальзамирования, так как одежда покойника может быть загрязнена. Для похорон или кремации родственники приносят новую одежду для своих любимых: лучший наряд или то, что они без колебаний надели бы сами. Раздевание было простым и практическим действием, но как говорит об этом Кристина Квигли: «Высохшее тело трупа минус одежда и очки создает дистанцию, необходимую для того, чтобы без колебаний вскрыть труп». После удаления одежды задача становится легче, как с практической, так и с психологической точки зрения.

Итак, мне предстояло впервые в жизни раздеть мертвого человека, и у меня снова возникло чувство, что я совершаю грех: я редко видела голых людей, а сейчас мне предстояло оказаться один на один с голым незнакомцем.

Вскоре мы приступили к бальзамированию, которое не имеет ничего общего с древнеегипетским бальзамированием. У современной процедуры совершенно иные принципы. Сара жестом указала мне на огромный сосуд, заполненный яркой, окрашенной пастельные тона жидкостью. «Всю жидкость в кровеносных сосудах и клетках надо заменить этим раствором», – сказала она. Жидкость эта представляет собой раствор формалина, метанола и других растворителей и имеет розовый или персиковый цвет, который называют «естественным». По цвету эта жидкость напомнила мне фруктовый блин. Сара наклонилась над покойной и ловко сделала скальпелем разрез на шее, отчего я непроизвольно отпрянула от трупа, ожидая, что сейчас буду обрызгана кровью. Конечно, никакая кровь не брызнула, так как сердце умершей давно остановилось, и поэтому я вернулась к телу и склонилась над ним, чтобы лучше рассмотреть то, что сделала Сара. Все выглядело так же, как в анатомических книгах, которые я любила читать. Конечно, вены не были синими, а артерии красными, как их изображают на рисунках, но слои тканей были мне знакомы – мышцы, подкожный жир и сосуды, рассеченные скальпелем Сары. Вторым ловким движением она рассекла сонную артерию и вставила в нее тонкую металлическую трубку, соединенную с резиновым шлангом, погруженным в сосуд с жидкостью. Для удаления крови и других жидкостей в яремную вену Сара ввела другую трубку. После включения насоса жидкость из чана стала нагнетаться в артерию, вытесняя кровь и замещая ее. В результате этого процесса не только удаляются бактерии из кровеносных сосудов, но и растворяются клетки, куда поступает раствор. Кроме того, он придает коже более «жизненный» цвет. Оттенки жидкостей могут быть разными, в зависимости от использованных компонентов. Мало того, свойства раствора могут менять ощущения, которые вызывает кожа покойника. Жидкость сглаживает морщины и складки, а затем уплотняется и фиксирует новое состояние тканей трупа. Мне пришлось массировать конечности, чтобы жидкость могла равномерно поступать в них, и это придало моим действиям интимность, которой я не ожидала и не могла предвидеть.

Когда вся кровь и телесные жидкости были замещены раствором, а сами они вытекли через венозный дренаж, я подумала, что на этом процедура закончится. Однако Сара извлекла из шкафа инструмент, похожий на меч, присоединенный к резиновой трубке, и я догадалась, что это троакар. Это инструмент для отсасывания жидкостей из полостей – я читала о нем в книгах по медицине. У троакара заостренный конец, а вокруг отверстия просвета, на стенках острия проделаны другие отверстия. Троакаром пунктируют живот и осуществляют аспирацию жидкости из брюшной полости и внутренних органов. Холодные научные термины «пункция» и «аспирация» дают очень скудное представление о том, как все это выглядит на самом деле. Было такое впечатление, что Сара практикуется в фехтовании: она прокалывала живот и поворачивала троакар в разных направлениях, отсасывая жидкость из лабиринта внутренних органов. Жидкость, вместе с газами, оттекала в приемный барабан с хлюпаньем, какое можно слышать, когда через соломинку отсасывают из стакана остатки молочного коктейля. Потом Сара приступила к противоположной процедуре, и стала накачивать в живот дезинфицирующий раствор, как некую висцеральную приправу.

Троакар является предметом, неотделимым от бальзамировщика. Термин происходит от французского словосочетания trois quarts, что означает «три кварты». Исторически троакары применяли для удаления избытка жидкостей из полостей больных людей, чтобы уменьшить сдавливание тканей при отеках, и три кварты – это объем жидкости, удаленной, например, из брюшной полости при асците. Кварта – это две пинты, и, следовательно, три кварты – это достаточно большой объем жидкости или газа, и теперь вы понимаете, сколько этой гадости брызнуло мне в лицо, когда я вскрыла раздутый труп.

Отверстия, оставшиеся в коже живота после введения троакара, зашивают швами или закрывают специальными пластиковыми заглушками, чтобы жидкость не вытекала из живота. Я смотрела на швы и заглушки, и мне казалось, что я нахожусь в ремесленной мастерской. Для того чтобы предотвратить истечение жидкости, Сара вставила пинцетом в ноздри марлевые турунды, а потом попросила меня повернуть умершую набок, чтобы вставить такую же пробку в прямую кишку. Все это зрелище казалось мне очень странным – молодая женщина разматывает бинт и засовывает его в задний проход старой женщине, и при этом говорит о каких-то повседневных вещах.

– Как тебе живется в Уорсинге? – спросила Сара, вставив на длину кисти зажим с тампоном в задний проход покойной.

– Отлично, – ответила я машинально. Мне было трудно говорить, у меня было такое впечатление, что я пребываю в трансе.

– Здесь у моря хорошо, правда? Хрусь! Я сама из Ливерпуля и хорошо чувствую разницу. Хрусь! Воздух здесь намного свежее. Хрусь!

– Мммм, да, – промямлила я в знак согласия.

Слушая этот шорох, я чувствовала, что мы делаем что-то непристойное. Однако и мне самой стоматолог на приеме засовывал марлевые шарики в рот, а гинекологи совершают действия еще более непристойные, так, может быть, в этих действиях и заключается высшая гуманность? Даже после смерти мы остаемся пациентами: из нас течет жидкость, и выделяются экскременты. Мы не можем игнорировать это и уповать на случай.

Наконец, мы одели умершую леди в свежую и чистую одежду, которая осталась чистой благодаря нашим предосторожностям, и Сара принялась накладывать на лицо покойной макияж. Она применяла косметические средства, которые, в отличие от обычной косметики, не реагирует на тепло человеческого тела. После завершения этой работы создалось такое впечатление, что покойница просто спит. Вся процедура заняла около двух часов, намного меньше, чем продолжалось бальзамирование у египтян. Женщина выглядела так, словно ей предстояло идти на праздник, а не на собственные похороны. Много раз, собираясь на свидание, накладывая косметику и выбирая подходящий наряд, я ловила себя на мысли о том, что все эти хлопоты предстоят мне и перед моими похоронами.

Современная техника бальзамирования, как и техника того бальзамирования, в котором я помогала Саре много лет назад, предусматривает некоторые действия, которые могут показаться, мягко говоря, непристойными. Однако бальзамирование помогает придать покойнику умиротворенный и даже торжественный вид, особенно если исходно были какие-то повреждения или слишком далеко зашел процесс разложения. К тому же бальзамирование утишает печаль скорбящих родственников. Бальзамирование, поэтому, обоюдоострый меч – как троакар.

Если у покойника повреждена сосудистая система или сосуды тонкие и ломкие, то разрезы делают не только на шее, а, например, в паху, чтобы вскрыть бедренную артерию, или в подмышечной впадине, чтобы вставить трубку в плечевую артерию. Если труп был подвергнут патологоанатомическому исследованию, то задача усложняется, потому что у трупа повреждается сосудистая система вследствие временного извлечения внутренних органов. В таких случаях инъекцию раствора производят в шести точках, то есть бальзамирующую жидкость вводят с обеих сторон на шее, в обеих подмышечных впадинах и на двух ногах. Мешок с внутренними органами извлекают из трупа и заливают раствором, а затем укладывают назад и завершают процедуру, как обычно, зашивая отверстие в животе. После этого волшебства покойного укладывают в гроб.

В двадцать первом веке в западном мире это стремление придать покойнику приличный вид зашло, пожалуй, слишком далеко. Бальзамирование, которое впервые начали применять в США во время гражданской войны для того, чтобы тела погибших солдат сохранялись в течение того времени, пока их доставляли домой для погребения, превратилось в чудодейственную косметическую процедуру. Семьям обычно не сообщают, что бальзамирование предназначено только для того, чтобы замедлить разложение, и у родственников создается впечатление, что разложения не будет никогда, и мертвецы будут лежать в гробах нетленными, как священные реликвии. Иногда, для придания большего сходства, на лицо усопшего накладывают его собственную косметику и надевают парик, и сравнивают результат с прижизненными фотографиями, чтобы добиться полного правдоподобия. Такая индустрия в последнее время становится все более и более популярной. По мнению историка Бренди Шиллас, в викторианскую эпоху родственники пускались во все тяжкие, чтобы покойник выглядел после смерти лучше, чем при жизни, для чего ему вставляли зубы и красили волосы. Сейчас мертвецам выполняют даже косметические операции – вводят наполнители и коллаген, чтобы сгладить морщины и заставить покойников хорошо выглядеть на собственных похоронах. Стоимость таких услуг достаточно велика, и если вы не можете их себе позволить, то в морге после аутопсии вашему покойнику могут наложить готовую косметическую маску стоимостью 450 фунтов! Но на кого рассчитаны эти эффекты? Кого должны поразить покойники своей внешностью?

В Австрии культ приукрашивания лика смерти носит название der Schöne Leiche или Прекрасный Труп. Цель – создание эстетичности похорон и покойного с тем, чтобы показать, что величественное прощание с множеством скорбящих внушает впечатление о том, что прекрасная внешность, богатство, популярность и долгая память идут рука об руку. Эта концепция отнюдь не нова. В конце концов, египетские пирамиды и древние техники бальзамирования свидетельствуют о старом, как мир, стремлении людей хорошо выглядеть даже после смерти. Слово мавзолей произведено от имени царя Мавзола из Малой Азии, которому после смерти воздвигли огромную и причудливую усыпальницу в городе Галикарнасе (современный Бодрум в Турции). Слово мавзолей стало синонимом любой грандиозной и пышной усыпальницы. Представляется, что помимо того, что все хотят как можно более величественно покинуть этот мир, у каждого есть желание войти в ворота смерти, выглядя наилучшим образом. Одной из самых ярых поборниц такого совершенного подхода к похоронам была Мэрилин Монро. При жизни она уделяла макияжу три часа в день, и с 1946 года, с момента своей первой съемки, и до конца жизни она пользовалась услугами одного визажиста – Аллана Снайдера. Их отношения были настолько тесными и доверительными, что актриса попросила его сделать ей макияж перед похоронами, если она умрет раньше его. Снайдер выполнил свое обещание в 1962 году.

Мне так и не пришлось профессионально заняться бальзамированием, так как я получила вожделенное место техника морга сразу после окончания университета. Должность стажера морга стала моей первой работой на полную ставку. Я работала ежедневно и регулярно получала стабильную зарплату. Во мне снова проснулись мечты о независимости, и я решила, что настало время покинуть родительский дом. Мне удалось снять маленькую квартирку в пяти минутах ходьбы от того дома, где я провела детство и юность, и буквально напротив спортивного зала, куда я ходила. Это было просто превосходно, это был предел мечтаний. Дом, расположенный на Роза-лейн, не имел номера, а назывался «Дом Розы». Когда я рассказала об этом Джун, она не смогла в это поверить.

– Что ты говоришь? – воскликнула она. – Дом Розы?

– Да, а что тебя так удивило? – спросила я, пораженная ее тоном.

Джун имела обыкновение снимать очки и не спеша протирать их, если ей хотелось выиграть время. Она в то время обучала меня, и поэтому у нее была масса возможностей тянуть время с нужным ответом на мои вопросы.

– В госпиталях «Домами Розы» называют морги, крошка, – сказала она и снова надела очки. – И ты туда уже переехала?

Я не знала этого, потому что ни разу до этого не бывала в больничных моргах. Какое совпадение, подумалось мне: Дом Розы, какое подходящее название для первого жилища молодого сотрудника морга.

С тех пор я много думала об ассоциациях, связанных с розами, и до сих пор нахожу странным, что в этом эвфемизме использован образ цветка розы, учитывая, что роза всегда была символом любви и сексуальности. Розы часто символизировали женские гениталии, и древние греки и римляне связывали их с богинями любви Афродитой и Венерой. Говорят, однако, что розы расцвели на крови распятого Христа, когда ее капли упали на растрескавшуюся от жары землю, что стало символом смерти и жертвенности. Изящные лепестки, напоминающие цветом кровь и плоть, скрывают шипы, которые могут уколоть до крови. Розы также свидетельствовали о тайне: в древнем Риме розу клали на месте конфиденциальной встречи. Римское выражение sub rosa («под розой») означает нечто тайное и секретное. Может быть, об этом говорит название «дом розы»? В конце концов, морги обычно находятся на задворках госпиталей и не бросаются в глаза посетителям. Это вызвано опасениями двоякого рода. Случайный посетитель может забрести в морг и получить психологическую травму, или какой-нибудь сумасшедший может явиться туда с похотливой или преступной целью. Середины здесь нет.

Вход в муниципальный морг, где я работала, был спрятан в переулке, и был скрыт зданием медицинского колледжа. Мне было очень удобно, таким образом, ходить на прививки от гепатита, туберкулеза и менингита – от инфекций, которыми можно легко заразиться, работая с покойниками в морге. Однако такое незаметное положение морга способствовало тому, что там занимались всякими гадостями после того, как мы уходили домой. Очень часто, по утрам, мы находили на ступенях использованные презервативы. Секс и смерть действительно объединялись в этом жесте под покровом ночи (вероятно, здесь проститутки работали с клиентами) или развлекались парочки, засидевшиеся в окрестных барах. Однако использованные презервативы были все же лучше, чем обнаруженные однажды утром на ступеньках крыльца фекалии. Было ли это преднамеренным и рассчитанным действием какого-то человека, который хотел показать свое презрение к нам, или он просто нашел укромное место, где смог без помех справить нужду? Скорее всего, второе, но, очевидно, что наше положение sub rosa не всегда оказывалось выгодным.

Вернемся, однако, в прозекторскую. После проведения наружного осмотра я вооружаюсь сверкающим прозекторским ножом, склоняюсь над трупом и делаю первый разрез, точно такой же, какой я сделала когда-то в первый раз под надзором Джейсона. Я рассекаю кожу на шее и продолжаю разрез вниз до лонной кости, делая классический Y-образный разрез. Разрез открывается желтой ухмылкой, так как под кожей находится слой золотисто-желтой жировой ткани. Если труп очень хрупкий, например, он принадлежит очень юному или очень старому покойнику, то я придерживаю его левой рукой за лоб, чтобы не сдвинуть с места во время разреза, который я всегда делаю правой рукой. Наверное, этот жест может показаться избыточно нежным и неуместным в этой ситуации, но, наверное, надо проявить нежность и сострадание к человеку, которому сейчас предстоит перенести действо, которое многие до сих пор считают насильственным, и сохранить его человеческое достоинство перед последними вратами. Человек, которому предстоит аутопсия, мертв, и то, что от него осталось, это всего лишь оболочка. Но это отчетливое понимание не мешает нам, работающим в морге с трупами, относиться к ним «по-другому». Работая с трупами, я всегда напоминала себе слова Томаса Линча: «Тела только что умерших людей – это не гниющие останки, но они еще не иконы и не чистая сущность. Они, скорее, поменявшие облик существа, созревающие в яйце или только начинающие проклевываться птенцы, устремленные к новой реальности… Будет мудро относиться к ним нежно и осторожно, сохраняя их достоинство».

Что если в этот момент времени умерший очнется? Доставит ли им радость наше прикосновение? Не раскроют ли они глаза, не закричат ли в ужасе, не схватят ли держащую скальпель руку своей мертвой хваткой? Я понимаю, что это невероятно, но периодически, очень редко, такое случается – недаром существуют легенды о мертвецах, просыпавшихся на прозекторском столе и даже в гробу. Не далее как в ноябре 2014 года польская женщина Янина Колкевич, девяноста одного года, пришла в себя в морге спустя одиннадцать часов после того, как у нее была констатирована смерть. В январе 2014 года кениец Пол Мутора пробудился в морге через пятнадцать часов после того, как выпил инсектицид. В марте того же года Уолтер Уильямс пришел в себя в мешке после того, как его доставили в мертвецкую одного городка в штате Миссисипи. Похоже, самый невероятный случай произошел с одним человеком в России, которого сочли мертвым после того, как он выпил очень много водки. Это произошло в декабре 2015 года. Придя в себя, этот человек снова отправился на вечеринку! Всех, кто верит в воскресение мертвых, я прошу успокоиться: эти люди, на самом деле, не были мертвы.

Однажды я работала с врачом, который шутя говорил, что распознать живого можно уже по первому разрезу на шее, потому что из разрезанной сонной артерии немедленно хлынет фонтан крови. Когда я помогала бальзамировать свой первый труп, я убедилась в том, что в жилах покойника остается вся его кровь, но она не течет из ран, как у живого человека. Во-первых, не работает насос – сердце, которое у живых гоняет кровь по организму, а, во-вторых, кровь начинает свертываться и твердеть сразу после наступления смерти, скапливаясь в виде гипостаза в отлогих местах. Если бы техник спросил того врача: «Боже, была ли она мертва?», то врач, наверное, ответил бы: «Ну, теперь она точно мертва».

Эта история совершенно неправдоподобна, хотя, наверное, она пользовалась успехом на вечеринках. Но это не единственная история, которую мне пришлось слышать. Один лаборант в Северной Англии, обладая, по-видимому, садистскими наклонностями, регулярно вставлял во влагалище умерших женщин термометр, как он говорил, для того, чтобы «измерить их внутреннюю температуру». Я взяла эту фразу в кавычки, потому что внутреннюю температуру измеряют через разрез кожи, погружая термометр в печень умершего. Однажды этот садист провел манипуляцию с термометром у женщины, которую только что извлекли из замерзающей реки. В ответ из глаза женщины на металлический стол скатилась слеза. Суть рассказа сводилась к тому, что та женщина не умерла, а просто находилась в состоянии глубокого переохлаждения после пребывания в ледяной воде, и отреагировала слезами на боль.

Это всего лишь истории, множество которых мне приходилось слышать за время работы. Эти рассказы – всего лишь городские легенды, и трудно сказать, есть ли в них хотя бы зерно истины. Однако самые интересные истории не о том, как пробуждались мертвые, а о том, как живых принимают за мертвых. В своей книге «Как мы умираем» Шервин Нуланд пишет, что «вид безжизненного лица невозможно перепутать с лицом человека, находящегося в бессознательном состоянии», но, на самом деле, это не так. Влияние сильного холода на организм может привести его в такое неопределенное состояние, что подчас, бывает трудно определить, жив этот человек или мертв. Существует много примеров сохранения жизни в таких ситуациях, как, например, при утоплении в ледяной воде, при удушье под снежной лавиной, и при потере сознания при переохлаждении, когда людей находили и (если все складывалось удачно) возвращали к жизни. Однако едва ли у кого-нибудь возникнет желание вернуться к жизни под ножом патологоанатома, рассекающего сонную артерию.

Вероятно, самый курьезный случай подобного рода произошел в Румынии в 1992 году, когда восемнадцатилетнюю «мертвую» девушку изнасиловал санитар морга, некрофил. Его арестовали, но родители девушки были так благодарны ему, что отказались вчинять ему иск, потому что он вернул к жизни их дочь. Секс и смерть, в этом случае, переплелись в неразрывный клубок.

Достаточно сказать, что ни один из моих трупов не «оживал» на прозекторском столе, хотя есть фокусы, имитирующие такое оживление, и некоторые ветераны морга зачастую их проделывают, чтобы пугать новичков. Я слышала об одном таком весельчаке, который постоянно подшучивал над своими подопечными, разыгрывая одну и ту же шутку. Он залезал в мешок и просил своего подручного запереть его в холодильнике, а когда практикант открывал дверь холодильника, этот шутник садился и принимался истошно вопить, пугая практиканта едва ли не до смерти. Моя любимая часть этой истории заключается в том, что один из молодых практикантов решил отомстить шутнику. Трюк был разыгран, как обычно. Шутник спрятался в мешке и залег в холодильнике, но он не знал, кто находился в рядом лежавшем мешке. Когда господин шутник лежал в мешке, должно быть, едва сдерживая смех, соседний мешок вдруг пришел в движение и из него донеслись стоны и завывания. Там находился мстительный практикант. Старый техник от испуга и неожиданности подскочил так, что расшиб себе лоб о низкий потолок холодильника, и никогда больше не повторял своих избитых шуток.

Мне очень нравится цитировать Галеба Уайлда, шефа похоронного бюро в Америке, гробовщика в шестом поколении, который писал в своем блоге: «Работая в морге, я всегда связывал шнурки ботинок на мертвецах. Когда господь призовет мертвецов на суд, они будут очень забавно спотыкаться». Это мы называем «юмором висельников».

К счастью, я никогда не слышала стук из холодильника, ни разу рука мертвеца не хватала меня за руку, державшую нож, и я никогда не видела двигавшихся покойников. Но умершие – это люди, и иногда они кажутся «живыми». При небрежной укладке головы на подставку, они иногда поворачивают голову к лаборанту. Как я уже писала, трупы могут стонать, рыгать и пукать. Иногда из ноздрей появляются кровавые пузыри, создавая иллюзию дыхания, как это было у найденной мною в детстве на дороге мертвой кошки. Как писала Мэри Роуч в своем бестселлере «Оцепенение»: «Трупы иногда совершают абсолютно человеческие действия, что порой сбивает с толка даже опытных медицинских профессионалов». Роуч описывает одну студентку-медичку, которая пережила нешуточное потрясение, когда труп неожиданно обнял ее за талию. Со мной, кстати, такое происходит довольно часто. Когда я кладу руку трупа, находящегося в состоянии трупного окоченения, ему на голову, а потом поворачиваюсь к нему спиной, эта рука медленно опускается вниз, и я ощущаю ледяное прикосновение мертвой ладони к своей теплой и живой ягодице.

После того, как сделан разрез, а покойник (к счастью) остается безжизненным и неподвижным в течение всей процедуры, наступает момент, когда надо отделить кожу грудной клетки от ребер. Эту процедуру часто описывают как «разделку рыбы на филе», что нисколько мне не помогало, так как я никогда не разделывала рыбу. Я вежливо кивала головой и внимательно следила за действиями своего наставника, чтобы понять, как это делается.

Приподняв лоскут кожи, чтобы натянуть подлежащую соединительную ткань, я аккуратно рассекаю ее ножом. Таким способом кожу отделяют от ребер и межреберных мышц, и она, в конце концов, падает в сторону, как распахнутая пола пижамы на лежащем человеке. После выполнения процедуры на противоположной стороне получается V-образное окно, через которое видно чередование белых и красных полос – ребер и межреберных мышц, которые косо спускаются от шеи вниз, словно ступени лестницы.

Эти ступени резко обрываются, уступая место обширной, плоской массе бугорчатой желтой жировой субстанции, называемой большим сальником. Это жировой лоскут, нависающий над органами живота, как золотистый фартук. Сальник защищает внутренние органы, прикрывает их. В верхней части сальник прикрепляется к толстой кишке, которая расположена горизонтально в верхней части живота и направляется слева направо под диафрагмой, отделяющей грудную полость от брюшной. Нижняя часть большого сальника не закреплена. Она свободно лежит на кишках, уходя в малый таз. Все это выглядит очень аккуратно и надежно.

Эта аккуратность, эта совершенная биологическая картина напоминает мне анатомические модели, с которыми я познакомилась, учась в университете. С этими же безголовыми пластмассовыми торсами я встречалась в музеях и школах. В этих моделях органы можно извлечь из гладких полостей, на блестящих стенках которых видны металлические крючки, на которых крепятся отдельные детали модели. Однако задолго до того, как эти безрукие и безголовые фигуры стали украшением любой анатомической аудитории и документальных фильмов об анатомии, студенты пользовались для изучения этого предмета «Анатомическими Венерами».

Эти восковые Венеры выглядели, как живые, и были очень популярны в восемнадцатом веке, потому что позволяли студентам изучать анатомию, несмотря на недостаток трупов, и позволяли, помимо этого, избежать этических ограничений, связанных с необходимостью контактировать с похитителями трупов. Кроме того, эти модели не имели запаха, не источали тошнотворные жидкости, с которыми будущим врачам, естественно, было суждено неоднократно сталкиваться. Самым необычным в этих анатомических моделях было то, что все они делались в виде красивых женщин. У всех из них были (стоит начать с этого) руки и головы. Некоторые великолепные экземпляры до сих пор выставлены в музеях, и мне посчастливилось видеть их в «Ла-Спекола» в Венеции и в Йозефинуме в Вене. Эти куклы сладострастно лежат в стеклянных сосудах на бархатных ложах, и очень живо напоминают выставленные в витринах манекены. Правда, вместо одежды на них «надето» выражение посторгазмического блаженства. Головы этих моделей увенчаны настоящими волосами. В глазницы вставлены очень правдоподобные стеклянные глаза (они полузакрыты, что, скорее, характерно для живых, а не для мертвых). Кроме того, на них часто можно видеть ожерелья и диадемы или другие украшения. Эта благостная картина резко заканчивается у нижнего края грудины, где начинается брюшная полость, заполненная, словно цветочными лепестками, темно-красными, темно-желтыми и коричневыми органами. Эти органы тоже изготовлены из воска, и их можно извлекать из живота один за другим и изучать, как изучают в наши дни пластиковые модели. Матку можно было извлечь, открыть и обнаружить в ней похожего на ангела, свернувшегося калачиком, эмбриона.

Эти анатомические Венеры, которых называли также «распоротыми красавицами» и «вскрытыми Грациями», можно назвать предметами, находящимися на стыке искусства и науки. Совершенно очевидно, что эти куклы предназначались для изучения студентами-мужчинами, которые должны были испытывать некоторое почтение к такой красоте. Возможно, студентам было легче лицезреть неизбежную смерть в образе представительницы противоположного пола. Вероятно, студенты не отождествляли себя с куклами, в отличие от меня, когда я столкнулась с куклой мертвой женщины на съемках фильма и увидела ее спутанные волосы и гладкую кожу. Или это была попытка приукрасить неприятную правду красивой оболочкой? Однако эти Венеры предназначались также для демонстрации красоты божьего творения, красоты не только внешней, но и внутренней, красоты органов и систем. Каковы бы ни были побудительные мотивы, аудиторию привлекало с первого взгляда таинство жизни, пола и смерти.

Но почему секс и смерть считаются неотделимыми друг от друга? Логично было бы предположить, что связь заключается в том, что секс зачинает жизнь, а смерть ее обрывает, замыкая круг жизни. Французы называют оргазм «маленькой смертью», возможно, воздавая этим должное связи между двумя величайшими таинствами жизни. У некоторых живых существ спаривание начинается с бурного всплеска всех жизненных сил, а заканчивается смертью, а во многих художественных произведениях подростки влюбляются в зомби и вампиров.

Мы часто пытаемся поднять во время работы себе настроение, отпуская шуточки, невзирая на присутствие врача, и часто этот юморок отдает юмором висельников. Однажды, помогая врачу на вскрытии, я заметила, что у мужчины, умершего от сердечной недостаточности, один из пальцев левой руки был белее, чем остальные – более розовые – пальцы.

– Что это? – спросила я доктора Джеймсона, занятого наружным осмотром.

Он мельком взглянул на палец и ответил:

– А, это вибрационный белый палец, – небрежно ответил он.

– Вибрационный белый палец?

Я не могла понять, что это такое, и доктор Джеймсон объяснил:

– Это нарушение кровообращения, что-то вроде синдрома Рейно – от использования вибрирующих инструментов.

Я испугалась настолько явственно, что доктор рассмеялся.

– Нет, я имею в виду не дрель, – сказал он и подмигнул.

Я залилась краской.

Хуже того, он еще добавил:

– Вы же не пользуетесь отбойным молотком в постели?

Я покачала головой и опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом.

– Значит, все будет в порядке, – он улыбнулся и, как ни в чем не бывало, приступил к вскрытию.

Мне же в тот момент хотелось провалиться сквозь землю.

Работая техником морга, я очень рано столкнулась со связью между сексом и смертью, которая может быть не только символической, но и буквальной, как, например, в одном случае эротического самоудушения.

– Никогда не рассказывай никому о том, что ты сейчас видишь, – сказал мне Эндрю однажды, напустив на себя многозначительный вид.

Эндрю вообще очень экспрессивен. Любое чувство находит отражение в выражении его лица, и иногда с ним было очень трудно из-за этого разговаривать. Он был очень приятен, когда находился в хорошем расположении духа, и всегда улыбался. К сожалению, такое случалось с ним нечасто. На этот раз он был мрачен, что говорило о серьезности случая.

С трепетом открыв мешок, я увидела то, что уже видела не раз: это был мужчина с раздутым лицом, высунутым языком и петлей, затянутой вокруг шеи. Правда, чем-то это отличалось от обычного повешения, которое мне уже приходилось видеть. Между петлей и шеей были проложены носки.

– Зачем здесь носки? – спросила я у Эндрю, вскинув от удивления брови (наверное, его экспрессия была заразной).

– Это эротическое самоудушение, – ответил он мне. – На самом деле, этот человек не хотел покончить с собой и проложил носки между шеей и петлей, чтобы веревка не терла ему кожу.

Это логично, подумала я, но не спросила Эндрю, откуда он это знает…

Когда труп был извлечен из мешка полностью, стало ясно, что это не самоубийство, а пошедшая криво любовная игра: на покойнике были надеты дамские трусики и чулки. Я даже подумала, что, вероятно, он был убит, а затем переодет – во всем его облике было что-то очень странное. Если, допустим, вы убили своего врага и хотите спрятать концы в воду, вы можете устроить нечто подобное с телом. Но патологоанатом уверил меня, что это маловероятно. Для начала, есть признаки, говорящие о том, что человек повесился сам – например, положение узла на петле. Есть и косвенные признаки – следы наркотиков в крови, гостиничный номер, забронированный на вымышленное имя, порнографическая программа, идущая по невыключенному телевизору и т. д.

– Это очень типично, очень типично, – сказал патологоанатом.

– Типично? – воскликнула я. – И насколько же это типично?

Я поняла, что ответить на этот вопрос довольно трудно. Хотя, как я уже говорила, коронер не производит вскрытие, он все же играет в нем заметную роль, так как надзирает за проведением расследования. Такие расследования проводят в случаях насильственной или неестественной смерти, в связи с чем коронер может возбудить дело. Коронер, по сути, должен ответить на четыре вопроса: кто был умерший, как, когда и где он умер? Если есть подозрение на эротическое самоудушение, то особую остроту приобретает вопрос «как?» Семья может сильно расстроиться из-за вердикта «несчастный случай», так как он подразумевает что-то необычное и не вполне нормальное, а коронер не уверен на сто процентов, что смерть была преднамеренной и, поэтому не хочет называть происшествие самоубийством. Таким образом, окончательное решение остается «открытым». Это означает, что статистика таких случаев является весьма спорной и ненадежной. Говорят, что в США ежегодно от эротического самоудушения умирает от пятисот до тысячи человек, как правило, мужчины. Надежной статистики относительно Великобритании не существует.

В таких случаях самую надежную информацию черпают из наружного осмотра, и самыми важными данными являются одежда и странгуляционная борозда на шее. Кроме того, разгадке причины способствуют обстоятельства смерти. Так зачем, в таком случае, вообще нужно вскрытие? Если все так очевидно и ясно, то почему бы не сертифицировать гибель человека, как смерть от удушья, и закончить на этом все исследование? Это невозможно по двум причинам. Во-первых, причиной смерти могло стать какое-то заболевание, которым страдал умерший. Возможно, человек, игравший со смертью, имел основания пренебречь предосторожностями. Возможно, он страдал неизлечимой болезнью, о которой ничего не говорил своим родственникам, например, о СПИДе или раке. Это было бы важно для родственников и бывших супругов. Во-вторых, Всемирная Организация Здравоохранения тоже должна знать правдивую статистику, и поэтому ее информируют о распространенности тех или иных заболеваний, чтобы можно было осознанно решать, на лечение каких заболеваний надо, в первую очередь, направить ресурсы и деньги. Аутопсия призвана не только помочь определить непосредственную причину смерти, но и внести свой вклад в знание о распространенности болезней в мире.

В этом случае мы наткнулись на странный сюрприз. В то утро, обследуя тело, мы обнаружили затычку в прямой кишке, которая была засунута так глубоко, что мы не сразу ее обнаружили. Я извлекла ее, потому что мне казалось более пристойным похоронить человека без этой штуки в анусе, а я умела извлекать оттуда инородные предметы после того, как научилась набивать прямую кишку марлей, когда помогала Саре бальзамировать покойников. Мне, действительно, не хотелось отдавать покойного семье с такой неприятной особенностью. Как они могли это воспринять? В конечном счете, наша задача – оставить покойника, насколько это возможно, в его естественном состоянии, сделав его как можно более совершенным, как снаружи, так и внутри. Затычка в прямой кишке не входит в уравнение «естественного состояния», но, положив ее в мешок, я надолго задумалась.

Самое поразительное в человеческом теле – это то, что все ткани выглядят по-разному, но все они имеют смысл и место, даже странный желтый фартук большого сальника, защитным одеялом покрывающий кишки. Это чудо какой-то сверхъестественной инженерной мысли, пусть даже люди часто пытаются манипулировать им с помощью веревок и инородных предметов, которые они засовывают в свои естественные отверстия.

Таков взгляд на ландшафт человеческого тела, так сказать, с передовых позиций. Иногда после первого разреза – того момента, когда занавес плоти открывается и обнажает ребра – мы видим патологию, которая помогает определить причину смерти: возможно, в животе накопилось много желтой жидкости (это явление называют асцитом), или мы увидим множественные переломы ребер. Иногда, как говорила Элизабет Бронфен, «…разрезав тело, вступив в лабиринт неведомого, мы, подчас, приходим к самим себе…» Как бы то ни было, ты уже внутри, и хода назад нет. Единственный выход – это копать глубже.